Текст книги "Ступени"

Глава 12. Безгрешные поцелуи

На третий день Иван шёл на автобазу с опаской, что его сразу отправят назад, в госпиталь, поскольку задание Наливайко он выполнил раньше срока. Он мог бы, конечно, работать не торопясь, но это было не в его характере. На территории автобазы, у диспетчерской, Иван встретил Наливайко.

– Пётр Модестович, – сказал он, – все работы, которые вы мне поручили, я сделал. Хочу ещё поработать.

– Сегодня, Ваня, можешь отдохнуть, ты заслужил. – В этот момент Наливайко позвали к телефону. – Ваня, – торопливо произнёс он, – мне сейчас некогда, а ты иди, погуляй, познакомься с нашими достопримечательностями. – Он направился внутрь здания. А Иван, вместо того, чтобы покинуть территорию автобазы, направился в механический цех. Увидев Ивана, Лия поприветствовала его движением головы, продолжая работать. Сегодня на ней были защитные очки.

Любуясь её чёткими движениями, Ивана так и подмывало увести её куда-нибудь в укромное местечко и поцеловать. Она будто прочитала его мысли.

– Ваня, – обернувшись к нему лицом, произнесла она – я сегодня работаю до обеда, а ты?

– А я безработный.

– Здорово! – обрадовалась она. – Тогда меня подожди.

– А что потом делать будем? – поинтересовался Иван.

Не оглядываясь, она шутливо бросила:

– Целоваться.

– О-о, неужели сбудется моя мечта! – воскликнул Иван.

Девушка засмеялась.

– Лия, чтобы не отвлекать тебя, можно я погуляю?

– Сходи, но в двенадцать будь здесь.

Иван ушёл на улицу, а без четверти двенадцать опять стоял у станка, наблюдая за работой девушки.

– Всё, – наконец выдохнула она. И, выключив станок, стала собирать в ящичек металлическую стружку. – Теперь схожу, переоденусь и… пойдём ко мне чай пить.

Минут через пятнадцать они подошли к кирпичному трёхэтажному дому. Поднявшись на второй этаж, девушка открыла в квартиру дверь и, предложив гостю войти первым, вошла следом. Оказавшись в просторной прихожей, Иван снял с себя бушлат, повесил его на вешалку. Посмотрев на свои кирзачи, замешкался.

– Сапоги вот – как-то неудобно. И портянки…

Лия успокоила его.

– Не расстраивайся, проходи в сапогах. Только сначала руки помоем, потом обедать будем. – Она прошла в ванную, включила воду. – У меня мама сегодня украинский борщ приготовила, вкусны-ы-й. А на второе галушки.

– А кто твои родители, – начиная мыть руки, спросил Иван, – кем работают?

– Мама учительницей в средней школе, а папа… А папа, – повторила она, – заместитель директора автобазы Пётр Модестович.

У Молодцова челюсь отвалилась.

– Да ты что-о!

– Напугался? И про поцелуи, небось, забыл? – Она заулыбалась. – А про поцелуи на работе я так сказала, ради шутки. Мне просто хотелось, чтобы ты развеялся от своей службы, госпиталя, гражданским воздухом подышал…

На кухне они опять шутили, смеялись. И Лия с каждой минутой всё больше и больше очаровывала Ивана. А обратив внимание, как легко она двигалась по кухне, он не удержался, сказал:

– У тебя отличная фигурка. И походка, как у балерины. Ты красивая. А чёрная коса… длинная, толстая. Я думал, у тебя короткая стрижка, а ты, оказывается, косу под беретом прятала.

На столе между тем появились тарелки с хлебом, колбасой и сыром.

– Любишь ты, как я заметила, делать комплименты, молодец. А коса – это моя гордость. А походка от занятий балетом в детстве – это ты верно подметил – не меньше четырёх лет занималась. Это меня мама заставляла, чтобы, говорит, осанка была. Сначала, конечно, мне не нравились все эти занятия, но со временем поняла, что мама добра мне хочет. Ты борщ со сметаной любишь или с майонезом?

– Если можно, то со сметаной.

– Я тоже со сметаной люблю.

После обеда Лия стала водить Ивана по квартире. Он заглянул во все три комнаты, похваливая импортную мебель. Затем спросил:

– У вас на троих такая большая квартира?

