Текст книги "Этот большой мир"

Но ведь я и сейчас в этой самой школе, и окружают меня те же самые мальчишки (к девочкам всё это относилось в меньшей степени), что и в «той, другой жизни? А вот выходит, что не те же – никакого ажиотажа вокруг перехода в девятый класс тут нет и в помине, и перспективы оказаться перед экзаменационной комиссией… нет, пугают, конечно, покажите мне школьника, который не боялся бы экзаменов – но не вызывают откровенной паники. И если бы только в этом было дело! Начав присматриваться (вот уж действительно – через три дня Соколиный Глаз заметил, что в сарае, где их заперли, нет одной стены…), я стал одну за другой выявлять и другие «несообразности». И лишь торопливая зубрёжка к экзаменам и необходимость разбираться в более фундаментальных различиях этого мира от привычного мне, не позволили уделить этой теме должного внимания. И напрасно, между прочим – дьявол, он, как известно, кроется в деталях…

За окном поплыли городские огни, сначала редкие, потом всё гуще и гуще, пока поезд не остановился, лязгнув залязгал сцепками. Харьков, стоянка двадцать минут, есть время купить пару бутылок газировки и, если будет охота, то и свежие газеты. А если не будет – просто пройтись по перрону, размять ноги, наслаждаясь непременными вокзальными ароматами угольной гари, смазки и выпечки из станционного буфета. Только сперва надо будет перейти в другой вагон, в нашем тамбур наверняка закрыт – проводница следует инструкции по перевозке детей, а что перебраться в соседний вагона дело секундное, её не колышет…

Всё же главное это люди, размышлял я, неторопливо шагая вдоль длинного здания вокзала, в обход пассажиров, кучкующихся возле тамбуров. Экономика, космические программы, даже ядерный дамоклов меч, который, судя по всему, не нависает над головами здешнего человечества – это всё не более, чем следствия. Люди, сами люди стали другими – порой неразличимо, порой так, что остаётся изумлённо открывать и закрывать рот. «Новый советский человек, строитель коммунизма» – не я ли во времена оны скрывал сардоническую ухмылку, слыша это на комсомольском собрании, или читая в передовице «Правды»? Да, это было уже в восьмидесятых, когда в нашу жизнь вошли и Афганистан, и «пятилетка гонок на лафетах», и горбачёвская антиалкогольная кампания, и растущие очереди в гастрономах… Что же здесь случилось такого, что люди, вместо того, чтобы бухтеть на кухнях и травить с оглядкой (а кое-где и без оной) «политические» анекдоты, работают, радуются, воспитывают детей, летают в космос – словом, живут? Но ведь и тогда они жили, причём многие, и я в их числе, изо всех сил старались не замечать уродливые проявления советской действительности, убеждая себя и других, что всё это временно, всё это пройдёт, и вот тогда-то и настанет то самое светлое и счастливое завтра…

Всё это, так или иначе, предстоит ещё обдумать – но не сейчас. Сейчас меня ждёт полка в вагоне, пусть тряская, пусть не слишком просторная, зато уютная тем особым железнодорожным уютом, в котором романтика дальнего пути, молодость, способная радоваться глотку «Буратино» и остывшему пирожку из привокзального буфета. И самое главное – уверенность в том, что самое лучшее, самое замечательное и захватывающее впереди, уже близко – и именно туда катится по рельсам тёмно-зеленый вагон с табличками «Москва-Симферополь». А голову поломать на предмет различий двух версий истории – право же, успеется…

– Лёша? – раздался за спиной звонкий девичий голос. Я обернулся.

– Юль…. то есть Лида? А мне не спится, решил ноги размять…

– Ничего, меня часто так называют, я уже привыкла. – «Юлька Сорокина» мило наморщила носик. – А я вот тоже вышла прогуляться, заодно, купила тут кое-что нашим. Не поможешь?

