Текст книги "И верить, и любить"

«Как-то утром я в парке пустом…»

 
Как-то утром я в парке пустом
На скамью под сирени кустом
Опустился. Хотелось покоя,
Тишины и побыть одному.
Сам не знаю, зачем, почему.
Впрочем, с каждым бывает такое.
Вскоре в парк эти двое вошли —
Фронтовик и юнец. Не пошли
На пустую скамейку. Не глядя,
Сели рядом. Хотел я уйти,
Но юнец обратился: «Прости,
Не богат ли ты спичками, дядя?»
«Может, сын его, может, племяш, —
Я подумал. – Ещё не алкаш,
Но, видать по всему, – выпивоха».
И взяло любопытство меня,
Ибо в том, что спросили огня,
Никакого не было подвоха.
Подогретый отнюдь не ситро,
Был он зол. Взгляд ужасен и колок.
Налицо был похмельный синдром,
Как бы точно подметил нарколог.
«Не сберечь, не спасти ничего!» —
Говорил он. Дрожали его
Мелко руки. Весь вид был ужасный.
И унять эту дрожь он не мог,
Спичек целый извел коробок
На какой-то окурок несчастный.
«Мир стремительно падает в ночь, —
Говорил он. – Ему не помочь,
Не спасти, не сберечь его душу.
Скоро волны нахлынут на сушу.
Примирись, человек, и не плачь!
Не рыдай – мир вконец обезумел.
Может, завтра планету, как мяч,
Зафутболит ракетный Везувий».
«Замолчи! Да отсохнет язык
У тебя, – отвечал фронтовик. —
Что тебе за кошмары приснились?
Ты такого о мире не смей!
Мать-Земля!
Как глумились над ней!
Как над нею жестоко глумились!
Я-то помню…
А ты вот – хорош.
Неужели на свете живёшь
Лишь затем, чтоб напиться к обеду?
Я на фронте наркомовских сто
Пил с товарищем верным за то,
Чтоб скорее приблизить победу…»
«Отвяжись!
Ну чего ты пристал! —
Молодой со скамейки привстал. —
Тут пивная откроется скоро».
Поднялся фронтовик и, кляня
Молодого, ушел от меня
Вместе с парнем. Конца разговора
Я не слышал…
Ну кто он ему —
Этот юноша, ввергнутый в тьму,
Слепо Бахусу верящий только?
Дунул ветер – и, как колобок,
Прочь пустой понесло коробок,
И печально мне стало, и горько.
Следом сор уносило и лист…
В парк вошли пионеры. Горнист
Затрубил и призывно и нежно.
«Пусть всегда будет солнце!» – он пел.
«Пусть всегда будет небо!» – он пел.
Да, мой мальчик.
Конечно.
Конечно.
 

«На руке колоть не буду…»

 
На руке колоть не буду,
Чтобы знал весь белый свет:
«Мать родную не забуду»,
«В жизни счастья больше нет».
 
 
В бане сельской и районной,
И в московских Сандунах
На груди на уголовной
Я наколки видел – ах!
 
 
Пальмы, море и корветы,
Горы, розы, факела,
Томных женщин силуэты,
Сердце, ножик и стрела,
 
 
И змея над чашей яда,
Вся покорная судьбе,
А один – ведь это ж надо! —
Тельник выколол себе!
 
 
И молил всегда я: «Боже,
Ты их души отогрей!
Весь их век, конечно, прожит
Вдалеке от матерей.
 
 
Им судьбой дано скитаться,
Жить в краю седой зимы,
Коль нелепо зарекаться
От тюрьмы и от сумы».
 
 
Было мне всегда неловко.
Что ж ты сделал, человек!..
Но кричит татуировка
О любви, святой навек!
 
 
И, похоже, не напрасно,
Словно в том моя вина,
Вспомнил я в «Калине красной»
Жизнь героя Шукшина…
 
 
Сами стали мы отцами,
В городах больших живем
И порою месяцами
Маме весточки не шлем.
 
