Текст книги "Пирамида"

59

Потом их поздравляли. Как говорил Ольф – оптом и в розницу… Самым значительным, конечно, было красочное поздравление от имени директора и Ученого совета, вывешенное у входа в институт на специальной доске. Такой чести удостаивались не многие. Потом стали приходить телеграммы из Москвы, Дубны, Новосибирска – от бывших однокурсников, от Калинина, от деканата физфака.

– Как это они так быстро узнали? – недоумевал Дмитрий, разглядывая телеграфные бланки.

– Наверно, Дубровин сообщил, – предположил Ольф.

Дубровин на вопрос Дмитрия хмыкнул и уклончиво ответил:

– Да кое-кому действительно говорил… – И уже серьезно пояснил: – Сообщение о вашем эксперименте было включено в «Экспресс-информацию». Так что я тут ни при чем.

– А кто же составлял его?

– Ваш покорный слуга. Вы недовольны? Кстати, у врача ты был?

– Нет.

– Почему?

– Некогда.

– Ах вот как, некогда… – Дубровин посмотрел на него, снял телефонную трубку и стал набирать номер. – Ну что ж, если тебе очень некогда… Олег? Здравствуй. Да, Алексей. У меня к тебе просьба. Надо посмотреть одного молодого человека. Кайданов, Дмитрий Александрович, я как-то говорил тебе о нем. Когда? Хорошо. Потом позвони мне. – Дубровин положил трубку и, сердито глядя на Дмитрия, сказал: – Завтра к пяти в тридцать четвертый кабинет; к Олегу Константиновичу Грибову. В регистратуру обращаться не нужно. Человек он деликатнейший, так что советую быть с ним пооткровеннее. Запомнишь или записать?

– Запомню, – буркнул Дмитрий и уныло подумал, глядя на Дубровина: «Придется идти…»

Увидев на двери тридцать четвертого кабинета табличку с надписью «психоневролог», Дмитрий рассердился на Дубровина и уже повернулся, чтобы уйти, но, подумав о том, что придется снова объясняться с Дубровиным, постучал в дверь, заранее решив, что ни в какие откровения с Грибовым пускаться не станет, будь тот человеком хоть трижды деликатнейшим. Но Грибов, тщательно осмотрев и выслушав его, стал задавать вопросы самые обыкновенные. Дмитрий нехотя отвечал на них, сумрачно смотрел перед собой в стол, готовый тут же пресечь всякие попытки вызвать его на откровенность. Но Грибов, видимо, понял его и, помолчав, сказал:

– Мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов, но, похоже, вы не склонны отвечать на них. Ну что ж, отложим пока…

– Пока? – Дмитрий поднял на него глаза. – Что значит пока?

Грибов, тщательно подбирая слова, мягко заговорил:

– Пожалуйста, не волнуйтесь, я не собираюсь выпытывать у вас то, о чем вы сами не захотите говорить. Но ваше состояние…

– А что мое состояние? – перебил Дмитрий. – Вы считаете, что я болен?

– Несомненно, – уверенно сказал Грибов.

– Чем же? – сузил глаза Дмитрий.

– Пока что ничего серьезного, но если немедленно не начать лечиться…

– Чем я, по-вашему, болен? – нетерпеливо переспросил Дмитрий.

– Во-первых, вы явно переутомлены… Вам, насколько мне известно, приходится много работать?

– Допустим… А во-вторых?

– Есть и во-вторых. Депрессия, которая одним переутомлением необъяснима.

– Чем же она, по-вашему, вызвана?

– Не знаю. И вряд ли узнаю, если вы не захотите мне помочь.

– Ну хорошо, – с усилием сказал Дмитрий. – Какие вопросы вы мне хотели задать?

Грибов испытывающе посмотрел на него.

– Для вас они, возможно, будут не слишком приятны, и если не хотите отвечать – не насилуйте себя. Разговор имеет смысл только в том случае, если вы будете откровенны.

– Спрашивайте.

