Текст книги "Все адмиралы были троечниками 2"

Дура лекс (физико-философское эссе)

Сразу разочарую читателей, зачитывающихся детективами. Любимое выражение блюстителей правопорядка «Dura lex, sed lex» («Закон суров, но он – закон») в том смысле, с каким они обращают его к преступникам, не имеет никакого отношения к тому, о чем пойдет речь ниже. Дальше будет о другом – о жестокости и, не побоюсь этого слова, античеловеческой сущности законов Природы.

Мало-мальски наблюдательный человек замечает, что шутки с законами обязательно плохо заканчиваются – от двойки на экзамене до пожизненного срока.

Строгость законов государства объяснима – сурово карая, оно защищает граждан (а в конечном счете само себя) от всякого рода асоциальных элементов.

Выскажу предположение, что законы Природы (например, Ома или Ньютона) ничего не защищают. Их задача в другом – постоянном напоминании Человеку о его ничтожности, слабости и, главное, смертности. Его как будто наказали за что-то и не дают выйти за флажки, развешанные на границе дозволенного. Забрался выше положенного – будь любезен, умри от кислородного голодания и холода, нырнул поглубже – получи отличную кессонную болезнь, решил разогнаться – вот тебе крутой вираж, на котором очень удобно убиться.

Что это, как не унижение: «Помни, Человек, ты – мошка несчастная». Для этих же целей существуют смерчи, лавины, землетрясения и цунами.

На уроках биологии учат, что в природе нет жестокости, там царит циничная целесообразность и разумная необходимость. Но то, как Природа ведет себя с Человеком, очень смахивает на месть.

Кто же и за что его наказал?

Давайте вчитаемся в закон сохранения материи, сформулированный еще в пятом веке до нашей эры греком Эмпедоклом: «Ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться».

И сравним с этим: «В поте лица твоего будешь добывать хлеб…» [2]2
  Цитата из Бытия, 3:19.


[Закрыть] Вот и ответ. Известная всем парочка легкомысленно отведала райских яблочек не только на свою голову, но и на головы последующих поколений.

Человечеству такой закон, разумеется, не нравится, особенно его первая часть. В генной памяти людей живут смутные воспоминания о вечной халяве, курортной погоде круглый год и постоянном ничегонеделании. Они пытаются нарушить подобные законы, но тщетно. Природа напоминает часового на посту, который сначала безразличным голосом предупредит: «Не положено», а потом спокойно выстрелит, если его ослушались…

Пришлось Человечеству свои чаяния реализовать в написании сказок о волшебной палочке и вариациях на эту тему. Чтобы хоть в детстве помечтать о жизни, полной чудес. А так как взрослые в сказки уже не верят, то они придумали себе отпуск, когда можно съездить к теплому морю и пожить хотя бы месяц как в раю…

Задрав голову так, что казалось, еще чуть-чуть и затылок коснется спины, десятилетний Федя Меньшов стоял на коммунальной кухне перед газовой плитой. Он рассматривал взгроможденную на нее выварку.

Снизу она казалась еще больше, чем была на самом деле, напоминая постамент, с которого почему-то сняли чей-то памятник. Или еще не успели установить. От ее надменного величия Федя казался себе еще меньше и несчастней.

В его взгляде не было ненависти и злобы. Как большинству детей такого возраста, эти чувства ему были пока не знакомы. Наоборот, его фигура выражала христианскую покорность судьбе и обреченность от осознания неизбежности предстоящего.

А выварка холодно взирала сверху, как будто на самом деле являлась частью памятника. Она делала вид, что ничего и никого вокруг не замечает. Но она лукавила, прекрасно понимая, из-за чего он ТАК на нее смотрит. Все было предельно просто – ему предстояло наполнить ее, притащив несколько ведер воды из уличной колонки.