– Нам на четверых её давали; у меня ещё старший брат есть. Но сейчас он в Комсомольске-на-Амуре, после школы уехал туда. Там поступил в институт, на факультет, связанный с самолётостроением. И меня звал к себе, да я не поехала, у нас климат мягче – чувствуется дыхание Тихого океана, и нет таких морозов, как в Комсомольске. Между прочим, я слышала, что солдат там кормят намного хуже, чем здесь.

– Я тоже об этом слышал, – подтвердил Иван. – А Комсомольск-на-Амуре я видел, вскользь, правда – это, когда мы через Амур переправлялись. Интересное зрелище: весь состав въехал на паром, в два этажа. И Амур… я не думал, что он такой широкий.

Лия неожиданно засмеялась.

– Ты чего, я что-то не так сказал? – Иван смотрел на неё удивлёнными глазами.

– Да нет, я просто вспомнила, как расхваливала тебя отцу.

– За что?

– Сказала, что ты мне понравился.

– А отец что?

– Сказал, что ты трудолюбивый. А это, говорит, в мужчине – одно из главных качеств. Мой отец тоже трудолюбивый плюс с высшим образованием, а директором автобазы не ставят.

– Почему?

– Потому, что не член партии. Или раскопали, что у него дворянские корни в Польше. А местные… один директор автобазы имел только техникум, второго год назад тоже поставили со средне-техническим образованием. Почему их ставят, умные, что ли? Нет. Сначала оба были простыми водилами, потом техникум закончили, их в партию приняли. А в партию только рабочим вступить легко, а инженеру, например, проблематично, потому что сначала кучу рабочих надо принять, потом мастеров и прочих. И уж в последнюю очередь принимают ИТР и начальников, таких, как мой отец. Вот так, Ваня.

Поговорив ещё немного, Лия вдруг задала неожиданный и в то же время не очень приятный для Ивана вопрос:

– А ты с каким заболеванием лежишь в госпитале?

Он на мгновение смутился. «Честно сказать? Пожалуй, скажу, она не выдаст. А если соврать, подумает, что я действительно больной».

– Лия, я открываю тайну только тебе. Ты никому не скажешь?

– О чём ты говоришь?

– Но если ты меня выдашь, – продолжил Иван, – меня сразу посадят. В дисбат. Ты понимаешь, что это такое?

– Конечно, понимаю. Я что, по-твоему, на дуру похожа?

– Я так не думаю, – ответил Иван. И открыл девушке свою тайну. После которой она сначала радостно-удивлёнными глазами разглядывала его, а потом захохотала, роняя голову то на колени, то поднимая её, одновременно смахивая со щёк катившиеся слёзы. Кое-как успокоившись, воскликнула:

– Ну и молодчина! И поскольку ты сказал, что тебя больше не хотят отпускать на автобазу, я так и быть, поучу тебя целоваться. За твою смелость. Хочешь? Да чего я спрашиваю, иди сюда.

Он сел рядом с девушкой, сердце его учащённо забилось. «Наконец-то! Сколько времени я уже не целовался? Целую вечность». Других мыслей, кроме поцелуев у него не было.

После шквала поцелуев, от чего у обоих горели губы, решили сделать перерыв.

– А ты тоже хорошо целуешься, – сделала вывод Лия. Помолчав и состроив серьёзное лицо, насколько это было возможно после поцелуев, она продолжила: – Ваня, а насчёт твоей мнимой болезни я тебе так скажу: то, что ты химичишь, никому больше не говори, особенно мужчинам. Да и женщинам не следует говорить, это я железная – школа отца. А он с детства меня учил: секрет, данный тебе, никогда и никому не раскрывай. Стоит, говорит, только один раз смалодушничать, и всё: стержень в человеке треснул, такой человек останется слабовольным на всю жизнь.

– Наверное, твой отец прав. Стержень в себе надо лелеять, беречь как зеницу ока, а то потом всю жизнь спотыкаться будешь.

– Мой отец многому меня научил, например, как себя вести в разных экстремальных ситуациях. Сам он когда-то боксом занимался, а бокс, говорит, учит думать. Иначе по башке будешь много получать.

– Умница твой отец. Я, кстати, девять лет боксом занимался, и кое-чего в этом виде спорта достиг: был вторым на чемпионате Советского Союза – это моё самое значимое достижение. Мастера спорта, правда, не успел получить, зажали…

– Ванюша-а, – сияющими глазами посмотрела на него Лия. – Чего ж ты раньше молчал, давай я тебя с отцом познакомлю?

Иван улыбнулся:

– Я с ним знаком.

