Текст книги "Охотник за истребителями. На «Аэрокобре» против асов Люфтваффе"

Непривычная мирная жизнь

Примерно в три часа ночи на 9 мая мы проснулись от начавшейся по всему аэродрому стрельбы. Стреляли зенитчики и вообще все, кто мог. Что случилось? Конец войне! Конечно, все последнее время мы ждали этого известия, но все равно испытали некоторый шок. Утром пришли на аэродром, и стало как-то не по себе. До этого на аэродроме все время стоял шум от прогреваемых моторов, пристрелки оружия, взлетающих и садящихся самолетов. А сейчас тишина… Как-то не верилось, что прекратилось истребление людьми друг друга. Сколько человеческих жизней унесла эта война, и за что? Гитлеру нужны были «жизненные пространства», но разве разумным людям не хватит на земле пространства без войн?

20 мая наш полк перебазировался на остров Узедом, который капитулировал, но наших наземных войск там не было. На западной окраине острова находился аэродром Пенемюнде. Этот район был совершенно секретный, здесь разрабатывалось, производилось и испытывалось ракетное оружие Фау-1 и Фау-2. Работали на строительстве объектов военнопленные и гражданские узники всех национальностей, и всех их после завершения строительства уничтожили для сохранения секретности. Ангары и многие строения были разрушены бомбардировками, почти все подземные заводы были затоплены. В городке появились какие-то немцы, наши люди стали тревожиться. Прибыл неизвестный полковник и объяснил нам, кто эти немцы, чем они занимаются. Разъяснил нам, что отсюда запускали ракеты. В разговоре возник вопрос, на каком топливе запускались ракеты? Полковник разъяснил, что на спирте. Некоторые это намотали, как говорится, на ус – значит, где-то должны быть остатки спирта!

Летчики 101-го Гв. ИАП на ступенях Рейхстага, май 1945 г.

Через пару суток в нашей эскадрилье ночью раздался винтовочный выстрел. Все всполошились. Оказалось, что дневальный, старослужащий моторист, на посту выпил спирта, уперся в винтовку и выстрелил, через день умер. Тем, кто с ним пил, оказали медицинскую помощь. Через некоторое время в управлении дивизии один старшина угостил приятелей спиртом. Пили восемь человек, из них двое ослепли, а шестеро умерли. Оказывается, Фау-2 заправляли спиртом, подкрашенным в разные цвета: этиловый спирт имел красный цвет, метиловый (древесный) – синий. Спиртное на острове, как и другие продукты, купить было негде. Через день привезли нам чистый спирт и выдавали по талонам. Дело в том, что в это время вышло распоряжение начать борьбу с алкоголизмом. Политработники рьяно начали эту борьбу, и чем ниже был чин, тем больше усердствовал. Наши идеологи не понимали, что после такой страшной войны невозможно вести борьбу с пьянкой карательными методами. Надо было учить людей умеренно и с достоинством употреблять спиртное, а это очень трудная работа.

По поводу нашего семейного жилья командир полка держал свое слово: в Быдгоще мы с Раисой жили на квартире у поляков, а в Пенемюнде у нас была отдельная комнатка. Летали в Пенемюнде мало, бетонная полоса обоими концами упиралась в море. Вскоре нас вернули опять в Быдгощ. В августе Раю демобилизовали, и командир полка отпустил меня сопровождать ее до Полоцка, городка в Белоруссии под Витебском, где у жены была многочисленная родня и где в местном ЗАГСе мы расписались уже по всем правилам. Это было нужно для того, чтобы быстрее оформить пропуск через границу для возвращения ко мне. В Полоцке нас встретила старшая сестра жены Вера, она работала в торговле, жила на частной квартире. Мама Раисы с племянницей и сестренкой были угнаны в Германию, и о них никаких известий не было. Не было ничего известно и о двух братьях. Сестра Лена жила под Витебском, заехали и к ним. Вышли мы с поезда и пошли пешком. Наступила темнота, вышли на холмистую местность. Никакого жилья вокруг не видно, только носом чувствуешь какой-то жилой запах. Оказалось, что большое селение целиком живет в землянках.

