Текст книги "Сталин, Иван Грозный и другие"

Первым тезисом он перечеркнул всю предыдущую историографию, намекнув на себя как на первооткрывателя нового подхода к фигуре царя, который якобы был подкреплен вновь опубликованными источниками. «Публикация Записок о Московии Штадена и Шлихтинга лишь на немногих русских историков произвела[151]151
  Сохранен авторский стиль.


[Закрыть] впечатление нового материала для осуждения Грозного как нервического, капризного тирана, а опричнины как системы террора и ограбления большей части государства. Большинство ученых реагировали на эти старые обвинения, выплывшие наружу лишь через три с половиной столетия, новыми исследованиями, которые показали реформаторский, конструктивный характер учреждений, называвшихся опричниной в теч. семи лет (1565–1572) и нисколько не оборвавшихся в 1572 г., когда произошла лишь перемена их наименования»[152]152
  Архив РАН. Ф. 1562. Оп. 1. Д. 79. Л. 50.


[Закрыть]. Здесь (как затем в докладе и во втором издании книги) не названо ни одного имени «большинства» историков, ни одной работы. Под «большинством ученых», которые узрели в опричнине «реформаторский характер» он скорее всего имел в виду самого себя и первое издание своего «Грозного». Мы помним, что он и последний крупный медиевист переходного времени академик С.Ф. Платонов в свое время сделали вид, что незнакомы со «сказаниями» упомянутых в тезисах иностранцев. Платонов же, отдавая должное книге Виппера, оставался на традиционно двойственной позиции. С одной стороны, он писал: «Как ни судить о личном поведении Грозного, он останется как государственный деятель и политик крупной величиной»[153]153
  Платонов С.Ф. Иван Грозный. 1530–1584. Виппер. Иван Грозный. М., 1998. С. 98.


[Закрыть]. С другой стороны, в той же книге хоть и скороговоркой, но отмечал, что царь страдал манией преследования, имел «садистические» наклонности, был виновен в убийстве сына, загубив тем самым династию, и т. д. А в курсе лекций по русской истории, десятое издание которого вышло в 1917 г., Платонов афористично заявил: «Душа Грозного была всегда ниже его ума»[154]154
  Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. СПб., 1997. С. 200.


[Закрыть]. М.Н. Покровский, а за ним и представители его «школы» придерживались обычного марксистско-позитивистского взгляда: в каждом историческом деятеле видели представителя тех или иных классовых и иных социальных сил, а не свободную человеческую личность, и потому всячески уходили от моральных оценок. После Виппера (1922 г.), безусловно, положительные характеристики царю Ивану IV были впервые даны в учебнике для младших классов под редакцией А.В. Шестакова, вышедшем в 1937 г. Главку о царе Сталин редактировал собственноручно и сразу в нескольких экземплярах макета учебника[155]155
  См. напр.: РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1584. Л. 37–42.


[Закрыть]. И только после этого появились панегирики в учебниках для вузов, в работах С. Бахрушина, И. Смирнова, П. Садикова, С. Эйзенштейна, Ал. Толстого, В. Костылева и др. В тезисах Виппера опричнина характеризуется, как глубоко продуманная, а не спонтанная политика царя, причем в терминах сталинской эпохи: «чистка личного состава», «внутренний враг» и т. п. Привычка к модернизации прошлого через модернизацию языка и понятий осталась у него до конца дней.

«1570–1572 гг. происходила только чистка личного состава, – писал Виппер в очередном тезисе, – учрежденного в 1565 г. «государева удела», и в связи с этим устранено было ставшее не популярным названием его опричнины. Борьба с внутренним врагом оказалась успешная, оттого ослабели казни и опалы. Территории учрежденного в 1565 г. государева удела предстояло в дальнейшем расширяться, а его администрации разрастаться в виду того, что увеличились трудности внешней войны»[156]156
  Архив РАН. Ф. 1562. Оп. 1. Д. 79. Л. 50.


[Закрыть]. Опричнина, по Випперу, несмотря на формальную отмену (об этом историки узнали впервые из записок Штадена), продолжала существовать и в дальнейшем как форма повседневной государственной жизни. В это время еще не были проведены исследования, позволившие уже в постсталинское время судить о конечной судьбе опричнины и подлинных «успехах» в борьбе «с внутренним» и внешним врагом[157]157
  См.: Скрынников Р.Г. Опричный террор. Л., 1969; Архив РАН. Ф. 1562. Оп. 1. Д. 79. Л. 50.


[Закрыть]. Наш же историк пишет обо всем, как о факте доказанном. Вообще же, между его рукописными фрагментами нет очевидной связи, в них содержатся лишь ключевые для автора моменты запланированного доклада, что правомерно, если бы не отсутствие глубинной проработки исторических источников и непредвзятость суждений. Виппер положительно упомянул труды Садикова и Полосина. Несколько более подробно описал переговоры царя с польским королем Стефаном Баторием, которому отдал должное еще в 1922 г. В другом тезисе затронул вопрос о царском титуле, характеризующем масштаб притязаний царя. Но вот он пишет важный тезис о целях и последствиях Ливонской войны: «В 1582 г. состоялось трагическое завершение великой войны. Ее главной целью было открыть доступ к морю, вступить в общеевропейский обмен, занять положение в европейском мире. Но промежуточная сторона, Ливония и сама по себе представляла ценные владения, в которой за 20 лет московитяне сумели довольно прочно утвердиться: искусство в деле обрусения и колонизации западных областей стало в 16 в., во всяком случае, не ниже, чем XIX в., а вернее даже выше. Во время мирных переговоров московские уполномоченные отдали большое внимание вопросу о возвращении церковных имуществ, помещенных в Ливонии; православных церквей было немало выстроено в восточной части края.

