Текст книги "Все адмиралы были троечниками 2"

Как бы там ни было, но Федора зачислили в состав ВМФ.

Всех счастливчиков собрал начальник лагеря и, как водится, поздравил с вступлением в новую жизнь. Он настоятельно посоветовал не расслабляться, твердо пообещав, что впереди будет еще сложнее. Но окрыленные первым успехом в жизни, новоиспеченные моряки его не услышали. А зря…

Перво-наперво старую жизнь перечеркнули жирной чертой. Крест-накрест.

Гражданскую одежду забрали и выдали военно-морскую форму. Она была не новой, но это было неважно. В зеркале на Федора смотрел настоящий моряк. Он был в робе, подпоясан кожаным ремнем с медной бляхой. Тельняшка, берет со звездой, матросский воротник – все было как положено.

Жаль, его сейчас не видит Люда Гугуева из 8-го «Б». Хотя нет, лучше не сейчас, а когда отрастут волосы, безжалостно срезанные машинкой училищного парикмахера. Федор не подозревал, что голова имеет такую неправильную форму. Вдруг на ней проявились какие-то выступы, впадины, шрамы и даже углы, до этого благородно прикрываемые волосами. Показывать такую «красоту» никому из старых знакомых, особенно Люде, не хотелось.

Стрижка под ноль всегда несет какой-то смысл. Если, конечно, она – не следствие борьбы с педикулезом. Например, каторжникам стригли головы не только для того, чтобы легче было ловить при побеге. Этим их еще и унижали, втаптывая в грязь: «Ты – никто, с тобой можно делать что угодно, у тебя только одно право – работать в рудниках».

Федор потом пришел к выводу, что их стрижка тоже имела скрытый подтекст, отдаленно перекликающийся с прической каторжан…

Форма изменила всех. Если до этого времени абитуриенты отличались друг от друга одеждой, походкой, выражением лиц, то в новой жизни они стали все одинаковыми. Они напоминали семью, в которой было три сотни однояйцевых близнецов. Единственное, чем они отличались, так это ростом.

Но самое интересное – они все стали на одно лицо. Лицо человека, который на время погасил все эмоции и чувства, понимая, что сейчас главное – терпеть и ждать, когда этот период сменится другим. Каким он будет, пока неизвестно, но он будет другим. Легче или тяжелее, но другим. Хотелось бы, чтоб легче…

Теперь Федор должен был представляться: «кандидат Меньшов». Это звучало чуть лучше, чем «абитуриент», но должно было напоминать – испытания не закончились. Ты можешь стать курсантом, а можешь и не стать. Ведь кандидатов набрано с десятипроцентным избытком, с расчетом на утряску и усушку. Которая обязательно будет…

Именно ты можешь оказаться лишним. Помни об этом, товарищ кандидат.

Борьба со сном на флоте

Корабельная служба таит в себе некоторые трудности и лишения. Одна из них – невозможность в море выспаться по-человечески.

Как только корабль отрывается от стенки, сон становится главным дефицитом для всего экипажа. Не считая, конечно, зама и особиста, на которых Корабельный устав почему-то не распространяется. Вахт они не несут, поэтому все дни и ночи предоставлены самим себе.

Вы думаете, они этому рады? Нисколько, у них начинаются другие проблемы – сон в них не лезет. Они им пресыщаются, у них отлеживаются бока, растет вес, от отсутствия движений начинаются проблемы со стулом. В общем, и им тоже не сладко.

Весь остальной экипаж несет классическую трехсменную вахту. Исключение составляют командир со старпомом, штурман с командиром ЭНГ (электронавигационной группы) и радисты, несущие двухсменку. Несколько легче вахтенным офицерам, их в графике четыре-пять человек.

Из этого очевидно, что борьба со сном во время несения вахты выходит на первое место в череде других неудобств. В качестве доказательства серьезности проблемы приведу пример, как за нами гонялось судно со сладко спящим экипажем. Дело было так.