Летчики 101-го Гв. ИАП в Берлине, май 1945 г. Б.С. Дементеев крайний слева

Надо было посетить и родной мой город Грозный, моих родителей. Транспорт работал с большими перебоями. В Москве билетов не было, и пришлось впихнуться в вагон силой. Раю я пристегнул ремнями к трубе на узкой багажной полке. До Ростова ехали пять суток, а из Ростова еще двое. Время моего отпуска кончилось еще в дороге. Приехали в Грозный. Родители не ждали нас. Вышли из пригородного поезда на станции Заградино. Остановились и ждем, когда пройдут пассажиры, которые обращают на нас внимание, у многих глаза радостные и в слезах – глядя на нас, люди невольно вспоминают своих близких, не вернувшихся с войны. Долго ждать не пришлось. Кто-то уже сообщил матери о нашем приезде, и она с криком бежит на станцию. Смотрю на проходящих вдалеке людей из последнего вагона, и вроде как там идет отец с поклажей через плечо. Остановился, посмотрел в нашу сторону, кто-то ему что-то сказал, он бросил поклажу и через кусты высокой лебеды побежал к нам. Эту встречу трудно описать. Сколько подобных встреч было после войны и сколько не состоялось!!! Уехал я из дома юношей, прошел войну, стал боевым летчиком и приехал с красивой молодой женой.

Родители вернулись из эвакуации домой. Место директора было занято, и отца назначили инженером по сложным работам в бурении. Брат Владик еще служил на флоте. Конечно, навестили всех родственников и оставшихся в живых одноклассников. Надо было спешить в свою часть. Комендант города продлил мой отпуск на десять суток, больше не мог, но этого оказалось достаточно. После некоторых трудностей с дорогой я отвез Раю в Полоцк, а сам отправился в Быдгощ.

В Быдгоще мы занимались интенсивной учебно-боевой подготовкой. В один из погожих октябрьских дней проводились тренировочные полеты. Летчик Александр Клименко на высоте 1000 метров выполнял «бочку». При выводе самолет с почти до отказа повернутым вправо рулем повело с большим скольжением влево. Допустил летчик ошибку при выводе самолета или произошло еще что-то? По моему мнению, допустить такое большое скольжение мог только летчик с совсем никудышной подготовкой, а Клименко успел повоевать. Самолет быстро вошел в плоский штопор, высоты для вывода не хватило, летчик погиб[34]34
  Клименко Александр Матвеевич, 1923 г.р., гвардии младший лейтенант, летчик 101-го Гв. ИАП. 22.10.1945 погиб в тренировочном полете, сорвался в плоский штопор и потерпел катастрофу. Похоронен на кладбище г. Быдгощ.


[Закрыть]. Меня тогда поразило, что никто из руководства полка и дивизии подробного анализа происшествия не произвел. Написали – летчик допустил ошибку в пилотировании…

Яков Дементеев, Раиса Михайлова, Борис Дементеев. Быдгощ, Польша, 1945 г.

Попытки выжечь пьянство каленым железом в полку продолжались. Нет-нет да и произойдет какой-нибудь очередной инцидент на этой почве с нашими летчиками. Что делать? Есть поговорка – не можешь предотвратить – возглавь. Командир эскадрильи решил организовать пьянку! Собрал летчиков и сообщил, что он достает спиртное, указал, кто будет ответственным за закуску, назначил место и время сбора. После сбора вечером каждому лично наливал спиртное, прекрасно зная, кому сколько можно. Если надо было кому-то добавить, то добавлял, но не всем, указывая конкретно, кому больше нельзя. И попробуй после этого появись пьяный – будет уже особый разговор. После такой организованной пьянки не было нареканий, летчики привыкали употреблять спиртное с разумом.

В декабре 1945 года 329-я ИАД была расформирована, и наш авиаполк перелетел в Австрию, где вошел в состав 9-й Гв. ИАД. Дивизия входила в состав 2-й Воздушной армии. Командиром дивизии после ухода А.И. Покрышкина на учебу в Военно-воздушную академию был подполковник Кутихин[35]35
  Кутихин Яков Назарович (1912—?), полковник. Участник Великой Отечественной войны, выполнил 305 боевых вылетов, в 56 воздушных боях сбил 8 самолетов противника лично и 2 в группе.