 
Всё спешим, здоровье гробим,
Нервы – звонкая струна…
Но порой проснёмся, вздрогнем:
«Что там с мамой? Как она?»
 
 
Нет, руки колоть не буду!
И покуда вижу свет,
Мать родную не забуду,
Не забуду маму, нет.
 

Пятёрка

 
В год реформы старых денег
Я учился в пятом классе.
Мама нянчила сестренку,
Голосистую – беда!
Нелегко мы вырастали.
Денег не было в запасе.
Мама грустно говорила:
«Тают деньги, как вода!»
Вот друзья, в кино собравшись,
Мне кричат: «Айда за нами!»
«Мама, дай мне на «Чапая»
Ну хотя бы пятачок!»
Бесполезны уговоры.
Был ответ один у мамы:
«Лучше грамоту, сыночек,
Повтори ещё разок!»
Только я не падал духом.
Взяв корзину, шёл к оврагу,
Собирал бумагу, кости.
(Было мне двенадцать лет.)
На безмене дед-старьевщик,
Взвесив кости и бумагу,
На кино давал мне горстку
Медных новеньких монет.
Так я жил. И вот однажды
Летом (помню, что рубашку
Не носил, жара стояла.
Был я чёрен, словно грач)
Вижу: ветер по дороге
Мне навстречу мчит бумажку.
Я схватил её и ахнул:
«Боже мой, да я богач!
Пять рублей… Что делать с ними?..
Это ж матери подмога!
Да, но мама их истратит
И не даст на эскимо…»
Я не отдал деньги маме.
В щель запрятал у порога.
Целый месяц деньги тратил
На конфеты и кино!
До сих пор никто не знает
О пятёрке злополучной!
Мама сильно постарела,
У сестрёнки есть семья.
Да и я уже не молод.
Прихожу домой с получкой,
И гостинцам очень рада
Дочка славная моя.
Не нахвалит мама сына,
И сестрёнка любит брата.
Им я шлю порой подарки,
Приезжаю погостить.
Что подарки? Если в детстве
Обманул я их когда-то,
Ту мальчишескую жадность
Как смогу себе простить?
 

««Ты не спи на закате…»

 
«Ты не спи на закате! —
Тормошит меня мать. —
Мне тревожно, сынок,
Я боюсь, понимаешь?
Ну проснись же, пора,
Мой хороший, вставать!
На закате не спят —
Неужели не знаешь?
Встань, взгляни на себя —
Это что же за вид!..»
«Ах, а я и не помню,
Как заснул на диване!
Ты скажи, отчего
Голова так болит?..»
Полусонный, встаю
И пиджак надеваю.
Выхожу на крыльцо —
Там в полнеба закат!
Я заката огромней
Не видел, не помню.
Он на соснах могучих
Кроваво распят,
Он рекою течёт
По зелёному полю…
«Не грусти, дорогая,
И не верь в чудеса,
Что навеки уснуть
На закате возможно.
Просто, мама, к ненастью
Так красны небеса,
И болит голова,
И на сердце тревожно».
 

Брат

1

 
С чемоданом, сбитым из досок,
На учёбу, а не ради шутки,
Тонкий, словно хлебный колосок,
Он в Москву поехал на попутке.
Встретила Москва его снежком.
В чемодане – хлеб, тетради в клетку.
Я тогда ходил под стол пешком,
Он уже закончил семилетку.
Шел он с удивленьем на челе,
На дома высокие глазея…
В шумной привокзальной толчее
Чемодан пропал у ротозея!
Он побрел по улице в слезах,
Натыкался в сквере на деревья…
Что столице слёзы на глазах
Одного парнишки из деревни!
Вот уж позади Москвы огни.
Мчит попутка в ночь и бездорожье…
Но припомнил он слова родни:
«Ты учись! В тебе есть искра божья!..»
И тогда у первого моста
Он сказал шофёру: «Батя, знаешь, —
Тормози! Вокзал ведь – не Москва.
Мне в столицу надо – понимаешь?»
 

