Текст книги "И верить, и любить"

Борис Петрович Гучков
И верить, и любить

© Гучков Б. П., 2009

© Волгоградская областная писательская организация, 2009

© ГУ «Издатель», 2009

Имена

Самый сильный на Оке

 
В рассветный час, когда Оки
Тиха была вода,
Покоренастей мужики
Шли разгружать суда.
 
 
С протяжной песней, под смешки
В бесхитростных речах,
Они ворочали мешки
На кряжистых плечах.
 
 
И в час полуденной жары
В теченье многих лет
Я среди прочей детворы
Носил отцу обед.
 
 
Но, как другие, налегке
Я не спешил домой.
Ведь самым сильным на Оке
Отец считался мой!
 
 
Пытают грузчики его:
«А не пора ль учить
Тебе и сына своего
По-нашенски «волчить»?
Иль сын не кровушки твоей,
Иль пальцы – не крючки?
Известны силою своей
По городу Гучки!»
 
 
Ну, а отец отшутится:
«Мол, что там говорить!
Пускай мальчишка учится,
Он будет сталь варить.
Но силы что касаемо
Недюжинной моей, —
А ну-ка, сын, показывай,
Отцу мешок «налей»!
 
 
Машины и погрузчики,
Надёжны и крепки,
Давно сменили грузчиков
На пристанях Оки.
 
 
Я рос, носил погоны,
Окреп и возмужал.
Случалось, и вагоны
С друзьями разгружал.
И трудные работы
Меня всегда влекли,
Но самым сильным что-то
Друзья не нарекли.
Не стал я самым сильным.
Но силе не конец,
Покуда есть в России
Такие, как отец!
 

Имена

 
А у матери моей
Имя – Евдокия…
В наше время имена
Не дают такие!
 
 
И стыдятся, а чего,
А чего стыдятся?
Евдокией отчего
Нынче не гордятся?
 
 
Мчатся годы и века…
Мчится юность наша…
Дуновенье ветерка —
Дунюшка… Дуняша…
 

«Собери ты мне наскоро ужин…»

 
Собери ты мне наскоро ужин,
На плите разогрей чугунки.
Вновь я северным ветром простужен,
Налетающим из-за реки.
 
 
Возле печки, натопленной жарко,
Отогреется быстро спина.
От хворобы спасёт меня чарка
Твоего золотого вина.
 
 
За отца, что давно на погосте
Спит, ладони сложив на груди,
И за сына, пришедшего в гости,
Ты немного сама пригуби.
 
 
Вот метель налетела, как птица!
Не с того ль так тревожна душа?
Я хочу в этот вечер забыться —
Больно брага твоя хороша!
 
 
Мама, мама, ведь я не ребёнок.
Что ты плачешь? Никак не пойму!
Ах, не ты ли учила с пелёнок
В жизни всё разрешать самому?
 
 
Мама, мама, не хмурь свои брови!
Лишь забрезжит предутренний свет,
Всепрощающей силой любови
Буду вновь я, как прежде, согрет.
 

Послевоенная пора

 
А земля залечивала раны.
Мать гасила, экономя, свет.
В тёмном доме кончилось так рано
Детство без игрушек и конфет.
 
 
Я носил отцов пиджак с заплатками.
Мать вздыхала горестно: «Война…»
Поднимала на ноги несладкая
Золотая каша из пшена.
 

Старый дом

 
Резные наличники окон!
Я вам до земли поклонюсь,
Когда возвращусь издалёка,
Когда издалёка вернусь.
 
 
Поклон тебе, дом деревянный!
Солома на крыше сгнила.
Заброшен, ты старый и странный
Стоишь посредине села.
 
 
Возьму у соседа топорик,
Чтоб доски отбить у ворот.
Войду в огород через дворик:
Запущен и дик огород.
 
 
Повсюду пырей и крапива…
Как жжётся она, высока!
Размашисто, неторопливо
Порежу заслон сорняка.
 
 
На сливах и в яблонной кроне
Гниют и дичают плоды.
Вороны и гнезда вороньи —
Как знак неминучей беды.
 