[Закрыть], вскоре получивший звание полковника. Это был достойный командир, внимательный во всем, заботливый и честный. 101-й Гв. ИАП перебазировался в город Фельс, вверх по Дунаю километрах в 60 от Вены. На аэродроме Кутихин внимательно познакомился с летчиками и техниками полка. Особенно радостно он встретил нашего инженера эскадрильи Григория Ивановича Жученко. Тот прибыл к нам в эскадрилью в Быдгоще, а в войну был техником в полку, которым командовал Кутихин.

По прибытии в Австрию наш полк еще не получал денежное довольствие в австрийской валюте. При доме офицеров была «корчма», где продавали вино на разлив, там можно было посидеть и выпить. Занял я 100 шиллингов у встретившегося однокурсника и в «корчме» угостил прекрасным местным вином заместителя командира соседней эскадрильи Николая Кумкина и штурмана полка Александра Худякова, после чего мы пошли на ужин в столовую. После ужина возвращался к себе домой и проходил мимо дома офицеров. Вдруг оттуда выходит взволнованный Павликов и спрашивает меня, что я здесь делаю? Отвечаю, что иду домой. На следующий день зачитывают приказ по полку. Слушая вступление о недостойном поведении офицеров, думаю, что кто-то попался, и вдруг звучит – Дементеев организовал пьянку, устроил в доме офицеров пьяный дебош, за что получает 5 суток домашнего ареста. Некоторое время я думал, что ослышался, но оказалось, что нет – начштаба полка Гейко на мне отыгрался. Разбирали инцидент на партбюро и выяснили, что я ни в чем не виноват. Оказалось, что Николай Хоцкий, подвыпивши, в зале дома офицеров устроил драку, кого-то ударил, но так как нас еще не знали, указать на кого-то конкретно не смогли и отыгрались на мне. Николай потом часто посмеивался, вспоминая, как я получил взыскание вместо него.

Как-то срочно вызывает меня командир полка в городок, где находился штаб и жили в деревянных бараках летчики и техники. Прихожу и вижу – стоят командир полка, командир 3-й эскадрильи Морозов и его летчики. Павликов говорит, что летчик Петров закрылся в комнате, стреляет в дверь из пистолета и никого не подпускает, а ему доложили, что успокоить может Дементеев. Почему я? Сказал командиру, чтобы ничего не делали, пока я не выйду из барака. Вошел в барак. Дверь в комнату была закрыта. Постучал, подал голос: «Леша?» Молчок. Повторил, и слышу тихий голос: «Борис, ты?» Ответил, что это я, и через некоторое время дверь открылась. Петров в одежде лежал на кровати. Спрашиваю: «Что случилось, Леша?» Тихо отвечает, что веселились, а такой-то (назвал фамилию летчика) опять подковырнул его по поводу прошлого, он и вскипел.

Я раздел Алексея, забрал оружие и уложил спать. Вышел из барака, командиру полка сказал, чтобы Петрова сейчас не трогали, хотя Морозов и другие летчики собирались его «как следует проучить». На следующий день спрашиваю Алексея, помнит ли он, как я приходил к нему? Он ответил, что ничего не помнит, и рассказал подробности их вчерашнего веселья. Видно, было у Петрова ко мне доверие после того, как я отругал его на заседании партбюро.

