Текст книги "Охотник за истребителями. На «Аэрокобре» против асов Люфтваффе"

21 апреля наша дивизия была временно подчинена 8-й Воздушной армии. К этому времени был освобожден весь южный берег Крыма, оставалась только окруженная немецкая группировка в Севастополе. 4-я Воздушная Армия была переведена на 2-й Белорусский фронт. Наш полк перебазировался на аэродром совхоза «Китай»[28]28
  Ныне село Широкое Симферопольского района.


[Закрыть] севернее Симферополя. На этом аэродроме уже сидел один полк на «Аэрокобрах» – 9-й Гв. АП, знаменитый полк наших асов. Имена дважды Героев Советского Союза Алексея Алелюхина, Султана Амет-Хана, Владимира Лавриненкова, Павла Головачева были известны всей стране. Наш полк, конечно, такой славой не гремел. Исходя из этого, и задачи нам ставились разные. Если 9-й Гв. ИАП чаще летал на прикрытие наземных войск и свободную охоту, то мы, как правило, сопровождали бомбардировщиков и штурмовиков, а значит, были серьезно ограничены в скорости и маневре – сопровождаемых нельзя было бросить. Имея к концу войны опыт применения истребителей во всех качествах, я могу сказать, что сопровождение, особенно штурмовиков, – самая сложная и неблагодарная работа, не позволяющая использовать в полной мере достоинства своего самолета.

Кроме сопровождения штурмовиков и бомбардировщиков, иногда наш полк летал на прикрытие наземных войск в знакомый нам район южнее Севастополя. Однажды мы патрулировали шестеркой, когда со стороны моря появились два Ме-109. Похлебаев атаковал и сбил одного, второй переворотом спикировал на свой аэродром под защиту зениток. Похлебаев погнался за ним, и на малой высоте его подбили. Наблюдая за командиром эскадрильи, я хорошо видел, как он догонял «Худого» и вот-вот должен был открыть огонь, но не успел… «Сильно трясет», – передал по радио Похлебаев. Отвечаю: «Внешних повреждений не наблюдаю, прикрываю, идем домой». Комэск сообщил, что убрал обороты мотора, тряска снизилась. Вышли на нашу территорию, повернули влево и взяли курс на Симферополь.

Я все время осматривал местность, подыскивая подходящую для вынужденной посадки площадку, которая могла понадобиться Похлебаеву в любой момент, однако везде на маршруте были сплошные горы. Пролетая стороной Бахчисарай, я заметил справа ниже нас пересекающий наш курс с разворотом влево Ме-109. Быстро беру его в прицел, даю очередь. Попасть в «Худого» под большим ракурсом было трудно, но мне это удалось. Немецкий истребитель врезался в гору, подняв большое облако пыли, но почему-то не взорвался. Однако детали уточнять было некогда – Степанов передал, что справа подходят два Як-1. Я приказал Борису, чтобы он в хвост нашей группы их не пускал, а сам пристроился к командиру слева. «Яки» сближаются с нами. По радио предупреждаю их, чтобы не подходили, иначе буду стрелять, но они игнорируют мои требования. Разворачиваюсь на них, чтобы предупредить очередью, но они заметили мой маневр, резко развернулись и ушли на Севастополь.

Подлетаем к Симферополю, где, судя по карте, должен быть бывший аэродром аэроклуба. Площадка там была ограниченных размеров, но садиться больше негде, а до своего аэродрома можно и не долететь. Похлебаев летит со снижением, я подсказываю ему направление на аэродром. Видим, командир сел, по радио передал, что все нормально. Мы сделали круг и ушли на свой аэродром. Очередной раз сделали вывод, что надо остерегаться лезть в район зенитных батарей. Командир наш в азарте боя забыл об осторожности и получил снаряд в кок воздушного винта – хорошо, что все закончилось благополучно. На следующий день нас предупредили, что над Севастополем два немца летают на Як-1 и сбивают наши самолеты.