Выварка имела вредный характер, была алчной и не знавшей жалости ни к кому. Такой ее сделала нелегкая жизнь – по субботам в ней по несколько часов кипятили белье. Несчастная переносила мучения стойко, лишь тихо охая паром да приглушенно всхлипывая кипятком. Очевидно, что после такого к себе отношения, ждать от нее доброты к окружающим было нельзя.

Я думаю, теперь читатель не удивится, узнав, что Федя субботы недолюбливал. Если бы он стал волшебником, то первым делом отменил бы их насовсем. Тогда эту нехорошую выварку не будут доставать из кладовки, где она живет. Пусть там важничает сама перед собой, всеми забытая.

Имелся и более надежный способ избавиться от таскания ведер (вдруг стирку перенесут на другой день) – сделать так, чтобы выварка навсегда исчезла. Надо только не забыть оставить ее крышку, являющуюся по совместительству боевым щитом в сражениях с врагами Руси (Колькой из соседней квартиры, у которого роль щита играла смешная крышка от ведра). Другой пользы от выварки Федя не видел.

(Тут я позволю себе литературную вольность и дальнейшее повествование поведу от первого лица, уверенный, что Федя на это не обидится. Представьте, что сейчас за клавиатурой сидит он сам, только повзрослевший.)

Для читателя, появившегося на свет в постсоветское время, надо пояснить, что вываркой называлась огромная кастрюля объемом литров в сто [3]3
  По другим данным объем выварки равнялся сорока литрам. Если автор и завысил ее объем, то сделал это не нарочно. Известно, что в детстве деревья выше, мороженное вкуснее, а молоко обязательно с противными пенками.


[Закрыть]. Ее можно смело назвать Царь-Кастрюлей, поставив в один ряд с Царь-Пушкой и Царь-Колоколом.

Она больше подошла бы для варки грешников в аду. Скорее всего, ее для этого и придумали, а уж потом кто-то сообразил, что с таким же успехом в ней можно кипятить белье. К этой версии подталкивало и ее странное на первый взгляд название.

Чтобы ученику начальной школы было понятно, что из себя представляют сто литров, объем выварки переводился в более доступные для детского осознания единицы меры – в ведра. Те самые, что сейчас стояли рядом абсолютно пустые. И если питон равняется тридцати восьми попугаям, то выварка – десяти ведрам.

По большому счету, можно было ни что ни во что не переводить – у нее имелись края. Но человек не только надеется на лучшее, он всегда ждет чуда. Поэтому теплилась слабая надежда выторговывать у матери несколько сантиметров уровня.

Дело в том, что выварка имела канавки, сделанные для жесткости стенок. И в зависимости от настроения матери и степени твоей провинности (а она определялась содержимым дневника) можно было выпросить границу заполнения по вторую, а если очень повезет, то и по третью канавку сверху. И хотя разница между канавками составляла кружек пять, каждая «отбитая траншея» давала огромный прилив душевных сил, увеличивающих их физическую тезку.

Глядя на прожорливое чудовище, готовое принять в свой ненасытный чрев бесконечную череду ведер, с горечью осознаешь, что сто литров воды в ней «не могут произойти из ничего». Вот оно – «дура лекс»!

Тот, кто имел дело с ведрами, знает их способность превращаться из емкости для хранения и транспортировки жидкости в орудие пытки. Причем самой изуверской пыткой является ожидание. Ожидание момента, когда надо будет с ними идти за водой. Приблизительно так же мучается в камере приговоренный к казни смертник.

Когда они, полные до краев, стояли на коридорном столе, где из них брали воду для приготовления пищи и других нужд, они были безобидными и добродушными. Прохлада, исходившая от воды даже в самый жаркий день, действовала умиротворяюще. Но больше всего успокаивало знание, что воды в них много, и, значит, идти к колонке еще не скоро.

С каждым зачерпыванием воды ты с замиранием сердца замечал уровень. Вот одно ведро опустело полностью, и кружка добралась до второго. Покой исчезал, становилось неуютно, тебя охватывало тревожное ожидание. Ты начинал черпать воду аккуратней, стараясь не пролить ни одной капли. При этом невольно замедляя процесс, как будто неспешное зачерпывание экономило воду.

