Текст книги "Неотвратимость"

2. Полуночная гостья

Сентябрь, 2016, г. Нью-Йорк.

Полночь уже вступила в свои права. Холодный свет осенней луны пробивался сквозь незакрытые жалюзи внутрь кабинета Чарльза, разделяя ее неровными широкими полосами. Зеркало, висевшее на стене, подле двери, отражало яркое, красновато-оранжевое пятнышко на конце его сигареты. В сумраке кабинета, оно размеренно совершало свой незамысловатый маршрут. Часы, стоявшие почти на краю заваленного бумагами и, в меньшей степени, пустыми упаковками из-под сэндвичей из ближайшего круглосуточного супермаркета, показывали без десяти полуночи. Еще несколько часов и солнечные лучи осветят прохладные стены величественных небоскребов, зальют своим согревающим светом парки и аллеи, а пока немноголюдные улицы нежно окутывает белая дымка. Наступит еще один счастливый день. Не так ли?

Чарльз смял окурок в пепельнице, поднялся со своего кресла и, устало вздохнув, медленно направился к своему небольшому диванчику, что стоял справа, у стены. На своем коротком, но от того не менее затрудненном пути, мужчина в потемках споткнулся об пустую пивную бутылку. В следующую же секунду, бутылка из-под Будвайзера со всей мощи, что была приложена к броску, врезалась всего в футе от зеркала и, подарив хлесткий звон, разлетелась на десятки осколков. Чарльз опустился на диван и закрыл лицо ладонями. Слишком взвинчен. Нервы уже ни к черту, а ведь ему недавно стукнуло всего лишь тридцать пять. В воспаленном мозгу его беспорядочно роились сотни различных мыслей и тысячи разнообразных вопросов к самому себе, к окружающему миру, в котором ему приходилось жить. К сожалению, едва ли не на все вопросы у Чарльза не было ни малейшего ответа. Последние два года он активно искал их – в тишине и спокойствии, в лицах проходящих мимо людей, на серых улицах Нью-Йорка, по которым бездумно бродил он сам, а так же на страницах всевозможных книг. Где-то в глубине своего сознания, в той его части, что не была истерзана болью и бессилием, что не впала в безутешное отчаяние, Чарльз догадывался о существовании самых логичных из возможных ответов и самых простых истин. Их очертания не были четкими и яркими, как его болезненные воспоминания, они скорее были похожи на утренний туман, что ранним утром обволакивает в свои влажные прохладные объятия дома и улицы в городах. Но при этом суть их была ясна, как майское безоблачное небо. Все дело в том, что некоторые вещи нам проще и безболезненнее отрицать или не принимать вовсе. Сделать вид, что их попросту не существует. Пусть только в нашем необъятном, уютном, собственном мирке.

Нащупав рукой у левой ножки диванчика недопитую бутылку Джека, Чарльз поднял ее на уровень своего оценивающего взгляда и, открыв ее одним, к сожалению, уже мастерским движением, сделал хороший глоток. Виски приятно и в тоже время пылко обжег горло, даря ослабевшему организму свое тепло по пути вниз. К виски, вот уже долгое время, Чарльзу приходилось обращаться все чаще и чаще. Порой оно унимало его душевные терзания, а порой просто позволяло заснуть. Да, в забытье и пьяном бреду, кое-как расположившись на любой мало-мальски пригодной для этого мебели, но все-таки именно заснуть. Сон давно стал для Чарльза сокровищем. К несчастью – чаще утраченным, чем вновь найденным. Как бы он не пытался погрузить свое изувеченное сознание в столь сладкое и вожделенное царствие Морфея, всякий раз, как Чарльз закрывал глаза, перед ним, из тьмы небытия возникал её образ – невероятно милой, лучезарно улыбающейся, а главное родной. За этим приятным, счастливым и в то же время разрывающем сердце, образом молниеносно, подобно июльской грозе, приходили иные, заставляющие сжиматься внутренности. От которых слезы сами собой наполняли глаза, как ни старайся себя держать в руках. Чарльз отдал бы все то, немногое оставшееся у него, чтобы выжечь эти воспоминания, но, к сожалению, понимал, что это невозможно. Они навеки с ним, навсегда в его голове.