В Фельсе у нас в эскадрилье стали все чаще возникать случаи нарушения воинской дисциплины среди сержантского и рядового состава, особенно это усилилось после прибытия в полк молодого, не воевавшего пополнения. Применять сразу строгие меры не всегда целесообразно, надо было сначала выяснить причину нарушений. В армии всегда существовал принцип, согласно которому при чрезвычайном происшествии наказывают прежде всего командира части или подразделения, а не самих виновников. Нарушители дисциплины этим умело пользовались. В эскадрилье два старослужащих приятеля из числа оружейников, у которых с окончанием боев работы было не много, занимались воровством и мародерством, стали собирать вокруг себя вновь прибывшую молодежь. Один из них, по званию старший сержант, вскоре попался на мародерстве. До этого он имел уже много взысканий, разбирался неоднократно на комсомольских собраниях, где лил крокодиловы слезы, и ему все сходило с рук. Дополнительной причиной было то, что начальству не хотелось портить статистику взысканий в части. Но в этот раз командир полка решил отдать преступника под трибунал. Старший сержант хорохорился, заявляя, что ничего ему не будет. Я и один старшина были назначены заседателями от полка. Когда в зал заседания ввели подсудимого, то при виде заседателей, и особенно председателя и секретаря в погонах красного цвета вместо привычных голубых авиационных, он сразу остолбенел и побледнел. Я даже не ожидал от него такого испуга. Присудили ему два года дисциплинарного батальона, после чего он должен был дослужить срок в армии.

Брат Янка направлялся в Советский Союз, на курсы повышения квалификации в Липецк. Я передал с ним документы для выезда Раи за границу, но они давали право на въезд только в Польшу. Пока проходила процедура оформления, мы перебазировались в Австрию. Договорились с Раисой встретиться в Быдгоще, на квартире, где мы жили последнее время перед ее демобилизацией. В Польшу мне надо было ехать через Чехословакию. Вспоминается, что чехи и словаки, их пограничники, относились к нам, советским людям, очень дружелюбно. Я привез свою половину в родную часть, вскоре стали прибывать и семьи других наших офицеров.

По возвращении в полк я узнал, что состоялся еще один трибунал, над дружком ранее осужденного. Этот сержант опять в чем-то провинился, и командир полка предупредил, что отдаст его под суд, но тот нахально заявил, что всех под суд отдать не получится! Павликов сразу передал дело в трибунал, нарушителю присудили семь лет тюремного заключения. После этого в полку прекратилось воровство и другие крупные нарушения дисциплины. Выяснилось, что эти два дружка на старослужащих никакого влияния не имели, а вот молодежь разными путями, от подачек до запугивания, привлекали на свою сторону.

В августе 1946 года дивизия перебазировалась в город Айзенштадт, южнее Вены. На аэродроме сидели три авиаполка, 16-й Гв. ИАП, 100-й Гв. ИАП и наш 101-й Гв. ИАП, а 104-й Гв. ИАП базировался на аэродроме Фельм. Личный состав разместился по разным населенным пунктам, расположенным вокруг аэродрома. Наш полк располагался в деревне Зигендорф. Мы поселились на квартире одиноких пожилых людей, по национальности хорватов. Этот регион находился на стыке границ с Венгрией и Югославией, и проживали здесь люди самых разных национальностей.

К этому времени в полк уже приехало много семей. С питанием было довольно плохо, поэтому члены семей снабжались продуктами по общевойсковой норме, но за наличный расчет. Через некоторое время хозяева предложили продукты, выделявшиеся на Раю, отдавать хозяйке. Так и поступили – я питался в летной столовой, Рая кушала с хозяевами. Отношения с местным населением постепенно улучшались, росло взаимное доверие. Наши хозяева, да и многие другие жители, увидели, что советские люди не те, о ком фашистская пропаганда долго говорила столько гадостей. Наш хозяин откровенно рассказывал, как он обратился к первому советскому старшине, которого увидел после взятия нашими войсками Зигендорфа, с просьбой снять пилотку и показать рога на голове. Хозяин возмущался, что даже он, старый дурак, который в Первую мировую войну братался на фронте с русскими солдатами, поверил, что у русских растут рога. Как же не могла в это поверить австрийская молодежь? Подобные примеры оболванивания населения фашистской пропагандой рассказывали и другие местные жители, у которых квартировали наши семьи.

В середине 1946 года брат Янка вернулся с курсов, и его назначили адъютантом эскадрильи в 100-м Гв. ИАП, который базировался на противоположной от нас стороне аэродрома, а квартировал в деревне Трауфсдорф. Жил Яков у одной женщины, сын которой учился в последнем, 9-м классе местной гимназии. Его мы звали на русский лад Лешкой. Я часто ходил к брату в гости, и всегда Лешка встречал меня графином вина – в этих краях выращивали много винограда. Как-то Янка принес домой офицерский доппаек, в котором был кислый яблочный мармелад. Мы разрезали мармелад ножом, и нож быстро почернел. Лешка, который был общительным подростком, спрашивает – почему почернел нож? Янка ему быстро объясняет, что это окисляется железо от яблочной кислоты, при этом на клочке бумаги пишет сложную формулу яблочной кислоты. Лешка был знаком с этими формулами, изучал химию в гимназии. Вначале он от удивления замолчал, а потом спросил Янку:

– Вы профессор?