Несколько дней наш командир эскадрильи отсутствовал в полку, и командир полка почему-то обязанности комэска возложил на меня. На завтра нам была поставлена задача по сопровождению бомбардировщиков, целью которых были артиллерийские позиции на Малаховом Кургане. Я парой с ведомым Герасимовым должен был сопровождать вторую девятку «Бостонов». После пристраивания к бомбардировщикам Герасимов сообщил, что у него барахлит мотор, и я отпустил его домой. Пришлось остаться одному, бросать бомберов нельзя. На цель вышли с юга, от Балаклавы. Пришлось мне крутиться около подопечных, постоянно переходя с правой стороны их строя на левую и обратно. Высота 3500–4000 метров, сбросили бомбы. Вдруг, находясь справа от строя, вижу, что стрелки всех трех самолетов левого звена бомбардировщиков ведут огонь. В кого же они бьют? Осмотрелся и вижу, что к ним подходят два «фоккера». Скорость сближения у них небольшая, видно, не успели набрать высоту после взлета. Ведомый «Фокке-Вульфа» ближе ко мне, но он отстал от ведущего и для бомбардировщиков пока не опасен. Надо атаковать ведущего, и как можно быстрее, чтобы не попасть под огонь его напарника. Атакую, открываю огонь, но стреляют только крыльевые пулеметы. «Фоккер» медленно переворачивается влево, подставляя под мои пулеметы свой живот. Вижу, как моя длинная очередь вся ложится в «фоккера», который загорается, переходит в пикирование и врезается в землю. Снова перестраиваюсь на правый фланг строя и замечаю, как четверка каких-то истребителей подходит сзади. Чуть развернувшись, я разглядел, что это четверка «Кобр», но не нашего полка.

После посадки, когда самолеты заправили горючим и боеприпасами, мы готовились к повторному вылету и вырулили на старт в ожидании пролета бомбардировщиков. Неожиданно к моему самолету подъехал «Виллис», из которого вышел Герой Советского Союза, гвардии майор из 9-го Гв. ИАП, и спрашивает меня: «Вы Дементеев? Это вы заявили «фоккера»?» «Да», – отвечаю ему. Как-то хитро у нас в этот период вся отчетность шла через их полк. Он спросил про обстоятельства боя, я подробно рассказал. Тогда майор начал дотошно и нудно выяснять, переспрашивая по несколько раз, видел ли я, как стреляли стрелки бомбардировщиков, не принял ли я за пожар черный выхлоп перефорсированного мотора «фоккера», что этот самолет, возможно, был и вовсе не «фоккер», что мне показалось и так далее. Вижу – держит меня совсем за мальчишку, хотя на тот момент у меня было уже 7 или 8 сбитых самолетов. При всем уважении к старшему по званию и заслуженному человеку, я рассердился и ответил, что уже стреляный, разбираюсь в типах самолетов и какой дым от чего, после чего предложил майору говорить о деле серьезно, на одном языке. Он повысил тон разговора и сказал, что никаких «фоккеров» никто не видел, и сбитый самолет мне не засчитают. Ну, не засчитают – и не засчитают, невелика беда. После полета Павликов спросил о нашем разговоре, я ему все рассказал. Он поинтересовался, надо ли запрашивать бомбардировщиков? Я высказался, что не надо, вот если они сами пришлют подтверждение – другое дало.

На другой день прилетает к нам связной По-2 и заруливает на стоянку. На нем прибыл начальник штаба бомбардировочного корпуса для отработки вопросов взаимодействия. Через некоторое время они вышли из штабной землянки вдвоем с нашим командиром полка и, беседуя, направились к самолету. Вдруг бомбардировочный начштаба что-то вспомнил и громко объявил, что их стрелки послали подтверждение на сбитый нашей «Коброй» ФВ-190. Павликов от такого известия здорово повеселел, ведь была восстановлена справедливость и защищена честь нашего полка…

Готовился штурм Севастополя. Командование решило нанести мощный бомбовый удар по Севастопольской группировке фашистов. Бомбардировщики должны были действовать настолько большими группами, что надежно прикрыть каждую из них в нашем полку не хватало самолетов. К нам на аэродром для организации сопровождения смешанной группой истребителей прибыл майор из полка, летавшего на «яках». Он был ответственным за этот боевой вылет. Майор отвел «Кобрам» задачу непосредственного прикрытия, а «яки» должны были составить ударную группу. Мне, как обычно, пришлось быть в непосредственном прикрытии замыкающей девятки бомбардировщиков.