Уступка Ливонии означала для множества русских, в ней прижившихся, выселением»[158]158
  Там же.


[Закрыть].

Виппера не было в СССР в то время, когда большевики-ленинцы и сам наркомнац Сталин вполне искренне считали, что политика насильственной русификации, проводившаяся на протяжении столетий царизмом, стала одной из причин, приведших к революции. Больше думая о современной войне и современных политиках, чем о древности, Виппер за несколько лет до Сталина[159]159
  Имеется в виду его знаменитый послевоенный тост «за здоровье русского народа».


[Закрыть] тезисно записал схожий панегирик русскому народу: «Московское государство в эпоху военного разгрома живет еще старыми запасами сил, накопившихся за целые столетия. Не успел также истратиться и разложиться и тот изумительный человеческий материал, который зовется русским народом, та крепкая, бедная потребностями, долготерпеливая, привязанная к родному краю масса людей, которые составляли основу державы, и обеспечивали ее борьбу»[160]160
  Архив РАН. Ф. 1562. Оп. 1. Д. 79. Л. 54.


[Закрыть]. В данном случае этот тезис должен был объяснить, почему так долго, с такими большими жертвами и с таким упорством шла малоперспективная Ливонская война. Но про «изумительный человеческий материал» Виппер писал еще в первые постреволюционные годы, а затем в эмиграции, не забывая сокрушаться по поводу того, в чьих руках этот «материал» оказался (имелись в виду «пришлые» большевики – «монархомахи»). Я не могу точно определить, чего здесь больше – политической лести или этнического высокомерия? Находясь в сталинском СССР, Виппер уже не считал, что «изумительным материалом» продолжает беспощадно распоряжаться один из бывших «монархомахов», да еще и «пришлый».

Затем автор набросал несколько тезисов о том, как ловко Грозный вынудил двоюродного брата Владимира Старицкого отдать его лучшие города, и о том, что бывшие верные соратники Ивана IV, участвовавшие в походах на Восток (Казань и Астрахань), не захотели участвовать в войнах на Западе. Князь же, Андрей Курбский, был не просто беглец, а давний соглядатай и «возможно предатель»[161]161
  Там же. Л. 54–56.


[Закрыть].

Если в первом издании книги в центре внимания находилась внешняя политика царя, то теперь центр перемещался на опричнину: «Нельзя забывать, что опричнина была не только взрывом мести против действительных или мнимых изменников, не только жестом ужаса и отчаяния у царя, перед которым открылась вдруг бездна неверности со стороны лучших, казалось бы, слуг. Это была также военная реформа, вызванная испытаниями новой труднейшей войны». Запомним выражение историка о том, что опричнина была «жестом ужаса» царя. Так же она будет характеризоваться в произведениях Алексея Толстого и Сергея Эйзенштейна. Виппер был первичен. Когда москвитяне побеждали на Востоке, утверждал Виппер, то там они сталкивались с более отсталыми, чем они сами, народами, а на Западе Московское государство столкнулось с передовыми армиями. Войны на Западе выявили несовершенство общественного строя Москвы. Напомню, Виппер готовится к публичному докладу, который состоялся летом 1942 г., в то время когда немцы окружили Ленинград, стояли в сотне километров от Москвы, двигались на Кавказ и к Сталинграду. Он не боялся, что его слова могут истолковать как намек на современное состояние государства и армии. Впрочем, та точка зрения, что Россия исторически колебалась между отсталым Востоком и ушедшим вперед Западом, была широко распространена как в XIX, так и в ХХ вв., вплоть до времени борьбы с «космополитизмом» и низкопоклонством перед Западом.

Заключительный тезис гласил: «Надо дать себе ясный отчет в том, что означало это поражение во всей политической и жизненной карьере Грозного: он должен был допустить утрату драгоценнейшей области, из-за которой была почти четверть века война, которую считал достоянием своих предков, своей отчиной и дедчиной, в возвращении которых он видел залог будущего могущества своей державы. Кризис московской державы, обусловленный изменением международной обстановки, истощением сил Москвы, финансовых и военных, закрытием путей к Западу и вызванной этим затруднением отсталостью военной техники, совпадает и тесно сплетается с личной драмой Ивана Грозного, крушением его как личности. Его организм, когда-то могучий, казалось, полный неубывных сил, кипящей энергии, брызжущий разнообразием талантов, потрясенный страшными тревогами в жизни, все больше и больше разрушается, никнет и приходит в упадок. Губительный процесс идет быстрыми шагами»[162]162
  Архив РАН. Ф. 1562. Оп. 1. Д. 79. Л. 62.


[Закрыть].