– Да нет, в домашней обстановке с ним познакомишься. А с начальством в госпитале отец договорится.

– Лий, – засмущался вдруг Иван, – мне неудобно. Если бы я… Ну, в общем, мне стыдно перед ним будет. Понимаешь?

Восторженные нотки в голосе Лии потускнели.

– Понимаю.

Глядя на очаровательную девушку с погрустневшими глазами, Ивану захотелось чем-то развеселить её. Но ничего шутливого в голову не приходило.

– Лия, – вдруг весело воскликнул он, – а целоваться!..

Иван покинул гостеприимную квартиру в два часа дня. Как ему не хотелось уходить, но не хотелось и злоупотреблять доверием девушки, тем более она ещё раньше сказала, что около половины третьего возвращается с работы её мать. Лия, правда, предлагала познакомиться с матерью, но Иван отказался, сославшись на то, что пора в госпиталь. Он уже взялся за ручку входной двери, как Лия спросила:

– А почему ты не в спортивной роте служишь? Мой папа в спортивной роте служил, хотя у него первый разряд по боксу был. А ты почти мастер спорта.

– Это происки моих врагов, – пошутил Иван. – А я назло им химичу.

– Ванька! – неожиданно выкрикнула девушка и, бросившись ему на шею, стала его целовать…

Она оставила ему свой адрес и, на всякий случай, домашний телефон. «Мало ли что: вдруг надо что-нибудь будет, – сказала она. – А можешь просто в гости к нам прийти. В общем, звони или приходи – я буду тебя ждать».

Иван шёл к госпиталю; обмякшая душа его пела, летала… Он готов был прыгать, скакать, драться на ринге с любым противником, настолько он был счастлив, благодарен Лии, что она хоть на короткое время вернула его в совсем другой мир: мир блаженства, мир безгрешных поцелуев. До этого он считал, что лучше его вряд ли кто умеет целоваться. Нет, он, можно сказать, ещё мальчик в этом деле. Лия – вот кто настоящая целовальщица!

После этой встречи Иван несколько дней чувствовал на своих припухших губах привкус губ девушки – это был незнакомый привкус девичьей чистоты и непорочности – так ему казалось. Чувствовал он и моральный подъём и ещё что-то незнакомое, но очень приятное. Одновременно с этим, вспоминая Марту, тяготило чувство вины перед ней. «Прости меня, Мартушка, но поцелуи, я думаю, простительны солдату. Это ведь не измена, – оправдывал он себя: – Когда любимая женщина далеко, а рядом такая девушка! И сердце как-то странно щемит».

Глава 13. Волнения гражданской жены

Перед тем, как попасть в госпиталь, Иван отправил Марте письмо, в котором просил пока ему не писать, обещая объяснить причину позднее, возможно, месяца через два.

Письмо со странной просьбой Марту обеспокоило. Вечером она позвонила Руфе, у которой однажды была с Иваном, и напросилась к ней в гости.

Положив в пакет две пачки индийского чая, коробку конфет, импортное печенье и бутылку коньяка, вечером отправилась к Руфине.

Ради встречи с Мартой хозяйка нарядилась в выходное платье, свободный покрой которого скрывал её роскошные формы. Не больно она любила их выпячивать. Её сожителю Фёдору, наоборот, нравилось в ней всё, особенно то, что ниже талии. «Чего ты смачный зад свой скрываешь? – порой возмущался он. – Некоторые панихиды (так он худых женщин называл) стараются подложить под свою одёжку что-то, чтобы казаться повиднее, а ты прячешь таку красоту». На лице Руфины в этот момент мелькала довольная улыбка.

Сейчас она волновалась, поджидая гостью. С чем та придёт, с какими новостями. И лишь Марта появилась на пороге, она засуетилась:

– Доброго здоровья тебе, наша благодетельница, здравствуй, наша радость.

– Какая я тебе благодетельница, – поздоровавшись, улыбнулась Марта, – чем я тебя облагодетельствовала.

– Как же, – всплеснула руками Руфина: – телефон нам провела, нам бы никогда его не поставили; Ванюшку моего подучила, в институт помогла ему поступить. Советы нам даёшь, это разве не благодетельница?

Марта сняла с себя итальянскую шубку, повесила её на вешалку в прихожей; на полку положила шапку из меха горностая. Подняв с пола пакет, принесённый с собой, передала его Руфине.

– Это гостинцы от меня.