Безрезультатно ощупав свои карманы в поисках сигарет, после очередного глотка виски, Чарльз потянулся к своему плащу, который висел на вешалке около диванчика. В его карманах он постоянно хранил как минимум парочку пачек про запас. Сорвав целлофан со свежей упаковки Лаки Страйка, Чарльз открыл ее, достал одну сигарету, закурил и по удобнее откинувшись на диване, выпустил из своих легких в потолок облако белесого дыма. Во тьме кабинета, его массивные черные мешки под глазами не были столь заметны. Сказывалась пресловутая бессонница, которая стала его верной спутницей. К ней присоединилось нарушение аппетита. «Богатый» рацион Чарльза составляли разнообразные снэки и сэндвичи, которыми пестрили полки большинства круглосуточных супермаркетов поблизости. Компанию им составляли Будвайзер или Джек. Очень редко ему удавалось с немалым трудом и усилием съесть яичницу с беконом на завтрак или хотя бы половину стейка на ужин, что уже было само по себе сродни тринадцатому подвигу Геракла. Как следствие, Чарльз был достаточно истощен и выглядел не на свои тридцать пять. Запущенная прическа, вылившаяся в длинные, касающиеся плеч, каштановые волосы, исчерченные проседью. Впавшие глазницы, увенчанные массивными темными мешками под ними. Полные губы, под длинным, с небольшой горбинкой, носом, теперь смотрелись несоразмерно, на фоне сильно выделявшихся, вследствие общего исхудания, скул. Завершала портрет редко сбриваемая седоватая щетина. Но больше всего знакомых Чарльза, пугали его глаза. Некогда глубокие, яркие зеленые, с какой-то присущей только ему искоркой, ныне они стали блеклыми. В них отчетливо читалась безмерная печаль и безысходность, практически абсолютное безразличие ко всему, а былая искорка жизни в них потухла безвозвратно.

Все это не могло не отразиться на его карьере частного детектива. Будучи моложе, Чарльзу довелось поработать в местном Департаменте полиции. Это сейчас его плащ висел на нем, словно старое рванье наспех смастеренном пугале, раньше же Чарльз был крепко сбит и отличался от своих сверстников не дюжей силой. После службы в армии, никаких вопросов о дальнейшей карьере у него не было – отец служил полиции до самой пенсии, заработав полицейскую медаль за безупречную службу. Чарльз, еще будучи мальчишкой с увлечением слушавший истории отца о службе, уже к окончанию средней школы был твердо уверен, кем он будет работать, когда наконец вырастет. Тем не менее, в Департаменте полиции он долго не проработал – сказался его взрывной импульсивный нрав и свое, индивидуальное чувство справедливости. Так, порою, Чарльз мог несколько переусердствовать при задержании, если был твердо уверен в виновности подозреваемого. Как бы то ни было, но после дела Хойта его поставили перед условием – уйти по собственному желанию или увольнение со всем вытекающим. Он выбрал первый из предложенных ему вариантов. С деятельностью частного детектива все, в первое время, шло не так гладко, как этого хотелось бы. Денег, что остались со службы, не хватало, приходилось периодически занимать у родителей. Чарльз оставался им за это неимоверно благодарен и по сей день. После получения лицензии «А», первые заказы и, в придачу к ним, первые разочарования в данной профессии, но притом, это был первый, пусть и не столь большой, но уже доход. После получения лицензии «С», дела стали налаживаться лучше, а с появлением новых полномочий Чарльз все больше вовлекался в ремесло.