Взлетели мы, пристроились к бомбардировщикам и направились к Севастополю. Город обошли восточнее и ушли в Черное море, чтобы бомбить с запада, уходя домой прямо с боевого курса, не разворачиваясь. Слышу, ведомый Герасимов панически передает, что у него опять барахлит мотор. Он не знал, что над морем сильно изменяется тон звука работающего мотора, и с непривычки кажется, что мотор отказывает. Все же он ушел домой, и я опять остался один. «Яки» тоже куда-то пропали. В момент разворота на цель, находясь слева от бомберов, я увидел, как справа снизу к ним подбираются два Ме-109, и кинулся наперерез. «Мессершмитты» отвернули со снижением и попытались уйти. Стреляю по ведомому. Далековато, но Ме-109 задымил и со снижением пошел к суше. Следить за его судьбой некогда, надо догонять группу. Где же наши «яки»? Ни одного поблизости нет, бросили бомбардировщиков! Вышли на цель, над которой оказалось на разных высотах и с разными курсами столько советских самолетов, что только и приходилось следить, как бы не столкнуться со своими да не просмотреть немцев. Однако все обошлось благополучно, «Бостоны» отбомбились без потерь.

После посадки к нам прилетел ответственный за организацию боевого вылета майор. Мы сразу насели на него с претензиями по поводу невыполнения «яками» своей задачи. В перепалке он обмолвился, что видел двух Ме-109, летящих с моря, один из них горел. По словам майора, немцы шли значительно ниже наших бомбардировщиков, преследовать их не имело смысла, а «яки» выполнили свою задачу. Видя, что мы его зажимаем, майор попытался свалить вину на нас, утверждая, что это нас не было рядом с бомбардировщиками, и угрожая не засчитать нам боевой вылет. Но, если он видел идущих со стороны моря Ме-109, значит, в море «яки» не выходили и находились ниже всех! Такой подход к делу не радовал.

8 мая мы ехали на завтрак, когда нас догнала машина с приказом срочно вылетать парой на сопровождение звена «Бостонов», целью которых были морские караваны, эвакуирующие из Севастополя остатки крымской группировки немцев. Быстро приехали на стоянку. Одно звено «Бостонов» ушло без прикрытия, появилось второе. Похлебаев и я, его ведомый, взлетели и догнали наших подопечных. Вдалеке был виден караван немецких судов, идущих от Крыма. Слышим по радио, что первое звено «Бостонов» атаковали двухмоторные Ме-110, сбили одного «Бостона». Встав на боевой курс, сопровождаемое нами звено сбросило бомбы. Через некоторое время видим – два замыкающих судна пошли под воду. В стороне мы увидели двухмоторный двухкилевой самолет, подошли к нему ближе, но это оказался наш разведчик Пе-2. И тут при перестроении я допустил оплошность и потерял Похлебаева, что со мной случилось впервые. Высота 4000 метров, берег Крыма еле виден на горизонте. По радио мы с комэском слышали друг друга, но домой пришли поодиночке. На этом боевая работа 101-го Гв. ИАП в Крыму закончилась.