 
Я больше сюда не приеду,
А дом догниёт и умрёт.
Назавтра, похоже, к обеду
На пристань придёт пароход.
 
 
Сведёт меня к берегу тропка.
Шумит, будто плачет, река.
Вина поминального стопка,
Как в детстве лекарство, горька.
 

«В ночи над пустынной водой…»

 
В ночи над пустынной водой
Тревожней, чем бык среди стада,
Кричит и кричит козодой.
Ну что ему, что ему надо?
 
 
Ну что ты, тревожная птица,
Зачем надрываешься так?
Наверное, что-то случится.
Всё гуще становится мрак.
 
 
Всё больше растёт напряженье,
Всё громче шумят камыши,
И нечем измерить волненье
Моей одинокой души,
 
 
Которая рвётся из мрака
Всех вас, одиноких, любить,
Быть рядом и, словно собака,
От страхов ночных оградить.
 

«Пожухлых листьев прель…»

 
Пожухлых листьев прель.
Озноб рассвета.
Нет, это не апрель —
Октябрь это.
 
 
Вы схожи, две поры,
Два верных друга:
В апреле спят дворы,
Молчит округа.
 
 
Сплошную чехарду
Апрель заводит:
Растает, а к утру
Загололёдит.
 
 
Охватывает страх
В часы рассвета:
Наступит ли в цветах
И травах лето?..
 
 
Всё то же в октябре:
В час утра синий
Деревья в серебре,
Но тает иней.
 
 
Ещё согрет тогда
Теплом коротким,
Последним, но всегда
Желанным, кротким,
 
 
Ещё не веря, жду,
Как избавленья,
Морозов череду,
Снегов круженье…
 

«В синеве потонула округа…»

 
В синеве потонула округа.
На ложбины, поля и луга
В одночасье, как зимняя вьюга,
Опустилась вечерняя мга.
 
 
Август свадебный пахнет грибами,
Он извечным покоем прошит.
Лёгкий ветер, стреножен, губами
Чуть заметно сенцо ворошит.
 
 
Вот баяна послышались всхлипы…
Снова девушки песни поют,
Снова месяц о старые липы
Чешет рыжую спину свою.
 
 
Поднимаясь как птицы, с откоса
Песни девичьи мчатся в полёт.
Красноватым огнём папиросы
Прочертил небеса самолёт.
 
 
Бродят пары по рытвинам, кочкам,
Их ругают дворовые псы,
Им поют петухи среди ночи —
Деревенского мира часы…
 
 
Словно яблоки, звёзды падучи,
А желанья ясны и близки.
Но в девичьих напевах на круче
Снова слышатся нотки тоски.
 

«Опадают сухие иголки…»

 
Опадают сухие иголки.
Ветер сосны качает, как рожь.
В поле слышится крик перепёлки,
Но с какой стороны – не поймёшь.
 
 
Ветры дуют всё резче, всё круче.
Позабудь о тепле, не проси.
Словно шторы, тяжёлые тучи
Занавесили августа синь.
 
 
Вот и пробил и день твой, и час твой.
Утром иней блеснул среди гряд.
Ты пришёл – так ликуй же и властвуй,
Здравствуй, августа названный брат!
 
 
Одари нас последним приветом,
Пусть недолгим, как проблеск зари.
Бабьим летом и солнечным светом
Наши души на миг озари.
 

«Дождя серебристая сетка…»

 
Дождя серебристая сетка.
Ой, радуга как расцвела!
Вот снова она, семицветка,
На старице плещет крыла.
 
 
Опущенных крыльев изгибы
Неясного цвета полны.
Какие-то крупные рыбы
Взлетают на гребень волны.
 
 
Всего лишь мгновение ока
Парят над водою, легки
И радужны, снова глубоко
Уходят в пучину реки.
 
 
Но вот тяжелы, словно пули,
Ударили капли… И вмиг
Мои поплавки затонули
И свет поднебесный поник.
 

«Ветер обрывает абрикосы…»

 
Ветер обрывает абрикосы
В придорожной лесополосе.
Вишенья опущенные косы
Тяжелеют в утренней росе.
 