2

 
Верю, синоптики нынче не врали.
Верю и знаю: с утра
По Оренбуржью, на Южном Урале
Преобладают ветра.
Снова пришла эта скорбная дата,
Я бы забыть её рад,
Но по Уралу памяти брата
Ветры нещадно шумят.
Годы прошли… Я, глаза лишь прикрою,
Людную вижу избу,
Снежный погост над Уралом-рекою,
Брата в сосновом гробу.
Комья мороженой глины по доскам
Частый отсеяли град,
И навсегда ты остался под Орском,
Старший мой брат.
Вынуты спешно из ямы верёвки…
Холм над тобою… Прости…
Ты на Урал укатил по вербовке,
Но не сумел обрести
Здесь ни покоя души, ни отрады.
Снились родные края…
Вот я стою на ветру у ограды.
Плачет Тамара твоя.
Снегом венок жестяной заметает…
Чем вам, родные, помочь?
Сын посуровел, и горько рыдает
Вместе с Тамарою дочь.
Как же от отчины, брат, ты далече!
Молод, совсем без седин…
Вспомнилась наша последняя встреча.
Мы на рыбалке сидим.
«Как хорошо, – всё твердил ты. – Мы дома.
Как я, братишка, устал…»
Ни ветерка. Только дальнего грома
Рокот порой долетал.
Ну, а когда ты уехал, то грозы
Стали Мещёрой гулять.
Грозы… А помнится мне, по прогнозам
Вёдро должно бы стоять…
 

«По ночному кладбищу без страха…»

 
По ночному кладбищу без страха
Я когда-то в детстве проходил.
На спине пузырилась рубаха,
Холодом тянуло от могил.
 
 
Мне гордыня закричать мешала!
На погосте жутко по ночам…
«Ну и как?» – ватага вопрошала.
«Пустяки!» – ребятам отвечал.
 
 
Возвращались в город, балагуря,
Буйствуя, черемуха цвела…
Яростная жизненная буря!
Ты уже и друга увела,
 
 
И навеки в землю уложила…
Я сегодня чувства не таю —
Я, рыдая, над его могилой
Виноватым мальчиком стою.
 

«Жмёшь мне руку: «Привет! Здорово!»…»

 
Жмёшь мне руку: «Привет! Здорово!»
Как душа у тебя чиста!
Неприятное, злое слово
Не исторгнут твои уста.
 
 
Мы с тобою совсем как братья…
Но, когда упаду ничком,
Ты злорадно слова проклятья
Крикнешь маленьким язычком.
 
 
Но слова поостынут в горле.
Всем иной ты покажешь вид…
Люди скажут: «А друг-то горем,
Гляньте, искренне как убит!»
 
 
Ты – актер. Ты меняешь маски,
А в игре ты всегда хорош.
Кто-то снова поверит в сказки
И не сразу раскусит ложь.
 
 
Но она не бывает вечной…
Слышу в дверь осторожный стук.
Вновь с улыбкою безупречной
Ты ко мне заявился, друг.
 

Ученики

Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана.

А. С. Пушкин

 
Два самых лучших сошлись у могилы
Ученика.
Оба талантливы, оба могли бы
Наверняка
Вровень с учителем стать и повыше,
Сметь и дерзать…
Молча стоите, притихли как мыши…
Что вам сказать?
Он с фотографии смотрит с укором,
Щурит свой глаз.
Жил для кого он? Думал о ком он?
Только о вас.
Как ему каждым гордиться хотелось:
«Мой ученик!»
Только вот песня ваша не спелась.
Умер старик.
И понимая, что нет и не будет
Проку в речах,
Вы с панихиды умчались в безлюдье
На «Москвичах»…
 

В дороге

 
Не привиделось и не приснилось —
Впереди кто-то чёрный ходил.
На шоссе, где позёмка крутилась,
Он машину свою осадил.
 