Наконец, кружка начинала задевать дно ведра. Это был сигнал «Приготовиться!». Ты переходил на режим жесткой экономии – организм переставал хотеть пить, а во время умывания лицо и глаза только смачивались, обрекая мыло на скучание без дела.

Но в этом мире все когда-нибудь заканчивается. Это касалось и воды во втором ведре… Вскоре раздавалась просьба матери «Сходи за водой!», всегда звучавшая как приказ. Попытки оттянуть (об отмене не могло быть и речи) его выполнение всегда были безрезультатны.

Очевидно, что по субботам процесса ожидания не было, в эти черные дни все было предельно ясно – после школы (или до нее, если учился во вторую смену) наполнить выварку.

Жалкие остатки воды выливались в любую пустую нормальную кастрюлю (ни разу не было, чтобы таковой не находилось), и в руки онемевшего от жалости к себе ребенка бесцеремонно вручались два пустых ведра. Последние всем своим видом показывали, что им очень нравится мучить людей, но особое удовольствие они получают, издеваясь над детьми. И чем те меньше, тем им приятнее.

С того момента, как ведра оказывались в твоих руках, общественно-политический строй в государстве тут же превращался из социалистического в рабовладельческий. Все завоевания Великого Октября рушились в один миг. Права человека (в первую очередь, право на отдых), запрет на использование детского труда, свобода слова и свобода волеизъявления попирались самым циничным способом.

С глубокими вздохами, слышными всем соседям, с поникшими плечами, отчего ведра начинали волочиться по полу, отправлялся несчастный за водой. В такие моменты он представлял себя рабом, которого жестокие и неумолимые эксплуататоры заставляют заниматься непосильным трудом. В памяти всплывали строки когда-то прочитанной книги «Хижина дяди Тома» о тяжелой жизни американских негров.

Грохот пустых ведер, задевающих за перила лестницы, напоминал то ли отрывистый лай конвойных овчарок, то ли предупредительные выстрелы вверх, производимые безжалостными надсмотрщиками. И то и другое резало слух и было очень неприятным.

Известен предрассудок, что человек, встреченный с пустыми ведрами, обязательно принесет несчастье, и наоборот. А кто-нибудь задумывался о счастье или несчастье того, кто тащит эти проклятые ведра?

Тот, кому предстоит это «счастье», становится несчастлив сразу, как только берется за их дужки. Когда они еще пусты, он знает о ждущих впереди мучениях – тащить их полными назад. Ну, а почему он несчастен, неся полные ведра, излишне объяснять…

Если бы все ограничивалось только упомянутым выше законом, это можно было бы пережить. Но особенно тяжелые испытания (в прямом и переносном смысле) доставлял закон всемирного тяготения.

Это, наверное, самый суровый закон из всех открытых человечеством. Нарушить его было заветной мечтой человека. Сколько отчаянных сорвиголов поплатилось за это своими головами (необычный каламбур, согласитесь)…

Коварство явления, объясняемого этим законом, заключается в том, что оно имеет способность увеличивать вес предмета в зависимости от расстояния, на которое его надо перенести: чем дальше (а значит, дольше) ты что-то несешь, тем оно становится тяжелее.

Ученые, являющиеся, как известно, материалистами, в один голос утверждают, этого не может быть. Сила тяжести на одной высоте над уровнем моря – есть величина постоянная и от времени и расстояния зависеть не может.

Действительно, приборы будут фиксировать один и тот же вес предмета, как долго его ни взвешивай. Но тело человека, да еще ребенка, – не бездушные весы. Сначала у тебя затекают плечи, затем деревенеют пальцы. Потом в пальцах заканчивается сила, и они хотят неконтролируемо разжаться (хотя, кажется, сломаться). Ты стараешься ускорять шаг, чтобы пронести эти орудия пытки как можно ближе к дому, пока пальцы могут держать дужки. Дужки же с каждым шагом кто-то невидимый затачивает на таком же невидимом точильном станке. Круглые в начале пути, постепенно они превращаются в лезвия, которые норовят отсечь пальцы.