Мы шли, никого не трогая, по центральной части Балтийского моря, держа курс к Датским проливам. Было часов четырнадцать, отличная теплая солнечная погода. Экипаж, свободный от вахт, использовал адмиральский час по прямому назначению – спал без задних ног после обеда. Уже часа два не было ни одной цели, словно все суда и корабли где-то встали на якоря, чтобы их команды тоже отоспались.

Вдруг из БИП сонно докладывают: «По пеленгу… на дистанции… кабельтовых обнаружена попутная цель. Следует курсом… со скоростью двадцать два узла. Пеленг на цель не меняется, цель опасная».

В переводе на «сухопутный» язык это означало: нас уверено догоняет судно, идущее таким курсом, что обязательно в нас воткнется. Стоит заметить, что наш корабль всегда двигался экономичным ходом – на одном двигателе, со скоростью четырнадцать узлов.

Старпом, несший командирскую вахту, хладнокровно заметил в адрес цели: «Не трамвай, объедет». Но на всякий случай приказал в БИП усилить наблюдение и докладывать по этой цели через каждые пять минут.

Замечание старпома было правильным – обгоняющее судно само должно изменить курс или скорость так, чтобы обойти обгоняемого на безопасном расстоянии. Но доклады из БИП становились все тревожнее, судно-лихач не собиралось ничего менять, ведя ситуацию к столкновению.

В бинокль уже было видно, что нас догоняет огромный лесовоз, груженный бревнами под самую завязку. На вызовы по радио он не отвечал, звуки нашего тифона оставили его равнодушным. Когда по расчетам БИП до столкновения оставалось минут десять, старпом приказал резко повернуть влево. К счастью, мы тоже были «не трамвай»…

Все, находившиеся на мостике, наблюдали с соответствующими комментариями, как лесовоз пролетал мимо нас в какой-то сотне метров.

Лесовоз оказался наш родной, советский. На его мостике и верхней палубе никого не было видно. Вероятность того, что вся его команда вымерла от цинги или от экзотической эпидемии, была очень мала. Скорее всего, включив авторулевой, вахтенный помощник устроил себе послеобеденный отдых. Откуда он мог знать, что у них под ногами будет путаться наш корабль со своей черепашьей скоростью.

Так что вопрос борьбы со сном является для флота актуальным. Даже днем, не говоря уже про ночь.

Представьте ситуацию: глубокая ночь, за бортом темень, на посту тепло, монотонно гудит вентиляция, ритмично постукивает двигатель, корабль слегка покачивает, как колыбель. Чтобы в таких условиях не заснуть, нужны огромные усилия. Особенно, если твоя вахта сидячая, как, например, у акустиков или радистов.

Если акустик заснет, то этого никто и не узнает, все равно они своими станциями ничего ни разу не обнаружили, виня пресловутый слой скачка. То он у них слишком положительный, то – наоборот.

Но если заснет радист и проворонит радио в адрес корабля, об этом назавтра узнает много человек, начиная от командира корабля и вниз по подчиненности. Сильнее и глубже всего это прочувствует командир БЧ-4. Причем этот позор ему придется переживать дважды.

Первый раз – когда дежурный по радиосвязи с виноватым видом доложит, что в адрес командира корабля получена телеграмма о якобы пропущенном радио, которое будто бы передавали в один из сеансов циркулярных передач. Но это явно какая-то ошибка, потому что они с радистом внимательно следили за эфиром, и ничего в наш адрес не было. А если радио и было, то наверняка в тот момент наблюдались ионосферные возмущения.

И хотя мичман старается придать своему голосу уверенность, но это у него получается плохо. Он знает, что командир БЧ-4 прекрасно понимает – они с радистом сеанс проспали.