 
След протектора чёток и жуток.
Человеческий крик тормозов.
Он услышал, спокоен и чуток,
Еле слышный о помощи зов.
 
 
«Отзовись! Подвезу, человече,
На крутом перевале судьбы!»
Но, безмолвствуя, хмурился вечер,
И плотнее сомкнулись дубы.
 
 
Он помчался за край перевала.
Завертелись колеса, шурша.
И не тень за машиной бежала,
А убитая ею душа.
 

«Бесталанный, но всё ж пробивной…»

 
Бесталанный, но всё ж пробивной
И способный на это,
Вечно прячешься ты за спиной
Именитых поэтов.
 
 
И хотя в тебе зависть горит,
Ты не смеешь сорваться.
Ты не смеешь в сады Гесперид
Золотые соваться!
 
 
Не осилишь ты и полпути
Той дороги тернистой.
В этот путь дерзновенный идти
Надо с совестью чистой.
 
 
Кто найдёт тот невиданный сад,
Снимет яблоко с ветки,
Не вернётся и тропки назад
Не отыщет вовеки.
 
 
В том саду – золотая пчела,
Есть и мёд, и отрава.
Там забвенье коснётся чела
И бессмертная слава.
 

Ежевичный куст

 
Мартовское заречье.
Вот он, у самых ног, —
Выдержал вьюги вечные,
Выстоял, перемог.
Ягоды его синие
Терпкий имеют вкус.
Все холода осилил он,
Мой ежевичный куст.
Может быть, завтра к вечеру
Будет подвижка льда,
Тропка моя в заречье
Стронется в никуда.
Всё, что под ветром клонится,
Вновь поглотит река,
И под водою скроются
Заросли тальника.
Скоро вода подступится,
К чаще придёт лесной…
Сбудется или не сбудется? —
Любо гадать весной,
Смело мечту вынашивать,
В долгий поверить век,
Благословенья спрашивать
У полноводных рек.
Как он зловещ, о дерево
Льдины летящей хруст!..
Но в ежевичный верю я,
Жадный до жизни куст.
В корни его упорные
Верю, что никогда
Вырвать не сможет полая
Бешеная вода!..
 

Приглашение

 
Приеду – и вновь беспечально и полностью
Отдамся во власть перелесков Мещёры,
Малиновым вечером, и звёздною полночью,
И росным рассветом её восхищённый.
 
 
И снова наутро, едва лишь за окнами
Забрезжит чуть-чуть, я оденусь попроще,
По тропке, по стёжке лугами заокскими
К озёрам уйду, за дубовую рощу.
 
 
Здесь птицы галдят; над протокой, не гордая,
Рябина в цвету, словно красная дева…
Мне жаль, дорогая, что нынче ты в городе.
Какое тебя задержало там дело?
 
 
Здесь можно уже и на солнце пожариться.
Прогрелась вода. В поле ягода зреет.
Зову тебя. Жду. Приглашаю: пожалуйста!
Ты не пожалеешь. Решайся скорее!
 
 
Разлука с тобою, конечно, мучение.
Но вылечит снова Мещёра от боли.
Она – загляденье моё и смущение,
И сила, и свет негасимой любови.
 
 
Ты чем-то с ней схожа, с моей Мещёрою,
Неброской моей стороною лесною,
Быть может, улыбкой, немного смущённою,
А может быть, чем-то не познанным мною…
 

Ночь

 
Ночь рассиялась, и снова, как водится исстари,
В выси бездонной лишь лунный
                                             пронзительный свет.
Снова охотнику полночи не во что выстрелить —
Грозен на диске луны одинокий его силуэт.
 
 
Ночи беззвёздные в самом преддверии августа
Стали длиннее, но я им по-прежнему рад.
И на заклание нет в этой лунности агнца
Ни одного из огромных бесчисленных стад.
 
 
Ты до утра их следа не отыщешь и малости.
Но уже завтра охотник, что был так ленив,
Будет сбивать их в неведомой миру туманности,
Метить в садах червоточиной белый налив.
 