И наши, и иностранные источники единодушно сообщают о том, на что конкретно растрачивал свое могучее здоровье Грозный царь. Здесь я не стану их цитировать. Но нельзя не отметить отличный литературный стиль даже в предварительных тезисах, предназначенных для собственного пользования. В целом же в тезисах пока отражены положения и характеристики первого издания книги «Иван Грозный», хотя и на новый лад. Написаны они были, скорее всего, во время краткого пребывания в довоенной Москве между маем 1940 г. и июнем 1941 г. Это было время, когда Виппер обустраивался на новом месте, подключался к научной и педагогической деятельности и приступил к работе над переизданием давней книги. Нет документальных свидетельств того, как Виппер реагировал на дружественный пакт СССР – Германия и учитывал ли он его накануне реэмиграции и во время переработки книги. Могу только предположить, что он, совместно с Эйзенштейном и Толстым, должен был не только оправдать внешнеполитические притязания Ивана IV (а значит и Сталина), но и союзнические отношения с Германией. Первый шаг в этом направлении был сделан с помощью Эйзенштейна, поставившего на сцене Большого театра любимую оперу Гитлера «Тристан и Изольда» Рихарда Вагнера. Дальнейшие шаги в этом направлении зависели от того, как использовать и куда направить трактовку «записок» немцев – современников царя. Но с началом войны, резко менявшей политические ориентиры, менялась и концепция «государственного заказа». Возможно, все, что Виппер успел подготовить в краткий предвоенный период, он был вынужден уничтожить. Не случайно же научный архив историка несколько раз горел. Может быть, один из таких пожаров произошел сразу после внезапного начала войны и эвакуации Института истории и МГУ, а с ними и семьи историка в Ташкент. В любом случае далекие переезды, которые много раз предпринимали Випперы, действительно не способствовали сохранности научного наследия ученого.

2. От 1564 – к 1942 г. и обратно

Несмотря на трудности, связанные с эвакуацией и войной, научная и педагогическая деятельность столичных историков не прекращалась. Напротив, она, так же как и культурно-пропагандистская и иная, всячески поддерживалась и подстегивалась властью. К сожалению, осталось очень мало подлинных документов и заслуживающих доверия свидетельств о творческой деятельности историков в первые годы войны. В качестве одной из причин можно указать на судьбу архивного фонда Института истории Академии наук СССР (институт создан в 1936 г.) предвоенного и военного времени, который дошел до нас во фрагментарном состоянии[163]163
  Недавно изданы отдельные сохранившиеся протоколы заседаний Ученого совета Института истории СССР за 1936–1937 гг. См.: Институт истории Академии наук СССР в документах и материалах. Вып. 1. М., 2016.


[Закрыть]. Виной тому были не только трагические обстоятельства эпохи, но и странное отношение руководителей института и Архива АН СССР постхрущевского времени. Я очевидец того, как в самом конце шестидесятых – начале семидесятых годов прошлого века в процессе разделения института (на Институт истории СССР и Институт всеобщей истории) его архив подвергся частичному уничтожению. Это лишний раз иллюстрирует вредность дробления исторически сложившегося комплекса архивных документов, вызванного административными изменениями. Кроме того, в процессе разделения архива между институтами он был «почищен» (часть документов была отправлена в макулатуру). При этом не исключаю заинтересованность старшего поколения историков, участвовавших в идеологических кампаниях 30-50-х гг., в сознательном уничтожении части архива. Тем знаменательнее, что среди тех архивных документов Института истории, что дошли до нас, находится «Стенографический отчет» о научной сессии института (на 31 машинописной странице), посвящённый обсуждению темы: «Иван Грозный и его время»[164]164
  Архив РАН. Ф. 1577. Оп. 2. Д. 59. Л. 2-31.


[Закрыть]. Сессия проходила в течение двух дней, 7 и 17 июля 1942 г., в Ташкенте, куда из Москвы был эвакуирован институт. С началом войны в том же регионе (г. Алма-Ата) проходили съемки одноименного фильма С. Эйзенштейна. Есть свидетельства, что в Ташкенте Р. Виппер встречался с С. Эйзенштейном[165]165
  Записано со слов Ю.Б. Виппера (внука Р.Ю. Виппера). Архив автора.


[Закрыть]. В Ташкенте же проходило обсуждение драматической повести о Грозном Алексея Толстого; семьи Випперов и Толстых тесно общались[166]166
  См.: Толстая Елена: «Алешка» и «Аннушка»: Ахматова и Алексей Толстой в Ташкенте; Электронный ресурс: http://ahmatova.niv.ru/ahmatova/vospominaniya/tolstaya-aleshka-i-annushka.htm


[Закрыть]. В том же городе писатель В. Костылев сочинял свой громоздкий роман о царе и вскоре получил за него, как и другие упомянутые здесь авторы, Сталинскую премию.