– Нет, конечно.

– А откуда вы это знаете?

– Мы это учили, как и ты, в гимназии.

– А когда?

– Пять лет назад, потом началась война.

Парень крепко задумался, долго молчал, а потом начал рассказывать, что им все время говорили о полной неграмотности русских, что их офицеры дикие звери, которые едва научены читать и писать, и люди верили в это. «Вы, наверное, очень хорошо учились, если через пять лет, пройдя войну, помните такие вещи… Я не могу не верить вам», – сказал Лешка. С этого момента он систематически обращался к Янке за помощью по геометрии, химии, физике. В дальнейших беседах мы объяснили Лешке, что в дальнейшем может так случиться, что нам придется воевать друг с другом, но Лешка со слезами доказывал, что не будет с нами воевать. Сознание у него перевернулось.

В Трауфсдорфе командование открыло парикмахерскую для военнослужащих. Комнату оборудовали в доме одного местного жителя, парикмахерша тоже была из местных. Янка часто ходил в эту парикмахерскую. Почти всегда парикмахерша во время работы вела разговор с хозяином дома на разные темы, но чаще всего они обсуждали русских, нашу жизнь, наши обычаи, взаимоотношения людей в обществе. Они уже привыкли к Янке, считая его, как и всех остальных, неотесанным болваном, не понимающим их разговор. Как-то раз после стрижки и бритья, выслушав очередную порцию осуждения, Янка начал на немецком языке разбирать и сравнивать обычаи и правила взаимоотношений людей в их и нашем обществах. Австрийцы были потрясены таким оборотом дела, поняли, что советский офицер не простофиля и не тупица. Конечно, после этого они стали остерегаться вести в его присутствии подобные беседы.

Когда первый раз попадаешь за границу на короткое время, то сразу создается впечатление, что все люди там хорошо живут, непременно лучше нас. Пожив на чужбине более длительное время, ознакомившись с местными устоями, моралью, обязательно изменишь свои взгляды на их жизнь, или же начнешь жить по местным обычаям. Маленький пример. Если к сыну неожиданно, без приглашения, придет отец или мать в гости, то сын, конечно, угостит родителей, но не постесняется попросить за это плату. Такого у нас ни у одной национальности нет, всегда и везде гостю рады. Удивляет то, что их взаимоотношения строятся прежде всего на коммерческой основе, мало человеческой любви и тепла друг к другу.

3 февраля 1947 года родилась у нас дочка, которую мы решили назвать Галочкой (вторая дочь, Наташа, появилась на свет 8 марта 1954 года в доме моих родителей в Грозном, так что одна моя дочь «австрийка», а вторая «чеченка»). Хозяева дома были очень рады нашему малышу. Хозяйка каждое утро ждала, когда я выйду из комнаты, сразу забирала и быстро стирала все грязные пеленки, не давая этим заниматься Рае. Вскоре мы покинули Айзенштадт, при расставании хозяева со слезами просили нас оставить им Галочку на воспитание, обещая сделать ее наследницей всего их хозяйства. Детей у них не было, родственников тоже, а если и были, то очень дальние. Когда родилась Галочка, Янка и я искали хорошего вина для празднества, и хозяйка, у которой квартировал Янка, подарила нам по этому случаю бочонок «золотого» вина, не взяв с нас денег, как мы ее ни упрашивали. Было видно, что доверие к нам среди простого населения растет.