– Да, конечно! – спохватился я и подхватил у неё из рук свёрток из коричневой бумаги, весь в пятнах масла. От свёртка вкусно пахло. – Только ведь остынет, пока все проснутся…

– А у нас в купе уже проснулись, только вылезать не хотят. – сообщила она. – Сейчас чаю заварим и перекусим, а там, глядишь, и заснуть получится.

– Чая не будет. – подумав, ответил я. – Титан проводница на ночь не раскочегаривала, я проходил мимо, потрогал – едва тёплый. Но это не беда, у меня – вот!

И продемонстрировал охапку бутылок с длинноносой деревянной куклой на этикетке. И как я их ещё не выронил – это с кульком-то!

– Вот и хорошо! – обрадовалась девочка. – Пошли тогда, а то через две минуты уже отправление, а в тамбуре народ, пока протолкаемся…

И мы пошли, снова через соседний вагон. Перешагнули чемоданы новых пассажиров, прижимаясь к стенкам тамбура, минуя затор из отъезжающих в Крым курортников, старательно не замечая недовольные взгляды проводницы – «нашли время гулять, спали бы, только толкотню разводят…»

В Симферополе мы не задержались. На привокзальной площади шумную толпу победителей «космических» конкурсов встретила колонна автобусов с табличками «Дети» под ветровыми и задним стёклами. Улыбчивые, нарядные вожатые зачитали фамилии новоприбывших, и мы принялись рассаживаться по своим местам – оказывается, все были расписаны по отрядам заранее, и размещались по автобусам согласно этим спискам. Вообще-то, отряды в Артеке (как, впрочем, и в любом пионерском лагере) подбираются как классы в школах, из сверстников – но на этот раз, видимо, из-за специфики «космических смен», от этого правила решили слегка отойти. Мы, «дворцовские», оказались в одном отряде с калужанами – чему я успел порадоваться. Багаж покидали в следующий за колонной грузовичок (автобусы были городскими и нижнего отсека для чемоданов не имели), но я ухитрился протащить свой рюкзак в салон. Не то, чтобы я кому-то не доверял – просто неохота потом копаться в груде чужого багажа и переругиваться с другими, такими же, как я, искателями своего имущества. Правда, к рюкзаку была, как положено, пришита табличка с именем-фамилией, возрастом и указанием города, но я решил не рисковать – тем более, что рюкзак отличнейше поместился под сиденьем.

Дорога… что про неё рассказывать? Мои спутники не отлипали от окон, любуясь красотами крымской природы, но вскоре это занятие всем наскучило, и мы стали знакомиться с вожатыми. Вернее сказать, с вожатой – девушкой с польским именем Зося, которую, к гадалке не ходи, всю смену будут называть «пани Зося» – как очаровательную актрису из суперпопулярной в СССР программы «Кабачок 13 стульев». Хотя, усмехнулся я про себя, есть и другая шутка, не столь безобидная: «ЗОЯ – «змея опасная, ядовитая», и «ЗОСЯ – " змея опасная, СМЕРТЕЛЬНО ядовитая". Интересно, кто-нибудь, кроме меня об этом вспомнит? Я-то запускать эту хохму не стану, нехорошо обижать симпатичных девушек, ни в чём дурном пока не замеченных. Но, если «пани Зося», паче чаяния, проявит себя с дурной стороны – тогда уж извините, как отказать себе в таком удовольствии?

Второй вожатый, если верить нашей «смертельно ядовитой рептилии», ждёт в лагере – он инженер, сообщила она, заговорщицки понизив голос, и прислан для участия в «космических сменах» из какого-й-то жутко секретной организации, где разрабатывают космические корабли. Этим сообщением я заинтересовался – не тот ли это выпускник МЭИ, о котором говорил отец? Если так, то надо будет присмотреться к нему повнимательнее. Правда, имя-фамилия отцовского «рекрута» мне неизвестны, но наводящие вопросы никто не отменял, выясню, дайте срок. Интересно только, а его-то отец обо мне тоже предупредил? Вполне ведь мог, и это сулит мне дополнительные сложности, чего-чего, а послаблений в такой ситуации ждать не приходится. Присмотреть – да, мог попросить, но чтобы создавать какие-то особые условия? Нет, не тот отец человек, чтобы составлять сыну протекцию в такой пустячной ситуации…

