Текст книги "Охотник за истребителями. На «Аэрокобре» против асов Люфтваффе"

Были, конечно, у нас и люди, которые любым путем стремились к получению наград. Такой человек в трудную минуту на помощь не придет, а продать за ломаный грош – продаст. У меня, как и у большинства моих друзей, на протяжении всей войны лучшей наградой всегда были успешные бои, уничтоженный враг. Одним из примеров такого истинного бескорыстия для меня всегда был командир эскадрильи соседнего 66-го ИАП Павел Камозин, в конце войны переведенный в наш полк.

Однажды под Керчью, находясь в воздухе, слышим – станция наведения передает Павлу Камозину, который с группой патрулировал над линией фронта, что могут появиться «Худые». Камозин коротко отвечает: «Ждем». Примерно через две минуты кто-то передает: «Паша, «Худой» в хвост заходит!» Камозин спокойно отвечает: «Вижу, пусть заходит». Всматриваюсь в ту сторону, где должна находиться их группа, но ничего не вижу – слишком далеко. Через минуту в том же направлении вижу черный шлейф дыма, факел горящего самолета и по радио слышу: «Смотрите, зажег одного, падает». Станция наведения: «Вижу, поздравляю!» На душе стало радостно, что так спокойно наши летчики научились бить фашистов. Камозин вскоре стал дважды Героем Советского Союза.

Заместитель командира 3-й эскадрильи 101-го Гв. ИАП дважды Герой Советского Союза Павел Михайлович Камозин

Технический состав нашей эскадрильи, да и всего полка, был дружным, трудолюбивым и честным народом. Много у нас было сверхсрочников, служивших в полку еще с его формирования. Попробуй попасть на «дружескую беседу» за нечестность или разгильдяйство к Ивану Комарскому, Вадиму Адлербергу, Афанасию Басенкову, Николаю Кулигину, Тимофею Кравцову. Они в коротком разговоре дадут понять, что надо быть честным, трудолюбивым, ответственным человеком. В полку было строгое неписаное правило, что без разрешения механика никаких работ другим специалистам на самолете проводить нельзя.

Как-то в одном из вылетов завязался сильный бой. Атакую Ме-109, дальность 50 метров, открываю огонь, но трасса уходит левее цели. Что такое? Как я промахнулся с такой небольшой дистанции? Через некоторое время атакую второго «месса». Та же картина – снова промах. После ухода с линии фронта, подходя к аэродрому, решил проверить прицел. Выровнял самолет по горизонту, проверил, нет ли скольжения, и коротко выстрелил из всего оружия. Трасса снова пошла влево. Стало понятно – сбит прицел. Ох, как же я обозлился! Хорошо, что в этом бою у нас не было потерь. После заруливания на стоянку выхожу из кабины на плоскость самолета и сразу спрашиваю механика: «Дима, кто был в кабине?» Вадим ударил себя по лбу, сразу поняв, что произошло что-то неладное: «Это Рыжий!» Рыжим все звали техника эскадрильи по вооружению старшину Григория Тупицына. Вижу – Тупицын, почувствовав запах жареного, осторожно выглядывает из-под соседнего самолета. «Пристрелю!» – закричал я и выхватил пистолет из кобуры. Тупицын убежал, техники меня остановили и успокоили. На своего механика я не стал злиться – он сам сильно переживал случившееся. Подобных случаев больше не было.

Механикам нашим порой было очень трудно, иногда им приходилось не спать по несколько суток – днем боевые вылеты, ночью ремонт, устранение повреждений, настройки и регулировки, а с утра все повторяется заново. Упусти механик какую-нибудь мелочь, и летчику это может стоить жизни. Нормальная боевая работа была возможна только при полном доверии летчика к своему механику.