В конце февраля командующий 2-й Воздушной армией генерал С.А. Красовский провел инспекцию нашей дивизии. Инспекция была строгая и всесторонняя. Инспектор, проверявший стрельбу летчиков из личного оружия в одной из эскадрилий нашего полка, отметил неправильную организацию стрельб в тире. В нашей эскадрилье командир полка Павликов поручил организацию стрельб мне, что было для меня привычным делом еще со школьной скамьи. Построил я летчиков в тире, проинструктировал. Смотрю, подходит к нам сам генерал Красовский, один, без сопровождающих, шинель нараспашку. Докладываю ему, что летчики эскадрильи построены для проведения инспекторских стрельб. Я и не заметил, как сбоку от командующего появился Павликов. Красовский что-то хотел мне сказать, но повернулся к Павликову и спрашивает: «А ты чего здесь? Когда у тебя будет порядок? Твой начштаба Гейко мне докладывал, что вам мешают работать заслуженные люди, и я, старый дурак, поверил и подписал приказ об увольнении Камозина, а порядка все равно нет. Стрельбу я смотреть не буду, а ты пойдешь со мной». И поволок командующий нашего командира полка за собой…

У всех присутствующих этот разговор оставил какое-то тягостное впечатление. Павел Камозин, дважды Герой Советского Союза, не терпел очковтирательства, показухи, был человеком дела, и на этой почве у него с начштаба возникали постоянные конфликты. Гейко в итоге отыгрался, Камозина демобилизовали по пункту «Е», без пенсии и права на работу. Дурацкий был пункт, летчики говорили, что «Е» означает «Ешь сам» – его быстро отменили. Для авиаполка Гейко, из-за своей недальновидности, сделал много плохого. Был у него еще один единомышленник, инженер полка майор Лукьяненко, злой и мстительный человек. Командир полка, иногда излишне мягкий, часто прощал им недостойные дела, что в конечном итоге повредило и ему самому.

Командир 9-й Гв. ИАД Яков Назарович Кутихин и заместитель командира дивизии Владимир Иванович Бобров, 1949 г.

После инспекции 28 февраля 1947 года наш 101-й Гв. ИАП был расформирован. Личный состав в основном остался в дивизии и был распределен по трем оставшимся полкам. Я, Николай Хоцкий, Борис Степанов, техники Афанасий Басенков, Борис Канин, Александр Балашов были переведены в 104-й Гв. ИАП, который стоял в деревне Фельм. Командовал полком гвардии подполковник В.И. Бобров[36]36
  Бобров Владимир Иванович (1915–1970), Герой Советского Союза, полковник. Участник Гражданской войны в Испании, Великой Отечественной войны. Командовал последовательно несколькими истребительными авиаполками. Произвел 451 боевой вылет, в 118 воздушных боях сбил лично 23 и в группе 11 самолетов противника.


[Закрыть], который вскоре стал заместителем командира нашей дивизии, а полк принял гвардии майор В.Г. Захарьев[37]37
  ² Захарьев Василий Георгиевич (1913–1954), подполковник. Участник Великой Отечественной войны, командир 211-го Гв. ИАП, в воздушных боях сбил лично 12 самолетов противника. Погиб в авиационной катастрофе.


[Закрыть]. С Захарьевым у нас сложились натянутые отношения, он был неравнодушен к подхалимам, а я подхалимаж ненавидел. Позднее командир соседнего полка мне рассказывал, что Захарьев часто на совещаниях у командира дивизии Кутихина меня унижал, но когда меня захотели перевести в другой полк с повышением, почему-то стал хвалить и выступил против моего перевода.

И в новом для нас полку продолжалась борьба с пьянством. В полковой лавке военторга были запасы спиртного, но только для командира полка и замполита. У меня был мотоцикл с коляской, на котором я иногда ездил в центральный военторг в Вену. Поедешь – сразу многие дают заказы на спиртное. Водку тогда продавали в литровых бутылях, привезешь каждому по бутылке – сразу в полку много водки, а отсюда тихая коллективная пьянка. Если представлялся случай на машине поехать в какую-либо деревню, то привозили вино большими канистрами про запас. Надо было учить людей употреблять спиртное умеренно, а это не все руководители умели, предпочитая защищаться отчетами о принятых строгих мерах. Конечно, это было гораздо проще.