Фёдор всё время, пока Марта раздевалась, смотрел на неё. Непонятно ему было, как это профессорша запросто пришла к ним. А уж когда увидел её в слегка приталенном платье, сказал:

– Во, Руфа, смотри на человека, хоть профессорша, а не стесняется свой зад показать. А он не меньше твоего, и вся она фартовая. И ты бы…

Руфина попыталась урезонить его:

– Помолчи, Фёдор, не забывайся.

– А чё, если красива баба, её и похвалить нельзя? Была бы ты доска, я бы к тебе ни в жизть не пришёл. Сам тощой да на тощую? Не-е, одни искры будут, а смаку никакого.

Марта сидела возле кухонного стола и, улыбаясь глазами, слушала безобидную перепалку.

Руфина начала выкладывать из пакета на стол гостинцы.

– Ба, две пачки индийского чая. Печенье какое-то… ни разу такого не видела. А конфеты-то дорогие зачем нам? Нам бы «школьных» хватило. А это что, болгарский коньяк? «Плиска».

– Да, Руфа, болгарский. Приятный, скажу тебе, напиток.

«Напиток» Фёдора восхитил, он аж зажмурился от предвкушения грядущего удовольствия. Выложил Руфине свои соображения, будто Марты и не было здесь.

– Она профессорша, разве будет она пить краснушку да заедать килькой, как я. Профессорам заграничные коньяки подавай да икру с осётром. Или на худой конец дороги конфеты, мармелаты разны.

– Федя, профессора такие же люди, как все. Краснушку вот не пьют, да и тебе её пить не советую.

От обеда Марта отказалась, сказала, что пришла чаю попить и поговорить с Руфиной на женские темы, тем самым как бы давая понять Федору, что он будет лишним в женской компании.

– Ну во-о-т, – недовольно проворчал Фёдор, – опять с профессоршой мне не удастся покалякать. А Ванюшка, Марта, как тебя нахваливал: вот дядя Федя, у какой умной женщины я живу, вот как мне повезло, как родна она, не гляди, что чужа тётя.

Марта по-доброму усмехнулась:

– Неужели Ваня так и говорил про меня?

– Ну, может, и не так, а похоже. Он, Ваня, тоже умный, его тоже не сразу нам понять. Мы кто?..

– Кто мы? – Руфина повысила на сожителя голос, сверкнув на него глазами. – Ты, может, и не понимаешь Ваню, потому что образования маловато. А у меня на руках диплом техникума. Могла бы институт закончить, да бросила – с Ваней надо было… – Она оборвала себя, растерянно посмотрела на Марту. – Ты уж прости, что-то не туда я поехала. – И кивнула на Фёдора: – Может, отдать ему твой коньяк, чтобы не мешал нам? А то поговорить не даст.

– Тебе решать, ты здесь хозяйка.

Бережно приняв в руки бутылку с коньяком, Федор немедля скрылся во второй половине дома.

– Теперь можно и поговорить, – с облегчением произнесла Руфа. – А вот и чайник закипает. Индийского заварим?

– Ну, конечно.

– Я тоже индийский люблю, грузинский не чай – опилки. Но за неимением хорошего приходится пить.

– Руф, а Фёдор что, не курит? Запаха сигарет что-то не чувствуется.

– Он трезвый только курит, но в коридоре, я не переношу табачный дым. А когда выпьет, не курит.

– Странно, – заметила Марта, – обычно наоборот: трезвый мужчина не курит, выпил – закуривает.

– Ты права, – поддакнула Руфина. – А у моего всё не как у людей: трезвый чадит, выпил рюмку – бросает сигареты. У него всё наоборот: худой, видишь, ниже меня, а сила… богатырям фору даст.

Женщины стали пить чай и говорить об Иване: мол, каково ему там, чуть ли не на краю земли. Наконец Марта решила затронуть тему, ради которой сюда приехала.

Неожиданно послышался шум, на кухне появился Фёдор.

– Марта, – захмелевшими глазками глядя на неё, сказал он, – я тебя второй раз вижу и всё думаю: уж больно молода ты для профессорши. Может, ты и не профессорша вовсе?

Марта спокойно смотрела на Фёдора, удивляясь, как быстро он успел опьянеть.

– Вот я и думаю, – не услышав ответа от гостьи, продолжил он: – а не запудрила ли ты Ванюхе мозги? Наверно, запудрила, а он поверил. Или он из-за хорошей жратвы у тебя живёт, работат на тебя? Вам чай на дом привозят разной всячины, это не нам – работягам. Поэтому таки белы и ходите, расфуфыренные.