Прикрываем союзников

20 мая 1944 года полк вылетел на аэродром города Богодухова недалеко от Харькова, с промежуточной посадкой в Мелитополе. В Мелитополе мы ночевали. Наутро два истребителя из первой взлетевшей группы, сделав маленький круг, сели обратно на аэродром – сильно барахлили моторы. Летчиком одного из них был штурман полка Николай Хоцкий. Я запустил свой мотор, который тоже заработал с большими перебоями. Что делать? Своих техников нет, а местный техсостав наши «Аэрокобры» не знает. Хоцкий предложил ждать наших техников. Ждать? Сколько?! Надо действовать самим. Что могло произойти? Решаю прежде всего проверить зажигание. Нашел инструмент, открыл капоты над мотором, снял крышку распределителя зажигания с одного блока цилиндров, и – о, ужас! – там оказалось полно воды. Удалив воду из распределителей зажигания обоих блоков, запускаю мотор – работает как часы. Быстро проделали эту работу на других самолетах и, не дожидаясь техников, вылетели в Богодухов. Летчику надо знать свою технику!

Начальник воздушно-стрелковой службы 101-го Гв. ИАП Николай Вениаминович Хоцкий

Через некоторое время руководящий состав, в том числе и командиры эскадрилий, убыл за пополнением в Закавказье. Из тех же запасных полков, откуда год назад в 101-й Гв. ИАП влились мы, они должны были привести молодых летчиков на новеньких самолетах. В нашей эскадрилье остался за комэска лейтенант Даниил Прядко, командир звена. Он был одним из старейших летчиков нашего полка, но летал мало, часто болел. Через несколько дней объявили общее построение полка, на котором зачитали изменения в штатах. Дошла очередь и до нашей 2-й эскадрильи. Прядко ожидал, что его назначат заместителем командира эскадрильи, но его вывели за штат. Бориса Степанова и Александра Чуприна назначили командирами звеньев, а я стал заместителем комэска. Некоторые рвались к должностям, а меня это повышение несколько озадачило. Дело в том, что на заместителе командира эскадрильи лежит вся боевая подготовка летчиков. Приведет Похлебаев молодое пополнение, смогу ли я передать им тактику ведения воздушного боя, настроить на боевую работу, привить психологию победителя? Много у меня было сомнений, пришлось о многом думать, анализировать, изучать каждого летчика, тогда как ранее эти вопросы меня мало касались. Да и с административной работой надо было знакомиться основательней, быть всегда готовым заменить командира. Много вопросов вставало на пути, но главной задачей оставалась боевая ра– бота.

В конце июня пришел приказ всей дивизии перебазироваться на аэродромы Полтавского аэроузла. Нашему полку достался город Пирятин, где впервые нам довелось садиться на взлетно-посадочную полосу, уложенную быстросъемными металлическими полосами. На этом же аэродроме базировались американские истребители P-51 «Мустанг», которые сопровождали своих бомбардировщиков в челночных операциях.

Почему возникла идея челночных полетов? Если взлетать из Англии, выходить на цель где-нибудь в Европе и после большой группой разворачиваться обратно в Англию, то бомбардировщики будут находиться длительное время под огнем зенитной артиллерии и истребителей ПВО. Челночные полеты уменьшали риск потерь американских бомбардировщиков. Большие соединения стратегической авиации взлетали с аэродромов Великобритании и Италии, бомбили цели в Германии и других странах Европы, а приземлялись на территории СССР. Здесь их заправляли, подвешивали бомбы, и они возвращались на свои аэродромы, снова сбросив бомбовый груз на врага.

В Богодухове оставалось еще несколько наших неисправных самолетов, часть технического состава и штабное имущество, которое в Пирятин перевозил транспортный «Дуглас». В один из дней прилетел транспортник, и кто-то из прибывших на нем сообщил, что мне пришло письмо от брата, но оно осталось в Богодухове. Я подумал, что это письмо от моего младшего брата Вячеслава, который давно не давал о себе знать. Он воевал в морской пехоте, и при освобождении Новороссийска его ранило осколком мины в позвоночник. Из госпиталя он написал мне письмо, в котором размышлял, что совсем недавно мы были мальчишками, ругались, дрались, а сейчас, по словам брата, он набрался ума – наверное, снарядами на фронте напихали. Было радостно думать, что он образумился. Интересно было узнать, как сейчас его здоровье, идет ли он на поправку?