 
Мельтешенье бабочек и света.
Приглядись: как многое с весны
Изменилось на исходе лета —
Всюду больше стало желтизны.
 
 
Желтизна – она неизлечима.
Это скорой осени вина.
И уже так ясно различима,
Перестала прятаться она.
 
 
Шалый ветер мчит по бездорожью,
Клонит ниц высокую траву.
Нынче поле с вызревшею рожью
Сыпануло зерен в синеву.
 
 
Бражный дух расходится по сёлам.
Что же загрустил ты и поник,
Что ты долу клонишься, подсолнух,
Лета златоглавый баловник?
 

«За реку, где смётано луговое сено…»

 
За реку, где смётано луговое сено,
Навалило за ночь снега по колено.
Лишь на горизонте виден из села
Тёмный бор сосновый, острый как пила.
 
 
Ой, зима студеная, голубые снеги!
Не проехать за реку нынче на телеге.
Запрягу я в розвальни лучшего коня —
Ты вези, родимый, на луга меня!
 
 
Да не больно радуйся, гривой не тряси,
И, пока не поздно, пыл свой погаси.
Разве шутка – первыми ехать по снежку,
Первую дороженьку проторить к стожку.
 
 
А над лугом искристым – солнечная слепь!
Лейся, песня грустная, про глухую степь,
Про судьбу ямщицкую, про его наказ,
И про то, как чуял он свой последний час…
 
 
До чего ж ты горестно, слово ямщика!
Бор сосновый спереди, позади – река,
День такой безоблачный – просто благодать,
И совсем не хочется в поле пропадать!
 

«До тридцати совсем чуть-чуть осталось…»

 
До тридцати совсем чуть-чуть осталось.
Неужто, юность, ты уходишь прочь?
Неужто ты совсем со мной рассталась
И неизбежны горечь и усталость,
Как неизбежны утро или ночь?
Мой крепок сон. И мне пока что снится
Одно и то ж: я над землёй лечу.
Упруго тело, прямо к солнцу мчится,
И я лечу, свободный, словно птица,
И я, счастливый, радостно кричу.
Какой покой, какая лёгкость в теле!
А за окошком не видать ни зги…
И я проснусь, и встану из постели,
И буду слушать хохоты метели,
В разбойные обутой сапоги.
Шуми, беснуйся, мерзкая погода!
Ещё я молод, и во сне лечу.
Ещё расту я, как в четыре года,
Ещё крепка телесная порода
И мне любое дело по плечу.
 

«Утренняя звезда…»

 
Утренняя звезда!
Нет тебя ни прозрачней, ни чище.
В дымке розовой утра
Твой блеск лучезарный воспет.
Ранним утром осенним,
Когда ветер на улице свищет,
Меня радует твой
Удивительно ласковый свет.
 
 
Утренняя звезда!
Лебедь белая! Гордая птица!
Ты сияешь одна
На заре золотой, огневой.
Поднимается солнце.
Золотая корона лучится.
Вот оно воспарило
И летит над моей головой.
 
 
Утренняя звезда!
Появляйся на небе почаще!
И, на солнце сгорая,
Лебединую песню не пой!
Я хочу, чтобы ты
Утром вновь засияла над чащей,
Чтобы непогодь реже
Меня разлучала с тобой.
 

Речка Бабенка

 
По оврагу, вдоль Улановой горы,
Катит воды с незапамятной поры
Небольшая речка Бабенка.
Возле речки плачут бабоньки:
«Мы бельё здесь полоскали,
Мы любимых здесь ласкали,
А теперь через неё
Вброд шагает вороньё!..
Ты возьми моё колечко —
Серебристый перстенёк.
Ты века служила, речка,
Послужи еще денёк!
Что с тобою, Бабенка, ответь?
Неужели песен нам не петь?
Ты пойми: с Улановой горы
Перенесть нам некуда дворы…»
Возле малой речки Бабенки
Горько-горько плачут бабоньки.
 

«Всему есть конец и начало…»

 
Всему есть конец и начало.
Есть срок у дерев, у судьбы.
Когда-то, как травы, качало,
Клонило под ветром дубы.
 