«Прямо у берега, там, где и курице мелко…»

 
Прямо у берега, там, где и курице мелко,
Вновь на мели крутобокая пышка-луна.
В небо гляжу на пролитое Герою млеко —
Это когда-то в пути оступилась она.
 
 
Не просыхает дорога длиною в полнеба.
Светится за полночь Зевсовой жёнушки путь,
И никому никакою краюхою хлеба
То молоко пролитое нельзя промокнуть.
 
 
Долго гляжу, но себя я приближу едва ли
К этому скопищу ста мириадов планет.
Это, наверное, души людей, что страдали,
Жадно любили… Но холоден космоса свет.
 
 
Кем же ты был, эту землю и небо любивший?
Где же твоя – на земле или в небе – душа?..
Снова луна расплылась на воде зарябившей,
Рыбам уснувшим мякиш холодный кроша.
 

Осеннее

 
Осенняя ночь поразвесила звёзды, как бусы.
Не сплю я, читаю античную книгу в ночи.
Упадка империи Римской безносые бюсты —
О вас Марциал эпиграммы когда-то строчил.
 
 
Пресыщены жизнью,
                            вы в праздности жили и в лени.
От лени и умерли вы, а не в битвах от ран.
Все римские граждане падали ниц, на колени,
В те дни, когда к форуму шли за тираном тиран.
 
 
О многих из вас и полслова не сказано в книге.
В ней больше по праву ваятелю воздан почёт.
Вот снова послышались птицы
                                            полуночной крики,
И ночь, словно Волга, широкая, мимо течёт.
 
 
Недолго ещё – и над Волгою день народится.
Его не упрятать в Медведицы полном ковше…
И я засыпаю. И август недавний мне снится.
Он с именем римским,
                             и щедрость ему – по душе!
 

Ливень вселенский

 
Снег огромной лавиной
Налетает с небес
На просторы равнины,
На озёра и лес,
На свинцовые воды
И плашкоутный мост,
На сады, огороды
И старинный погост.
С ночи и до рассвета
Снег так густо идёт,
Что не только соседа,
И своих-то ворот
Различить я не в силах…
Встал он плотной стеной.
Снег валит на Касимов,
Он над всей стороной
Хлещет ливнем вселенским
Посреди ноября…
И собор Вознесенским
Назван, видно, не зря.
И громада собора
Впрямь, за снежной стеной,
Так похожа собою
На корабль неземной.
Глянь-ка: верх колокольни
Прочь сквозь вьюгу летит…
Так ракета из штольни,
Устремляясь в зенит,
Через снежную замять
Правит дерзкий полет…
Над землёю рязанской
Снег лавиной идет.
 

Соловьи

 
Голубые звёзды над карнизом,
Песни соловьиные близки…
Словно бы с Корниловым Борисом
Я брожу сегодня у реки,
Где, пронзая тьму, звенит над плёсом
Соловья полночный непокой.
Ты его когда-то слушал, тёзка,
В Нижнем, по-над Волгой и Окой.
Это он, разбойный, не зевая,
Завладел подругой не молчком —
Плёнканьем и трелью зазывая,
Стукотнёй юлиной, гусачком.
Звал её, бедовую, ещё он
Бульканьем, оттолочкой – и вновь
Переливом, дробью и прищёлкой
Всю свою ей высвистал любовь.
Я бреду не шибко и не тихо…
Кажется, поёт сама река
Песню, где беспечна соловьиха
И, вспорхнув, летит от старика
К молодому и в любови злому.
С ним не будет тишины и снов.
Подчиняясь песенному зову,
Всё забыв, летит на этот зов.
Сам я растревожен этим пеньем,
Сам себя уже не узнаю,
И гляжу совсем иным я зреньем
На любовь тревожную мою,
И на дом, где звёзды над карнизом,
На кусты, где трели льют свои
Соловьи Корнилова Бориса
И мои шальные соловьи!..
 