Именно тогда Чарльз повстречал её – Грейс, свою будущую жену. Она обратилась к нему в поисках своего сводного брата, Брэдли. В детстве они были достаточно близки, можно было даже сказать лучшими друзьями. Время, никогда не изменяя себе, неумолимо неслось вперед. И вот, они, с разницей всего в один год поступили в колледж. Брэдли выбрал журналистику, Грейс – медицину. Именно с колледжа, все и началось. С детства Брэдли буквально бредил мечтой о карьере писателя. Его воистину богатая и яркая фантазия позволяла это. Еще, будучи в начальной школе, он начал первые шаги на пути к воплощению своей мечты. Его первые рассказы излучали на своих тетрадных листах наивность и, в тоже время, непосредственность, кои присущи исключительно детям. Чем старше Брэдли становился, тем серьезнее становились его пробы пера. Потеряв свой детский лоск и доброту, они приобрели взамен осмысленность, четкую структуру и, что немаловажно, интригующие сюжеты, что могли зацепить потенциального читателя буквально с первых строк. Тем не менее, прошло еще достаточно времени, прежде чем у Брэдли появился такой материал, с которым можно было пойти в издательство. В итоге, на последнем курсе колледжа, одно местное издательство согласилось выпустить его первый роман. Он вышел осенью того же года – 357 страниц, в мягкой обложке. На Брэдли не обрушилась головокружительная слава, но его работа определенно нашла своего читателя. После мало-мальски успешного дебюта, как рассказывала потом Грейс, он хранил вырезки с положительными рецензиями своего романа в верхнем ящике письменного стола. Брэдли обрел, так необходимую ему, уверенность, а выпуск последующих романов стал лишь вопросом времени. По началу, это был один, среднего размера, роман в год, а после того, как молодой автор набил руку – не меньше двух романов год. В подавляющем большинстве это были детективы или мистические триллеры, чуть реже смесь этих жанров. Для его близких, такой выбор жанров не был удивителен, сказывалось влияние Жюля Верна, Эдгара Алана По, Говарда Лавкрафта и, конечно же, Стивена Кинга. Особенно стоило бы выделить последнего. Положа руку на сердце, Брэдли был его фанатом. Все началось с прочитанного в подростковом возрасте «Жребия Салема», а закончилось к полному собранию сочинений у себя в квартире и покупке каждой новой выходящей книги. Стоило признать, что Брэдли, был весьма хорош в своем деле. Даже Чарльз не стыдился признаться, что у него дома, на книжной полке, стоят пара-тройка томиков, вышедших из-под пера брата Грейс.

Казалось, на первый взгляд, что, когда жизнь уже начинает складываться, показывая нужную тропку среди мириад других, что могло пойти не так? Брэдли по-настоящему любил придумывать различные невероятные истории, не столь витиеватые в своих сюжетных поворотах, как у его более опытных коллег по цеху, но все же искренние и способные возбудить не дюжий интерес читателя. Со временем, у молодого писателя появилось желание поднять свой уровень мастерства. Брэдли хотелось писать лучше, ему хотелось сочинить нечто выходящее за рамки его фантазии. Буквально вознестись над собой. С этого, казалось бы, светлого и правильного желания, началось его падение. Еще, будучи школьником, как бы это клишировано не звучало, он начал пробовать травку. По началу, ничего более сильного в ход не шло. Но со временем, когда Брэдли разочаровался в своей фантазии и начавшийся, первое время практически незаметным, творческий кризис давали о себе знать. Каждая новая идея, каждая новая наработка, казалась ему клоакой безвкусия, сборником штампов всех различных в своем проявлении мастей, набором отвратительных вульгарных клише. Некое идеальное, доселе невиданное, произведение, уникальное в своем роде, стало идеей – фикс в его воспаленном сознании. Когда обычные методы его работы над новыми произведениями не дали ровным счетом никаких приемлемых для него результатов, Брэдли стал задумываться об иных инструментах, способных в должной степени простимулировать его, как ему тогда казалось, потухшую фантазию. Если вкратце, то итогом этой, без преувеличения катастрофической затеи стали определенные психотропные вещества. Брэдли казалось, по крайней мере, в первое время, что его фантазия, подобно цветку, распустившемуся после долгой июльской засухи, расцвела и пышет новыми идеями, невероятными задумками. Но в холодной и циничной реальности, он просто слетал с катушек. Препаратов с каждым разом нужно было все больше и больше, а перерывы между приемами стало заполнять отвратительное тягучие состояние. Оно выкручивало Брэдли конечности, ледяными тонкими пальцами сжимало его горло, вскрывало его черепную коробку и с наглостью присущей разбалованным детям, грубо копалось в содержимом. Молодой писатель слишком поздно понял, что это за состояние.