Понимая, ЧТО его ждет, когда командир прочтет эту «непропущенную» радиограмму, связист отводит душу, рассказывая мичману все, что о нем думает. Несколько раз подчеркивая, куда на самом деле ему надо было пойти вместо школы мичманов…

Затем почти то же самое, но уже в свой адрес, он выслушает от командира, размахивающего перед его носом бланком радиограммы и пропускающего мимо ушей лепет о движении ионизированного слоя планеты. Для связистов «непрохождение радиоволн» как «слой скачка» для акустиков: тем он мешает лодки обнаруживать, а связистам – радио принимать или передавать.

Научно-популярную лекцию связиста он прервет швырянием радиограммы на стол и угрожающими намеками: «Только попробуйте еще раз пропустить!» Командир БЧ-4 покидает его каюту с горячим желанием никогда больше не пробовать…

Тем, кто несет вахту на ногах, не легче, им очень хочется к чему-нибудь прислонится и закрыть глаза, хоть на минуту. Тяжелее всего рулевым. Все четыре часа вахты рулевой неподвижно стоит у своей колонки, управляя кораблем легким движением руки. Как для всех вахтенных, ему тоже созданы условия для сна. Сзади перегородка, чтобы опереться спиной, на ГКП полная темнота, все лампочки или заклеены, или их свет максимально приглушен. Тихо, темно, тепло…

Зная особенность рулевых спать стоя, вахтенный офицер каждые десять – пятнадцать минут дергает несчастного: «На румбе?» А тот бодрым голосом должен ответить: «На румбе столько-то градусов!» Как показывает опыт, без такого «диалога» рулевой быстренько заснет и поведет корабль никому не известным курсом.

У нас служил рулевым матрос Шкляров по кличке Слон, он же Мамонт. Такое экзотическое имя он получил благодаря нереальному спокойствию и большому росту. Он являлся абсолютным чемпионом корабля по сну стоя. Мамонт умудрялся за ночную вахту заснуть раз пять-семь, днем этот показатель снижался до двух-трех.

О том, что он заснул, узнавали двумя способами. Первый и основной – когда на вопрос вахтенного офицера «На румбе?» ответа из темноты не поступало. Это означало, Шкляров сладко спит, а корабль плывет в сказочную страну…

После повторных окриков он просыпался и клал корабль на прежний курс. Штурман, матерясь, шел определять место по спутнику, чтобы рассчитать поправку курса.

Второй способ выявления заснувшего Шклярова находился на вооружении у штурмана – прямого начальника Мамонта. Над его столом в штурманской рубке висел курсоуказатель, отображавший текущий курс. И если штурман замечал его незапланированное изменение, то без лишнего шума шел к Шклярову и привычно бил коленом по его ноге, тихо шипя (чтобы не услышал командир): «Спишь, падла?!»

К чести последнего надо признать, что он никогда не оправдывался и не выкручивался, а всегда честно говорил своим низким тягучим голосом: «Я засну-у-ул». На него никто не сердился, он же не виноват, что уродился флегматиком. Да и лишних рулевых не было. Но когда он вел корабль, все, находившиеся на ГКП, были внимательнее пуще обычного.

Настоящим примером борьбы со сном являлся командир. Тот на вахте никогда не спал, несмотря на двухсменку в течение всего похода. И это при том что большую ее часть проводил в своем кресле. За это перед ним надо снять шляпу.

Только один раз он все-таки незаметно для присутствующих на ГКП заснул. Зато просыпался громко…

Корабль шел в пустынном месте океана, целей не было, погода хорошая, за бортом глубокая ночь. На ГКП полная темнота, командир в кресле, как всегда молчит. Вдруг в этой тишине раздается его громкий тревожный голос: «Лево на борт! Право на борт! Стоп машины! Полный назад! Лево на борт!»

Вахтенный офицер сначала напрягся, но быстро сообразил, что командир сейчас где-то далеко. Может быть, он командует авианосцем или линейным кораблем, ведущим бой с превосходящими силами противниками. А может, на мостике «Титаника» уворачивается от выплывшего из темноты айсберга. Командир спал и видел морской сон.

Разбудить его панибратским трясением за плечо было опасно… Пришлось вахтенному офицеру избрать более тактичный способ. «Что вы сказали, товарищ командир?» – громко произнес он, подойдя к креслу.