Вот пример все из того же февраля 1944 года. Станица Крымская. Погода мерзкая. После полета механик самолета докладывает, что мотор погнал стружку. На моторах «Аллисон», которые стояли на наших «Аэрокобрах», рабочая поверхность подшипников коленчатого вала покрывалась тонким слоем серебра. Если этот слой начинал разрушаться, то в фильтре тонкой очистки масла появлялась мелкая серебряная стружка. Это значило, что пора менять двигатель (осмотр фильтра механики проводили после каждого вылета). Сколько времени нужно на замену мотора? Два-три дня, и все это время я буду безлошадным. В период напряженных боев это слишком много. На следующий день, утром, не верю своим ушам – Дима докладывает о готовности самолета к вылету! Гляжу – стоит наша «Кобра» под большой треногой из жердей, укрытая брезентом, а под брезентом кто-то еще копошится. Я обратил внимание, что у Димы пальцы на руках все распухшие, в крови. «Откуда кровь, Дима?» – спрашиваю. Он с юмором отвечает, что очень удобно – на улице мороз, поплевал на палец, приложил к гайке, она примерзла. Наживил гайку на болт и палец оторвал, быстрее дело идет, а палец как-нибудь уж потом заживет. «Как так?» – спрашиваю его. Дима отвечает: «Командир, ты не беспокойся, главное, бей фашистов». Механики Афанасий Басенков, Егор Иванов, техник звена Александр Балашов, инженер эскадрильи Виктор Ляшенко помогли Диме за ночь в полевых условиях, в мороз и вьюгу, заменить мотор. Взлетаю, делаю маленький круг над аэродромом и, отступая от всех правил облета, иду на задание – мотор работает как часы! О работе наших техников, об их малозаметном героическом труде можно писать очень много…

Механики 101-го Гв. ИАП за работой

К сожалению, многие командиры из руководства полка и эскадрилий мало отмечали заслуги техников, да и летчиков тоже. Зачастую присутствовали настроения из разряда «я с самого начала войны на фронте, и пока не получу орден, другие тоже не получат», будто награды дают за присутствие на фронте, а не за боевые дела!

С Ивановым последние дни мы стали летать осторожно. Тяжело вспоминать об этом, но очень плохо, когда идешь в бой и нет к кому-то доверия, это уменьшает боеспособность всей группы. Дело вот в чем. Мы, молодое пополнение, придя в строевую часть, горели желанием перенять от опытных командиров науку побеждать. Иван Похлебаев передавал нам эту науку, по-отечески заботился о нас, а вот со стороны Иванова этого не было. Я стал замечать, что Иванов частенько ругал своего ведомого Степанова, насмешливо называл его «Митяем». Причинами этого Борис со мной не делился, даже когда я его расспрашивал.

Стояли мы в станице Вышестеблиевской. Как-то вечером пошли мы со Степановым в гости к нашим девочкам, которые все жили в одной хате. Они всегда принимали нас дружелюбно, старались за нами поухаживать, подшить к нашим гимнастеркам свежие подворотнички. Многие ребята заглядывали к девчонкам на огонек, ведь были мы молодые и почти все холостые. Погостив какое-то время, Борис и я отправились в свою хату, где жили все летчики эскадрильи. Только отошли от крыльца, как повстречали наших командиров, которые тоже направлялись к девочкам, среди них был и Сергей Иванов. Он задержал своего ведомого, а я, было, прошел немного вперед, но, услышав разговор на повышенных тонах, остановился и прислушался. До меня долетели слова Бориса, что «…этого никогда не будет». Иванов зло обозвал Бориса «Митяем» и ударил его по лицу. Я остолбенел, не поверив своим глазам. Наверное, мне показалось – ведущий бьет своего ведомого! «Командир, это нехорошо!» – крикнул я Иванову. Сергей быстро направился ко мне. «И ты, Длинный, куда-то лезешь», – процедил он и развернулся, чтобы ударить меня, но не успел. Даже не раздумывая, я не смог позволить, чтобы меня били ни за что. Получив удар в челюсть, Иванов упал и, пытаясь подняться, схватился за пистолет, в злобе грозясь меня пристрелить. Рядом были густые кусты сирени, за которые я быстро отскочил и ушел с этого места от греха подальше, слыша вдогон: «Завтра я вам покажу!» Угроза! Интересно, что он нам покажет? Борис, понимая, что отмалчиваться больше нельзя, посвятил меня в суть разногласий с Сергеем.