Именно тогда, морозным ноябрьским утром, Грейс постучалась в офис Чарльза. Он навсегда запомнил её, стоявшую в дверях, такую хрупкую и беззащитную, с невероятно глубокими голубыми глазами, наполненными страхом и отчаяньем. В тот день она была в своем утепленном бордовом пальто, вязанный, либо ее матерью, либо ею самой, коричневый шарфик полностью обвивал ее шею. Ее каштановые, под стать шарфику, волосы спускались на ее плечи, а после струились ниже – по спине. Тонкий ровный носик, пухлые алые губы, румянец на ее слегка пухлых щечках. Чарльз очень хорошо запомнил тот образ Грейс, в самых мельчайших его деталях, будь то еле заметные тонкие ниточки подсохших слез на ее щеках или ее привычка закусывать от волнения нижнюю губу. Сейчас, грустно подумал Чарльз, этот светлый образ любимой женщины – единственное, что у него осталось.

Обратиться к Чарльзу ее заставило отчаяние и беспомощность. Их родители, на удивление быстро отказались от своего сына, узнав о его сильном пристрастии к наркотикам. Подобное поведение, преисполненное родительской «любовью и заботой», что встречалось Чарльзу уже не раз, всегда ставило того в тупик. У него не было причин отказываться от просьбы Грейс. Хотя куда более точно, было бы сказать, что у Чарльза попросту не было выбора. Причина была невероятно проста и лаконична, потому как, он влюбился в нее, в тот самый миг, когда она открыла дверь в его кабинет и их взгляды встретились.

Ему удалось найти Брэдли и надо сказать, весьма вовремя. Потратив большую часть своих гонораров, а также заложив свою квартиру, молодой писатель перебрался в один из многочисленных, что печально, притонов на окраине города. Старое, обшарпанное здание недостроенных апартаментов. Вместо дверей, какая-то грязная рваная ткань, пропахшая потом, кровью и мочой. Окна все до одного выбиты, а их место гордо заменяли фанерные листы или, чего хуже, грязный картон. Ни один солнечный лучик не способен был проникнуть внутрь. Естественно, никакими коммуникациями внутри и не пахло. Вместо лампочек, слабым мутноватым светом коридоры и комнаты освещали дешевые свечи. Вместо кроватей – обрывки картонных коробок, хотя кому-то удалось добыть и старые грязные матрасы. Полы были усеяны невменяемыми телами не то живых, не то мертвых людей – по запаху или внешнему виду различить было невозможно. То тут, то там, издавая противный писк, пробегали большие крысы. Они настолько осмелели, что люди их нисколько не волновали. Мусор, грязь, пятна крови, кучки экскрементов в углах – вот одни из самых безобидных украшений и внутренних «убранств» того здания. Где-то среди всего этого бедлама, отвратно пахнущей какофонии тел, Чарльзу с трудом удалось отыскать Брэдли. Грязный, кончено же не посещавший душ последние несколько месяцев, если не полгода, в обмоченных лохмотьях, худой, будто его только накануне освободили из Освенцима. Вся кожа писателя была испещрена язвами и надрывами, волосы спутались, но что тогда больше всего, по-настоящему, напугало Чарльза, так это то, количество людей, что валялись в бессознательном состоянии в притоне, словно мусор и, кончено же, глаза самого Брэдли. Пустые, потухшие, мертвые. Пока он тащил его в свою машину, Брэдли пытался ему что-то сказать. Может быть, это были слова благодарности или, что куда более вероятно, смачные ругательства в его адрес, однако, получались у писателя лишь нечленораздельные мычащие звуки, что отлично подошли бы в виде звуковых эффектов для какого-либо безвкусного молодежного фильма ужасов о доме с приведениями. Тогда Чарльз не мог всерьез поверить, что Брэдли еще можно спасти.