Учебно-боевая подготовка в этот период проводилась в недостаточном объеме, летали редко, и прежде всего из-за малого лимита на горючее. В полки прибывали из училищ молодые летчики, которых надо было вводить в строй. В штабах в это время почему-то стала популярной тактика массированного использования авиации. Предписывалось при нападении противника истребителям взлетать целыми полками, в воздухе собираться всей дивизией – а это сотня самолетов – и отражать вражеский удар. Сколько времени нужно на сборы такой армады? В то же время за попытки учиться в условиях, приближенных к реальности, больно били по рукам. Было однажды тактическое учение, где я своей группой атаковал условного противника. На разборе от командования полка получил разнос – мне внушали, что атаковать я был не должен, а надо было только обозначить атаку. Я же понимал свою задачу по-другому. Надо было всем летчикам выполнить полноценную атаку с фотоконтролем, провести разбор полета, анализ действий и сделать соответствующие выводы, оценить уровень подготовки каждого летчика. Но, как оказалось, надо было действовать из принципа «лишь бы чего не случилось». Что поделаешь, настало мирное время, и многие командиры готовы были на все, лишь бы не испортить свою карьеру.

Зима 1947–1948 гг. в Австрии была по местным меркам суровая, повсюду возникали большие снежные заносы. После бурана дорогу на аэродром заносило так, что машины не могли проехать. Прислали из Союза нам гусеничный челябинский трактор С-80 с двумя прицепами. Собралось много местных жителей посмотреть, как будет трактор пробиваться через заносы. Среди жителей был один богатый бауэр. Было их два брата, младшему из которых досталось от родителей все хозяйство. Имел он, как и многие, маленький трактор, лошадей, много земли, виноградники. Старший брат наследство не получил и, хотя имел высшее сельскохозяйственное образование, батрачил у младшего брата. Жил у него, как и все остальные наемные работники, пользовался привилегиями лишь в том, что в праздничные дни мог взаймы получить пару литров вина. Младший брат был ярым противником колхозов, при разговорах на эту тему его пробирала большая злость. Когда он увидел наш трактор, то заинтересовался, сколько он может потянуть плугов. Ему сказали, что по пахотной земле советский трактор потянет их восемь штук, но он не поверил. Так вот, бауэр тоже вышел посмотреть, как трактор будет преодолевать снежные заносы. За деревней между деревьями нанесло сугроб около двух метров высотой. Тракторист не поехал на этот сугроб, а повел машину по полю, где снега было поменьше. На следующий день бауэр долго рассматривал трактор с задумчивым видом, а потом вдруг сказал, что колхозы – это, наверное, хорошо! Мы все удивились его признанию. Вот это настоящая агитация делом!

Продукты на семью мы получали на неделю. Как-то прихожу домой – жена в печали. Что такое? Оказалось, продукты, чтобы не испортились, она положила меж оконных стекол, и их украли батраки хозяев. Что делать, чем кормить дочурку, которой только полтора годика? Вышел я во двор и позвал хозяйку, которая очень не хотела выходить, но пришлось. Вела она себя надменно, с плохо скрываемой неприязнью к нам. Хозяйка заявила, что продукты украла не она, а работники, и она ничего не знает и знать не хочет. Ох, как я разозлился! Хозяйке я сказал, чтобы она меня не считала дураком, и за все, что делается в ее доме, отвечает только она сама. Вытащил из кобуры пистолет и пригрозил ее пристрелить, если еще раз подобное повторится. Она изменилась в лице. Ее сын хотел выйти со двора и поднять тревогу, пришлось мне под пистолетом вернуть его назад. После этого каждое утро хозяйка, когда я выходил из дома, встречала меня поклоном и говорила: «Гутен морген, герр обер-лейтенант».

Вспомнился рассказ одного особиста, как надо защищать свою честь. В Вене в одном из многочисленных ресторанчиков уселись за столик четыре моряка нашей Дунайской флотилии. Рядом с их столиком сидели англичане, с которыми была одна женщина. Наши моряки приглянулись этой мадам, и она пересела к ним. Через некоторое время один из англичан встает из-за своего столика, подходит к морякам и отвешивает женщине пощечину. Моряки не шелохнулись. Старший по званию офицер скомандовал: «Навести порядок!» Из-за столика встает мичман, подходит к англичанину и бьет того в челюсть. Англичане со всего зала повыскакивали из-за столов и стали угрожающе обступать мичмана. Тот стоял спокойно с опущенными руками, но когда кто-то приближался, быстрым ударом отправлял нападающего в нокаут. Когда на полу оказалось пятеро противников, остальные отступили, видя, что другие трое моряков сидят спокойно, не обращая внимания на происходящее. А что будет, если они тоже примутся наводить порядок?