Однако письмо оказалось от другого брата, Яна, пропавшего без вести в декабре 1943 года. Письмо попало ко мне уже распечатанным – наши девочки не выдержали и прочитали его. Брат сообщал, что был в плену, бежал, сейчас находится в фильтрационном лагере для освобожденных из плена, но вскоре должен прибыть в родной полк. Радости было много, стали терпеливо ждать его. Хотелось узнать и все подробности его мытарств.

Задача нашей 329-й ИАД заключалась в прикрытии взлета и посадки американских стратегических бомбардировщиков B-17 «Летающая Крепость». В эти моменты четырехмоторные гиганты были особо уязвимы – при возвращении с задания американские истребители сопровождения с пустыми баками уходили на свой аэродром, на взлете им нужно было беречь драгоценное топливо для дальнего перелета. Наш авиаполк сидел на аэродроме Пирятин с истребителями, а другие полки нашей дивизии базировались в Полтаве и Миргороде, где приземлялись американские бомбардировщики. Американцы поселились в своих палатках, расположенных вокруг аэродрома, мы разместились в населенном пункте. Сменили мы эскадрилью 57-го Гв. ИАП, командиром которой был Анатолий Макаров, а заместителем у него был Анатолий Иванов. Нас вскоре переодели в новое обмундирование, независимо от срока носки старого. Летчикам выдали американские летные костюмы. Конечно, мы стали выглядеть гораздо приличней, хотя и на прежнюю одежду не обижались, понимая обстановку в стране.

Через несколько дней командир полка Павликов решил в неофициальной обстановке познакомиться с американцами. Накануне Павликов оповестил, кто пойдет с ним в ресторан, который располагался в большой палатке, и попросил капитана Хоцкого проинструктировать всех по этикету. На следующий день мы пошли в ресторан к американцам. Официантками там были наши девочки, которые хорошо знали английский язык. Нас было восемь человек, и мы сели за двойной столик. Познакомились с официантками, которые были рады приходу соотечественников. На нас смотрели со всех сторон. В скором времени стали прибывать еще посетители, некоторые подходили знакомиться. Один американский летчик подошел к Герою Советского Союза гвардии майору Александру Беркутову и спрашивает, показывая на его ордена: «Кобра?» Беркутов понял его вопрос и подтвердил, что награды заслужены именно на «Аэрокобре». «Мустанг», – сказал американец и показал жестами, что на «Мустанге» орденов было бы до самых пяток. Другой американец в беседе выразил свое расположение к нашему народу. Он сказал, что русские американцам нравятся, это простые и дружелюбные люди, а вот англичане, хотя и родственный американцам народ, но чванливый, высокомерный и злой.

Немецкие разведчики упорно стремились нащупать места базирования американских бомбардировщиков. Как-то играли мы в волейбол с американцами и услышали в воздухе стрельбу. Видим, пикирует Хе-111, а за ним гонится «Кобра». «Хейнкель» на бреющем полете помчался в сторону Киева, за ним ушел и наш истребитель. Позже мы узнали, что за разведчиком гнался летчик 57-го Гв. ИАП, расстрелял весь боекомплект и передал по радио, что идет на таран. Стрелок «Хейнкеля» подпустил «Кобру» на близкое расстояние и в упор расстрелял наш истребитель, одна из пуль прошла выше лобового бронестекла и наповал убила летчика. Первой причиной такой нелепой потери было то, что командование не придавало должного значения радиосвязи. Экипаж разведчика обязательно прослушивал наши радиочастоты, и его стрелок знал, что у нашего истребителя нет боеприпасов, поэтому подпустил «Кобру» на такое близкое расстояние. На радиохитрости немцев наши командиры не обращали внимания, хотя отрицательный опыт у нас уже был, такой, как гибель Заводчикова, моя неудачная погоня за разведчиком над Судаком и другие случаи. Второе – этот летчик не умел как следует стрелять.