Автобусы долго пылили среди бесконечных фруктовых садов, виноградников и белых домиков крымских сёл. Потом начались горы, и колонна вслед за жёлто-синей ГАИшной «Волгой» сопровождения (вторая, как полагается, замыкала колонну, следуя за «багажным» грузовичком) принялась неторопливо карабкаться по петляющему серпантину к перевалу. Пару мы видели на встречной полосе знаменитые крымские троллейбусы – и ребята, увидав этот сугубо городской транспорт на горном серпантине, удивлённо заперешёптывались.

Дорога через перевал неожиданно сильно ударила по моему вестибулярному аппарату. В салоне попахивало бензином, ни о каких кондиционерах, разумеется, речи не было, но открывать окна вожатая запретила категорически. Какое-то время этот запрет даже соблюдали – но примерно черед полчаса, когда июльское солнце раскалило железную коробку старичка-«ЛиАза» и дышать стало откровенно нечем, пришлось на запрет наплевать. К тому времени меня уже изрядно укачало, но, к К счастью, никто этого не заметил – я прикрыл глаза, и сделал вид, что сплю, моля судьбу лишь о том, чтобы не пришлось унижаться и просить у «пани Зосе» бумажный гигиенический пакет, о наличии которых она предупредила всех при посадке в автобус. Обошлось; не прошло и часа, как колонна затормозила перед воротами пионерлагеря «Лазурный», тех, что по соседству с пограничной заставой, памятной мне ещё по прошлому отдыху в Артеке.

И в «той, другой», и в этой жизни я уже побывал здесь – в семьдесят третьем, летом, после шестого класса. И, сохрани здешнюю свою память, наверняка бы узнавал каждый камень, каждую скамейку, каждое дерево. Теперь же всё оказалось подёрнуто ностальгическим флёром пятидесятилетней давности, и сквозь него медленно, как изображение на фотобумаге в ванночке с проявителем проступали знакомые здания, аллеи, очертания берега и иные памятные детали.

Распространяться о своём «ветеранстве» я не стал. Кому надо знают, а может, и нет – здесь ещё не в ходу цифровые доппельгангеры, сопровождающие человека по жизни везде, где бы он не оказался. Бумажные же их предшественники чересчур медлительны и неуклюжи – кому, спрашивается, охота рыться в архивах, выясняя кому из новоприбывших уже довелось здесь побывать? Документы, переданные в Москве сопровождающим, я видел и даже изучил, и там о первом моём посещении «Артека» не было ни слова. Вот и хорошо, вот и не нужно – неохота мне с первого дня обзаводиться репутацией сынка высокопоставленных родителей, пристроивших чадо в престижную смену. Тем более, что на этот раз путёвку я чесьтно заслужил.

…кстати, о заслугах…

– А что у тебя была за тема проекта? – спросил Середа. Мы беседовали в угловой спальне первого этажа дачи номер три (второй этаж был занят седьмым отрядом). Просторная, очень светлая комната с окнами до самого потолка одной стороной выходила на «Будённовскую» аллею», игравшего роль центрального проспекта «Лазурного». Напротив, за шеренгой высоченных кипарисов вырисовывалась терраса с колоннадой – главный корпус, где располагались столовая, кинозал, библиотека и помещения кружков. Окна другой, торцевой стены нашей дачи выходили в палисадник, засаженный густыми кустами, с крупными белыми цветами, испускающими одуряющий запах – особенно по ночам, как услужливо подсказала мне память. Я выглянул в распахнутое по случаю вечерней жары окошко – до земли метра два с небольшим, и если повиснуть на руках, то можно спрыгнуть без особого риска. Попасть обратно в спальню тоже несложно – понизу «дача» опоясана кладкой из серо-жёлтого песчаника, есть куда поставить ногу, чтобы дотянуться до подоконника. Что ж, отлично: койку как раз под этим окном я вовремя успел застолбить, и это открывает массу интересных возможностей…