 
Их поросль младая окрепла,
И сам я окреп и подрос.
Душа не сгорела до пепла,
Не тронуло время волос.
 
 
Ещё я люблю и ликую,
Не плачу о сроке земном.
Зачем же тогда я тоскую,
Увидев, как вы за окном,
 
 
Осенней пронизаны дрожью,
Роняете лист на жнивьё…
Летит он по ветру, похожий,
Похожий на сердце моё.
 

«Полдень. На улице пусто…»

 
Полдень. На улице пусто.
В тени от жары изнываешь.
Неба слепящего пустынь,
Неужели ты звёздной бываешь?..
 
 
Полночь. Прохлада и нежность.
И откуда вы взялись, светила?..
Звёздного неба безбрежность —
Ты ли глаза мне слепила?
 

Беседа. 1982

«Мне снится дом, где нынче к непогодине…»

 
Мне снится дом, где нынче к непогодине
Половиками выстланы полы,
Где запахи аниса и смородины
Сродни навеки запаху смолы.
 
 
Где, ещё дедом втиснутый в простенок,
Мои рубахи сохранил комод.
В углу висят иконы, а на стенах
Семейных фотографий хоровод.
 
 
Где мать одна, сложив худые руки,
На табурете в комнате сидит
И под метели неуёмной звуки
В ночную тьму тревожную глядит.
 
 
Укрыты шалью худенькие плечи,
А на столе – мерцающий ночник…
И снится мне грядущей нашей встречи
Неповторимый и прекрасный миг.
 

«Ночь холодна, глубока…»

 
Ночь холодна, глубока,
И одинок мой след.
Только у мамы в окнах
Не угасает свет.
 
 
К маме вхожу погреться…
Пламени отсвет лёг
От неприкрытой дверцы
В сутемень, за порог.
 
 
Двери плотней прикрою,
Чтобы не стыть в ночи.
Старою кочергою
Поворошу в печи.
 
 
Пляшут, будто в усмешке,
Пламени языки.
Чёрные головешки,
Красные огоньки…
 
 
В белой своей косынке
В хлопотах вечных ты
Старишься у керосинки,
Жаришься у плиты.
 
 
Мне б одного хотелось:
Ты научи, не таи, —
Чтобы жилось мне и пелось
Так же, как в годы твои,
 
 
Не унывая чтобы
Делать я мог дела.
(Вьюга кругом сугробы
За полночь намела.)
 
 
Как бы ни бился в двери
Вьюги полночной пыл,
Чтобы я людям – верил,
Верою-правдой жил.
 

«Накануне страшное приснилось…»

 
Накануне страшное приснилось:
Зеркало упало и разбилось,
Вдребезги разбилось – не собрать.
И во сне все звал и звал я мать.
 
 
Не сложить осколков и не склеить!
Мне наутро не хотелось верить
В телеграммы горькие слова…
Вышло так, что эта ночь права.
 
 
Без щербинки малой, без изъяна
Зеркало висит в моем дому.
Неужели, поздно или рано,
Разлететься вдребезги ему?
 
 
Что же это я?.. Да разве вправе
Верить снам, приметам старины,
Зеркалу в серебряной оправе
И незамутненной глубины…
 

Андрей Платонов

 
Читаю Андрея Платонова…
Скитается Пухов Фома.
Тревогой и гарью патронною
История дышит сама.
 
 
С натруженной в голосе болью
Идут паровозы на фронт.
Болеет прекрасной любовью
Земно и возвышенно Фро.
 
 
Здесь радости дети не знают.
Их детства неласковы дни,
И тонко кожурку срезают
С картошки помёрзшей они.
 
 
Страницы живые, нетленные…
Там горя и голода пир,
Там люди идут сокровенные
В прекрасный и яростный мир.
 