Дужки все время съезжают вниз, как будто ведра норовят выскользнуть и убежать назад к колонке. Сначала они покоятся на сгибе между ладонью и третьими фалангами пальцев. Но вот уже повисли на крючке, образованном вторыми и первыми фалангами. Это последняя зацепка для ведра. Дальше пальцы заканчиваются, и ведро переходит в состояние свободного падения. Обманчивая свобода длится доли секунды, ведро плюхается на землю, расплескав чуть ли не половину содержимого.

И хотя теперь придется тащить меньше тяжести, радости это не приносит, ведь практичная выварка считает не количество опрокинутых в нее ведер, а объем залитой воды. Ее интересует не процесс, а результат.

Твои ноги мокры по колени, сандалии хлюпают холодной водой, а спасительный дом как будто не приближается, а удаляется. Так луна, когда смотришь на нее в движении, плывет в том же направлении. И как ты за ней ни гонишься, все равно не догонишь…

Бывалые люди говорят, когда приходится повторять одно и то же действие несколько раз, то тяжелее всего дается второй раз. Второй километр пути труднее первого, второй день похода – тяжелее и тому подобное. Старые солдаты вспоминают, что после первого привала дорога давалась намного тяжелее, чем было в начале пути. И только после второго привала, третьего и последующих ноги как будто несут сами.

К тасканию ведер эти наблюдения никакого отношения не имеют. Не только после второй, но и после каждой следующей передышки нести становится все тяжелее. Такое впечатление, что пока ты отдыхаешь, набираясь сил, ведра тоже не теряют времени даром и усиленно набирают вес. И чем больше «перекуров» ты делаешь, тем тяжелее они становятся. К концу пути они становятся практически неподъемными. Наверное, это действует еще один изуверский закон, пока неоткрытый человечеством.

Но когда, качаясь в такт плескающейся в ведрах воды, ты подходишь к подъезду, долгожданной радости все равно не приходит. Ведь прожорливая выварка ждет тебя на… втором этаже!

Современный городской ребенок снисходительно воскликнет: «Ну и что? А на лифте не пробовал?» Если бы ты услышал такое тогда, стоя перед крутой лестницей с ведрами в руках, то этот конченный урбанист узнал бы про себя и про всех своих родственников много нового… Но, главное, он запомнил бы на всю оставшуюся жизнь, что в нашем доме лифта НЕТ, потому что его никогда не было. То ли к моменту постройки дома его еще не изобрели, то ли про него забыли при строительстве.

Восхождение на второй этаж чем-то напоминало штурм крепости Измаил солдатами Суворова. Известно, что при захвате высоты потери штурмующих всегда больше, чем при взятии траншей на равнине. Так и при «штурме» лестницы воды терялось больше, чем за весь путь до дома. Это объяснялось очень просто: рост юного водоноса был такой, что высота следующей ступеньки превышала нижний край ведра, висящего на руке. Поэтому ведра все время бились этим самым нижним краем о многострадальные ступеньки. Но ступени подобно скалам в океане стойко держали удары, и выплескивающаяся из ведер вода, омывала их, как набегающая волна. Для полноты картины не хватало крика чаек и свиста штормового ветра.

Но когда ведра бились о ноги (правильнее сказать: «сильно били по ногам»), последние вели себя не как скалы. Они получали легкие (иногда средней тяжести) ушибы острыми краями.

Надо понимать, что масса полных ведер была сопоставима с массой их носильщика, поэтому, стукнув по ноге, ведро передавало часть своей кинетической энергии всему носильщику в целом, и того слегка отбрасывало в сторону. Покорно двигаясь в направлении, заданным ведром, он стукался о другое ведро, которое также щедро делилось своей энергией, что заставляло несчастного менять направления движения в другую сторону, обратно к первому ведру. Со стороны могло показаться, что ведра несет нетрезвый мальчик…

За несчастным водоносом тянулся след разбрызганной воды, который в сумерках можно было принять за кровавый след раненного зверя, ищущего укрытия в своей норе.