Пока же новоприбывшим было предложено разобрать вещи, отобрав то, что может понадобиться на каждый день, переодеться в выданную артековскую форму, а всё остальное, включая верхнюю одежду, упаковав в чемоданы, сдать в камеру хранения. Этот порядок соблюдался в Артеке строго, а на посещение камеры хранения требовалось разрешение вожатого. Впрочем, может, на этот раз сделают послабление? Пока же вместе с «шильцем, мыльцем» и парой смен белья, я вытащил из рюкзака папку-скоросшиватель с бумагами по проекту и отдельно – тубус с демонстрационными плакатами, предусмотрительно сохранёнными после защиты во дворце. А поскольку на корешке папки значилось моё имя вместе с вырезанной из журнала «Техника-молодёжи» картинкой научно-фантастического содержания – это вызвало законный интерес моего нового соседа по спальне.

Вопрос был хороший, правильный. Многие из ребят уже начали интересоваться, что привезли с собой их товарищи по отряду – кто искренне, без задней мысли, а кто и из соображений более прагматических. По условиям предстоящего общего конкурса фантпроектов каждому из отрядов предстояло провести внутренние «слушания» и отобрать для защиты два проекта – так что конкуренция тут намечалась нешуточная. Как правило, группы участников, представляющих ту, или иную организацию, выбирали для представления один проект и брались за него вместе – так, к моему удовлетворению, наши, дворцовские «юные космонавты» остановились на моей разработке. Однако тут могли быть и исключения, вот Середа и интересуется…

– Ну, понимаешь… – я замялся. – Это долго рассказывать. Если вкратце, то идея построена на использовании принципа «орбитальной катапульты» для дальних полётов – не для старта с поверхности планеты, а для мгновенного перемещения корабля в открытом космосе, понимаешь? Это довольно сложно, надо объяснять. Может, позже, на общем сборе?..

О том, что такой сбор состоится, нам объявил второй вожатый – высокий белобрысый парень по имени Дима со значком «Альпинист СССР», комсомольским флажком и артековским «вожатским» значком, соседствовавшим над его карманом с со знаком «Вожатый-инструктор». В Артеке среди вожатых было принято украшать грудь россыпью разнообразных побрякушек – от значков «ДОСААФ» различных степеней и мастеров спорта, до таких вот, ВУЗовских или, скажем, нагрудных знаков парашютистов. В данном случае, кроме них имелся ещё и синий эмалевый ромб Московского Энергетического Института (который я и сам заканчивал в «той, другой» жизни) – и он помог мне опознать отцовского сотрудника. ж, впечатление парень производил неплохое, а что там будет на самом деле – это, как говорят в Одессе, будем посмотреть…

– Что ж, на сборе, так на сборе. – покладисто согласился Середа. – А мы будем Лидкин проект представлять. Он тоже связан с «орбитальной катапультой» – сейчас все только на ней и помешаны…

– Да уж… – усмехнулся я. – У нас во Дворце из трёх представленных на конкурс проектов, два так или иначе тоже её касались. Кстати, учти: специалисты – я о настоящих специалистах, тех, кто разрабатывает эти установки – используют термин «космический батут», а не «орбитальная катапульта»!

– Спасибо, будем иметь в виду. – рассеянно отозвался Середа. – Так я о нашем проекте. Представляешь: на геостационарной орбите находится большая промежуточная станция, вроде той, которую уже собираются строить, а вторая, рассчитанная на несколько тысяч человек – в точке Лагранжа! Если хватит мощности «катапульты»… в смысле, «батута» – то это будет идеальное место для космических обсерваторий и телескопов, да и дальнейшее освоение Солнечной системы вести оттуда гораздо удобнее!