Тем не мнее, стараниями Грейс, ее кузена определили в специализированный центр реабилитации. Это был, несомненно, самый тяжелый период, как в его жизни, так и в жизни самой Грейс. Она искренне любила и переживала за своего брата. Чарльз всегда восхищался ее самоотверженностью, ее чистой, доброй душой. Когда все отвернулись от Брэдли, она единственная, кто не бросил его на произвол судьбы. А Чарльз не мог позволить остаться ей один на один с этой бедой.

Через полтора года, с трудом, но Брэдли смог окончательно выбраться из трясины, в которую угодил из-за своей собственной глупости, а Грейс еще спустя полгода переехала к Чарльзу. Началась самая светлая полоса в их жизни. Детектив не был склонен идеализировать сове прошлое, не смотря на тот факт, что оно объективно было лучшим временем в его жизни, но каждый новый день, даже не смотря на проступившую со временем будничную рутину, был по настоящему великолепнее прошлого, а Чарльз искренне радовался каждому мгновению своей жизни. Порой дела шли откровенно плохо, но оба находили спасительное прибежище – дома, в объятиях друг друга. Любые невзгоды, даже если казались на первый взгляд непреодолимыми, таяли подобно позднему мартовскому снегу, когда они были вместе. Чарльз продолжал свое дело частного детектива и оно, даже со всеми встававшими на пути трудностями, постепенно развивалось, принося не только доход, но и какое-то определенное удовольствие самому детективу. Грейс же работала педиатром в частной клинике. Ее самоотдача своему делу, изумляла не только Чарльза, но и всех знакомых и друзей. Достаточно быстро ей удалось заслужить статус одного из лучших педиатров города. К каждому ребенку она без труда находила подход и старалась всесторонне изучить недуг каждого из своих маленьких пациентов. Грейс нравилось помогать людям. Ее сердце было постоянно открыто для других, она никогда не проходила мимо кого-либо, кто нуждался в поддержке или остался совсем один, и никогда не могла успокоиться пока не была полностью уверена, что сделала все, что могла. Ее нрав был мягким, но она далеко не была слабой, а ее хрупкость и тонкость были обманчивыми. Если Грейс что-то решила, то уже никто не мог остановить ее или воспрепятствовать ей. Мало что в этой жизни было способно ее напугать – ни, порой нечеловеческое поведение некоторых людей, никакие-либо трудности. Грейс была невероятной женщиной. Чарльз, ненароком, с улыбкой, думал, что он полюбил настоящего ангела и ему несказанно посчастливилось быть любимым в ответ.

Чарльз с грустной улыбкой смотрел на фотографии, стоявшие в рамках, на прикроватной тумбочке, в свои редкие визиты домой, которые напоминали ему о их с Грейс свадьбе. У него тогда было достаточно денег, чтобы устроить пышную свадьбу, такую, о каких, как правило, мечтают молодые девушки, но она настояла на куда более скромном варианте. Чарльз, поначалу, противился, но Грейс не составляло особого труда быстро укротить своего будущего мужа. И он, уже после, осознал насколько же хорошим был подобный вариант – тепло и уют тесного, но от того не менее приятного, семейного круга, стоят куда большего, нежели бесполезная роскошь, да сумятица людей, что играют в твоей жизни далеко не самые значимые роли. А дальше, их ждала размеренная семейная жизнь, которую проверят на прочность самый обширный бестиарий как внешних, так и внутренних факторов. Чарльз вспоминал их переезд в новую квартиру, бессонные ночи, что они порой проводили лежа в кровати, просто разговаривая друг с другом, их свидания и мелкие, хотя бывало и не очень, ссоры, что каждый раз заканчивались объятиями, перераставшими в поцелуи. У них было неисчислимое количество планов на будущую жизнь. Они с Грейс хотели ребенка. У них должен был появиться ребенок… А потом все, неожиданно, рухнуло в небытие тьмы. Один день смял, скомкал и выбросил жизнь Чарльза на грязную и холодную обочину мироздания. Почему именно она?! Почему именно Грейс, что жила, помогая всем, кто только нуждался. За всю свою жизнь не совершившая ничего постыдного или плохого? Несметное количество подобных вопросов роились безумным озлобленным роем в голове Чарльза с того самого теменного и ужасного дня, и до сих пор он не мог найти ни одного, хоть сколько-нибудь внятного ответа хотя бы на один из них.