Сессию вел директор института Истории академик Б.Д. Греков. В повестке дня значилось три доклада: Р.Ю. Виппера, С.В. Бахрушина и И.И. Смирнова. Тем самым Виппер был обозначен как ведущий специалист в данной области. Судя по отчету, в первый день сессии был выслушан и обсужден только один доклад Виппера. На втором заседании были заслушаны Бахрушин и Смирнов, однако стенограмма их выступлений не велась, о чем сохранилась соответствующая запись в официальном отчете, а само обсуждение провели формально и практически без дискуссии. Исходя из обстоятельств того времени и повышенного интереса к фигуре Ивана Грозного со стороны партийного и академического руководства, можно сделать вывод, что фактически собирались ради одного докладчика, т. е. ради профессора Р.Ю. Виппера. В обсуждении основного доклада приняли участие ведущие историки-медиевисты того времени: член-корреспондент АН СССР В.И. Пичета, член-корреспондент С.В. Бахрушин, И.И. Смирнов, академик Ю.В. Готье, В.И. Сыромятников. Присутствовавшая на заседаниях член-корреспондент М.В. Нечкина высказалась только по теме доклада Бахрушина. Но уже после сессии опубликовала в высшей степени хвалебную рецензию на только что появившееся второе издание книги Виппера «Иван Грозный». Почти наверняка на заседаниях присутствовали и другие лица, не зафиксированные в официальном отчете. Историк А.А. Зимин в воспоминаниях пишет, что в конце 1942 г. в Ташкенте был объявлен прием в докторантуру и аспирантуру института, куда вместе с ним поступили такие будущие знаменитости, как Б.Б. Кафенгауз, А.А. Новосельский, Л.В. Черепнин. Помимо перечисленных, в это время в Ташкенте находились члены-корреспонденты С.К. Богоявленский и С.Б. Веселовский[167]167
  Александр Александрович Зимин. Серия История и память учителя. М., 2005. С. 30, 38.


[Закрыть]. Последний, как известно отрицательно относившийся к сталинской «концепции» апологетики царя-опричника, на этой сессии историков не выступал. Возможно, он там вообще не присутствовал, что странно, учитывая комплименты, которыми Виппер осыпал Веселовского во время чтения доклада, затем в подготовленной книге и в последующих изданиях. Веселовский сознательно самоустранился от участия в обсуждении произведений Виппера о грозненской эпохе, ни в этот период, ни в более позднее время работы любимца Сталина не упоминал ни положительно, ни отрицательно, и, думаю, делал это сознательно по просьбе непосредственного начальства и в целях самосохранения. Зато на собрании писателей и драматургов, проходившем весной того же 1942 г. и в том же городе, историк со всей силой обрушился на первый вариант пьесы Ал. Толстого «Иван Грозный» и одноименный роман Костылева. Кроме упомянутых лиц, в Ташкенте жил историк, издатель и переводчик записок Г. Штадена И.И. Полосин; его роль в випперовско-грозненской эпопее не ясна. Один из ярких специалистов по истории опричнины (ученик С.Ф. Платонова) П.А. Садиков умирал в осажденном Ленинграде.

Сообщение Виппера содержало свободное изложение новой главы и отдельных вставок из сданной в те же дни в печать книги «Иван Грозный» (второе издание)[168]168
  Виппер Р.Ю. Иван Грозный. Второе издание. Ташкент: Госиздат УзССР, 1942.


[Закрыть]. Вспомним, что в первом издании (1922 г.) автор предложил такую явную апологетику царя-опричника и так откровенно высказал тоску по сильной руке, способной навести порядок в среде разгулявшихся «монархомахов» и «либералов» XVI в., что вызвал резкую критику В.И. Ленина, М.Н. Покровского и других советских историков 20-30-х гг. ХХ в. (в том числе М.В. Нечкиной), в результате чего Виппер вынужден был покинуть Советскую Россию. И вот через двадцать лет он с почетом приглашен на Родину, уже обустроен и обласкан, эвакуирован вместе с другими ценными научными и культурными кадрами в Среднюю Азию, на его доклад созвана научная элита, срочно печатается второе издание книги как спешный военно-пропагандистский заказ.

Виппер мало что меняет в новом издании, а лишь дополняет его новыми разделами, содержащими апологетику не только царя и его внешней политики, но и опричнины. Поскольку во время работы над первым изданием автор не знал или сознательно проигнорировал записки немцев-опричников (Штадена, Таубе и Крузо), военнопленного Шлихтинга и ряд других важных источников XVI в., то тема опричнины и была избрана в качестве доклада. На самом же деле доклад не был ни информационным, ни аналитическим, а напротив, – это было откровенно апологетическое, пропагандистское и установочное сообщение. Своеобразие ситуации заключалось еще и в том, что в условиях ожесточённой борьбы с немцами на фронтах Отечественной войны, в качестве актуального идеологического оружия против них избирались воспоминания и размышления немцев XVI в., главным интерпретатором которых был назначен этнический немец-историк и недавний антисоветчик. Все то, что в 1939–1940 гг. должно было использоваться в качестве символов сближения с нацистской Германией, теперь, без значительной паузы, в условиях войны и поражений, должно было стать символами уничижения и вечного противостояния с агрессивным германизмом. Согласно существовавшей тогда практике «многоэтажной цензуры», текст доклада, конечно же, был предварительно написан и согласован со всеми «инстанциями», а после публичного чтения, прежде чем попасть в архив института, возможно, был автором выправлен. В личном архиве Виппера ни рукописного, ни машинописного экземпляра доклада сейчас нет. Свой доклад Виппер, скорее всего, читал по писаному тексту, поскольку стилистических погрешностей мало, чего не скажешь о текстах прений, записанных со слов выступающих. Возможно, экземпляр текста доклада был направлен для ознакомления лично Сталину, но в архиве вождя его нет. И тем не менее, академическим начальством текст доклада был направлен в высшие партийные инстанции, поскольку он лег в основу нового публичного выступления историка уже в Колонном зале Дома союзов в сентябре 1943 г. В те времена выступление в таком значимом месте без ведома Сталина состояться не могло.