– Толково… – осторожно ответил я. – Но ведь подобную станцию уже проектируют, разве нет? В майском номере «Науки и жизни» была статья, как раз на эту тему – огромная, на полторы тысячи человек, станция в точке Лагранжа на удалении в шестьдесят с чем-то тысяч кэмэ от Луны!

Ответ у калужанина был готов – и, похоже, не раз уже обкатан в дискуссиях.

– Так это точка Лагранжа системы «Земля-Луна»! А в нашем, Лидкином, то есть, проекте предлагается разместить станцию в точке Лагранжа системы «Земля-Солнце» – это гораздо дальше, миллион шестьсот километров от нашей планеты! Правда, есть сложность: эта точка на самом краю так называемой «области земной тени», так что солнечная радиация блокируется там не полностью. И, знаешь, что Лида предложила? Соорудить что-то вроде огромного космического зонтика из полупроводниковой плёнки! Он одновременно и от лучей Солнца защитит и будет таким мощным источником энергии, что на станции даже ядерный реактор не понадобится, и не придётся возиться с отводом избыточного тепла, а ведь это вечная проблема на космических объектах! Скажешь, не здорово?

Этому энтузиасту освоения Космоса, мой ответ ни к чему, с опозданием сообразил я. Середе нужен слушатель: внимательный, благодарный и, по возможности, восхищающийся услышанным. Что ж, мне нетрудно изобразить именно такого – заодно и получить повод для беседы с «Юлькой Сорокиной»…

V

Первый полноценный день, следующий после прибытия в «Лазурный», завершился общелагерным мероприятием, знаменующим открытие смены. Проходило это в два этапа. Сначала был большой костёр, на котором собралась вся дружина – дрова для него сложили «шалашом» выше человеческого роста, так, что языки пламени поднимались вровень с кронами окружающих поляну деревьев, а искры взлетали к самым звёздам – крупным, как бриллианты на чёрном бархате крымского неба, которое пересекал непривычно яркий для них, обитателей северных широт, раздвоенный рукав Млечного Пути. Когда дрова прогорели, когда были спеты все положенные песни и сказанные все положенные слова, началась вторая часть этой церемонии: ребята из каждого отряда выудили – с помощью вожатых, разумеется! – по несколько головней, и на особых железных решётках унесли эти зародыши будущих костров на «отрядные» поляны. Это тоже было частью артековской традиции – из года в год за каждым из отрядов была закреплена небольшая полянка где-нибудь на периферии лагеря; там были обустроены низенькие, вкопанные в землю скамейки и кострище, старательно обложенное крупными, обкатанными морем, камнями. Димка уже знал, что их подновляют каждую смену, и ему вместе со своими подопечными предстоит отправиться на берег в поисках подходящих булыжников, которые займут здесь место. И в этом тоже был глубокий смысл: каждая смена оставляла здесь след, и через много лет хоть один-два из их камешков оставались, верой и правдой служа новым поколениям артековцев.

Дрова, как и на общей поляне, были запасены заранее – Димка сам ходил за ними на хоздвор в сопровождении нескольких ребят покрепче – после чего они со спорами выкладывали их так, чтобы будущий костёр не испытывал недостатка в притоке воздуха. И вот сейчас один из «костровых» (Лёшка Монахов, отметил Дима, не иначе, как сын Геннадия Борисыча) подсунул в щели импровизированной поленницы тлеющие головни, предварительно помахав ими в воздухе, чтобы лучше разгорелись – искры посыпались во все стороны, девчонки восторженно завизжали, «пани Зося» с притворной строгостью крикнула: «Монахов, осторожно, волосы подпалишь!» и костёр занялся, загудел, взметая оранжевые языки к небу. Ребята стали усаживаться, кто-то принёс гитару, и…

 
… Дружин в Артеке много, но есть среди них
«Лазурная» дружина, и нет других таких.
И море здесь лазурное, лазурный небосвод,
И скалы Адалары,
И пушкинский грот…
 

Песню эту учили сегодня, после тихого часа по звеньям, засев кто где – по большей части на скамейках, вокруг отрядной дачи. Текст был заранее вывешен на доске объявлений, и девочки старательно переписывали слова в свои альбомы-песенники.