Поймал себя на мысли, что не могу вспомнить, а какие звуки издавал бедный водонос, когда ведра били по ногам или, задевая ступеньки, теряли часть своего содержимого?

ЧТО в подобной ситуации высказывает взрослый мужчина, известно всем. Он сразу вспоминает безымянную женщину легкого поведения или неизвестно чью мать. Причем произносит все это с такой ненавистью, будто именно эти незнакомки виноваты в происшедшем.

Наверное, нужно прибегнуть к учению Фрейда, чтобы разобраться, почему сильный пол в подобных случаях вспоминает этих персонажей? И почему мужчины одинаково злобно поносят представительницу профессии, презираемой всеми, и мать, имя которой свято для любого человека?

Может быть, дело в пресловутом эдиповом комплексе? Или так они срывают обиду за свои нереализованные ожидания стать доминантным самцом?

А как быть в стрессовых ситуациях ребенку? Ведь он еще ничего не знает ни о психоанализе, ни о психологии, ни, тем более, о взаимоотношении полов. Как ему бороться с отчаянием и безысходностью? Нормальные дети никак с этим не борются, так как еще не умеют ругаться. Поэтому они негромко кряхтят и ойкают, отчего кажутся еще несчастнее.

После взятия лестницы ведра опустошались, заполнив лишь самое дно ненасытной выварки. Чувствуя обманчивую легкость во всем теле, носильщик воды отправлялся за второй порцией.

Лестница, до обидного буднично проводив раба выстрелами, лаем конвойных собак и захлопнувшейся дверью, погружалась в свое любимое состояние – сон. Но сон у нее был чутким, она просыпалась на самый тихий звук, раздававшийся в ее чреве. Уже через полчаса ее будило знакомое ойканье, кряхтенье, стук ведер и шум расплескиваемой воды. Это всеми забытый водонос приплелся со следующей порцией воды. И так повторялось несколько раз. Как при дежавю…

Наконец, последняя пара ведер была принесена и не вылита в проклятую выварку, а поставлена на стол в коридоре. Это означало, что приказ выполнен и теперь можно «команде петь и веселиться».

Но жизнь на этом не заканчивалась, она продолжалась во всем ее многообразии. Жизнь вообще похожа на трагикомедию – смешное перемежается с грустным, радость сменяется горестными временами, и так все время. Будто какая-то высшая сила раскачивает маятник, подвешенный на границе света и тьмы, и этот маятник никак не может остановиться. Ни в самой верхней точке светлой половины (как бы этого ни хотелось), ни в самой крайней точке темной стороны (что должно вселять надежду в, казалось бы, безвыходных ситуациях).

Также лихо он пролетает точку равновесия, и в свисте, с которым он проносится, как будто слышится блоковское: «Покой нам только снится…» Маятник останавливается только тогда, когда все заканчивается, абсолютно ВСЕ…

Вот и сейчас, зависнув на мгновенье в положении «хорошо», маятник стал собираться в другую сторону. Это о себе напомнила вторая часть эмпедокловского закона: «…никак не может то, что есть, уничтожиться».

В данном случае это означало, что принесенная вода после стирки не могла сама по себе исчезнуть, ее надо было вынести обратно. Надо сказать, что с системой канализации в нашем доме было так же, как с лифтом…

Потом, в школе, мы изучали явление, называемое круговоротом воды в природе. Частью этой замкнутой системы был и я со своими ведрами. Еще одной ее частью была расположенная во дворе помойка (яма с крышкой), в нее и выносили использованную воду.