* * *

Представляю читателю полный текст отчета с моими параллельными комментариями, публикуется впервые[169]169
  Текст, данный в подстрочнике курсивом, содержит мои пояснения и комментарии. Все сокращения в публикуемом документе раскрыты, явные описки и несогласования, ошибочные инициалы, имена и отчества исправлены без оговорок.


[Закрыть]:

«Научная сессия Института истории, посвященная теме

«Иван Грозный и его время»,

проходившей 7 и 17 июля 1942 г., город Ташкент.

Стенографический отчет.

7 июля 1942 г.

Председатель – академик Б.Д. Греков[170]170
  Гре́ков Бори́с Дми́триевич (21 апреля (3 мая) 1882, Миргород, Полтавская губерния – 9 сентября 1953 Москва – советский историк и общественный деятель, основатель и заведующий кафедрой русской истории историко-филологического факультета Пермского университета (1916–1918), член-корреспондент АН СССР (с 12 февраля 1934 г.), академик (с 1 июня 1935 г.), член Болгарской и Польской АН (с 1947 г.). Почетный член АН БССР. Доктор философии Пражского университета. Директор Института истории в Ленинграде (с 1936) и в Москве (с 1938). С. 1943 по 1947 г. по совместительству – директор Института истории материальной культуры им. Н.Я. Марра, а с 1947 по 1951 г. – директор Института славяноведения. В 1946–1953 гг. – академик-секретарь Отделения истории и философии АН СССР. В 1930 г. был арестован по «Академическому делу». Хотя факт ареста учёного и стоит в одном ряду гонений на представителей академической науки, непосредственным поводом для ареста стали ложные обвинения в том, что Греков, находясь в Крыму в 1918–1920 гг., служил в армии Врангеля. В действительности в армии Врангеля Греков не служил (как и не служил в армии вообще), но был среди профессуры Таврического университета, приветствующей Врангеля после его вступления в Крым. Эти факты получили широкую огласку в 1930-х гг., что вынудило Грекова в дальнейшем пойти на большие уступки во время «сталинских чисток» и писать «на заказ». Благодаря поручительству С.Г. Томсинского, директора Историко-археографического института, в котором те годы работал Греков, учёный был освобождён, проведя в заключении один месяц и три дня. В 1930-е гг. Греков начал изучать историю Киевской Руси, став известным оппонентом украинского историка М.С. Грушевского по поводу принадлежности наследия Киевской Руси. Наиболее известной монографией Грекова является книга «Киевская Русь» (1939 г.), она была одной из трёх его работ, получивших Сталинскую премию. В этом труде, проникнутом идеологией марксизма-ленинизма и сталинизма, Греков первым пытался доказать существование феодальной формации в Киевской Руси. Его самая актуальная в последующее время работа (переиздания которой выпускаются до сих пор) называлась «Золотая Орда», написана в сотрудничестве с А.Ю. Якубовским и впервые опубликована в 1937 г. Греков уделял большое внимание сбору и публикации множества первоисточников, в особенности исторических хроник. Подробнее см.: Интернет-ресурс: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0 %93 %D1 %80 %D0 %B5 %D0 %BA%D0 %BE%D0 %B2,_%D0 %91 %D0 %BE%D1 %80 %D0 %B8 %D1 %81_%D0 %94 %D0 %BC%D0 %B8 %D1 %82 %D1 %80 %D0 %B8 %D0 %B5 %D0 %B2 %D0 %B8 %D1 %87


[Закрыть].

Председатель – Заседание научной сессии, посвященной теме Иван Грозный и его время» – разрешите считать открытым.

Институт истории, конечно, не предполагает, что в одном заседании можно осветить эту насыщенную содержанием многогранную тему. Мы только хотим показать частично хотя бы, как смотрит на эпоху Ивана Грозного и на него самого наша современная марксистская наука. Те достижения, которые были до сих пор сделаны в части отыскания новых источников, проливающих свет на эти вопросы, будут сегодня продемонстрированы[171]171
  Менее двух лет назад Виппер считался «реакционным буржуазным» ученым, но после слов Грекова сразу же был поставлен в исключительно выгодную позицию представителя современной марксистской науки и истолкователя новых документальных материалов в марксистском духе.


[Закрыть].

Доклады посвящены следующим темам:

1. Доклад Р.Ю. Виппера – «Борьба Ивана Грозного с изменой и интервенцией Московского государства».

2. Доклад С.В. Бахрушина – «Избранная рада Ивана Грозного».

3. Доклад И.И. Смирнова – «Восточная политика Ивана Грозного».

Слово по первому докладу предоставляется профессору Випперу.