С того самого дня он стал очень редко появляться у себя в квартире, потому как любая деталь интерьера хранила в себе великое множество теплых воспоминаний, что теперь причиняли исключительно боль. Все перевернулось с ног на голову. Теперь Чарльз остался один. Одиночество стало его неотъемлемым спутником, громадной черной тенью, свинцовым саваном, нависшим над ним. Словно ряса монаха, скорбь обволакивала детектива, пронзая тонкими длинными лезвиями боли каждую клетку его тела. Бессилие терзало и без того измученную душу, выворачивало ее буквально наизнанку. Жизнь потеряла былые краски, превратилась в месиво боли и страданий в серых, под стать самому этому лживому городу, тонах. Какой-либо смысл идти, хотя бы двигаться вперед, пропал, подобно коварному миражу в песках пустыни. Каждый новый день был несоизмеримо хуже предыдущего. От бессилия, Чарльз стал все больше прикладываться к виски, чтобы хотя бы попросту заснуть. Это не могло не сказаться на его работе. Без преувеличения, вся его жизнь, медленно, но очень верно, шла под откос. Хотя Чарльза это не особо волновало. У него не осталось того, за что он мог бы держаться. Его грудь, в которой некогда безумно стучало сердце, теперь чувствовалось ему огромной выжженной дырой, что только разрасталась в размерах… Грейс… Имя, в котором сконцентрировался смысл его жизни, в котором он до сих пор находил столько нежности и тепла, сколько ему никогда и не снилось, перемешалось теперь с терзающим его душу страданием, утратой. Почему этот мир столь не справедлив?! Этот мерзкий, грязный мир!

Чарльз по крепче сжал горлышко бутылки с недопитым виски и со всей силы зашвырнул ее в противоположную стену. Послышался протяжный звон разбивающегося стекла. Это не дало ему ни капельки удовлетворения, а напротив, еще сильнее разожгло гнев и слепую ярость. Детектив уже потянулся за следующей бутылкой, когда его на его мобильнике громко заиграла раздражающая мелодия. Кто ему мог звонить в такой час? Он отвлекся и вытащил из кармана свой телефон. Всего лишь будильник. Чарльз уже давно потерял чувство времени. Чтобы хоть как-то за ним уследить, приходилось ставить себе будильник через каждые шесть часов. Ровно полночь. Хотя, какая к дьяволу, разница?

Внезапно, только что воцарившуюся в кабинете тишину, нарушил аккуратный, можно сказать выверенный стук в дверь.

– Не хочу вас, кто бы вы там ни были, расстраивать, но прием на сегодня давно закончен, – громко ответил Чарльз после некоторой выдержанной паузы. – и знаете, вы выбрали, мягко говоря, не лучшего детектива в Нью-Йорке. Так что, простите, кончено, но убирайтесь-ка вы отсюда к черту!

На некоторое время, в небольшом по меркам города, кабинете детектива вновь воцарилась полнейшая тишина. Однако, спустя некоторое время в дверь вновь постучали, но на этот раз уже куда более настойчиво. Чарльза это начало еще сильнее выводить из себя.

– Вы заставляете меня повторять, а я это, страсть как не люблю. Часы приема закончились! Катитесь! К черту!

Стук в дверь резко, ровно так же, как и начался, оборвался. Чарльз громко выдохнул, потянулся к своему плащу, за сигаретами, однако на полпути к своей цели, застыл. Краем глаза он заметил, как дверная ручка стала медленно поворачиваться, не издавая ни единого скрипа, хотя ее давно стоило смазать. Но, что больше всего поразило детектива, заставило его оцепенеть на мгновение, так это то, что он мог поклясться на Библии, что запер дверь на ключ. Изнутри. Но ручка все равно поворачивалась, не издав ни звука вставляемого ключа, ни более характерного для отмычки. Не отрывая глаз, он следил за плавным, медленным движением. Послышался глухой щелчок. На несколько мгновений в кабинете повисла свинцовая тишина, а после, издав протяжный, нехарактерный ранее, скрежет, дверь распахнулась. Из неизвестной и густой тьмы, что теперь заполнила собой весь коридор, хотя еще три часа назад, когда Чарльз вернулся в свой кабинет, все лампочки работали справно, в кабинет неспешно, при этом грациозно и плавно вошла высокая женщина. Она была одета в длинное черное пальто, которое доходило практически до самых ее щиколоток, скрывая от посторонних взглядов силуэт тела, и черную же, элегантную широкополую шляпу, что полностью прятало ее лицо от Чарльза.