И снова все повторялось только с точностью наоборот. Ведра нещадно били по детским ногам, пытаясь оторвать руки от плеч, а кровожадные дужки стремились отрезать половину пальцев. Снова мокрые ноги и хлюпающие сандалии, только вода в них была теплой и мыльной, а потому противной. И лишь закон всемирного тяготения, как будто чувствуя свою вину за прошлое, неуклюже помогал при спуске по лестнице.

Наконец пустая выварка остывала от кипячения, белье веселыми флагами расцвечивания болталось на веревках, руки и плечи заслуженно отдыхали, а синяки на ногах постепенно светлели. Все кругом как будто дружески шептало: «Ну вот, можно и отдохнуть. Пойди погуляй».

Но смущал и не давал расслабиться какой-то негромкий и будто бы приближающийся звук, похожий на тихий свист…

Про «белую» и «черную кость»

Этим рассказом автор вносит лепту в восстановление справедливости, отдавая должное тем, кого на флоте раньше называли «черной костью». Да и сейчас еще некоторые умники из боевых частей «люкс» считают моряками второго сорта. Не напрямую, конечно, а прикрываясь ехидной иронией, которая, как известно, лучший способ унижения.

Наверняка кто-то догадался: речь пойдет о механиках – малозаметных тружениках корабельных низов. О тех самых «маслопупых», пропахших соляркой и тавотом, предпочитающих тужуркам комбинезоны, а фуражкам – лоснящиеся пилотки.

Почему автор взялся за эту тему? Потому, что его замучила совесть. Погнавшись за легкой жизнью, он предал товарищей по альма-матер и легкомысленно переметнулся в стан связистов.

А «матер», между прочим, называлась «Дзержинка». Да-да, та самая знаменитая кузница морских инженеров, основанная еще в 1798 году! Более двух веков назад! Император Павел I мало что сделал за четыре года царствования, но Училище Корабельной Архитектуры создать успел. Его Величество как в воду глядело…

Кстати, пример автора подтвердил истину: раз предавший, предаст еще не раз. Изменив специальности, он на этом не успокоился. Позже с берега сбежал на корабль. Потом с корабля в академию. И докатился до того, что развелся с женой (правда, многие однокашники по «Дзержинке», не изменившие специальности, почему-то тоже развелись…).

Но на этом его измены прекратились, ибо стало не до них. Сладкоголосые кадровики, вербовавшие в связисты, забыли предупредить, что связь – нервы флота и, следовательно, служба у связистов очень нервная.

1

Сначала немного истории. Начну с горькой правды – давным-давно механики не только считались, но и являлись «черной костью». Самое красноречивое доказательство – среди них не было дворян. Они туда не рвались. Не графское и не княжеское дело ходить пропахшим машинным маслом и испачканным в угольной пыли.

Хотя, несомненно, и среди них находились желающие идти в ногу со временем. Но, как в таких случаях говорят французы, «Noblesse oblige» (положение обязывает). Поэтому даже самые прогрессивные отпрыски голубокровных фамилий были вынуждены скрепя сердце поступать в Морской кадетский корпус, готовивший будущих адмиралов.

Механики, как вид, появились в девятнадцатом веке одновременно с пароходами. В русском военном флоте их моряками не считали. Вместо воинских званий у них были какие-то клички: от «младшего инженера-механика» до «инспектора механической части». И погоны с эполетами они носили с серебренным шитьем, а не с золотым, как строевые морские офицеры. Получалось, что на боевых кораблях служили полугражданские лица, да еще и второго сорта.

То, что это неправильно, показала Русско-Японская война. Малоизвестен казус, имевший место при награждении экипажей «Варяга» и «Корейца». По величайшему указу Николая II всех офицеров этих кораблей наградили высшим военным орденом Святого Георгия IV степени, за исключением… механиков и докторов. Тех представили к ордену Владимира III степени. Но тут не выдержала охваченная патриотическим порывом общественность, настоявшая на изменении положения о наградах.