Профессор Р.Ю. Виппер: В русской исторической науке ХIХ в. одним из классических предметов ученого спора был вопрос о смысле опричнины, об ее значении военном и социальном, а в связи с колебаниями этого спора менялось и суждение о личной роли Ивана Грозного. В этом споре крайности выражались приблизительно так[172]172
  Виппер начал с того, что центральным вопросом истории царствования Ивана IV назвал отношение историков к оценке роли и смысла опричнины, ее социального и военного значения. Подчеркну: главное – не оценка деятельности царя, не тем более итог его многолетнего царствования, а исключительно и только опричнина.


[Закрыть].

Была ли опричнина только результатом преувеличенного страха Ивана IV перед окружающими его опасностями и многочисленными недругами, была ли она орудием преследования главным образом личных его врагов, нашел ли в этой политической форме свое выражение каприз истерической натуры, – или же опричнина была обдуманной военно-стратегической и административно-финансовой мерой, а по своему внутреннему строению орудием борьбы с упорной оппозицией, классовой и партийной?[173]173
  И здесь докладчик не смог обойтись без наивной, но политически коварной модернизации, определяя опричнину в терминах сталинской пропаганды, как «орудие борьбы с оппозицией, классовой и партийной».


[Закрыть]

Была ли опричнина соединением больших злодействий и мелких дрязг или же она представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя бы и в сопровождении известных резкостей и преувеличений?

Был ли Иван Грозный узкомыслящим, слабовольным человеком, терзаемым из стороны в сторону случайными советчиками и фаворитами, подозрительным до крайности, переменчивым в настроениях тираном, – или же он был даровитым, проницательным, лихорадочно деятельным, властным, упорно проводившим свои цели правителем? Некоторые историки считают период от 1567 до 1572 г. временем «террора», ввиду обилия казней, опал и конфискаций. Верно ли такое определение, и не правильнее ли было бы обозначить этот период эпохой правительственного кризиса, когда погибло немало людей новой службы, впервые выдвинувшихся в среде самой опричнины.

Для решения этих общих вопросов, для разъяснения известных загадок, в частностях, нам много дают два документа эпохи, опубликованных совсем недавно – в 1925 и 1934 гг. Я разумею, во-первых, переведенные и комментированные проф. И.И. Полосиным «Записки немца-опричника Генриха Штадена» и, во-вторых, переведенные и комментированные проф. А.И. Малеиным «Сказания Альберта Шлихтинга»[174]174
  Ошибка: Виппер имеет в виду четвертое, полное издание «Нового известия о России времени Ивана Грозного. «Сказание» Альберта Шлихтинга. Перевод, редакция и примечания А.И. Малеина. 4-е изд., дополненное и исправленное. Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1935.


[Закрыть]. Всякого, кто принимается читать эти два произведения, надо предупредить относительно крайней их тенденциозности. Это памфлеты, написанные по определенному плану и заказу с тем, чтобы возбудить европейских государей в борьбе против «тирана», «кровавого дикаря», к крестовому походу против восточных «нехристей». Они много содействовали тому, что в дипломатии, публицистике и литературе Запада за Иваном IV утвердилась невыгодная репутация кровавого злодея на престоле.

Этот недостаток не мешает, однако, нам находить у обоих авторов множество ценных указаний на неизвестные, новые для нас факты и черты настроения времени, и как раз такие, которые, против воли самих памфлетистов, говорят в пользу Ивана Грозного, представляют его суровые меры, опалы, конфискации и казни в свете борьбы с изменой, рисуют его среди возрастающих со всех сторон опасностей, внутренних и внешних, в особенности выдвигают угрожающий характер соглашения московской и новгородской оппозиции с внешним врагом. Прежде чем переходить к анализу этих фактических данных, я бы хотел сказать несколько слов о личности Генриха Штадена, сочинения которого можно назвать первоклассным документам по истории Москвы и московской державы в 60-70-х гг. XVI в.[175]175
  Ответ на эти вопросы был предрешен всей обстановкой предшествующих лет в стране и задачами, поставленными перед историками «сверху». Однако чрезвычайно интересна «кухня», с помощью которой Виппер продолжил переформатировать образ царя, что было начато им еще в 1922 г. Во-первых, он заявил, что «совсем недавно» были опубликованы два документа Шлихтинга и Штадена, которые «крайне тенденциозны», поскольку: «Это памфлеты, написанные по определенному плану и заказу с тем, чтобы возбудить европейских государей к борьбе против «тирана», «кровавого дикаря», к крестовому походу против восточных «нехристей». К этому времени документ Шлихтинга был известен на русском языке уже 17 лет, а первые сообщения о произведениях Штадена и их фрагменты появились еще в 1910 г., т. е. за 25 лет до выступления Виппера. Во-вторых, из контекста ясно, что никакого «заказа» не было; оба автора сами проявили инициативу в подготовке письменных «известий». Один – из соображений гуманистических, другой – действительно движимый корыстью и завоевательным ражем конкистадора. Не было и заранее продуманного плана подачи материала: произведения скомпонованы довольно хаотично (особенно Штадена).


[Закрыть]

Надо только приспособиться к изучению этого своеобразного памятника, в котором глубокие наблюдения, остроумные замечания, изумительные по своей яркости и наглядности описания сплетаются с циничными признаниями автора в своих собственных подлейших поступках. Штаден вообще производит на нас жуткое впечатление личности одаренной блистательными талантами и в то же время откровенно преступной.