Руфина не выдержала.

– Федька, постеснялся бы Марту, что ты вздор несёшь. Иди, пей коньяк, а то отберу.

Бурча что-то под нос, Фёдор вновь скрылся. Марта обратилась к Руфине:

– Руф, ответь мне, пожалуйста, Ваня пишет тебе письма?

Не зная, куда клонит гостья, Руфина оживлённо заговорила:

– Пишет, как не писать. Всё подробно описывает: какие там сопки, деревья, про климат писал, что зима в том краю, где он, мягкая. Правда, снега, говорит, много.

– А в последнем письме он ничего особенного не писал?

– Что ты имеешь в виду? – заволновалась Руфина. – Вроде ничего особого не писал.

– А мне недавно написал. – Марта пронизывающим взглядом смотрела на Руфину. Та ещё больше заволновалась.

– Марта, ты чего на меня так смотришь?

– Да всё думаю: скажешь ты мне правду или не скажешь.

– Какую правду?

– Ту самую, о которой тебе Ваня написал, а ты её от меня скрываешь. Он и мне бы написал, да кто я ему? Его учительница-профессорша, которая его многому успела научить, но не успела научить говорить правду…

Слушая печально-скорбный голос Марты, видя её затемнённое грустью лицо, Руфина поняла: эта строгая, красивая женщина только добра желает её племяннику.

– Марта, Ваня недавно прислал мне письмо, о котором строго-настрого просил никому не говорить, иначе у него будут крупные неприятности. Но тебе я расскажу, тебе можно. – И Руфина стала подробно рассказывать, о чём ей написал Иван, а главное – что надо говорить работникам райвоенкомата или другим официальным лицам, которые могут придти к ней.

Внимательно выслушав женщину, Марта спросила:

– К тебе кто-то приходил из официальных лиц? И если приходил, ты всё сделала правильно, о чём Ваня просил?

– Марта, конечно, я всё правильно сделала. У меня были только из райвоенкомата, и они ничего не писали, только спрашивали. Целый час, наверное, всё выспрашивали, выпытывали. А я серьёзная такая с ними была. Здесь же вот сидели, на кухне.

– А Фёдор в это время где был?

– Он на работе был, он всегда в первую смену работает. Не-е, Марта, я вижу, что ты хочешь спросить: мол, не проболталась ли я про это письмо, да про разговор с военными Федьке. Нет, ты что. Мне и Ваня запретил, кому бы то ни было говорить. Я только тебе.

– Правильно, Руфинушка, ты всё сделала, умница. Я вот только думаю: почему Ваня мне про всё это не написал? Ко мне ведь тоже могли прийти, он больше года у меня жил. – Марта склонила голову.

Руфина, тяжело вздохнув, сказала:

– Наверное, постеснялся тебе написать про то, что задумал. Это меня он не стесняется, я ему вместо матери с девяти лет была, в бане его лет до двенадцати мыла. Уж большой был, волосы росли везде. С чужой тётей он разве ходил бы в баню? – Переведя дух и помолчав несколько секунд, Руфина продолжала: – Учила я его и хорошим манерам, и чтобы чистоплотным был, следил за руками, ногтями. Чтобы носки всегда чистые были, и не дырявые…

Марта похвалила Руфину за правильное воспитание племянника и, поговорив с ней ещё несколько минут, стала собираться домой. Из передней был слышен голос Фёдора.

Руфина недовольно поморщилась:

– Марта, посидим ещё? Давай я чайку тебе налью.

Марта улыбнулась глазами:

– Спасибо, больше не хочу. Я и без чая посижу. А ты говори, говори, я тебя слушаю.

– Спасибо. Ты уж прости: тебе, наверное, не понравилось у меня, а что я сделаю? Трезвый, Фёдор, мужик мужиком, как только выпьет, начинает с телевизором разговаривать. Точнее не с телевизором, а кто передачи ведёт или… В общем, дурью начинает мужик маяться. Если по телевизору кого-то хвалят из высоких чинов, ему это не нравится – начинает передразнивать кого-нибудь. Когда по областному радио говорят, ему тоже часто не нравится – начинает их костерить. И такое с ним бывает, когда даже не очень много выпьет. – Руфина посмотрела на дверь, за которой разговаривал Фёдор. – А на работе хвалят его, он плотником работает. И зарплату хорошую приносит, ещё подкалымливает – срубы в соседних деревнях делает. Банька у нас в огороде, так он её капитально отремонтировал, потом двор; в коридоре пол перебрал – хозяйственный мужчина, весь дом на нём. – Похвалив своего сожителя, она с грустью посмотрела на Марту. – А в гости с ним хоть не ходи – уснёт, сюда кто приходит – то же самое. Вот на трезвого любо-дорого посмотреть: и чуткий, ласковый, обеды готовит. Да, ещё мебель разную делает, игрушки.