– Какие у вас отношения с женой?

Дмитрий помолчал и, избегая взгляда Грибова, сказал:

– Пожалуй, я и в самом деле не готов к такому разговору.

– Хорошо, оставим, – сразу согласился Грибов. – А вы сами… ничего не хотите сказать мне?

– Нет.

– Дмитрий Александрович, поверьте, что я хочу вам помочь. И не только потому, что Алексей Станиславович так озабочен вашим здоровьем. К сожалению, для опасений у него есть все основания. Естественно, что вы не хотите считать себя больным и надеетесь сами справиться со своим состоянием. Но это удается далеко не всегда и не всем. Депрессия, случается, принимает крайне тяжелые формы и, если не принять никаких мер, может надолго вывести вас из строя.

– Что вы предлагаете?

– По возможности ничего не скрывать от меня и постараться откровенно рассказать о том, что вас угнетает. Не сейчас, я уже сказал, что не настаиваю на этом. Но, может быть, со временем у вас появится такое желание – тогда, прошу вас, придите ко мне, и мы вместе попытаемся разобраться…

– Хорошо, – нетерпеливо сказал Дмитрий. У него было одно желание – поскорее уйти.

– А пока, – продолжал Грибов, – непременно сократите ваши нагрузки. Лучше всего уехать куда-нибудь, отключиться от всех забот и как следует отдохнуть.

– Сейчас не могу, – сказал Дмитрий, решив не упоминать о том, что работает он сейчас и без того немного.

– Как знаете. Приказывать не могу, а советовать… советую настоятельно. Это в ваших же интересах.

– Разумеется.

Кончилось все тем, что Грибов прописал ему таблетки и Дмитрий, пообещав «зайти как-нибудь», ушел, удрученный разговором. Он и сам чувствовал, что заболевает. Тяжело и неохотно просыпался по утрам, уезжал в институт и сразу шел к себе в кабинет, но еще долго не мог заставить себя взяться за работу. Сначала к нему шли с вопросами, предложениями, ждали от него совета, а он порой никак не мог понять, что от него требуется. Потом хождения как-то сразу прекратились, – видимо, кто-то подсказал, что его лучше оставить в покое. И если и заходили, то лишь спросить, не пойдет ли он обедать, приносили кофе, – и на долгие часы он оставался один. И вечерние собрания в его квартире тоже как-то сами собой прекратились. Ольф и Жанна по-прежнему заходили, но ненадолго, сказать или спросить что-то нестоящее, не относящееся к работе. Все чаще охватывали Дмитрия приступы глубокой и острой тоски, накатывавшейся вдруг, беспричинно, – и несколько раз он ловил себя на том, что ему почему-то хочется плакать. Неотвязно мучили воспоминания – и почему-то все больше печальные, горькие: мать, Ольга… К приездам Аси он как-то пытался взбодриться, заранее глотал таблетки, приходило обманчивое успокоение, а вместе с ним вялость и сонливость. Но Ася, кажется, ничего не замечала, – да и сама она была измучена работой настолько, что большую часть времени проводила в постели. И оба инстинктивно избегали даже намеков на какой-нибудь значительный разговор.

«Почему так?» – поразился однажды Дмитрий, заметив, что уже полчаса бездумно стоит у окна, смотрит на темное холодное небо за стеклами – лето выдалось на редкость скверное, – и нет у него никаких желаний, совсем никаких. Разве что уехать куда-нибудь, где никто не знает его. Уже не впервые думал он об этом – удручали его недоумевающие, сочувствующие взгляды, раздражало непрошеное внимание. Думать-то думал, но как только представлял, сколько хлопот будет с предстоящим отъездом, что придется с кем-то объясняться, – и пропадало всякое желание ехать.