Как определить социальную среду, из которой он вышел? То, что он происходил из бюргерской семьи глухого провинциального городка Вестфалии, говорит нам слишком мало, размах его карьеры был потом широк и разнообразен. Важнее та характеристика, которую он сам дал известному слою бродячего военного люда, к которому очень рано примкнул, вынужденный покинуть родину из-за уголовного преследования.

В своем проекте завоевания Московии он говорит: «Потребная для этого «предприятия» первоначальная сумма равна 100 тысяч талеров. И воинские люди должны быть снаряжены так, что, когда они придут в страну (великого князя), они могли бы служить и в коннице. Это должны быть такие воинские люди, которые ничего не оставляли бы в христианском мире, ни кола, ни двора. Таких ведь много найдется. Я видел, что такое великое множество воинских людей побиралось, что с ними можно было бы взять и не одну страну и если бы великий князь имел в своей стране всех побирох из военных, которые шатаются по христианскому миру, причем некоторые из них поворовывают, за что кое-кого вешают, – то он захватил бы все окрестные страны, у которых нет государей, и которые стоят пустыми, и овладел бы ими».

Генрих Штаден был, может быть, самым выдающимся из «побирох», но он не был великим человеком: его цели никогда не поднимались выше «поворовывания, за которое вешают». В самом деле, что за удивительные таланты обнаруживает Штаден, и какое жалкое отталкивающее применение он им дает!

Послушайте его рассказ, – после блуждания по лифляндским мызам, после службы в большом отряде польского коменданта Феллина Полубенского, почти юношей, 22 лет, решает он бежать «под страхом виселицы», как он сам говорит, в Московию. Маскированный под писателя или подьячего, проявляя невероятную дерзость, он посылает с границы русскому наместнику в Дерпте Михаилу Морозову запрос: «если великий князь даст мне содержание, то я готов ему служить, а коли нет, то я иду в Швецию; ответ я должен получить тот час же». Наместник верит наглецу, и, предполагая в этом иностранце очень нужного для войны специалиста, отправляет эскорт всадников и пишет: «великий князь даст тебе все, что ни попросишь».

Штаден при своем первом появлении очаровал Морозова. Тот предложил ему остаться в Ливонии, ввиду того что Штаден близко знаком с делами и людьми в этой стране. Но Штаден, еще более подняв цену на свою особу, потребовал аудиенции у самого государя Московского, и Морозов отправил его немедленно на ямских лошадях в столицу: расстояние в 200 миль (1400 км) он проехал в 6 дней (так в тексте.– Б.И.).

В Москве, как он говорит, «был доставлен в Посольский приказ. Дьяк Андрей Васильевич расспрашивал меня о разных делах. И все это тот час же записывалось для великого князя. Тогда же мне немедленно выдали память – на основании ее каждый день я мог требовать и получать 1,5 ведра меда и 4 деньги кормовых денег. Тогда же мне выдали в подарок шелковый кафтан, сукно на платье, а также золотой».

«По возвращению великого князя на Москву, я был ему представлен, когда он шел из церкви в палату. Великий князь улыбнулся и сказал: «Хлеба есть», этими словами приглашая меня к столу. Тогда же мне была дана память в поместный приказ, и я получил село Теснино со всеми приписанными к нему деревнями… И так я делал большую карьеру: великий князь знал меня, а я его. Тогда я принялся за учение: русский язык я знал уже изрядно»[176]176
  Видно, что Иван Грозный высоко ценил западноевропейских воинских людей и дал своей администрации команду всеми средствами привлекать их на службу, причем не только для получения сведений о европейской жизни и политике, но и в качестве боевой силы в борьбе против тех же европейцев за господство в Прибалтике. Здесь конечно же следует иметь в виду, что феодальные отношения, которые еще господствовали как на Западе, так и на Востоке Европы, позволяли переманивать к себе и покупать службу подданных других феодалов и феодальных государств. Человек был обязан жизнью, службой, оброком своему господину, а не прямо государю, который, как известно, только в эпоху наступающего абсолютизма становился общим сюзереном для всех подданных. Эпоха Ивана Грозного – это эпоха становления абсолютизма в Московском государстве. Поэтому его политика была двойственной и проводилась по двум прямо противоположным векторам: всеми доступными средствами пытались привлечь из-за границы на московскую службу не только крупных феодалов, технических и военных специалистов, но и активный служилый люд, включая солдат, купцов, авантюристов. При этом ограничивалась свобода «отъезда» своих феодалов за границу, а внутри государства переходы от одного феодала к другому. Вся история Штадена и политики Ивана Грозного, особенно в связи с изменой князя Курбского, отлично иллюстрирует это, но Виппер сознательно закладывает антиисторическую трактовку образа иностранного наемника, царя и людей из его окружения.


[Закрыть].