Наверное, в командирском сне вахтенный офицер задал такой же вопрос, потому что он снова начал командовать: «Лево на борт! Право на борт!» Но в какой-то момент несоответствие звука знакомого голоса картинке сна заставили его проснуться, о чем он громко объявил всему расчету ГКП: «Тьфу, ё… твою мать!»

Бедный командир, даже во сне он продолжал вести корабль и обеспечивать безопасность экипажа.

Надо заметить, что, несмотря на некоторую степень разгильдяйства, свойственного молодости, все офицеры нашего корабля тоже ответственно относились к выполнению своих обязанностей. В том числе и при несении вахты. Доказательством служит случай, произошедший с нашим связистом.

Как всегда, в мае мы вышли на отработку и сдачу К-2. Известно, что процесс сдачи курсовых задач имеет целью довести экипаж до нервного и физического истощения. Каждый день играется по несколько учебных тревог. Все практически не вылезают с боевых постов, то «борясь за живучесть», то «отражая нападение противника в условиях применения им ОМП [4]4
  ОМП – оружие массового применения.


[Закрыть]», то проводя практические стрельбы и тому подобное. К вечеру все валятся с ног, а несение вахты никто не отменял.

Шел четвертый день сдачи задачи, а командиру БЧ-4 «повезло» заступить на вахту с четырех ночи.

Вахта при стоянке на якоре – милое дело, даже сплошное удовольствие (в сравнении с той, что несется при движении корабля). Командование спит по каютам, на ГКП вахтенный офицер сам себе начальник.

Начинались белые ночи, рассветало рано. Связист честно сопротивлялся сну как мог. Требовал доклады от БИП и вахтенного на юте. Ходил по ГКП, поднимался к сигнальщику, даже несколько раз отжимался от палубы.

Но теплая ночь, штиль и свежий морской воздух делали свое дело…

Усталый старший лейтенант присел на командирское кресло, не очень уверенно успокаивая себя мыслью, что всего на пять минут. Рассыльному, сидевшему на банке рядом, он на всякий случай строго настрого приказал, чтобы тот бдел и не думал заснуть.

– Обижаете, товарищ командир, – успокоил его рассыльный и тут же подозрительно затих.

Как в таких случаях бывает, упорная борьба со сном закончилась его убедительной победой.

Открыв через какое-то время глаза, связист глянул в лобовой иллюминатор, и его прошиб холодный пот. Вместо носа корабля он увидел серую воду залива, скрывшую бак, торчавшую из воды вторую артиллерийскую башню и половину первой. Пока он спал, корабль по какой-то причине набрал воды и сел килем на дно.

«Что с экипажем, живы или все задохнулись в кубриках и каютах?» – пронеслось в его голове. Связист осознал, что, заснув, совершил тяжкое преступление, и на его совести полторы сотни загубленных жизней. Ему не будет прощения. От ужаса произошедшего он… проснулся.

«Это сон! Твою мать!» – облегченно подумал он, поднимаясь с кресла. Но, как оказалось, радовался преждевременно. Со стороны левого борта доносились голоса большого количества людей. «Что за хрень! Откуда в нескольких милях от берега могут взяться люди?» – встревожено задал он самому себе вопрос, при этом боясь узнать ответ.

Связист вышел на крыло мостика, и на него напал столбняк. Оказывается, пока он спал и видел во сне ужасы, корабль сорвало с якоря и принесло к берегу, где он благополучно сел на песчаную мель. До берега было всего метров тридцать – сорок, на пляже скопилась толпа из загорающих и купающихся, которая громко обсуждала случившееся. Увидев эту картину, бедный старший лейтенант снова осознал всю тяжесть своей вины и понял, что ТАКОЕ он точно не переживет и… проснулся.