Борис Кустодиев

 
Кустов опушённых, заснеженных диво…
Пестреют меха и сукно…
Кустодиев!
Ах, до чего ж горделиво,
Цветисто твое полотно!
Раздольна картина провинции волжской!
Не черти ль в разбойных конях?
Их не остановишь – и без толку вожжи
Натягивать, стоя в санях!
А тройка несёт сумасшедше и лихо
И гору берёт без труда!..
Румяна твоя, величава купчиха
И, словно весна, молода.
Твои мужики бородаты, степенны,
Узорен заснеженный лес…
И мало кто знает, что, может, на стены
Едва ты от боли не лез!
Но боль не сломила тебя, не убила.
Прикован к постели, без ног,
О чём ты мечтал?
Каково тебе было?
Как выдюжить, выстоять смог?
Твой дух молодой никогда не смирялся.
И, бедствуя, в пору невзгод
С полотен твоих, как и прежде, смеялся
Российской глубинки народ.
 

«Я люблю, и любови не скрою…»

 
Я люблю, и любови не скрою,
И не буду молчать и курить…
Ты уважь меня – выйди со мною
За околицу поговорить.
 
 
Ты дозволь мне, голуба, – не смейся! —
Мимо клуба, где столько парней,
Я промчу тебя – только осмелься,
Положись на горячих коней.
 
 
Положись, коль представился случай,
Да потуже стяни свою шаль.
Снег в полях озорной и колючий…
Ты скорее, подруга, решай!
 
 
Ты осмелься, голуба, осмелься
И ладонь от лица отними.
Ты позвонче у клуба рассмейся
Да покрепче в санях обними!
 

Встреча

 
Неизбежностью встречи повенчаны,
Приближались метель и гроза.
Шли навстречу мужчина и женщина.
У мужчины грустили глаза.
 
 
А её излучали веселие,
И была её поступь легка.
Шли навстречу улыбка весенняя
И метельная скорбь старика.
 
 
Обратившись без имени-отчества,
Он возник у неё на пути:
«Я хочу от тоски одиночества
Своё бедное сердце спасти!
 
 
Помоги! Но не ласками нежными.
Потревожь мою жизнь, как гроза…»
 
 
Но, увы! Не лучистыми – снежными
Были женщины встречной глаза.
 

«Снег почернел и осел…»

 
Снег почернел и осел.
Зимняя слякоть…
Если нахмурились все —
Стоит ли плакать?
 
 
Перед приходом весны —
Вы замечали? —
Радость кладут на весы,
А не печали.
 
 
Стоит ли плакать? Очнись!
Что ты капризна?
Вновь говорливы ручьи,
Радость так близко.
 
 
Ни тишины, ни оков
Я не желаю.
Длись до скончанья веков,
Песня живая!
 

««Люблю тебя!..» Но говорили то же…»

 
«Люблю тебя!..» Но говорили то же
И те ж слова, которых нет моложе
И нет дороже, в прошлые века
Произносили… Как порой несмело,
Но лишь однажды, как душа из тела,
Признание слетало с языка!
 
 
И совесть века прошлого – пииты,
Те, что народом русским не забыты,
Хотя их жизни короток был срок,
Не смели о России пустозвонить,
И ни один не мог себе позволить
О ней пустых, высокопарных строк.
 
 
Был нрав их и угрюмый, и весёлый…
Но лучше нет признаний, нет весомей!
Там все слова о родине просты…
«Её аршином общим не измерить», —
Сказал поэт. И этому не верить
Не волен я. Не волен, друг, и ты.
 

«Подошёл бульдозер после смены…»

 
Подошёл бульдозер после смены,
И в округе смолкли петухи.
Рухнули бревенчатые стены,
Золотые брёвна без трухи.
 
 
Топором обтёсанные грубо,
Но затёсы все наверняка,
Лежни стоеросового дуба
Ставились на долгие века.
 
 
Нету червоточины в помине.
Возле дома вишня зелена.
Покрушили всё и подавили
И не стало дома дотемна.
 
 
Хмур хозяин, сухощав и жилист.
В стороне помалкивает мать.
Не перенесли, не отложили.
Ровно в шесть приехали ломать.
 
 
Уходи, хозяин, не тревожься!
Вспять не ходит времени река.
Скоро ты на лифте вознесёшься
И на землю глянешь свысока.
 