 
…А по утрам лишь солнце лучом коснётся их,
Горнист ребят разбудит, лазурников своих,
Ребят в Артеке много, но есть среди них
Ребята-лазурята,
И нет других таких!
 

Пели громко, весело, повторяя две заключительные строки каждого куплета. Димка тоже подпевал, то и дело отвлекаясь – он на пару с Лёшкой Монаховым занимался костром. Вожатый снова отметил, как уверенно мальчик орудует согнутой на манер кочерги арматуриной, как умело подкармливает огонь колотыми полешками, сухими ветками акации и можжевельника – их заранее насобирали по кустам, чтобы добавить костру неповторимого крымского аромата.

 
…Ребята здесь собрались со всех концов Земли,
Их встретили вожатые и в лагерь привели.
Вожатых очень много, но есть среди них
Вожатые– лазурники,
И нет других таких!..
 

Димка особо приглядывался к «иностранцам», попавшим в отряд – шестеро из тридцати пяти, двое французов, трое американцев и девочка из Чехословакии. Из них более-менее сносно русским владела только эта последняя, остальные же знали не более, чем по десятку фраз – но и они старательно подпевали, с трудом выговаривая незнакомые слова.

 
…Вовек не забудем волны веселый бег,
Любимого вожатого, «Лазурный» наш «Артек».
Дружин в «Артеке» много, но есть среди них
«Лазурная» дружина,
И нет других таких!..
 

Когда зазвучал заключительный куплет, «пани Зося» встала. Остальные поднялись следом, положив по её примеру руки на плечи друг другу, и стали раскачиваться все вместе в такт песне – ещё одна артековская традиция. Костёр быстро прогорал, последние ветки и поленья уже отправились в огонь; кто-то сбегал за мешком с картошкой, предусмотрительно позаимствованной на кухне. Лёшка разгребал своей кочергой угли, помогая остальным пристраивать клубни, после чего присыпал их угольками сверху – «пусть пропекутся хорошенько!» Девочки вытащили из кармашков бумажки с солью, по рукам пошли прутики с насаженными на них ломтиками чёрного хлеба. Калужанин, расправившись со своей порцией походного деликатеса, потянулся к гитаре. Спели неожиданную для Димки «Мы летим на фирменном сопле» – оказалось, кто-то из москвичей запустил эту песню ещё в поезде, и теперь она претендовала ни много ни мало, на отрядную песню. Подоспела картошка, и все, начиная с «пани Зоси», успевшей растерять свою чопорность, стали разгребать ветками подёрнувшиеся светло-серым пеплом угли, выкатывать горячие клубни и остужать, перекидывая из ладошки в ладошку. А потом – разламывать, густо посыпать солью и есть, перемазавшись до ушей золой. Снова затренькала гитара, и…

 
…Ах, картошка, объеденье-денье-денье-денье-денье,
Пионеров идеал-ал-ал!
Тот не знает наслажденя-денья-денья-денья,
Кто картошки не едал-дал-дал!..
 

– …Сварку строительных деталей в условиях космического вакуума можно вести без электродов и горелок, контактным, диффузионным или электронно-лучевым методами. – рассказывал вожатый. – И тот и другой успешно освоены и опробованы на орбите – например, на станции «Салют-6», в шестьдесят девятом году, для чего советскими учёными во главе с академиком Патоном был создан уникальный сварочный прибор под названием «Вулкан». Это устройство позволяло сваривать металлические детали с применением сразу трех различных способов – электронно-лучевого, плазменного и дугового…

Картинка на экране диапроектора сменилась. Вместо человека в скафандре, сжимающего в руках хитроумный аппаратик, брызжущий во все стороны искрами, возникло изображение агрегата на решётчатой платформе, ощетинившегося клешнями, штырями антенн и гроздьями ракетных дюз.