После войны было написано и издано много воспоминаний ее участников. В основном в них описываются героические дела наших солдат. А как вспоминать о плохом? Нельзя забывать об этом, слишком часто человеческими жизнями была оплачена чья-то глупость, низость или трусость – самой большой ценой, какую можно представить. Конечно, вспоминать о плохих поступках людей тяжело морально, да и можно пожалеть родственников такого человека, зачастую гордящихся тем, что жили рядом с героем. Но как быть с теми, кто по их вине погиб? Увы, были и у нас мелкие люди, о которых предпочитают не вспоминать…

Оказалось, что Иванов требовал от Бориса, как от своего ведомого, безукоризненных подтверждений на якобы сбитые Сергеем немецкие самолеты. Борис на ложь не соглашался. Посовещавшись, мы сообразили, что жаловаться на такое Иванов никуда не пойдет. Оставалось только понять, какую обещанную пакость он может нам сделать? Похлебаева в произошедшее мы решили пока не посвящать, уговорившись в полете внимательнее следить за Ивановым. В случае ухода его от группы я должен был пойти за ним, а Степанов остаться ведомым у Похлебаева. Я рассчитывал, что Иванов от меня оторваться не сможет. С таким планом действий мы и отправились спать.

С утра мы очередной раз вылетели своей четверкой на патрулирование. Погода была облачная, наш аэродром просматривался в разрывах облаков. Над линией фронта нижний слой облаков был сплошной, а выше облачность была тонкая, слоистая с большими разрывами. Мы патрулировали на высотах 3000–4000 метров, когда станция наведения передала, что в нашем районе вот-вот должны появиться «фоккера». Через некоторое время слева я увидел тройку ФВ-190, которая приближалась к нам. Предупредив ведущего, я развернулся навстречу противнику, но «фоккеры», видимо, заметив нас, ушли вниз. Я хотел развернуться обратно к своей группе, но услышал по радио голос Иванова, что бывало очень редко: «Борис, иди прежним курсом, там «фоккер». Присмотревшись, я увидел далеко впереди одиночный «Фокке-Вульф», идущий на пересекающихся с моим курсах.

На такой дальности и под большим ракурсом поразить цель очень трудно, но я решил пугнуть вражеского летчика трассой. Прицелился, взял упреждение, превышение и выпустил пулеметную очередь с одним снарядом из пушки. К моему удивлению, трасса накрыла немецкий истребитель, и я заметил разрыв снаряда в его фюзеляже в районе кабины. Не веря такой удаче, я продолжал наблюдать за «фоккером», который начал увеличивать левый крен и угол пикирования. С углом пикирования градусов 60–70 он вошел в нижний слой облаков, который был на высоте 300–500 метров, и выйти из такого пикирования немецкий летчик уже никак не мог. Я не успел опомниться, как станция наведения стала запрашивать: «Кто сбил «фоккер», который около меня упал?» Я ответил, что стрелял по «Фокке-Вульфу», который только что вошел в облака в указанном районе. Получил поздравление с победой, и вдруг подо мной прошла широкая трасса. По красному цвету и траектории полета трассеров определяю – стреляет «Кобра», причем издалека. Наверное, это Иванов стреляет в «фоккера», а трасса достает и до меня? На всякий случай резко поддернул самолет вверх, и в этот же момент рядом прошла вторая трасса, но уже ближе ко мне. В эфире тишина, чувствую – что-то не то! Энергично разворачиваюсь и вижу, что у меня в хвосте «Кобра», которая с принижением проскакивает подо мной. Догоняю, пристраиваюсь вплотную справа, ясно вижу бортовой номер самолета и Серегу Иванова в кабине.

Все происходящее никак не укладывается в голове, и мы некоторое время идем параллельными курсами. Вижу, меня атакует сверху на встречных курсах Ме-109. Развернувшись вправо, я увернулся от его прицельного огня, и «Худой» с большим углом пикирования проскочил вниз. Где Иванов? Он развернулся влево на обратный курс, теперь он левее меня. Вижу – Ме-109 со снижением, на большой скорости, уверенно догоняет Серегу. Кричу по радио: «Иванов, в хвосте «Худой», в хвосте «Худой», уходи!» Никакой реакции, его «Кобра» продолжает лететь по прямой. Решаю отбить атаку немца трассой, может, успею. Выношу точку прицеливания впереди самолета Иванова, что психологически сделать трудно, но надо, чтобы трасса, миновав Сергея, прошла перед носом «Худого». Стреляю, наблюдаю свою трассу. Вот через мой прицел проходит самолет Иванова, трасса до него не дошла – хорошо! Приближается «Худой». Заметив опасность, он резко уходит в набор высоты с углом градусов 70. Скорость у «Мессершмитта» предельно мала, он уже почти завис на месте, но почему-то продолжает тянуть вверх. Жалко, уйдет! В этот момент из прогалины облаков выскакивает «Кобра» Похлебаева и со всех огневых точек бьет немца. О-о-о…Что такое? Ме-109 разваливается на четыре части – мотор с кабиной, хвост и обе плоскости, кувыркаясь, летят в разные стороны! Я впервые увидел, что так можно расстрелять самолет – в него попало 3–4 снаряда. Из-за облаков появляется и вторая «Кобра», это Степанов – пристраиваюсь к ним. По радио запрашиваю Иванова о его местонахождении, но ответа не получаю. Когда мы подходили к аэродрому, Иванов нашел нас и пристроился. На аэродром пришли вчетвером.