Но радостно воскликнуть: «Это всего лишь сон!» – у него не получилось. За бортом ярко светило солнце, и, судя по высоте светила, время подходило уже часам к одиннадцати. «Проспал!» – третья за короткий промежуток времени страшная мысль обожгла мозг, не оправившийся от первых двух ударов. Экипаж, не разбуженный им в семь ноль-ноль, продолжает спать, вместо того чтобы сдавать задачу № 2. Спят командир, замполит, офицеры и матросы. Спят коки, которые уже должны готовить обед, а они еще не приступали к завтраку. Все спят, устав от постоянных тревог. И все это, благодаря ему, заснувшему на вахте!

Ему стало не по себе. Не разбудить экипаж – это не то же, что допустить посадку корабля на мель, но безнаказанно это не должно было пройти. Это останется позором на всю оставшуюся жизнь. Старший лейтенант не на шутку расстроился и… проснулся в очередной раз. Теперь уже окончательно.

Он сидел с гулко бьющимся сердцем на командирском кресле. До подъема оставалось всего двадцать минут.

Рядом на банке, словно верный пес, мирно сопел рассыльный. Судя по блаженному выражению лица, ему снилось ДМБ (увольнение в запас после срочной службы). А связист, как настоящий офицер, даже заснув, чувствовал груз ответственности за вверенных ему людей и корабль.

Приказано выжить

Федор сквозь сон слышал противное жужжание комара, который назойливо звенел около уха. Попытки отогнать его рукой, как всегда, результатов не давали. Кровопийца продолжал издеваться над спящим, выбирая место, куда вогнать ненасытное жало.

«Все, гад, тебе конец!» – подумал рассвирепевший Федор и проснулся. Комар оказался… горнистом, который на плацу перед спальными корпусами играл сигнал «Подъем».

По деревянному полу уже грохотали ботинки новоиспеченных кандидатов в курсанты. Меж койками прохаживался старшина роты и злым голосом всех гнал на плац.

– Форма: трусы, ботинки! Не забываем откинуть одеяла! Чтобы через десять минут все стояли в строю! – кричал голосистый мичман. Как потом оказалось, старшина роты был неплохим парнем, но сейчас он производил впечатление очень нехорошего человека.

Впоследствии Федор узнал, что все команды обязательно должны подаваться громко, отрывисто и резко, чтобы сразу задать нужный настрой. Вот мичман и задавал…

Так для трехсот кандидатов в курсанты началась по-настоящему новая жизнь. До этого были цветочки.

Началась она оригинально. Во-первых, ночью пошел мелкий летний дождь, которого не было целый месяц. Во-вторых, в шесть ноль-ноль динамики общелагерной трансляции настойчиво посоветовали всем проснуться и построиться на зарядку. Им усердно помогал тот самый звонкий горн.

Площадка перед спальными корпусами скоро стала походить на муравейник. Три сотни будущих моряков высыпали на плац, не зная, куда бежать – сначала в гальюн, а потом в строй или сразу в строй. Других вариантов действий не было.

Все это еще пока напоминало пионерский лагерь с его утренними зарядками. Но были и отличия. Причем принципиальные.

На плацу, словно надсмотрщики, стояли командиры взводов. В их задачу входило с первых же минут военной жизни взять этих юнцов в ежовые рукавицы. Примерно так объезжают лошадь, еще не знавшую узды. Наездник сразу должен ей показать, что кончилась вольная жизнь. Теперь она будет ездить только под седлом и только туда, куда направят. Седло, конечно, будут иногда снимать, чтобы не натереть спину, временно заменив на тесное стойло или путы…

Наконец, образовалось подобие строя. Коробки взводов с интересом ждали, что же будет дальше. Перед строем появился человек спортивного сложения и в спортивной форме. Было видно, что он с детства дружит со спортом. И скорее всего, в ущерб всему остальному.

Из его короткой речи стало ясно, что все без исключения кандидаты скоро горячо полюбят спорт. А кто не полюбит, тот сначала пожалеет об этом, а потом все равно полюбит. Поэтому лучше не сопротивляться…

Он был первым, кто открыл будущим офицерам главный принцип военной службы: «Не хочешь – научим, не можешь – заставим».