В конце концов на самом верху сообразили, что к механикам надо относиться более серьезно и уважительно. И их решили осчастливить воинскими званиями. Но лучше бы этого не делали, так как звания оказались сухопутные – прапорщики да поручики.

И только в 1913-м, за год до Первой мировой, механиков окончательно причислили к морякам. Они получили морские звания, правда, с приставкой «инженер-механик».

Удивляешься порой, как живучи пережитки – дворян давно нет (благодаря стараниям бдительных чекистов), а «командиры» продолжают смотреть на механиков свысока. Даже в СССР, в обществе всеобщего равенства и равных возможностей, неравенство командиров и механиков держалось многие годы.

Автор, как положено, пять лет носил курсантскую форму и знает некоторую пикантную подробность: в командных училищах на разрез шинельных пол сзади нашивались по три «позолоченные» пуговицы, а будущие механики, как простые матросы, этой привилегии были лишены. Практического значения пуговки не имели, но этим малозаметным (буквально) штрихом подчеркивалось наличие моряков первого и второго сорта.

Курсантов-механиков такая дискриминация нисколько не расстраивала. Инженерная специальность делала их мозги практично-циничными. Простая логика подсказывала: чем больше на форме пуговиц, тем выше вероятность поплатиться за потерю одной из них. Например, перед увольнением в город. Доказывай старшине, что она отлетела только что, по дороге в строй. А, кроме того, если в такой шинели долго сидеть на жестком (например, в кинотеатре), то эти пуговицы начинали играть роль горошины для принцессы…

Но в середине 70-х годов прошлого века три пуговки обязали пришивать и механиков. Справедливость медленно, но устанавливалась.

Такая же тенденция проявилась и в офицерских званиях механиков. В 60-х годах прошлого века они вдруг стали выпускаться из училищ «лейтенант-инженерами», а не «инженер-лейтенантами», как раньше. Что этим хотело сказать командование флота, так и осталось непонятым, потому что от перестановки мест «слагаемых» ничего, по сути, не изменилось.

В начале 80-х окончательно были ликвидированы формальные признаки принадлежности к классу механиков. Из звания исчезла приставка «инженер», а с погон – молоточки.

Механики от такой заботы партии и правительства сначала даже растерялись – они не только не переживали, что относились к инженерному племени, а, наоборот, этим гордились. А если раскрыть страшную тайну, то в душе презирали «командиров», не понимая, как можно в течение пяти лет изучать несчастную торпеду или еще более несчастную пушку. В ПТУ этому за год научили бы.

Видели бы «командиры», ЧЕМУ учат будущих механиков. Только от перечисления предметов становится плохо. А пройти курс, например «Теоретические основы термодинамики», сохранив при этом психическое здоровье, у «командиров» вряд ли получится. Если бы вдруг кому-то их них пришлось перевестись в инженерное училище, он бы завалил командование рапортами с просьбой об увольнении из Вооруженных Сил.

Самые злые механические языки утверждали, что изменения были проведены по многочисленным просьбам «командиров». После того, как были устранены отличительные признаки механиков, стало невозможным определить, кто перед вами – высокообразованная инженерная элита флота или какой-нибудь артиллерист. Теперь все стали одинаковыми на вид, и «командиры» могли не переживать, что их видно издалека.

Как бы там ни было, в этой реформе имелся один явный плюс – написание своего звания стало намного короче. Что было немаловажным, учитывая многочисленные подписи, постоянно оставляемые офицером там и сям, как, извините, кобелем на прогулке: при приеме дежурств, в планах учений, объяснительных, рапортах и так далее.

2

Чтобы понять, у кого какая кость на самом деле, надо обратиться к истокам – к военно-морскому эпосу, этому кладезю мудрости и знаний. Веками собираются, дополняются и передаются из поколения в поколение перлы флотских Кантов и Шопенгауэров. Их отличительная особенность – глубина, точность и лаконичность, они даже звучат как команды на плацу.