Командир звена 2-й эскадрильи 101-го Гв. ИАП Александр Порфирьевич Чуприн

После войны в Австрии у нас в гарнизоне показывали фильмы для военнослужащих и их семей, на просмотр пускали и местное население. Вход был, конечно, бесплатный. Местная молодежь приходила смотреть фильмы обычно раньше всех, занимала места, а нашим семьям приходилось стоять. Однажды Саша Чуприн, видя, что места заняты молодыми людьми, а офицеры и их семьи стоят в проходах, подошел к сидящим и по-немецки сказал, указав на два первых ряда: «Weg!» – «Вон!» Никто не сдвинулся с места. Тогда Саша взял крайнего за шиворот, дал пинка, и остальные сразу освободили места. Подобных случаев было много.

Почему-то есть люди, которые боятся только силу. После случая с пропажей продуктов наша квартирная хозяйка стала уважать нас и даже предложила пользоваться ее холодильником. Ее сын вел хозяйство, который не женился, чтобы в доме не появилась новая хозяйка. Дочь хозяйки, вдова, жила с ребенком в маленькой комнатке на положении прислуги, питаясь отдельно от матери и брата. Такое здесь было в порядке вещей…

Летом пришло указание выселить в Союз все семьи военнослужащих. Компетентные органы нам объяснили, что многие члены семей, особенно жены офицеров, были завербованы иностранными разведками. Женщины меняли продукты на барахло, жадно хватая невиданные доселе побрякушки, на чем их и ловили. Сын-десятиклассник одного высокопоставленного чиновника выкрал у отца секретные документы и убежал с ними в Париж. 1 августа 1948 года Рая с Галочкой выехали эшелоном в Грозный к моим родителям.

Вскоре наш полк перебазировался в Винер-Нойштадт. Это был достаточно большой город, с хорошим стационарным аэродромом. Неподалеку от аэродрома находился жилой городок, в котором располагался наш личный состав с семьями, чуть дальше были дома жителей города с магазинами, в которых свободно продавали продукты и множество видов спиртного. В одном из домиков открыли и филиал военторга с хорошим ассортиментом. Зайдешь в наш магазин, и глаза разбегаются, глядя на полки, уставленные коньяками, ликерами, водкой, винами. Появился наш замполит и остолбенел – в разгаре вечная беспощадная борьба с пьянством, а тут свободная продажа алкоголя! Сразу к продавщице:

– Я вам запрещаю продавать спиртное!

– А вы кто будете?

– Я замполит начальника гарнизона!

– Придете за покупками, я вам отпущу вне очереди…

Замполит не сообразил, что рядом свободно торгуют австрийцы. Спиртное все чаще употребляли в меру и соблюдали нормы поведения, хотя, конечно, всякое бывало.

Был в эскадрилье один техник звена, человек богатырского телосложения, в трезвом виде кроткий как овечка, приняв незначительную дозу спиртного, рвался почесать кулаки о своих же товарищей, живших с ним в одной комнате. Что делать? Посоветовал техникам, чтобы они, когда их друг начнет буянить, связывали его, укладывали под кровать связанного и держали в таком состоянии, пока не протрезвеет. На утреннем построении полка мне были видны провинившиеся глаза техника-буяна и улыбающееся лицо техника третьего звена, который после построения доложил, что они так и поступили, а утром помогли ему подняться, развязали его, высушили и погладили обмундирование. Через месяц спрашиваю, помогло ли нравоучение? «О, еще как, – отвечает техник звена. – Только захочет побуянить, мы глянем на него пристально, он сразу поднимает руки и идет спокойно спать». Что ж, иногда приходилось применять и неуставные приемы воспитания.