– Перед вами орбитальный буксир-монтажник. – продолжил Дима. – разработчики назвали эти замечательные машины «крабами», и мы так же используем это название. Управление «крабом» – дело достаточно сложное, в чём вы сейчас и убедитесь…

Он защёлкал выключателями, погасив и диапроектор, и газосветные лампы под потолком. Вместо этого засветились многочисленные шкалы, циферблаты и позиционные экраны на приборной панели. Техник, подвешенный в ложементе на ремнях в положении «стоя» шевельнул руками – они казались составленными из толстых колец, подобно гротескно-огромным кольчатым червякам, только голубовато-белого, с металлическим отливом цвета. Размеры ложемента, ремни, крепления – всё было приспособлено для человека в скафандре, и если верить вожатому, то специалисты научно-производственного предприятия «Звезда», того, что разрабатывало «космическую броню» для всех советских космонавтов, сделали несколько уменьшенных образцов в расчёте на подростков. Это было нетипично – вожатый Дима объяснил, что до сих пор космические скафандры изготавливали под каждого космонавта в отдельности. Однако, новый этап космической программы, подразумевающий грандиозное орбитальное и лунное строительство, требует уже серийной, типовой продукции, использовать которую смогут разные люди – после соответствующей индивидуальной подгонки, разумеется. «Кондор-ОМ» (ОМ значило «орбитальный монтаж») как раз и были представителями нового поколения скафандров, предназначенных для работы в том числе, и на орбитальных «крабах», тренажёр которого нам и готовились сейчас продемонстрировать.

Занятие в «тренировочном корпусе», единственном здании в лагере, которое я не смог вспомнить по прошлому своему пребыванию в «Артеке», начались на следующий день после открытия смены. Программа предполагалась весьма плотной: семинары, подготовка к защите фантпроектов, специальные занятия. И всё это не считая обычных прогулок, экскурсий, морских купаний и всего остального, что составляет прелесть летних артековских смен – впору было гадать, откуда взять лишние два-три часа в сутках, на прочие радости жизни, вроде игры в пионербол и танцев по субботам.

Зашипели гидравлические шланги, коленчатые лапы опор-цилиндров задвигали штоками, перекашивая платформу тренажёра вместе с «пилотом». Синхронно с этими движениями задвигалось и изображение на большом вогнутом экране, смонтированном перед установкой – его создавали несколько закреплённых прямо на платформе проекторов. Один из них, самый большой, пояснял Дима, создаёт фон – картинку Земли на фоне звёздного неба. Другие управляются с пульта руководителя «полёта» и проецируют на тот же экран изображения элементов конструкций, с которыми космическому монтажнику приходится иметь дело. Третья группа проекторов отвечает за изображения клешней – их управление самое сложное, поскольку идёт через счётно-решающее устройство с рукоятей-манипуляторов, которыми управляет «пилот». Платформа, подчиняясь командам, которые он даёт на маневровые двигатели, способна менять положение на рычагах-опорах, и синхронно с этими движениями смещаются изображения на экране – всё это создаёт для «пилота» эффект присутствия и позволяет освоить основные движения и маневры в космосе.

Тренажёр, наконец, раскочегарился и заработал. Вспыхнули фары-прожектора – вполнакала, проекторы и так давали достаточно света. Под восхищённые охи и ахи пионеров человек в скафандре ловко орудовал рычагами управления, имитируя маневры «краба» и движения металлических клешней-манипуляторов. Он подхватывал макеты металлоконструкций, поворачивал их, перемещал перед собой – и изображения таких же деталей, проецируемые хитроумной оптикой, повторяли их движения на экранах. Под конец демонстрации оператор состыковал две крупные детали, выдвинул из-под нижней панели панциря «краба» ещё один манипулятор, с электродом вместо клешни и понёс к будущему сварочному стыку. Замигал стробоскоп, имитирующий огонь электросварки – и представление закончилось.