Марте захотелось хоть чем-то поддержать эту женщину, похоже, нелёгкой судьбы.

– Это хорошо, что у Фёдора любое дело в руках спорится. Он, можно сказать, творческий человек, а таким некогда о дурном думать. И твой, я смотрю, не буянистый, не драчливый, матом не ругается.

Руфина повеселела:

– Да нет, матом ругается, но редко – знает, что я не люблю мат. А грубость в нём наносная, копни глубже, он добряк добряком. Я думаю, он иногда специально грубо ведёт себя, чтобы показать: дескать, я сильный, бойтесь меня. Это у многих мужчин невысокого роста, мне кажется, комплекс неполноценности. А погладь такого, как Фёдор, скажи ему ласковое слово и он растает, горы свернёт.

В кухне опять появился Фёдор. Слегка покачиваясь, он сказал:

– Красива ты баба, Марта, но и Руфочка тоже красивая, я её очень люблю. И она меня любит, потому что нежная. А такие как Руфочка и ты, Марта, очень нежные, потому что вас любят мужики. Кого любят, все нежные, как домашни кошки. А как вас таких смачных не любить? Но свою я особо люблю: её и там есть за что ухватить, и там. А руку положишь на одно место…

Марта ещё в первый приезд в этот дом поняла, что с Фёдором надо вести себя так, как обычная женщина.

– Значит, Федя, ты пухленьких женщин любишь? – усмехнувшись, спросила она.

– М-м, как комар крови. Не люблю тощих. Тощую и взять не за что и погладить, кроме сухой кожи, нечего. А ты, Марта, я смотрю, тоже гожа, мне по всем габаритам подходишь. Но и Руфочка гожа. Да… – Фёдор обвёл хмельным взглядом потолок, потрогал щетину на подбородке. – Помнится, я с Ванюшкой тоже об этом, обо всём разговаривал, он хоть и молод, а понимал меня. И такого же мнения о бабах, как я. У нас с ним вкусы сходятся.

– Сомневаюсь я, чтобы Ваня мог на такие темы говорить, – осторожно заметила Марта. – А во-вторых, у него может измениться и вкус, и мнение о женщинах. Он действительно ещё очень молодой.

– Вряд ли Ванька изменит свой вкус, – безапелляционно заявил Фёдор. И куда только его хмель подевался. – Ваня, если что сказал, его слово железное. Он не по годам рассудительный мужик. И обо всём имет своё мнение. О бабах тоже, скажу по секрету вам. – Фёдор вдруг осклабился, но тут же сделал серьёзное лицо. – Бабы, – продолжил он, – это мой любимый конёк, и Ваньке я много чего полезного рассказывал. Он мне всё спасибо говорил и со мной он откровенничал, но об этом я вам не скажу.

– О своей невесте он ничего не говорил? – серьёзным тоном спросила Марта. – В его возрасте пора бы невесту иметь.

– Про невесту? – громко переспросил Фёдор и почесал голову. – Про невесту, – тихо повторил он, и снова взялся чесать голову, как будто пытаясь вспомнить, говорил ему Иван про невесту или не говорил. – Про невест, – сказал Фёдор, – мы вели разговоры, я говорил, что надо бы ему невесту, но он что-то мялся. В общем, нет у него пока невесты. И правильно, без неё легче в Армии, а то мысли разные приходят… Помню, когда я служил, вспоминал свою. А она что? Пока я служил, замуж вышла. И хорошо. Потом я лучше нашёл, по нраву. А молодой чего я понимал? Ничего. И не видал ничего, кроме бабской рожи. Рожа, если хорошая – это хорошо, но к роже ещё кой-чего надо в придачу. Форс у бабы должен быть не только на лице, но и… – Фёдор хитрющими глазками уставился на Марту. Она, усмехнувшись, спросила:

– А где ещё?

– Об этом моя Руфиночка знает, спроси её.

Марта, улыбнувшись, покачала головой. И заметила, как Руфина ласковым взглядом смотрит на Фёдора.

– Руф, засиделась я у вас, мне пора.