Однажды механик одного из оставшихся на аэродроме трех неисправных «Мустангов» пришел к нам и попросил мастера по радио для оказания помощи. Послали к ним нашего механика Раису Михайлову. «Это специалист?» – спрашивает американец. «Да», – отвечаем. Раиса быстро отремонтировала радиостанцию на «Мустанге». Американец говорит: «Такая красивая девушка, да еще и большой специалист, надо у нас служить!» Посмотрели мы их «Мустанга», в шутку предложили поменяться на «Кобру». Американец рассмеялся и сказал, что так дело не пойдет, а вот на «як» поменяться он согласен. Уважали американцы наши «яки». «Аэрокобра» же у американцев использовалась как штурмовик на второстепенных направлениях. На ней устанавливалось мощное вооружение, но тяговооруженность была маловата.

В эти дни к нам в полк приехала ремонтная бригада, которая, ничего не объясняя, начала усиливать хвостовые части фюзеляжей наших истребителей путем наклепывания четырех профилей и отсоединением на элеронах триммеров-флетнеров, предназначенных для уменьшения нагрузок на ручку управления. Триммер-флетнер отсоединять мы не дали.

На аэродроме американский технический персонал работал строго по распорядку. Услышав сигнал на обеденный перерыв, все, чем бы ни занимались, моментом складывали свой инструмент и бежали к джипам. Кто первый добежал – садился за руль, водить машину у американцев умел каждый. В этом вопросе мы сильно отставали, и в начале войны много нашей техники при отступлении досталось немцам из-за того, что не было водителей. Глядя на режим работы американских технарей, сразу вспоминались наши механики, которые, казалось, и ели на бегу, и спали стоя, а может, и вовсе не спали…

Начпрод батальона аэродромного обслуживания рассказывал нам, как на Полтавской земле встречали первых американцев. По прибытии первого эшелона, пока американцы налаживали свои кухни, необходимо было организовать питание силами нашего БАО. Что же приготовить для дорогих гостей-союзничков? В трудное для нас время для них собрали со всей округи и приготовили курятину. Американцы попробовали и подняли бунт: «Что мы, собаки, что ли, что вы нам подаете мясо с костями?» Вот так номер! Чем же их кормить? Срочно сделали котлеты, которые американцам очень понравились, хотя в жаркую летнюю погоду была сильная опасность отравления таким блюдом. Когда прибыли их кухни, то прояснилось, как они готовят обед. Мясо срезают c костей, закладывают в герметичные котлы и варят долгое время при высоких давлении и температуре, потом режут порциями и подают на стол. Никаких хлопот.

В Пирятине подружка Раисы Михайловой, наша оружейница Александра Полева, как-то в разговоре со мной намекнула, что один известный мне человек не против со мной дружить. Я понял, что к чему, но рассердился, думая, что это какой-то розыгрыш. Через некоторое время намек повторился. Мне вдруг подумалось, что Раиса серьезный человек и разыгрывать меня не должна. Не знаю почему, но после отказа в Краснодаре у Раи появилось желание дружить со мной; так начались наши серьезные отношения. Много у нее было поклонников, готовых предложить руку и сердце, и вдруг ее избранником стал я. Конечно, любовь любовью, но война еще продолжалась, и нельзя было сбрасывать со счетов самые худшие варианты. Жизнь летчика в каждом боевом вылете могла оборваться, и Рая это прекрасно понимала.

Раиса Михайлова и Борис Дементеев

Фашистские разведчики прилетали не напрасно. Через несколько суток ночью нас разбудила стрельба зенитной артиллерии. Погода была облачная, и из-за облаков немецкие бомбардировщики бросали на наш аэродром зажигательные и светящиеся бомбы. Они знали, что с этого аэродрома ночью истребители не вылетали, и использовали его как ориентир для других самолетов. Слышно было, что самолеты подходили одиночно с некоторым интервалом. Стреляли зенитные орудия, и осколки снарядов со свистом падали то здесь, то там. Наш народ в массе своей был обстрелянным, следили, чтобы не было пожаров, да ворчали, что артиллерия спать не дает, а вот американцы подняли панику, метались между палатками, а некоторые забрались в речку, спасаясь от налета. Основной целью налета были Полтава и Миргород, где было выведено из строя несколько десятков самолетов. Кроме бомб, немцы разбросали над аэродромами множество противопехотных мин-«лягушек», на которых последующие дни подрывались люди. После этого налета челночные полеты были на некоторое время приостановлены.