Нездоровье еще позволяло ему работать несколько часов в день, и Дмитрий, догадываясь, что скоро и этих часов может не быть, ежедневно садился за стол. Но странная была эта работа. То, что выводила его рука, что с готовностью подсказывал мозг, порой ему самому казалось бредом. Он помнил, что однажды с ним уже было такое, осенью шестьдесят третьего года. Тогда закачался весь мир знакомых уравнений и формул, стало вызывать сомнение любое элементарное явление, едва ли не каждая строчка простейших математических выкладок. Но сейчас, когда он знает намного больше, когда позади значительная, уверенно проведенная работа, – откуда эти сомнения? Даже не сомнения, а твердое ощущение непрочности, недостоверности того, что установлено работами сотен, тысяч людей… Откуда это, зачем? Порой он сам боялся того, что сейчас начнет писать. И все-таки садился и писал. А потом, в отчаянии оглядывая написанное, думал: «Что это? Неужели действительно схожу с ума? А если все это – правда и никто до меня не видел ее? Ну пусть не все, а только часть? Тогда – какая часть? Может быть, это? Или вот это?» Выбора сделать не удавалось, все казалось одинаково важным и значительным, хотя многое противоречило давно установленным физическим законам.

Сходить к Грибову? Но как объяснить ему свое состояние? И разве только в этом дело? «Какие у вас отношения с женой?» Он наверняка задаст этот вопрос, а что отвечать? Что он не знает, не понимает?

Он действительно ничего не понимал – ни своего отношения к Асе, ни, в еще большей степени, ее отношения к нему. Было лишь ясное ощущение того, что что-то изменилось. И теперь Дмитрий уже почти со страхом ждал ее приезда и думал иногда: лучше, если бы она сейчас не приезжала…

А в группе работа шла полным ходом. Дмитрий почти не принимал в ней участия. Его просто информировали о том, что сделано. Оставалось совсем немного, и теперь Дмитрия пугало уже другое – что дальше? Закончат обработку результатов, ну, еще на месяц разъедутся в отпуск, а потом? Он – руководитель группы, и в первую очередь ему придется решать, над чем работать дальше. А что он может им предложить? Одну из своих бредовых идей? Сообщить, например, что вся, или почти вся, ныне существующая теория элементарных частиц представляется ему в корне неверной и надо искать какие-то другие пути? То-то физиономии у них будут. Или предложить одну из тех куцых побочных идеек, которые в изобилии появляются во всякой значительной работе? Но это же только отходы, и уж он-то сам в любом случае заниматься этим не станет…

60

В начале июня пришел к нему Мелентьев и сказал:

– Разговор есть, Кайданов.

– Садись.

Мелентьев сел, вытащил бумагу, медленными движениями развернул ее и положил на стол:

– Вот, читай.

Это было заявление об уходе.

Дмитрий несколько секунд молча разглядывал его.

– Самое сложное в обработке я сделал, – сказал Мелентьев. – С остальным Ольф справится.

Дмитрий, не поднимая на него глаз, кивнул, написал внизу «не возражаю», поставил число, подпись и только тогда спросил:

– Куда думаешь идти?

– Еще не знаю, – сказал Мелентьев, внимательно разглядывая его. – Наверно, в Москву вернусь… А ты, я гляжу, не очень-то удивлен.

– Нет.

Мелентьев усмехнулся.

– Считаешь, что так все и должно было кончиться?

– Вероятно.

– Вон как… – Мелентьев покрутил головой и полез за сигаретами. – Это почему же, если не секрет?

Дмитрий промолчал, устало подпер рукой тяжелую голову.

– И давно ты так думаешь? – продолжал допытываться Мелентьев. – Не с первого же дня?

– Какая разница?

– Ну все-таки… Плохо ли, хорошо ли, а почти три года вместе отработали. Это же все-таки срок, и немалый. Что молчишь?

– А что говорить?

– Или – неподходящее время для разговора я выбрал?

– Пожалуй.

Мелентьев помолчал и жестко сказал:

– Может, и так, но когда-то мы еще увидимся… Хочется мне напоследок кое-что сказать тебе.

– Говори.