– А я вот думаю, что попала к, самому, что ни на есть, нужному детективу, – мягко и нежно сказала она. – однако, следует отметить, что твое гостеприимство и такт, конечно, оставляет желать лучшего. А ведь раньше, ты был настоящим джентльменом.

Закрыв за собой дверь, она неторопливо сняла свою шляпу и пальто. Аккуратно повесив их на вешалку, женщина обернулась, сделала несколько грациозных шагов, обходя лежащие на полу осколки бутылок. Оказавшись в центре кабинета, прямо перед Чарльзом, где ее освещали широкие полосы сверхъестественно яркого лунного света, женщина, уперев свои руки в стройную талию и ослепительно, хищно улыбнувшись, не сказала, а практически пропела своим невероятным мягким голосом:

– Ну, здравствуй Чарльз!

У детектива перехватило дыхание, а сердце, внезапно сбавив свой бешеный темп, стало стучать тихо и кротко, как будто бы боясь спугнуть полуночную гостью. Ее стройный, искусный, словно величественная скульптура, над которой годами трудились день и ночь, лучшие античные скульпторы Греции, силуэт, пленил воспаленные глаза Чарльза. Ровные черные, подобно самой темной, всепоглощающей ночи перед рассветом, волосы с отблесками, словно блики полуденного солнца в морозной горной реке, спускались шелковыми волнами на ее бархатную шею, полную истомины грудь. Очерчивали ее лик. Точеный носик, под которым в хищной полуулыбке растянулись слегка пухлые алые, невероятно страстные и манящие губы. Бархатная, отливающая легкой бледностью, кожа женщины напоминала искусный фарфор. Скулы, высокие и широкие, заметно выделявшиеся на ее прелестном лице, лишь подчеркивали восхитительные глаза. Большие. Бесконечно глубокие. Цвета яркого насыщенного аметиста, что никогда не будет найден ни одним из живых людей, по сравнению с которым, самые дорогие ювелирные украшения, со всех салонов мира вместе взятые, выглядели дешевыми побрякушками. Эти необыкновенные глаза притягательно сверкали в полумраке кабинета. Ее бесподобная, обольстительная фигура была недостойна для взгляда любого из смертных, населявших земную твердь, но Чарльз не способен был отвести своего изумленного взгляда от, как ему тогда казалось, незваной полуночной гостьи. Тонкая изящная шея, чуть ниже которой, из нескромного разреза, выглядывали пышные округлости, упругих соблазнительных грудей. Узкая талия через чур привлекательно и плавно перетекала в полные, аппетитные бедра. Одна нога была занесена вперед, из-за чего не реальный, вышедший из сокровенных снов, силуэт казался еще более привлекательным и стройным. Ее неземной лик медленно сводил Чарльза с ума, заставлял забыть обо всех болезненных мыслях, коими он мучил свою душу изо дня в день. Черное длинное платье гостьи сексуально обтягивала ее невероятную фигуру. Оно казалось малым для ее тела, но при этом, что поразительно, оно не было ни капли вульгарным. Одного, кроткого, смущенного взгляда хватало, чтобы понять, что ее тело страстно хотело избавиться от своих невесомых оков. Все в ее образе неумолимо, безжалостно и цинично издевалось, но, в тоже время, искушало и заигрывало с Чарльзом.

Незнакомка сделала еще несколько изящных шагов и медленно опустилась на диван рядом с ошеломленным Чарльзом, не сводя с него плотоядного взгляда.