С прибытием молодого пополнения наш полк перебазировался на аэродром у села Тарандинцы, располагавшийся в 25 километрах от Пирятина в сторону Харькова. Аэродром представлял собой ровное поле, где еще не была скошена трава и водилось много зайцев. Отсюда мы продолжали нести службу ПВО, прикрывать американцев и вводить в строй новичков, распределенных по эскадрильям. При встрече американских бомбардировщиков мы изучали их боевые порядки. Летали они в плотном строю, выделяя специальный самолет для прикрытия ведущего, который не брал бомбы. Он шел немного выше ведущего, прикрывая его собой и огнем оборонительного оружия. Американцы очень большое внимание уделяли защите лидера. Как вести атаку по такому строю? Надо атаковать под большим ракурсом и с большой дистанции – цель большая и вероятность попадания вполне достаточная. Я подумал, что надо самому чаще отрабатывать стрельбу под большими ракурсами и обучать этому летчиков эскадрильи.

Похлебаев лег в госпиталь, вся нагрузка легла на меня, неопытного командира. Надо было отрабатывать свободные боевые порядки пары, чтобы ведомый был в полете не стеснен в маневре и своим оружием мог активно действовать, да дать летчикам пострелять хотя бы по наземным целям. Выкраивали время для таких полетов между дежурствами в готовности № 1 и 2, которые нам надоели, как говорится, до чертиков.

В один из летных дней нашей эскадрилье была поставлена задача по отработке боевых порядков. Ставлю задачу летчику старшему лейтенанту Ивану Жигинасу следовать у меня ведомым. Иван был старше большинства из нас по возрасту и званию, с начала войны он был на фронте техником, а позднее переучился на летчика. Перед всеми летчиками рассказываю последовательность наших действий в пилотажной зоне. Вдруг летчик Герасимов, который имел несколько боевых вылетов и пользовался некоторым авторитетом у молодого пополнения, высказывается, что так держать строй невозможно. Как поступить? Летчики могут засомневаться в правильности моих инструкций, поверив Герасимову. К чему это приведет? Ведь скоро в бой, и надо устранить у новичков все возможные сомнения. Как? Только делом! Подумав, изменяю задание: Жигинас после взлета на первом развороте занимает место ведущего, следует в зону пилотирования и выполняет там весь комплекс упражнений, а я буду стоять в боевом порядке и по радио подсказывать ему, где нахожусь. Летчикам велел всем наблюдать за нашим пилотажем. Вечером командир полка Павликов делал разбор полетов. Спрашивает: «Кто с утра пилотировал в зоне?» Руководитель полетов капитан Хоцкий доложил, что в зоне отрабатывали боевые порядки Дементеев с Жигинасом. Павликов и говорит: «Вот так надо держаться в боевых порядках, учитесь у Жигинаса так быстро осваивать боевой строй». Больше никаких комментариев не требовалось, в вопросах боевой подготовки летчики эскадрильи слушали меня с большим доверием. В воздушных боях до конца войны наша эскадрилья не потеряла ни одного летчика.

В Тарандинцах я получил письмо от отца. Он находился на Украине, в пригороде Макеевки – поселке Ханженково. Это было не так уж далеко от нас. Командир полка отпустил меня на одни сутки повидаться с отцом. В Харькове мне нужно было пересаживаться, стою на перроне, жду своего поезда. На соседнем пути в вагоны садятся пассажиры. Смотрю – на одной из площадок стоит в изрядном подпитии старший сержант с авиационными погонами, не пускает подняться в вагон офицеров, отпихивая их ногой. Слышу: «В авиации старший сержант равен подполковнику!» Такое зло меня взяло на этого паршивца! Из-за таких будут презирать Адлерберга, Комарского, Кулигина и других механиков, честных, заслуженных тружеников. Быстро подошел к вагону, старший сержант глянул на меня, авиатора, и не успел я глазом моргнуть, как он куда-то пропал.