Днем потеплело, аэродром раскис, и после очередного вылета садились мы в Крымской. Переговорили с Борисом, опять решили Похлебаеву пока ничего не говорить, а за Ивановым посматривать дальше. Вечером за ужином с боевыми 100 граммами расселись мы за разные столики, соблюдая субординацию. Подходит к нашему столу Иванов и ставит мне стакан водки. Я отказываюсь, говоря, что у нас и своей хватает. После нескольких настойчивых предложений и не менее настойчивых отказов Иванов резким тоном предложил мне выйти из столовой и поговорить. Степанов, зная обстановку, встревожился и хотел выйти за нами, но я его движением руки остановил, и он сел на свое место. Вышли. Ночь была темная, и я был готов встретить всякую подлость. Однако неожиданно для меня Сергей изменил повелительный тон разговора на мягкий: «Борис, прости меня, ради бога… Получилось нехорошо… Я виноват, прости…» Я притворился, что не понимаю, о чем идет речь, но он продолжал: «Ты, Длинный, хитрый и умный, ты все прекрасно понимаешь». Сергей упал на колени и продолжал упрашивать простить его. Я поднял его, успокоил как мог, и мы вернулись в столовую. Степанов просветлел лицом, увидев нас в хорошем настроении.

К середине февраля Сергей Иванов уже имел большие успехи. За ним числилось около 20 лично сбитых самолетов, но из нашей группы никто не видел его атак – все победы были зафиксированы станцией наведения. После нашего с ним столкновения я решил проследить за ним. Как-то раз, когда время нашего патрулирования подходило к концу, станция наведения предупредила – взлетели «Худые», будьте внимательны. Пока немцы наберут высоту, придут в наш район, нам уже нельзя будет ввязываться в бой – горючее будет на исходе. Вдруг Иванов резко отворачивает вправо и с большим снижением уходит от группы, ничего не сообщая по радио. Степанов остается с нами. К чему такой маневр? Я решил по возможности не терять Серегу из вида и издалека проследить за его действиями. Вижу, стреляет – одна очередь, вторая, а в кого стреляет – не пойму, никакой цели перед ним нет. Не успел я сообразить, что к чему, как по радио слышу: «Я Иванов, сбил «Худого»!» Станция наведения отвечает: «Молодец, поздравляю с победой!» Вот оно что! Поздравление станции наведения было подтверждением заявки на сбитого немца. Мы находились от наводчика на солнечной стороне, на большой высоте, и он мог не видеть происходящего, но хорошо слышал стрельбу в воздухе в нашем направлении. В таком случае подтверждение ведомого не требовалось, так как рация на КП полка фиксировала все переговоры. Вот так наш Серега быстренько и «сбил» 21 самолет, но раскрывать его ложь, взвесив все «за» и «против», мы с Борисом не стали.

Прежде всего нам не хотелось посеять в душах летчиков полка разобщенность, возможность усомниться друг в друге – слишком сильные шли бои в эти дни, и нам всем надо было быть единым коллективом. Кроме того, Сергей заявил о почти всех своих победах в очень короткий срок, буквально в течение 2–3 недель. На него подали представление на звание Героя Советского Союза, о нем стали писать в газетах – можно сказать, Иванов внезапно стал знаменит. Раскройся его обман – и слишком много хороших людей, поверивших Сергею, могли пострадать, начиная от командира эскадрильи и авианаводчика и заканчивая командованием полка и дивизии. На весь полк легло бы несмываемое пятно позора. Конечно, наше решение далось нам нелегко – в какой-то мере мы пошли на сделку с совестью, не стали, как говорится, выносить сор из избы. Утешали мы себя тем, что Иванов получил хороший урок на будущее и впредь поостережется жульничать. Вскоре Сергей получил ранение, после госпиталя был списан с летной работы и в воздух больше не поднялся.