– Жаль, разговор в одни ворота будет… Ну, да ладно, и то хлеб. Так вот, Кайданов, если ты считаешь, что я ухожу потому, что в наших с тобой стычках твою правоту признал, то – ошибаешься.

– Ничего я не считаю, – Дмитрий поморщился.

– Да? Уже хорошо, хоть и не совсем верится. Ладно, спишем это и на мою мнительность. Так вот, правоты за тобой признать не могу по одной причине – нет ее у тебя. Пока, по видимости, последнее слово за тобой осталось, но это только видимость. Рано или поздно и ты придешь к тому же, что и я, или застрянешь где-то в середнячках, хотя, возможно, я не совсем понимаю тебя, и все твое благодушие и так называемая доброта – тоже одна только видимость.

Мелентьев помолчал, видимо ожидая возражений. Но Дмитрий коротко сказал:

– Я слушаю.

– Слушать-то слушаешь… Тебе что, совсем неинтересно, что я говорю?

– Откровенно говоря, не очень.

– Да? Ну, я все-таки скажу. Видишь ли, я вовсе не против доброты как таковой. Я и сам не считаю себя злым. Одного только понять не могу: когда эта доброта расползается сопливой лужей и мажет все, что ни попадется. Когда доброта превращается в бесхарактерность, в безволие – а случается это сплошь и рядом, – это уже бедствие. На этом-то мы с тобой и разошлись.

– Разве?

– Ну а на чем же? Все твои выкрутасы с Шумиловым, с этими зелеными новичками – что же это, по-твоему? Или ты думаешь, что теперь я иначе смотрю на все? Ошибаешься. Я уже сказал, что твоей правоты в наших спорах с тобой не признаю. Правда, ты оказался не таким уж простым, как мне показалось сначала. Потому-то я и затеял этот разговор, что всего не понимаю в тебе.

– Чего именно не понимаешь? – вяло спросил Дмитрий.

– Да как-то нелогично действуешь ты… Сначала я думал, что вся эта возня с пацанами – от твоей слабости. Решил, что тебе захотелось на всякий случай популярность себе завоевать, так сказать, тылы обеспечить, чтобы дальше легче жилось. Ну а мне не нужно это, я никогда ни под кого не подлаживался. Я привык во всем на себя полагаться, и что твой либерализм мне не по вкусу пришелся – естественно. Я принимаю за аксиому, что люди делятся на умных и глупых, сильных и слабых, на талантливых и бездарных. Так было всегда, так есть и так будет. Это – биология, и никуда от нее не денешься. И каждый должен знать свое место и свои возможности. Нельзя допускать, чтобы глупые, слабые и бездарные пудовыми гирями висели на ногах умных, талантливых и сильных. Пользы от этого никому, в том числе и слабым, а вред – огромный. По-моему, это достаточно очевидно, Америки я не открыл.

– Да, тезисы не из свеженьких, – согласился Дмитрий.

– Надеюсь, обзывать меня ницшеанцем и суперменом ты не станешь? – с иронией осведомился Мелентьев.

– Да нет, зачем же…

– Уже хорошо. Так, как думаю я, думают многие, но высказываться не решаются, потому что это считается неприличным. И действовать в соответствии с этими принципами тоже отваживается далеко не каждый. Ну а я вот – не боюсь.

– Потому что ты сильный, умный и талантливый, – без всякого выражения сказал Дмитрий.

– Да, – серьезно сказал Мелентьев. – И я не хочу, свои силы и талант тратить на пустяки. И уверен, что и ты не хочешь, – потому что и ты из той же породы. И ты меня не убедишь, что тебе приятно расходовать себя по мелочам.

Дмитрий покачал головой:

– Не собираюсь ни в чем убеждать тебя.

– А вот мне кое в чем хотелось бы тебя переубедить.

– Это в чем же?