Вкрадчивость, умение держаться в обществе открывают Штадену доступ в дома лиц самых влиятельных при дворе и в управлении, что оказывается потом очень полезным в разных опасных случаях его жизни. Он обнаружил и другие таланты. Острый глаз на окружающую жизнь знакомит его с московским бытом, с порядками и обычаями деревни, что и отражается в его замечательных картинках Москвы 60-х гг., его характеристике отношений между помещиками и крестьянами (между прочим, он отметил «Юрьев день»), его сцены судебной волокиты и т. д.: бытописатель он удивительный. Крайне интересны его заметки об экономической жизни, его таблицы рыночных цен, его тонкое понимание ювелирного дела; как прекрасно понял он потом значение Поморья, торговое и стратегическое! Но если спросить, чему служат все эти наблюдения географа, этнографа, военного техника, сельского хозяина, финансиста, литератора? – Они обращаются исключительно на интриги, вымогательства, самовольный захват чужих дворов, грубую наживу, спекуляции, ростовщичество, обкрадывание и вытеснение соседей и конкурентов; присвоение чужой добычи, подкуп судей, присоединение к основному имению еще нескольких других, он заводит всюду кабаки пользуясь в данном случае привилегией иностранцев, тогда как русским помещикам винокурение было строго воспрещено. Кормчество давало ему громадные доходы, всегда у него в распоряжении также неограниченные запасы золота и драгоценностей[177]177
  Виппер нигде не говорит о том, что первое время после того, как Штаден выучил русский язык, главной обязанностью немца-опричника была служба личного переводчика царя. В связи с этим его приглашали к царскому столу, он ежедневно посещал двор, получал от царя щедрые дары, в том числе поместья опальных, т. е. был весьма заметной фигурой, а это значит, что он действительно был хорошо и о многом осведомлен. Штаден самодовольно писал: «Итак, – я делал большую карьеру (Da war ich auf der hohen Schul): великий князь знал меня, а я его». Судя по всему, молодой опричник царю явно приглянулся: в Московии он прожил 12 лет, в опричнине прослужил 6 лет, до самого ее упразднения. Другие 6 лет прожил бурно, главным образом вдали от столицы, на Севере, но прожил благополучно, грабя и притесняя не только местное население, но и своих менее наглых соотечественников.


[Закрыть].

За все время его службы в опричнине мы не слышали о выполнении им каких-либо крупных поручений военного или административного характера. Зато Штаден, уверенный в своей безнаказанности, как привилегированный гвардеец, участвует в наиболее «лихих делах» совершаемых опричниками приватным способом. Сам он рассказывал об этом в связи с походом Ивана IV на Новгород: «Тут начал я брать к себе всякого рода слуг, особенно же тех, которые были наги и босы, одел их. Им это пришлось по вкусу. А дальше я начал свои собственные походы и повел своих людей назад внутрь страны по другой дороге. За это мои люди оставались верны мне. Всякий раз, когда они забирали кого-нибудь в полон, то расспрашивали честью, где по монастырям, церквам или подворьям можно было забрать денег и добра и особенно добрых коней. Если же взятый в плен не хотел добром отвечать, то они пытали его, пока он не признавался. Так добывали они мне деньги и добро»[178]178
  Виппер трактует грабительский характер организованного Штаденом отряда исключительно как его личную инициативу, сознательно закрывая глаза на то, что «поход» царя на Новгород и Псков был задуман как карательный и беспощадно-разорительный для всего западного края своей «отчины». Умалчивает он и о том, по какой причине Штаден самовольно покинул царское войско. Штаден обиделся на опричника-царя за то, что, разорив дотла Новгород, награбленное свезли в загородный монастырь, а потому «доблестный» участник грабежа почувствовал себя обделенным. Видимо, он в этом чувстве был не одинок, т. к. мелкие шайки из опричников бандитничали по всем дорогам между Новгородом и Москвой. За этот самовольный «поход» и дезертирство Штаден не только не был наказан, но скорее всего власти о нем так ничего и не узнали. Заодно это характеризует уровень управляемости и контроля за карательными отрядами опричного аппарата.


[Закрыть].

Среди этих молодецких набегов есть и такой случай… «из окон женской половины (дома) на нас посыпались каменья. Кликнув с собою моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке. Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей»[179]179
  Цитируя эту часть записки, Виппер использует ее как иллюстрацию особой жестокости хитрого, коварного и нечестного наемника, не раскрывая того, по чьему попустительству он появился у дома «княгини» и оказался в нем в качестве насильника и убийцы. Перед тем как рассказать о своих «подвигах» в девичьей, Штаден сообщает о том, как однажды у церкви, когда его люди «устремились вовнутрь и начали грабить, забирали иконы и тому подобные глупости», он, их командир, помог шестерым всадникам (ими оказались опричники) отбиться от толпы местных жителей в 300 человек, наконец-то возмутившихся произволу царских слуг. «Одного из них, – пишет смельчак Штаден, – я тотчас уложил одним выстрелом наповал; потом прорвался чрез их толпу и проскочил в ворота. Из окон женской половины на нас посыпались каменья. Кликнув с собой моего слугу Тешату…» (далее по тексту, цитируемому Виппером). Примечательно, что церкви грабит не немец католик или протестант, а отряд, набранный им из местных православных людей. Но более примечательно то, что видно, как мирное население пыталось самоорганизоваться против собственного православного царя – «народного заступника» и его нечестивого войска.


[Закрыть].