– Кто … вы? – хрипло спросил детектив.

– О, ты знаешь, кто я такая, Чарльз. Мы уже встречались с тобой. И не раз. В ходе твоей работы.

– Но… – начал, было, детектив, но оборвался на полуслове.

По его спине пробежался холодок. Стакан, стоявший на столе, покрылся легкой изморозью. Чарльз не мог вспомнить ее прекрасного лица так четко и ясно, как он видел его сейчас, всего в нескольких десятках сантиметров перед собой. Однако, в промозглых темных переулках Нью-Йорка. В застывшей тяжелой тишине коридоров злачных квартир и холлов давно уже покинутых зданий. На шумных, переполненных, но в тоже время одиноких и пустых, центральных улицах, в некогда теплых гостиных, теперь уже пропитанных скорбью. И в тот самый, солнечный, день… Позади счастливых и изувеченных немыслимой болью лиц, среди молчаливой толпы и среди шумной сумятицы. Сквозь тихий плач незнакомых людей и громкие официозные, но такие шаблонные слова… Где-то, среди всего этого шума, посмотрев через уголки своих глаз, Чарльз неизменно видел ее. Всего лишь силуэт, всегда беспристрастный и холодный. Но даже этого, когда-то мельком увиденного, нечеткого, размытого силуэта, было достаточно, чтобы узнать её. Безмолвная наблюдательница, скрытая от взглядов зевак. Чужая для каждого из нас и самая близкая из всех встреченных ранее. Неуловимо родная. Единственная, что примет тебя таким, каков ты есть на самом деле.

– Ты… – выдохнул Чарльз.

– Да, это я, – прошептали губы у самого уха детектива. – но прошу, не надо больше лишних слов. Они вгоняют в тоску…

Стрелки настенных часов застыли на полуночи. Нежная рука женщины, шелковой волной прошлась по плечу Чарльза, оставляя за собой легкие колкие, но бесконечно приятные электрические разряды на его коже. Гостья склонилась ближе к детективу, он чувствовал ее приятное прохладное дыхание на своем лице, и поцеловала его в грубую, покрытую щетиной, щеку. По всему телу Чарльза пробежали сотни тысяч сладких мурашек, а краешки глаз наполнились скупыми предвестниками слез. Его полуночная гостья поднялась с диванчика, каким-то легким и коротким невообразимым движением, сняла с себя черное платье, представ перед детективом совсем нагой. Она стояла перед ним, буквально пожирая своим страстным, но в тоже время хищным, за гранью первобытного, взглядом. Чарльз же не в силах был отвести от нее своих ошеломленных глаз. Все, что мучило его и терзало, теперь, казалось, так далеко. Все его сознание было пронизано острыми иглами животного желания, пылающей инфернальной страстью, одной ею. Сердце, заточенное в хрупкой клетке из костей, яростно билось в ней, стремясь разорвать ее на части.

Гостья наклонилась к Чарльзу, и он подался к ней. Она схватила его за воротник рубашки и одним резким движением разорвала ее, освободив детектива от слабых оков лишней одежды. Пуговицы, словно крохотные жемчужины, зазвенели по полу. Не сводя с него голодного взгляда, улыбаясь, полуночная гостья сняла с детектива ремень, расстегнула ширинку, а после медленно и сексуально села на него сверху. Ее округлые бедра крепко сжимали талию детектива. Руки гладили его грудь, покрытую множественными шрамами. Аметистовые глаза гостьи горели потусторонним пламенем в полумраке. В них читалось неподдельное, искреннее желание. И он отвечал ей взаимностью влюбленного, потерявшего голову юнца. Чуть дрожащими руками, он, подобно смущенному девственнику, взял ее полные груди. Невероятно мягкие и нежные, едва ли помещающиеся в его большие ладони. И наряду с этим, удивительно упругие. Они были буквально идеальными. Детектив повидал на своем коротком веку немало женщин и с многими из них он разделил постель, но его сегодняшняя гостья была за гранью самой смелой из фантазий любого мужчины. И Чарльз наслаждался ею, отдавал себя всего без остатка.