После увольнения в отставку его жизнь не сложилась. Серега длительное время лечился в госпиталях, после чего сильно запил. Ему, как Герою Советского Союза, на первых порах помогали с трудоустройством, но он нигде не задерживался, не справляясь с работой из-за пьянства. Потом Иванов и вовсе угодил в тюрьму – денег не было, и он начал промышлять какими-то темными делами. Через несколько лет его освободили по амнистии, но вскоре Сергей нелепо погиб под колесами поезда…

Примерно с марта месяца нам с Борисом Степановым все чаще стали поручать самостоятельные задания. В эскадрилье мы быстрее других молодых летчиков из нашего пополнения обстрелялись, приобрели боевой опыт. 7 апреля 1944 года командир полка Павликов дал мне задание: парой со Степановым вылететь к линии фронта и посмотреть, нет ли там немецких истребителей. В это время должны были возвращаться из немецкого тыла два разведчика Пе-2 под прикрытием восьмерки «Аэрокобр» нашего полка. В случае появления немцев мы с Борисом должны были связать их боем и предупредить по радио разведчиков – после долгого полета ни они, ни наши ребята, выработав горючее, ввязываться в бой не могли.

Патрулируем. Вижу, выше нас на 1000–1300 метров на встречных курсах появилась странная по своему составу группа – пара Ме-109 и одиночный ФВ-190. Интуитивно чувствую какую-то хитрость, и действительно, в этот момент ФВ-190 отваливает от «Мессершмиттов» и со снижением проходит довольно близко перед нами, подставляясь под удар. Степанов находился справа от меня и, увидев такой неожиданный подарок, закричал: «Впереди «фоккер», сейчас я его!..» Пришлось мне крикнуть: «Не трогай, встань на место, выше «Худые»!» Борис, который не видел Ме-109, не погнался за приманкой и занял свое место. Тогда Ме-109 пошли в атаку на нас. Мы левым разворотом стали уходить под них, чтобы затруднить немецким летчикам прицеливание. Создав правой ногой сильное скольжение, я неожиданно для себя сорвался в штопор; мой истребитель резко бросило так, что я ударился о борт кабины головой. Неосознанно я отпустил ручку управления и снял ногу с правой педали, и неожиданно самолет резко остановил вращение и перешел в пикирование. После этого случая, возвращаясь на аэродром с задания, при любой возможности я уходил в сторону и прощупывал самолет на штопор, и многому научился. В этом вопросе «Кобра» стала для меня не такой страшной, как казалось раньше.

Когда «Худые» после неудачной атаки ушли, станция наведения запрашивает: «Дементеев, что у вас там происходит?» Ответил, что у нас все нормально. Наводчик сообщает: «Тут «Худые» говорят, что русский иван не попался на удочку». Наши радисты прослушивали переговоры немецких истребителей, впрочем, как и немцы постоянно слушали нас. Погонись Степанов за «фоккером», Ме-109 гораздо быстрее догнали бы Степанова и сбили – у них был запас высоты, и разогнали бы они большую скорость, чем была у нас…

Через некоторое время мы услышали наших разведчиков, которые подходили к линии фронта, возвращаясь с задания. Они прошли Феодосию, когда кто-то сбивчиво закричал по радио: «Худые», в хвосте «Худые»!!!.. Ой, ой, сбили его, падает в море!!!..»Что такое? Кого сбили? После посадки выяснилось, что внезапно появились два Ме-109 и сбили самолет лейтенанта Андрея Федорова, который упал в море[26]26
  Федоров Андрей Федорович, 1916 г.р., гвардии лейтенант, летчик 101-го Гв. ИАП. 07.04.1944 в составе группы из 8 самолетов возвращался с задания, отстал от группы на 1,5–2 км, был атакован со стороны солнца двумя Ме-109 и сбит. Упал в Керченский пролив и затонул в районе Кыз-Аульский Маяк.