– Ну как, понравилось? – спросил вожатый Дима. – В ответ все загомонили в том смысле, что понравилось, и ещё как! Он выслушал восторженные комментарии, после чего спросил: есть ли желающие попробовать? Нет, не на большой установке, на устройстве попроще – без скафандра, без гидроцилиндров и шипящих шлангов, зато с проекторами и рычагами-манипуляторами, разве что, размерами поскромнее. Оно, пояснил вожатый, создано для первоначального обучения, и не показав на нём приличные результаты, нечего надеяться получить допуск для занятий на основном тренажёре.

Последняя фраза прозвучала угрожающе. Те, кто секунду назад тянул вверх руки и чуть ли не подпрыгивал от нетерпения, запереглядывались и чуть заметно подались назад. Ясно, подумал я, боятся с первой попытки показать себя никуда не годными неумехами. Вон, даже чернявый парнишка-француз по имени Шарль не торопиться вызваться первым – хотя, уши всем прожужжал, что его родной дядя участвовал в разработке «крабов» и не раз давал племяннику поработать на таких вот тренажёрах. Я спрятал улыбку – и встретился взглядом с вожатым. Дима смотрел серьёзно, только в уголках глаз таилась ирония.

– Может ты… Монахов, да?

…а то он не помнит! Нет, отец действительно не стал бы просить для меня протекции – но о том, что я тут окажусь, никак не мог предупредить…

– Он самый, Дмитрий… э-э-э?..

– Просто Дима. – он выпустил улыбку наружу, и она оказалась весьма симпатичной. – Здесь принято, по именам, верно?

Я вслед за «пани Зосей», внезапно обнаружившейся рядом, кивнул. Такой порядок был заведён даже в самых младших отрядах – в общении с вожатыми никаких отчеств! Исключения делались только для старших вожатых артековских дружин.

– Спасибо, я запомню. Так попробуешь?

Я пожал плечами – мол, куда от вас деться? – и шагнул вперёд, сопровождаемый шепотками товарищей по отряду. Бог не выдаст, свинья не съест, как говорили наши малообразованные, но романтичные предки – и потом, что я, на симуляторах мало играл? И при том, что были они куда как навороченнее, чем это уродливое скопище гидравлических шлангов, рычагов и проекторов, управляемых парой дюжин примитивных реле.

Алёша Монахов взялся за обрезиненные ручки, слегка их пошевелил – миниатюрные блестящие «клешни» перед экраном дрогнули, но перекрестья координатных нитей остались неподвижны.

– Дим, это управление манипуляторами? А где движки ориентации?

Вожатый, как раз собиравшийся посоветовать освоиться сначала с перемещениями в пространстве самого «краба», едва не поперхнулся.

– Восемь рычажков ниже, в три ряда… постой, тебе что, случалось уже работать с таким аппаратом?

– Нет, откуда? Просто на джойсти… рукояти они не отзываются, а манипуляторы, вон, дёргаются.

– Ясно. – Димка, справившись с удивлением, кивнул. – Давай, пробуй. Верхние четыре – «вправо-влево» и «вверх-вниз». Два нижних – вращение по– и против часовой. Ещё два, под ними – разгон и торможение, эти покрупнее.

– Не шибко удобно. – прокомментировал Монахов. – Это что же, для каждого вида движения – свой рычаг?

– Так ведь маневровые двигатели жёстко закреплены на платформе. Нажатие производит кратковременный, длительностью примерно в полсекунды, импульс, придающий «крабу» движение в определённой плоскости. Нужно сильнее – даёшь несколько импульсов подряд, больше трёх обычно не требуется. Или можно регулировать длительность импульса, тогда нажимаешь рычаг, и не отпускаешь. Двигатель в этом случае сам отключится через три с половиной секунды. Видишь справа от экрана четыре шкалы?

– Вижу.

– Это показатели скорости по основным осям и скорость вращения в поперечной плоскости. Сверху вниз – «ось Икс», «ось Игрек» и круговая. В первом окошке – «плюс» или «минус», это направление. Шкалы помечены разными цветами, чтобы не перепутать.

– А ось «Зет»?