«В пору новолунья…»

 
В пору новолунья,
В полночи апрельской бесконечной,
Может, хватит, лгунья,
Полно притворяться бессердечной?
 
 
Шепчешь: «Ненавижу!..»
Но глаза я вновь твои целую
И, целуя, вижу
В них любовь и нежность дорогую.
 
 
И уже рукою
Губы ты мои не отстраняешь.
Тихой за рекою
Соловьиной музыке внимаешь.
 
 
Пусть немного грустно,
Но всё громче за рекою трели,
Но светлы все чувства
В пору новолуния, в апреле…
 

«Таишь свою нежность и ласку…»

 
Таишь свою нежность и ласку,
Твердишь: всё сгорело в огне…
Такую печальную сказку
Изволь не рассказывать мне.
 
 
Неужто и вправду недолго
Твоя полыхала гроза?
Ах, как ты умеешь недобро
И холодно глянуть в глаза!
 
 
Ты тем не протянешь и руку,
Чьи лживы слова и пусты.
Тяжёлую эту науку
Отлично освоила ты.
 
 
Но будь откровенною. Ну же,
Хоть этого ты не таи,
Признайся, что я тебе нужен,
Что сны посещаю твои.
 
 
В них нежность незримо и властно
Тебя начинает душить.
Живая она, не угасла,
Ничем её не затушить.
 
 
С ней жить, дорогая, не слаще.
И, сколь ты не гонишь её,
Она изголовье всё чаще
В ночи посещает твоё.
 

«Если вечер без луны – вдовец…»

 
Если вечер без луны – вдовец,
Значит, в полночь без тебя – тоска…
Скоро ли, когда же, наконец,
Ты домой вернёшься, далека?
 
 
Ты в такую невидь повернуть
Можешь, заблудившись, не туда.
Нет огней, лежит во мраке путь.
Где ты, путеводная звезда?
 
 
Что не светишь?.. Эта ночь – вдова.
Как черна её большая шаль!
Вновь к тебе летят мои слова,
Вновь к тебе моя летит печаль…
 

«Этой женщине минуло сорок…»

 
Этой женщине минуло сорок.
Сорок лет – бабий век, говорят!
Гардероб её полон обновок,
Изумруды на пальцах горят.
Всё гуляет она, молодится,
Красит губы, причёска пышна.
Ну ни дать и ни взять – молодица,
Целомудренна и не грешна.
Но всё чаще и чаще ночами
Горько плачет, уткнувшись в парик,
И доходит порой до отчаянья
Одиночества женского крик.
Нарыдавшись, красивая, снова
Весела среди белого дня,
Ожиданье чего-то большого,
Необычного в сердце храня.
 

Гитара

 
А играть когда-то не умел я,
Но освоил нотные флажки.
Без гитары – разве ж это дело! —
Девок хороводили дружки.
Лузгание семечек пустое,
Хороводы, смех на берегу…
Вот гитару звонкую настрою,
Ласково по струнам пробегу
И сыграю! Чуточку терпенья!..
На гитару бант я повяжу,
И тебе тогда без промедленья
Что-то очень важное скажу.
Долго, долго я гитару мучил!
И хотя разбил я пальцы в кровь,
Научился петь «Бесаме мучо» —
По-испански это – про любовь.
Но когда, намучившись немало,
Вышел я, гитарою бренча,
Ты с другим по улице гуляла,
Надо мной, как видно, хохоча.
И забылись начисто все ноты…
С той поры, как вы ушли во тьму,
Три аккорда помню я всего-то,
А учиться снова – ни к чему.
 