[Закрыть]. Меня взяли зло и обида на наших командиров. Почему восемь летчиков проморгали двух немецких шакалов?! Успокоились, почувствовав близость дома, по сторонам не смотрели, отсюда и неоправданная потеря. Так воевать нельзя!

В начале апреля наши войска перешли в наступление. Для летчиков это была пора интенсивных боевых вылетов, многие из которых сопровождались воздушными боями. Порой было некогда на минуту из кабины вылезти, чтобы размять ноги да прогуляться до кустов. Сидишь в кабине, еще заправляют самолет горючим и заряжают боеприпасы, а уже зеленая ракета взвивается над КП – сигнал на взлет.

Если первый вылет происходил до завтрака, а так чаще всего и случалось, то завтракать после вылета не хотелось, обедать тоже. В горло ничего не лезло, даже компот, и мы пили только воду. Валечка, наша официантка, которая в такие дни кормила нас прямо у самолетов, увидев командира полка Павликова, со слезами на глазах упрашивала его: «Товарищ командир, прикажите им покушать, а то они с голоду помрут». Она всех нас знала и каждого ждала, чтобы после возвращения с задания покормить. Сам собой установился порядок – в завтрак и обед продукты экономили, готовили не много, а вот в ужин, после принятия боевых 100 граммов, которые снимали нервное напряжение, кушали мы плотно, и начпрод никому не отказывал в добавке. Техников по сравнению с летчиками кормили скудно, и мы из столовой забирали все, что оставалось, подкармливая своих ребят – им еще всю ночь работать…

Началось наступление наших войск. 10 апреля 1944 г. мы перебазировались с Вышестеблиевской на аэродром Багерово западнее Керчи, где до нашего прибытия почти два года была одна из основных баз немецких истребителей в Крыму. На второй день после прилета, в сумерках, мы группами отправились в жилой городок на ночлег. Не зная толком дороги, первая группа пошла прямо через летное поле и нарвалась на немецкую противопехотную мину-«лягушку». Семь летчиков вышли из строя, и их увезли в госпиталь в Краснодар[27]27
  12.04.1944 на аэродроме Багерово подорвались на противопехотной мине 7 летчиков 101-го Гв. ИАП: штурман полка капитан А.А. Худяков, заместитель командира эскадрильи лейтенант С.С. Иванов, командир звена лейтенант С.С. Овечкин, летчики младшие лейтенанты В.М. Воробьев, В.Б. Врублевский, И.А. Костаненков и А.И. Парфенов. Последствия взрыва оказались для полка тяжелыми – через две недели, 25.04.1944, летчик гвардии младший лейтенант Воробьев Владимир Михайлович, 1923 г.р., от полученных ран умер в госпитале в Краснодаре, Иванов и Овечкин были списаны с летной работы, остальные летчики после лечения вернулись к полетам.


[Закрыть].

На следующий день мы перебазировались на 60 километров западнее, на аэродром Семисотка, взлетая с которого, наш полк принял участие в окончательном освобождении Крыма от фашистов. Не всегда нашим летчикам удавалось действовать удачно, использование устаревшей тактики приносило неоправданные потери. Однажды соседнему 57-му Гв. ИАП была поставлена задача шестеркой истребителей прикрыть наземные войска южнее Севастополя. Патрулировали соседи плотным строем, с малыми интервалами, без эшелонирования по высоте. Появились два Ме-109, зашли сзади на эту группу и одной атакой сбили две «Аэрокобры», хорошо, что летчики смогли выпрыгнуть с парашютами.