Народное творчество ценно тем, что в нем отфильтровывается и остается правда жизни, а фальшивое быстро исчезает. Больше всего, как ни странно, достается «элите» – боевым частям 2 и 3. Казалось бы, офицеры-вооруженцы должны быть в почете, ведь корабли для того и существуют, чтобы вести бой, обороняясь или наступая. Но почему-то коллективный разум думает иначе:

 
Морда словно дульный срез,
В голове один нарез.
Туп, как пробка, голосист,
Это – наш артиллерист.
 

Минерам достается еще больше:

 
Не страшна минеру мина,
потому что он – дубина.
 

А вот еще лучше: «Корабль без минера, что деревня без дурачка». И называют их почему-то «рогатыми» или «румынами». Толком никто не знает, откуда эти прозвища появились, но звучат они не очень почтительно.

Эти ребята уверены, что все на корабле должны понимать их высокую миссию, поэтому их надо беречь, не нагружая по пустякам. Наверное, это вбивают в их умные головы в училищах.

Надо заметить, что они очень хорошо устроились в жизни, чуть-чуть хуже, чем замполиты. Их главная функциональная обязанность – ожидание войны, когда они смогут блеснуть во всей красе и огневой мощи. А пока боевых действий нет, то они к своему вооружению дотрагиваются несколько раз в году: постреляют на К-2, К-3 и дальше расслабленно курят бамбук, чего-то загадочно ожидая. Держа матчасть в готовности к бою, при этом убеждают всех (себя в первую очередь), что в немедленной…

Если из трехсот шестидесяти пяти дней в году стрелять в общей сложности часов пять, то понятно, КАКИЕ там специалисты… При сдаче задач для них главное не в цель попасть, а чтобы все снаряды и бомбы вылетели. И не важно, куда, лишь бы в стволе не застряли. Иначе это будет называться ЧП. А, как известно, на флоте страшно не столько происшествие (я, конечно, не рассматриваю самые страшные… Тьфу, тьфу, тьфу!), сколько процесс разбирательства с написанием кучи объяснительных. А потом еще и неиспользованный боезапас надо сдавать, ловя машину за бутылку спирта, которая в хозяйстве была бы не лишней.

Поэтому все стрельбы у них проходят успешно. А если какой-то снаряд вдруг не улетел, то пусть не радуется, он все равно окажется, где надо. И не только он, но и те, кому не дал улететь за ним. Для этого существует ночь, скрывающая комендоров, воровато таскающих что-то тяжелое из арсенала к леерному ограждению палубы…

В походах на вечернем докладе командир их не… не воспитывает. Не за что. Самолеты и подводные лодки НАТО не атаковали, поэтому замечаний за сутки нет.

Всю нежность, нерастраченную на них, командир направляет на остальных командиров БЧ (боевой части). Штурман традиционно получает за заснувшего рулевого, начальник РТС – за свой боевой БИП, связист – за пропущенные ПРИПы (прибрежные предупреждения) и НАВИПы (навигационные предупреждения), механик – за то, что родился механиком. Даже доктору достается за антисанитарное состояние матросского гальюна, хотя все понимают, что за это надо вставить снова механику – это его заведование.

А эти два голубчика с невинным видом наблюдают за расправой. Хорошо, хоть вахту на мостике несут, разбавляя график. Вот и всё, чем они заняты в море (см. военно-морской эпос, раздел «Минеры»: «Якорь в клюзе, минер на пузе»; эти золотые слова в полной мере относятся и к артиллеристу).

Также неплохо устроился и доктор. И он уверен, что его обязательно надо беречь для войны, на крайний случай, для спасения тяжело заболевшего члена экипажа в дальнем походе. И все время искренне удивляется, зачем его включают в график сидячей смены? Мол, какая от него польза без боевых действий, да еще и вечером, не говоря про выходные? Будет правильнее исключить его из графика, чтобы каждый день он мог повышать свою квалификацию, почитывая специальную литературу. Причем обязательно дома, так как делать это на корабле невозможно из-за постоянных построений и дурацких команд по трансляции.