«Скоро соберусь я и последую…»

 
Скоро соберусь я и последую,
И поеду – даже плохо верится! —
Вновь туда, где матушка последыша
Ласково баюкала, как первенца.
 
 
Как она меня любила, холила!
Сказки мне рассказывала вечером…
Так любила, что уже до школы я
Помогал семье, а не бездельничал.
 
 
Своего последыша из города
Скоро встретит мама, выйдя из дому.
Скоро, скоро задышу я молодо,
Заготовлю дров, поправлю изгородь.
 
 
Даже и не верится, что встречусь я
С красотой мещерскою, неброскою,
Где так лунно, где так звёздно вечером
Над рекой и рощею берёзовой.
 

«Приветь меня, мой Городец Мещерский…»

 
Приветь меня, мой Городец Мещерский!
Храни мой сон до утренней зари!
Ты не скупись – и, словно в детстве, щедрой,
Удачливой рыбалкой одари.
 
 
Стели, как прежде, травные дороги,
Пои водой студёной из ковша,
Лечи мои сомненья и тревоги,
Как лечит мать больного малыша.
 
 
В часы разлуки ты всегда на ухо
Одно шептал мне: «Помни! Береги!..»
Я всё сберег для памяти и слуха:
Мерцанье звёзд и крики пустельги…
 
 
Всё, что любил, ещё годами молод,
Не сосчитать, не выразить уму.
Ты не скупись – приветь меня, мой город,
Храни мой сон в родительском дому!
 

«Засветло, выйдя из дому…»

 
Засветло, выйдя из дому,
Юный подпасок коров,
С дерева в озера омут
Прыгаю, светлоголов.
 
 
Пулею в воду влетаю.
Тело моё, как струна.
Вынырнув, воздух хватаю.
Плещется в берег волна.
 
 
Заново лезу, как в цирке.
Манит озерная гладь.
А на ушибы и цыпки
Мне глубоко наплевать.
 
 
Впрочем, уже послезавтра
В блеске июльского дня
Первая рифма внезапно
Больно ужалит меня…
 

«Город припомнился наш волостной…»

 
Город припомнился наш волостной,
Дом, где мы жили когда-то.
Вспомнилось, как провожали весной
В армию среднего брата.
 
 
Там, на печной, на кирпичной спине
Ночь накануне не спал я.
Проводы кончились брата, и мне
Место досталось. И стал я
 
 
Кум королю! Как была ты мягка,
Брата Володьки лежанка!
Здесь и подушка была высока,
Было не душно, не жарко…
 
 
Жалко, что детство ушло навсегда!
Так уж судьбине угодно…
Матери старой в жару, в холода
В комнате ой как свободно!
 
 
И тяжело… Разлетелась семья.
Маме всё хуже, всё горше.
Все поразъехались мы, братовья,
И уж не заримся больше
 
 
Ни на лежанку, ни даже на мой
Тот уголок, что на печке,
Где мы когда-то сушились зимой,
Книжки читали при свечке…
 

«Было слякотно, ветрено, хмуро…»

Фёдору Сухову

 
Было слякотно, ветрено, хмуро,
Как всегда по весне – водопольно.
По старинной дороге на Муром,
По Рязанщине, через Ополье
 
 
Еду к Вам, еду в Новгород Нижний,
Еду краем былинным, старинным.
Как светло Вы поёте не книжным,
А живым языком соловьиным!
 
 
Ну а слово, как цвет, лепестится,
Как оно духовито и пряно!
И летит оно вольно, как птица,
И горчит, и сластит, словно пряник.
 
 
Еду в Новгород Нижний. Дорога
И докуку стряхнула, и хворость.
На хвосте принесла мне сорока
Весть благую, хорошую новость.
 
 
И летит она рядом. И радость
Вновь пришла ко мне, вновь она рядом.
Вешней радости песенной сладость
Не отравлена горечи ядом.
 

«Перестала в зеркало глядеться…»

 
Перестала в зеркало глядеться.
И поверь – напрасно…
Ты была красива в детстве,
В юности – прекрасна.
 