– Ты – большой корабль, а плаваешь пока мелко. Вернее, не так глубоко, как мог бы. Сначала я думал, что все это из-за твоей мягкотелости, из нежелания трепать себе нервы, из-за стремления угодить и нашим и вашим. Но твое поведение во время эксперимента, откровенно говоря, удивило меня.

– Почему?

– Ты ведь очень многим рисковал. Вся твоя карьера могла к черту полететь. Чтобы решиться на такой риск, сила нужна немалая. Я попытался поставить себя на твое место и подумал: а я решился бы на это? Пожалуй, что и нет… Даже наверняка не решился бы, – признался Мелентьев. – И вот этакое… логическое несоответствие и удивляет меня в тебе.

– А может, дело тут не в логике? – усмехнулся Дмитрий.

– В чем тогда?

– Ты хочешь, чтобы я тебе объяснил?

– Да не мешало бы.

Дмитрий помолчал и вздохнул:

– Эх, Валерка, человек ты… Ничего я тебе не стану объяснять. Не сумею, да и вряд ли ты поймешь.

– Вон как…

– Это не в обиду тебе сказано… Просто мы люди разных миров. Ты моего мира не приемлешь, я – твоего, и объясниться нам трудно.

– А ты попробуй, – прищурился Мелентьев.

– Да что пробовать… Жалко мне тебя.

– Жа-алко? – с нескрываемым удивлением протянул Мелентьев, – Вот дожил… Впервые слышу такое.

– И плохо, что никому не приходило в голову пожалеть тебя, посочувствовать.

– А мне это и не нужно.

– А что же тебе нужно?

– Многое. И прежде всего – чтобы мне не мешали работать, дали возможность полностью проявить себя. Я думаю, что способен на многое… И многое сделаю.

– Возможно, – неохотно согласился Дмитрий. – Талантом тебя бог не обидел. Сделаешь…

– Тогда с чего это тебе жалко меня стало? – Мелентьев зло усмехнулся.

– А с того, что, видно, не так уж сладко тебе… в этой пустыне жить.

– В какой пустыне?

– Да в такой… из которой ты пытаешься бежать сейчас.

– Куда это я пытаюсь бежать?

– Куда – не знаю, а откуда – вижу.

– Интересно… И что же ты видишь?

– Да то, что вот уходишь ты – и ничего после тебя не останется здесь. Кроме работы, конечно.

– Мало этого?

– Этого, как видно, даже для тебя мало.

– На Жанну намекаешь?

– Не только. Уедешь – и ведь вряд ли найдется хоть один человек, который пожалеет об этом.

– Далась тебе эта жалость, – с досадой сказал Мелентьев. – Жил до сих пор без нее – и ничего, обходился. И дальше проживу.

– Да живи, кто тебе не дает.

И так явно прозвучало в словах Дмитрия желание поскорее закончить разговор, что Мелентьев, пристально поглядев на него, поднялся.

– Ну что ж, погутарили – и хватит. Видно, и в самом деле неудачное время я выбрал… Ты бы полечился, а то выглядишь неважно.

Дмитрий молча поднялся, протянул ему руку:

– Ну, счастливо.

– Может, когда еще увидимся…

– Конечно… Заявление отдашь секретарю Торопова, она все сделает.

– Знаю.

Дня через три Ольф спросил:

– Куда это Валерка запропастился?

– Наверно, уехал, – сказал Дмитрий.

– В отпуск?

– Да нет, он же уволился.

– К-как уволился?

– Да так. Написал заявление, я подписал.

– Когда?

– Три дня назад.

Ольф долго молча смотрел на него и неуверенно осведомился:

– А ты, это самое… не загибаешь?

– Чего ради?

– А что же сразу ничего не сказал?

– Я думал, он сам скажет.

– Сам, сам… А у тебя что, язык отвалился бы?

Дмитрий промолчал, а Ольф огорченно сказал:

– Черт, как нехорошо получилось… Столько работали вместе, а расстались – как случайные попутчики на вокзале.