На следующее утро нам, эскадрилье Похлебаева, дали такое же задание. Похлебаев ставит задачу: «Идем покрышкинской этажеркой, Степанов с Чуприным – высота 3000 метров, Дементеев с Герасимовым – 3500 метров, я с Иваном Березовиком – 4000 метров. Поддерживаем визуальную связь, соблюдаем радиодисциплину». Взлетели, набрали высоту, пришли в заданный район. На подходе к Севастополю на одной с нами высоте вижу впереди два ФВ-190, идущих попутным курсом. Мой ведомый Алексей Герасимов выполнял свой первый боевой вылет, и нужно было, чтобы он разглядел самолеты противника и хорошо запомнил их. По радио я пояснил ведомому, что впереди два «фоккера». Видимо, я уделил Герасимову на какую-то долю мгновения внимания больше, чем нужно, и подошел к ведомому ФВ-190 так близко, что меня стало болтать в струе от его воздушного винта. Все же я успел выстрелить, выпустив из пушки один снаряд, который вошел в обшивку крыла у самого фюзеляжа и разорвался внутри. Левая плоскость у «фоккера» отвалилась, чуть не столкнувшись со мной, и немецкий истребитель беспорядочно закувыркался. Из него выбросился парашютист. Бросив короткий взгляд на своего ведомого, я стал ловить в прицел ведущего «фоккера», но тот заметил атаку и резким переворотом ушел вниз. Я последовал за ним, дал короткую очередь, но промахнулся, и немец оторвался от преследования. Через несколько минут Похлебаев атаковал вывернувшихся откуда-то двух Ме-109 и одного сбил. Второй «Худой» переворотом ушел вниз, спикировав на свой аэродром под прикрытие зениток. В таких случаях нет смысла снижаться на малую высоту, гоняясь за «Худым» и подставляя себя и ведомого под зенитный огонь фашистов.

На следующий день мы вылетели на точно такое же задание в тот же район. Прошли с юга на север, никого не встретили, развернулись от солнца и направились в сторону Севастополя. Похлебаев по радио передает: «Вижу «Худых», атакую!» Не успел я разглядеть, где находится их пара, как увидел «Худого», падающего с большим углом пикирования и с разрастающимся шлейфом черного дыма. Слышу по радио чей-то голос: «Так его!» Подходим к их аэродрому, вижу впереди одинокий «Мессершмитт». Почему он один? Похлебаев командует: «Вижу, бей!» Видимо, немецкий летчик в последний момент заметил меня и стал уходить виражом. По поведению вражеской машины вижу – «Худой» последней модификации. Решил потягаться с ним, посмотреть, на что способны «Кобра» и Ме-109. Уйдет – ничего страшного. На вираже догоняю немца, беру в прицел, и в этот момент «Худой» делает переворот. Я за ним. На пикировании я отстаю, но продолжаю преследовать и вижу, что начинаю его догонять. Он выходит из пикирования и уходит вверх с углом градусов 60. Снова отстаю, потом снова догоняю, снова беру в прицел, но он делает еще переворот. Отстаю, потом догоняю. Ме-109 уходит вверх уже с углом градусов 70, из выхлопных патрубков мотора появилась черная копоть – летчик включил форсаж. Слышу по радио нетерпеливый голос Похлебаева: «Хватит с ним возиться, снимай!» Вначале я сильно отстал от «месса», а он упорно лезет вверх. Начал его догонять, и настолько энергично, что чуть не столкнулся. С очень малой дистанции даю короткую очередь. Ме-109 загорелся и пошел к земле. На следующий день задание по прикрытию снова выполнял 57-й Гв. ИАП, но боевой порядок они стали строить уже по-покрышкински, и потерь больше не имели. Нам же приказали сопровождать штурмовики Ил-2. Для истребителя это самая тяжелая работа, особенно на наших самолетах, – мы не могли создать запас высоты и скорости. «Кобра» имела хорошие аэродинамические качества, но тяговооруженность была мала, мощности мотора явно недоставало.

С аэродрома Семисотка летать на Севастополь было далеко – с подвесными топливными баками через Феодосию мы ходили над всем южным побережьем Крыма. Когда мы возвращались с задания, то всегда выбирали места, где будем отдыхать после войны, если, конечно, останемся живы. Как-то видим – летит разведчик Ю-88 направлением на Керчь – Тамань, высота примерно 4000 метров. Решили подловить его на обратном маршруте. На перехват в разных направлениях нас вылетело трое, по радио переговариваемся, кто где находится. Двое ребят ушли на посадку, а я в итоге заметил Ю-88 выше меня примерно на 1000 метров. Только передал эту информацию на землю, как «Юнкерс» резко начал набирать высоту. Какую я допустил оплошность – они же нас прослушивают! Разведчик знал, где мы находимся, и принимал соответствующие меры. Я все же решил за ним погнаться, рассчитывая на то, что у Ю-88 потолок меньше, чем у «Аэрокобры». Разведчик летел все время с набором высоты, я, хотя и медленно, но все же с ним сближался. Увлекшись погоней, я не следил за высотой. Дальность была еще большая, километра полтора, когда в прицел вместо одного я увидел двух разведчиков. Закрыл один глаз – второй разведчик исчез, но через минуту уже и одним глазом я стал видеть два «Юнкерса». Слышу по радио голос командира полка: «Дементеев, я Павлик, какая у тебя высота?» Только тогда я глянул на высотомер. Передаю: «Павлик, я Дементеев, высота 8000 метров, иду домой». Я прекратил преследование, развернулся влево, и с мыслью, что надо бы достать кислородную маску, потерял сознание.