 
И когда, вальсируя, по зале
Мы легко летели,
Все-то восхищёнными глазами
На тебя глядели…
 
 
Погляди же в зеркальце, осмелься!
Вытри слезы. Полно!
Как тогда, отчаянно засмейся,
Закружись влюблённо!
 

«Жду зиму – гостью белую…»

 
Жду зиму – гостью белую.
С реки задуло.
Я выскажу и сделаю
Всё, что задумал.
 
 
От утреннего холода
Поникла ива.
Но как светло и молодо,
И как счастливо
 
 
Моя работа спорится,
Моя отрада!..
С меня весною спросится
Сполна, как надо.
 
 
И всё весной оценится,
Всё будет зримо.
Всё худшее отцедится,
Промчится мимо.
 
 
И в сердце не останется
Печаль-отрава…
И что со мною станется —
Не знаю, право.
 

«Вот опять отуманилось, подсинилось оконце…»

 
Вот опять отуманилось, подсинилось оконце.
На реке перекатная присмирела волна.
С колесницы зари, что приподнята солнцем,
Соскочив, колесом покатилась луна.
 
 
Вдалеке, по-над лесом, просверкали зарницы,
Чёрный лес приумолк, притаился, как тать…
Голубиная книга! Ты какие страницы
В эту полночь дозволишь человеку листать?
 
 
Нет начала той книге, и нет эпилога.
Мировую загадку эта книга таит.
Как прочитано мало!
Как узнано много!
И не ведаем,
Что нам узнать предстоит…
 

Попутчик

 
Ехал в поезде житель столичный —
Пустозвонный запечный сверчок,
А попутчиком был необычный,
Молчаливый такой мужичок.
 
 
Стал москвич на молчание злиться
И услышал такие слова:
«Если скажется посвистом птица,
Я с полслова пойму, какова».
 
 
И добавил молчавший весь вечер
Проницательный провинциал:
«Ты своё просвистел. Твои речи
Долго слушал я, долго внимал.
 
 
Виден сыч по лихому полёту,
А сова по погляду видна.
Но твоих разговоров полова,
Ты поверь мне на слово – вредна.
 
 
Лопухи не растут выше ясеня,
Всё одно – лопухи не дубы.
Петухи не взлетят выше ястреба,
Хоть цветисты они, да слабы.
О себе рассказать?.. До утра
Рассказал бы, да слазить пора».
 

«Уезжаю. Никто ни слова…»

 
Уезжаю. Никто ни слова.
Я привык уезжать как-нибудь.
До Касимова, до родного
Не такой уж далёкий путь.
На автобусе междугородном
Всем положено семь часов
Потрястись по рязанским дорогам
Средь полей да сосновых лесов.
Здесь с попутчиком можно спорить
И на чём только свет стоит
Тех, кто эти дороги строит,
Между прочим, беззлобно бранить.
Вдоль шоссе по мещерскому краю
Монотонно гудят провода,
Огоньки деревень набегают
Неожиданно, словно орда.
Лес глядит исподлобья, зловеще,
Ветра быстрого катит волна,
И глядит на их вечное вече,
Облака раздвигая, луна…
А когда подъезжал я к дому,
Всё с попутчиком говоря,
Диск луны покатился долу,
И забрезжила чуть заря.
Вот она, воспарив над лугом,
Рассиялась! Сошла роса.
Озарила сосну над Стругом
И торговые корпуса,
Весь Касимов!.. И вот уж первый
Парохода поёт гудок.
Вот и к маме стучусь я в двери:
«Это я». – «Заходи, сынок».
 

«Свои доплетает венки…»

 
Свои доплетает венки
Мой август соловый.
Но ввысь ещё лезут вьюнки
По нитке суровой.
 
 
Но август пока что со мной
Ещё не в разлуке.
Черны, словно хлеб аржаной,
И плечи, и руки.
 
 
И воды светлы, но уже
Их тронула синька.
Под вечер печаль на душе —
Попробуй, усни-ка!
 
 
И полночь ещё не молчит,
Не смотрит сурово,
Но в песне, плывущей в ночи,
О лете – ни слова.