Дмитрий с отсутствующим видом смотрел перед собой в стол и явно ждал, когда Ольф уйдет. Но Ольф не уходил. Он вспомнил, как Дмитрий при его появлении торопливо прикрыл газетой исписанные листки, и решил спросить напрямик:

– Послушай, что ты сейчас делаешь?

– Сижу.

– Это я вижу, – серьезно сказал Ольф. – Работаешь над чем?

– Ищу математическое доказательство существования господа бога, – медленно сказал Дмитрий. – А также всех его боженят, ангелят, чертенят и прочей нечисти.

– Ясно, – сказал Ольф, поднимаясь. – Когда прикажешь лететь в Новосибирск?

– Когда хочешь. Только сначала сдай работу.

– Тогда в понедельник и подамся. Что не успею сам – Жанна закончит.

– Мне все равно, – безучастно сказал Дмитрий.

61

В Новосибирске Ольф пробыл чуть меньше месяца. С первых же дней затосковал по Светлане, по сыну, через неделю уже ругал себя, что выдумал эту поездку, и, стремясь до предела сократить срок командировки, работал с утра до ночи. Одно хорошо было в этой затее – Светлана присылала ему письма, каких не писала никогда. Приходили они почти ежедневно, и Ольф, бережно вытягивая конверт со знакомым почерком из пачки писем на столике дежурной, улыбался, шел к себе в номер и запирался на ключ, хотя помешать ему никто не мог – против обыкновения, знакомыми он почему-то не обзавелся, и приходить к нему в номер было некому. Сначала он быстро проглядывал письмо, чтобы узнать новости, потом удобно усаживался в кресло и читал медленно, и улыбался ласковым словам Светланы, а вечером, лежа в постели, перечитывал письмо еще раз. И на следующий день, не дожидаясь лифта, торопливо поднимался на пятый этаж и шел к столику дежурной. Она как-то пошутила, качая старой седой головой:

– Видно, какая-то крепко присушила тебя, парень. Зазнобушка, что ли?

– Жена.

– Жена? – удивилась дежурная. – Видать, недавно поженились?

– Сыну уже почти три года, – с гордостью сказал Ольф.

– Да ну? – поразилась дежурная. – Видать, дал вам бог счастья…

– Спасибо.

Домой Ольф приехал в субботу поздно вечером. Отметил, что свет в окнах Дмитрия и Жанны горит, – значит, в отпуск еще не уехали, – легко взбежал по лестнице, держа наготове ключи. На площадке мимоходом прислушался к тишине в квартире Дмитрия, решил: «Сегодня никуда не пойду». И, не успев еще открыть дверь, услышал легкие быстрые шаги Светланы, выронил из рук чемоданчик и обнял ее.

За ужином он спросил:

– Как Димыч с Асей?

Радостный блеск в глазах Светланы погас, и она с тревогой сказала:

– Ой, Ольф, я даже не знаю. Диму встречаю редко, он ни разу не заходил ко мне, разговаривать со мной почему-то не хочет, а Ася… – Светлана запнулась и тихо закончила: – Я ее вообще ни разу не видела.

– Как это не видела? – насторожился Ольф.

– Так… С тех пор как ты уехал, не видела. По-моему, она больше не приезжала сюда.

– Не может быть…

– Не знаю, – потерянно сказала Светлана. – Я хотела спросить у Димы, но он такой странный стал. Встретимся на лестнице, а он идет – и как будто не видит меня. Поздороваюсь, он ответит – и сразу мимо. Я так и не решилась спросить, где Ася.

Ольф закурил, подумал немного – и встал.

– Ты к нему? – спросила Светлана.

– Да. Ложись, я скоро.

Ольф решил не звонить, негромко постучал условным стуком, принятым у них еще в студенческие времена. Никто не отозвался. Ольф нерешительно потоптался на площадке, достал ключ и открыл дверь.

Дмитрий лежал на диване, заложив руки под голову, небритый, в мятой рубашке, и смотрел на него.

– Привет, – растерянно сказал Ольф.