Федор уловил нелогичность фразы: вообще-то кто не хочет, того нужно заставлять, а кто не может – учить. Он решил, что товарищ спортсмен ошибся, с кем не бывает. Но начальник кафедры физподготовки (а это был он) не ошибся. Именно этот девиз двигает горы в армии и на флоте.

Окончив вводную лекцию, он бодро скомандовал: «Направо! Бегом марш!» – и побежал впереди строя, как вожак, показывающий дорогу стае.

Шестьсот ботинок дробно, словно сыплющийся горох, застучали по асфальту. Но постепенно звук опускающихся подошв вошел в ритм, задаваемый счетом вожака. Скоро ритм установился и поддерживался сам собой.

Бегущая колонна представляла экзотическое зрелище. Особенно завораживала форма одежды – новенькие сатиновые трусы и тяжелые ботинки по кличке «гады». Больше на бегунах ничего не было. Даже волос на голове…

Полуобнаженные тела «трехсот спартанцев» вряд ли смогли навеять эротические фантазии представительницам женского пола, окажись они здесь. В подавляющей массе худые, с несформировавшейся мускулатурой, по-юношески угловатые, они бы, скорее, вызвали чувство сострадания и жалости. Но в них уже проглядывались черты будущих покорителей морей, главной из которых пока что был только цвет трусов – темно-синий…

Меньше всего они походили на спортсменов. Их мамы сейчас бы рыдали, увидев своих чад, грохочущих «гадами» под летним, но все равно противным дождем.

О «гадах» нельзя не сказать несколько слов. Этимология названия таких ботинок покрыта тайной. Но курсантские предания гласят, что оно пошло от слова «г…внодавы»… Так как оно звучит не совсем прилично, то его заменили аббревиатурой – ГД. Ну а разговорный язык звучание этих двух букв постепенно переиначил в нейтральное и легко произносимое «гады». Хотя они имели и официальное название – «рабочие ботинки».

Сделав по стадиону несколько кругов, юные физкультурники вернулись на плац. По их гладко остриженным головам дождь скатывался, не задерживаясь, как прежде. Новые трусы повлажнели, потеряв лоск. И лишь «гады» своим видом показывали, что для них давить мокрый песок – это баловство по сравнению с основным предназначением…

Начальник кафедры, по которому не было заметно, что он только что пробежал два километра, еще раз предложил полюбить спорт добровольно и распустил строй. После этого убежал по своим делам.

Надо заметить, что он все время передвигался бегом. Причем бегал независимо от того, в какой форме одежды он был – в спортивной или в военной, подполковничьей. Бегал в лагере, бегал потом по дворам училища. Как он вел себя в городе, можно было только догадываться…

Синхронно с командой «Разойдись!» закончился дождь. Сложилось впечатление, что он был заодно с командованием лагеря. И это оно его попросило помочить сонных кандидатов, чтобы жизнь здесь меньше всего напоминала рай. Чтоб они сразу поняли – начался курс молодого бойца.

«Приказано выжить» – так сурово назывался этот курс среди самих кандидатов. Это, конечно, было преувеличением, фигурой речи, но в России почему-то принято романтизировать лагерную жизнь. Этим грешат зэки, пионеры, и, как оказалось, кандидаты в курсанты тоже.

В общем, новая жизнь началась весело. Даже слишком…

В этой жизни не надо было задумываться: «Чем бы сейчас заняться?» На эти глупости просто не было времени. Теперь вообще надо было меньше думать и только выполнять распорядок дня, который на время стал целью жизни каждого кандидата.

Новая жизнь сначала воспринималась как игра «Зарница». Только после «Зарницы» нужно было идти домой, а здесь – в ротное помещение. И если дома пахло домом, то в ротном помещении пахло казармой.