Прибыл я в Ханженково среди дня, нашел нужную шахту, рядом с которой находилась столовая. Спросил у какого-то молодого человека, не знает ли он Дементеева? «Степана Михайловича? Он сейчас в столовой». Я попросил парня, чтобы ничего не говорил отцу – пусть пообедает, – но тот не выдержал. Через минуту из столовой выбежал отец, увидел меня. У нас у обоих перехватило дух, без слов мы обнялись…

В Грозном после возвращения из эвакуации отец не был нужен, там образовалась новая буровая контора с новым директором, и отца пригласили в Ханженково как специалиста по бурению. Шахты после оккупации были в большинстве своем затоплены, и для откачки воды нужно было точно пробурить множество скважин. Я по фотографии заочно познакомил отца с Раей. Он долго рассматривал портрет и поинтересовался только, серьезны ли наши с ней отношения?

Я вернулся в полк. Челночные полеты закончились, американцы сворачивали свою авиабазу, уничтожая ненужное им оборудование. Некоторые летчики, прибывшие в полк вместе со мной летом 1943 года, получили по второму ордену, но про меня ничего не было слышно, да и представления на звание Героя Советского Союза Похлебаева и Иванова где-то затерялись в хождениях по начальству.

Пришел как-то к нам в эскадрилью замполит полка гвардии майор Пушкарский. Между делом зашел разговор о наградах. Я набрался храбрости и дипломатично спросил замполита, как будут оценивать заслуги руководства полка, по времени пребывания на фронте или по проделанной работе? Ведь первым делом, наверное, спросят, сколько у нас в полку Героев Советского Союза, сколько награжденных летчиков и техников? Алексей Иванович Пушкарский был человек пробивной. Мог произнести зажигательную речь без конспекта. Мыслил логично, свои мнения четко обосновывал и добивался их претворения в жизнь, но не всегда вникал в бытовые вопросы. Если к нему обращались с просьбами, то всегда был внимательным. И вот после разговора с ним о наградах примерно через две недели вышел Указ о присвоении звания Героев Советского Союза Похлебаеву и Иванову.

В конце сентября меня отправили в командировку в Москву. Командировка планировалась на 10 дней, ехать предписывалось со своим механиком. С дивизии в столицу отправлялись еще два летчика со своими механиками, хорошо знакомые мне капитан Анатолий Макаров и старший лейтенант Анатолий Иванов из 57-го Гв. ИАП. Я впервые в жизни попал в Москву. После приезда нас направили в Кубинку, где выяснились цели нашей командировки – нам должны были показать штопор на самолете «Аэрокобра» и ознакомить с новым истребителем P-63 «Кингкобра», на который нашу дивизию планировалось перевооружить. Что касалось штопора на «Кобре», то всем троим нам он был хорошо знаком, а вот с «Кингкоброй», появившейся в результате дальнейшего развития «Аэрокобры», познакомиться было интересно. Однако все планы нарушила погода, которая испортилась всерьез и надолго. Вместо 10 дней мы пробыли в столице более месяца. Вышел приказ о переходе на зимнюю форму одежды, а мы были в своей летней форме. Нам стало трудно появляться в Москве, где наводила свирепый порядок комендатура во главе с комендантом города генерал-лейтенантом Синиловым. Финансы наши вышли. Москва в это время была уже тыловым городом, в котором и порядки были другие, не фронтовые, нам не привычные. Безошибочно наш глаз выделял из толпы проезжающих фронтовиков, которые отличались от москвичей и формой одежды, и взглядами. Сразу без объяснений здоровались за руку, не глядя на род войск.