– Привет, Рудольф Тихоныч, – спокойно сказал Дмитрий и сел, упираясь кулаками в диван. – Давно приехал?

– Минут двадцать.

– Быстро ты, – сказал Дмитрий, и непонятно было, к чему это относится – к командировке или к приходу Ольфа к нему. – Садись, чего стоишь.

– А где Ася?

– Нету. Рассказывай, как дела.

– Где Ася, Димыч?

– Я же сказал – нету, – посмотрел на него Дмитрий спокойными темными глазами. – Давай рассказывай. Все успел сделать или еще придется ехать?

– Все.

Ольф торопливо стал рассказывать о поездке, но Дмитрий поморщился и тут же остановил его:

– Куда тебя несет. Поподробнее, не в бирюльки же ты там играл.

И Ольф, чертыхнувшись про себя, должен был подробно рассказывать о тех многочисленных делах, которыми пришлось заниматься ему в Новосибирске. Дмитрий слушал внимательно, задавал вопросы, и Ольф успокоился, решив, что с Асей все в порядке, – наверно, ненадолго уехала в командировку или к родным. Когда он закончил, Дмитрий задумчиво сказал:

– Ну что ж, отлично… Ты неплохо поработал… Теперь что, в отпуск поедете?

– Наверно… А все-таки – где Ася?

– Уехала.

– Куда?

– В Каир.

– Брось шутить, – упавшим голосом сказал Ольф.

– Ну, какие тут шутки.

– Надолго?

– На три года.

– Да как же она могла… – с яростью начал Ольф, но Дмитрий с непонятной рассудительностью прервал его:

– Почему же не могла? Она человек взрослый, самостоятельный.

– И что она там будет делать?

– Преподавать.

– А как же ты?

– А никак. Она сама по себе, я сам по себе.

– Ничего не понимаю…

– А что тут понимать, – спокойно сказал Дмитрий. – Это она в Каир на три года уехала, а от меня… совсем ушла. Такие вот мандаринчики.

Ольф молча смотрел на него, и Дмитрий с досадой сказал:

– Да не гляди ты на меня как на утопленника… Иди, Светлана ведь ждет.

– Подожди, дай очухаться.

– Ну, чухайся, – Дмитрий улыбнулся.

Ольф встал, прошелся по комнате.

– Димыч…

– Ну? – поднял голову Дмитрий.

– Это что же… конец?

– С ней – да.

– Но почему?

– Ты бы меня о чем-нибудь попроще спросил, – устало сказал Дмитрий.

– А может быть, все еще наладится?

– Нет… Знаешь что, иди-ка ты к себе, а? – попросил Дмитрий. – Не хочу я об этом говорить. Случилось – ну и-случилось, и нечего тут… Правда, иди, Ольф.

– Пойду, что ты меня гонишь, ночевать не останусь. На работу едешь завтра?

– Да.

Помолчали, и Ольф направился к двери:

– Ну ладно, пойду.

– Дверь захлопни.

– Хорошо.

И не успел Ольф закрыть дверь, как услышал скрип дивана, – Дмитрий, видимо, снова лег. Ольф постоял на площадке, подумал немного – и пошел к Жанне. Она безмерно обрадовалась, увидев его.

– Наконец-то хоть ты приехал.

– А ты принца Савойского ждала? – буркнул Ольф.

– Ох, Ольф, давай без шуточек… Идем.

Ольф прошел в ее комнату и сразу спросил:

– Ты знаешь, что Ася уехала?

– Да.

– А почему мне не написала?

– Не злись, я сама недавно узнала.

– Когда она уехала?

– Недели три назад.

– И он ничего не говорил тебе?

– Нет.

– Как же это случилось?

– Она даже не попрощалась с ним. Приехала, когда он был на работе, взяла кое-какие вещи, оставила ему письмо – и все. Он сразу же поехал в Москву, но она уже улетела. Оказывается, документы на оформление она еще в феврале подала. Вот и все, что я знаю.