Как пахнет казарма? Основными составляющими ее ароматов являлись запахи гуталина для чистки обуви и носков, которые далеко не все (если честно, никто) стирали ежедневно. Не надо забывать, что баня была раз в неделю, а строевые занятия и физподготовка – каждый день, что тоже не могло не ощущаться в атмосфере жилища. Но жить было можно.

Отцы-командиры, понимая трудности адаптации вчерашних школьников к новым условиям, всячески помогали им переключиться на военный уклад жизни.

Людям, далеким от армии и флота, надо пояснить, что в понятие «помощь» командование вкладывает совсем иной смыл, чем принято на «гражданке». Если там синонимами этого слова являются – «совет», «участие», «сопереживание», то в армии и на флоте помочь в чем-то, значит заставить это сделать. Причем любой ценой… Именно это и имел в виду начальник кафедры физподготовки в своей вступительной речи перед первой физзарядкой.

У военных основным методом помощи является древнее, как мир, «кнут и пряник». С «кнутом» все было предельно ясно, в его роли выступали наряды на работу вне очереди, а для самых необучаемых – отчисление из училища. Решение с «пряником» было ужасно остроумным: поощрением считалось отсутствие наказания.

Все-таки у военных есть чему поучиться. Таких простых и вместе с тем эффективных решений разных проблем у них хоть отбавляй.

Целых полтора месяца вековые сосны, среди которых раскинулся лагерь, с трудом терпели шумных постояльцев. На стрельбище все время щелкали автоматные выстрелы. На плацу постоянно топали десятки ног. Причем топали так, будто хотели в асфальте наделать дырок. Но больше всего деревья раздражало пение строевых песен. Тогда к топоту добавлялось нестройное завывание в ритме марша. Как известно, строевая песня должна быть не красивая, а громкая…

Бедные сосны! Они помнили еще дореволюционную публику, состоявшую из петербургских дачников и местных чухонцев. Они слышали правильную русскую речь и французский язык, пение романсов под гитару и чтение стихов на берегу залива. «Душечка… голубчик… будьте любезны… не затруднит ли вас… извольте…» – от этих слов благородные сосны становились еще благороднее. Нынешняя ситуация их расстраивала. От стресса они даже начали терять свои иголки. Хотя, может, это было результатом слишком жаркого лета.

За что старые деревья были благодарны этим коротко остриженным салагам, так это за чистоту, которую те поддерживали в лагерном лесу. Чтобы чем-то занять триста человек во время приборок, командование поделило на объекты приборки даже лес.

Для Федора, как и для многих, все воспринималось как происходившее не с ним. Это кто-то другой марширует на плацу, палит на стрельбище, гребет на шлюпке, учит уйму каких-то бредовых статей из уставов.

Кстати, об уставах. Кто бы мог подумать, что у этих военных такое количество различных уставов! Устав внутренней службы, гарнизонной и караульной служб, Строевой, Корабельный, Дисциплинарный – в них предусмотрено и регламентировано буквально все. Десятки статей из них надо было выучить наизусть.

Кандидатские мозги, не успевшие отдохнуть от вступительных экзаменов, снова начали усиленно трудиться. Почти все личное время (когда не было занятий и приборок) уходило на зубрежку. Кандидаты с уставами в руках сидели на лавках и бродили по тенистому лесу, словно лицеисты с томиками стихов.

Сквозь бормотание зубривших можно было расслышать: «…Военнослужащему запрещается держать руки в карманах…», «Дневальный по роте обязан…», «Военнослужащий является защитником своей Родины, Союза Советских Социалистический Республик…». Любители воинских уставов не думали, что свою службу они будут заканчивать совсем в другом государстве…

Самая главная статья, которую кандидаты учили, звучала так: «Военнослужащий обязан стойко переносить вся тяготы и лишения воинской службы…»

Если бы написавшему эту статью сказали, что он выступает последователем Зенона Китийского, тот наверняка бы не поверил, так как этого имени наверняка не слышал. Но факт остается фактом – учение стоицизма основал древнегреческий философ Зенон в четвертом веке до нашей эры. Оно просуществовало почти шесть веков и стало основой этических норм человечества и даже повлияло на формирование христианства.