Как долго я падал с 8000 метров – не знаю. Постепенно начал приходить в себя. Первое, что я увидел, – свою руку, лежащую на ручке управления. Ручка беспорядочно двигалась вправо-влево и вперед-назад, и я задержал ее движение. Постепенно круг видимости стал расширяться. Я увидел приборную доску, на которой бешено крутились стрелки какого-то одного прибора. Что это за прибор? Где я? Взял ручку управления на себя, стрелки прибора стали крутиться медленнее. Начал понимать, что я в кабине самолета, а прибор показывает высоту. Какая высота? Не могу сфокусировать зрение, но явно какая-то малая. Надо срочно прыгать! Сбросил правую дверцу кабины, но тут же принял решение подождать, так как начал различать горизонт. Подвел нос самолета к горизонту – высота перестала падать. Понял, что впереди меня море и облака. Дело еще в том, что летел я в направлении моря, берег был подо мной и не попадал в поле моего зрения. Облачность была не сплошная, закрывая небо примерно на одну треть. Адаптация организма происходит медленно, а сориентироваться и принять решение нужно было в считаные секунды. Не пойму, где облака – вверху или внизу? Перевернул самолет на 180 градусов, но это не прояснило ситуацию. Перевернулся обратно, развернулся на 90 градусов по курсу. Смотрю – подо мной совсем рядом вершины гор, сразу же понял, где море, где небо. Пришел в себя и сообразил, где я и что со мной. Высота по прибору 1200 метров относительно аэродрома, с которого я взлетел, но здесь вокруг горы. Определился, что нахожусь над городом Судак в долине между гор. По радио ничего не слышу, от резкого снижения заложило уши. Но меня-то слышат! Передаю свои координаты, сообщаю, что иду домой. Да, похоже, я родился третий раз!

Подходя к аэродрому, я продул уши и услышал радостный, успокаивающий меня голос по радио, приглашающий на посадку. После посадки и заруливания на стоянку на крыло взобрался Дима Адлерберг, помог мне вылезти из кабины. Он стал меня успокаивать, чтобы я не волновался из-за потерянной дверцы, которую, по его словам, легко было заменить, главное, что я остался жив. Оказывается, меня уже перестали ждать. Не получив ответа на длительные запросы по радио, командир полка, подождав еще некоторое время, приказал выключить радио. Значит, падал я долго. Однако не успели на КП выключить радио, как услышали мои позывные.

Подошел к стартовому командному пункту. Летчики полка сидели на зеленой травке в ожидании, когда я подойду. Павликов начал было что-то выговаривать сдержанно, но сорвался и сквозь слезы стал ругать по-простому, с применением крепких слов, но без злобы, всех – меня, других летчиков, себя… У нас были случаи плохого самочувствия летчиков на больших высотах, но до такого еще не доходило. Мы редко пользовались кислородным оборудованием – с непривычки кислородные маски сковывали повороты туловища и головы, мешали наблюдению за задней полусферой. По этой же причине мы отказывались пристегиваться плечевыми ремнями, используя только поясные. Конечно, мы сильно рисковали, но осмотрительность была важнее, прозеваешь противника – уже никакие ремни не понадобятся. Порой так накрутишься головой, что натрешь шею до крови. Чтобы избежать этого, нам выдавали шелковые кашне. Однако от больших высот отказываться тоже было нельзя. Обсудили вопрос и приняли решение вместо кислородных масок использовать мундштуки. От кислородного прибора шел тонкий шланг с наконечником, который зажимали зубами и через него дышали кислородом. С подъемом на высоту от кислородного голодания незаметно подступала апатия, притуплялось внимание. Возьмешь в рот мундштук, подышишь кислородом – и сразу восстанавливается работоспособность. Таким способом эта проблема была решена.