– Да, дела. – Ольф покрутил головой. – Как в плохом детективе. И как он?

– Плохо, Ольф. Совсем плохо.

Жанна даже руками за голову схватилась, и Ольф с досадой посмотрел на нее:

– Ну вот… Да что плохо, говори толком.

– Понимаешь, он почти не разговаривает. Ни с кем. Запирается у себя в кабинете и иногда даже на телефонные звонки не отвечает. И взгляд у него бывает… Ох, Ольф, – простонала Жанна, – если бы ты видел, как он иногда смотрит. Мне плакать хочется… – Жанна и в самом деле заплакала. – Боюсь я за него. Алексей Станиславович говорит, что ему в больницу надо ложиться, а он не хочет. И как ему помочь, просто не знаю. Я каждый день захожу к нему, но и со мной он не разговаривает. Молчит и ждет, когда я уйду.

– А Дубровин что предлагает?

– Со мной он об этом не говорил.

– Ладно, не реви, придумаем что-нибудь.

– А я и не реву… Дай сигарету.

Они закурили, помолчали, и Жанна спросила:

– Ты-то как съездил?

– Я-то нормально, – угрюмо сказал Ольф. – А ты все сделала?

– Да. Статью отдала Алексею Станиславовичу, он сам отвез ее в Москву. Говорит, сразу в набор пойдет.

– Доклад на Ученом совете был?

– Да.

– Дима делал?

– Нет, я. Он наотрез отказался, даже не пришел на заседание.

– Н-да… А ребята как?

– Нет никого, все в отпуске.

– А ты когда пойдешь?

– До отпуска ли сейчас, – махнула рукой Жанна. – Знаешь, Ольф, по-моему, он хочет уехать куда-то.

– Говорил, что ли?

– Нет. Но купил рюкзак, туристические ботинки. Я случайно увидела.

– Ася писала ему из Каира, не знаешь?

– Не знаю.

– Ну ладно, пойду.

На следующий день они вместе поехали в институт, и при ярком свете солнечного дня Ольф заметил, что Дмитрий сильно изменился за этот месяц – похудел так, что выпирали скулы, под глазами густо залегли синие тени и взгляд действительно был такой, что Ольфу стало не по себе. Всю дорогу он промолчал, отвернувшись к окну. Ольф сразу направился к Дубровину, но Дмитрий остановил его:

– Ты куда?

– Скоро приду.

– Подожди, поговорить надо. Что с отпуском решил? – спросил Дмитрий.

– Еще ничего.

– Тогда не торопись пока.

– А что?

– В общем, – заговорил Дмитрий, глядя куда-то в сторону, – тебе придется занять мое место.

– Как прикажешь это понимать?

– А так, что я уезжаю.

– Куда?

– Еще не знаю.

– Ну и что? Ты же вернешься.

– Нет.

– Ты бредишь.

– Нет, Ольф. Если я и вернусь, то не скоро.

– А именно?

– Может быть, через год или два.

– Димка, выкинь это из головы. – Ольф старался говорить спокойно, как о деле само собой разумеющемся. – Некуда и незачем тебе ехать. То есть поезжай, пожалуйста, куда угодно, но совсем… нет, это невозможно.

– Ольф, я не собираюсь с тобой спорить, – тихо сказал Дмитрий. – И я не прошу тебя, а просто сообщаю. Все равно тебе придется стать руководителем сектора.

– А как на это Дубровин смотрит?

– Я еще не говорил с ним. Ждал твоего приезда. – Дмитрий встал и, избегая взгляда Ольфа, сказал: – Я сейчас пойду к нему, а ты пока здесь побудь – может, понадобишься.

– Пойдем вместе.

– Нет, я один. И пожалуйста, пока не говори никому, что я уезжаю. Даже Жанне.

Дмитрий ушел к Дубровину, а Ольф сел за стол и в бессильной ярости сжал кулаки. Только сейчас он понял, почему Жанна была так расстроена вчера.