Постепенно оно проникло и в армию, что, вообще-то, объяснимо, – захочешь жить, все стойко перенесешь. Это в военное время. А в мирное – чтобы не получить наряд или не сесть на губу, тоже многое стерпишь.

Стоики учили, что надо избегать четырех видов аффектов: удовольствия, отвращения, вожделения и страха. Ничто так не помогает с ними бороться, как военная служба. На удовольствия нет времени, чувство отвращения исчезает после нескольких приборок в гальюне, для вожделения нет повода – женщин в армии нет, а страх лечится страхом более страшным.

Старшина роты у кандидатов электротехнического факультета был сравнительно молод. В свои тридцать два года он старался казаться бывалым, строгим, но справедливым. Из всех этих качеств у него не было ни одного…

Парень он был нормальный, но образования ему не хватало, и воспитание сильно хромало. Да еще нереализованные амбиции накладывали свой отпечаток. Короче, у него хорошо получалось только кричать и неудачно шутить.

Зато командир взвода был интеллигентом явно не в первом поколении. Об этом говорили его правильная речь и эрудиция. Он всегда был выдержан, вежлив, никогда не повышал голоса. Убийственная ирония и редко проскальзывавшая самоирония выдавали умного человека. К тому же он был перспективным кандидатом наук.

Все лагерные офицеры в своей настоящей жизни были преподавателями или начальниками лабораторий в училище. В лагерь их присылали отбывать повинность. Федору казалось, что они нисколько этим не тяготились. Живописное курортное место, теплый залив и одинокие женщины из соседнего с лагерем дома отдыха «Восток 6» скрашивали им (некоторым точно) отрыв от семьи на полтора месяца.

– Что поделаешь, служба, – громко и тяжело вздыхали они дома, собираясь в длительную командировку.

– Бедный, как ты там будешь без домашней пищи?! – сдерживая подступающие слезы и по-бабьи сложив руки на груди, причитали их супруги.

– Как все, – успокаивали они с надеждой в голосе…

Начальник лагеря, капитан 1 ранга, существовал где-то в облаках. Он и жил в отдельном домике, на отшибе. Его видели только на вечерней проверке, стоящим на трибуне и принимающим доклады от командиров рот. Для кандидатов он казался небожителем.

Один раз он спустился со своего Олимпа необычно – покачиваясь и путаясь словами. Видимо, там наверху что-то произошло, заставившее его вместо нектара и амброзии принять алкоголь. Явно крепкий…

Федор, выросший на правильных книгах, не думал, что советские офицеры, тем более Военно-Морского Флота, пьют спиртное. Это у него не укладывалось в голове.

Да, они могли выпить спирт, причем неразбавленный, но только после тяжелого и опасного боя с превосходящими силами противника. Чтобы по русской традиции помянуть погибших товарищей.

В остальное время они позволяли себе только чай. Обязательно очень крепкий и горячий, практически кипяток. И обязательно в стакане с подстаканником. Коротая одинокие вечера в кают-компании корабля, ведь из-за суровых условий службы у них не было ни семьи, ни дома.

Поэтому, когда начальник лагеря, держась за перила трибуны крепче обычно, стал говорить нараспев, Федя решил, что тот заболел.

«Настоящий офицер! Ему плохо, он с трудом держится на ногах, но пришел исполнить свой долг, – восхищенно думал о начальнике лагеря Федор. – От болезни ослаб, но всем видом показывает: „Я с вами, значит, все будет хорошо“».

Стоявший рядом белорус Коля Волосюк думал иначе. «Где-то квакнул», – уверенно поставил он диагноз начальнику лагеря.

Похоже, восхищения Федора так никто и не разделил. Командиры взводов, храня военно-морское хладнокровие, переглядывались между собой понимающе. Стоящие в строю кандидаты тоже переглядывались, но недоуменно.