«Как порой безутешен твой вид…»

 
Как порой безутешен твой вид!
Где ж ей взяться, отраде,
Если многое мне говорит:
Только дочери ради
Беспечально кольцо на руке…
Свет его обручальный
Тихо гаснет, как день на реке,
Бесконечно печальный.
Терпеливая мать и жена,
Ты не спишь до полночи.
Дочь уснула, а муж без вина
Зол и неразговорчив.
Зябко кутаешь плечи свои
В темноте беспросветной…
Нет, не спели твои соловьи
Песни самой заветной!
Это осень. И в чувствах у нас
Нет того уж пожара.
Бьёт волна о рыбацкий баркас
Беспощадно и яро.
Он скрипит, он ещё на плаву,
Без руля и мотора.
Я однажды тебя позову,
Но не знаю, как скоро.
А у нежности короток век…
Ты скажи мне, подруга,
Что там нынче за окнами:
Снег?
Тополиная вьюга?..
 

«Знаю, что прощаюсь не навек…»

 
Знаю, что прощаюсь не навек,
Только расставанью я не рад.
Ты ушла – и белый свет померк,
А на свет декабрь не богат.
Он бесснежен, и темнеет в пять,
Он к тому ж дождлив, как никогда.
Так и есть – накрыло всё опять,
Не погода, право, а беда!
Фонари неяркие зажглись,
Только не рассеять им дождя.
Уходя, хотя бы оглянись!
Ты не оглянулась, уходя.
Сплетен ты боишься, иль молвы,
Или, может быть, себя саму?
Что ж не повернула головы,
Торопливо уходя во тьму?
«Нас молва не в силах разлучить,
Слышишь!» – я шепчу тебе, любя.
Но тебя в толпе не различить
И не докричаться до тебя.
Даже к ночи воздух не остыл…
Не трясёт декабрь своей сумы.
Ты довольно плакал и грустил,
Младший братец матушки-зимы.
Но меня не слышишь ты, о нет…
Ах, когда ж ты, братец мой, ответь,
Снизойдя, пошлёшь на белый свет
Не дожди, а снега круговерть?..
 

«Думал я: всё лето будем рядом…»

 
Думал я: всё лето будем рядом,
Словно птицы в синеве небес.
Но один остался, и не в радость
Мне река весёлая и лес.
Вроде не гнетёт меня усталость.
И чего, казалось бы, грустить,
Ведь в лесу ещё не заплеталась
Осени серебряная нить.
Но проходит время бестолково.
Впору звать: придите, холода!
Ты поверь, со мною вот такого
Не случалось прежде никогда.
А уж лес-то, я считал, излечит,
Успокоит, умиротворит…
«Это ничего, что ты далече, —
Мне рябина тихо говорит. —
Это ничего, что ты не с нею.
Ведь тебе со мною так легко.
Погляди, как жарко я краснею,
Позабудь – она ведь далеко…»
Гроздь, ещё незрелую, срываю.
Вот она, красивая, в горсти…
Но одно я только понимаю:
Не смогу покоя обрести.
Не молчи! Об этом не однажды,
Не однажды я тебя просил.
Расшумелся лес былинкой каждой,
Словно дождик вдруг заморосил.
Молодая, никнет под ногами,
Вся в цветах несорванных, трава…
Не твои ли в этом шуме-гаме
Слышу я, хорошая, слова?
 

«Всё, казалось: отлюбил я вроде…»

 
Всё, казалось: отлюбил я вроде,
Всю до капли душу растранжирил.
Отлюбил свое, отколобродил,
Жил, казалось, чувствами чужими.
И моя душа, как лампа, меркла,
Вполнакала и светила только.
До чего же суетно и мелко
Мне жилось, что даже вспомнить горько!
Коль не ты – со мною что бы сталось?
Но пришла – а я не встрепенулся.
За собою леность и усталость
Стали звать – и к ним я повернулся…
Удержался. Выбрался из бездны.
То не ты ли протянула руку?
Не хочу печали бесполезной
Постигать нехитрую науку.
Никогда бы не подумал сроду,
Что смогу влюбиться так рисково,
Как ныряют в ледяную воду,
Разбежавшись с берега крутого.
Как её целительны ожоги!
Как её прикосновенье лечит!..
Отлюбил, казалось, а в итоге —
На душе совсем ещё не вечер.