Текст книги "Все адмиралы были троечниками 2"

У командира, правда, несколько другие планы на использование доктора в мирное время. По его глубокому убеждению, тот должен не теорию подтягивать, а больше налегать на практику. То есть травить тараканов и следить за санитарным состоянием камбуза и гальюнов.

Надо заметить, это тот редкий случай, когда мнения командира и остальных офицеров совпадают. Раз положено, сиди – чем ты лучше других. А то как «морские» получать, так с большим удовольствием, а «сидячка», видите ли, вызывает у него глубокое недоумение.

Но к докторам на кораблях относятся беззлобно, как раньше на Руси к блаженным. А те с удовольствием в этом подыгрывают. Этакие ботаники, далекие от земной (в нашем случае корабельной) жизни. Рассеяно-отстраненно взирают они на повседневную суету командиров БЧ и на всякий случай продолжают канючить мантру об их ненужности в сидячей смене.

Доктор с маниакальным постоянством подчеркивает, что он хирург, именно этому его учили шесть лет, а командир почему-то постоянно дерет за тараканов. На резонный вопрос коллег (нас), а кого тогда драть, если не его, доктор со своим невинно-непонимающим видом пальцем указывает на помощника командира по снабжению. Мол, чье заведование, тот пусть и травит.

На тараканьей почве наш доктор умудрился стать кровным врагом зама. Когда в очередной раз командир энергично вставлял «Гиппократу» за обнаглевших без меры прусаков, тот в сердцах снова напомнил про свое хирургическое предназначение на этом свете. Командир удивленно и как будто даже советуясь спросил: «А кто их должен уничтожать, может быть зам?» И тут доктор, уже доведенный практически до состояния аффекта, с отвагой обреченного сдерзил: «А почему бы и нет? Хоть какая-то польза от него будет».

Командир на это как-то странно хмыкнул, но приказал все-таки доктору в ближайшую пятницу, вернее в ночь на субботу, устроить оборзевшим членистоногим кузькину мать в виде дихлофосной атаки. Доктор жалобно пискнул, что по графику у него большой сход, но это был очередной глас вопиющего в пустыне.

Командир, который, как все офицеры, недолюбливал политработников и глубоко в душе соглашался с доктором, этот разговор передал заму. Преподнеся как шутку. Но зам даже не улыбнулся, а только хищно сощурил глаза и задумчиво произнес: «Хорошо-о-о, доктор, хорошо-о-о!» При этом буравя взглядом пустой стул доктора, опрометчиво оказавшегося на сходе.

Щелкнув таким образом зама по носу, командир навлек его гнев на бедного лейтенанта. Теперь на всех партсобраниях зам обязательно касался вопроса дезинсекции корабля. Подчеркивая, что кому-то («кому-то» он произносил значительно) и шести лет академии не хватило, чтобы научится выводить тараканов, которые даже в школу не ходили.

А чтобы доктор почувствовал силу партии, на которую осмелился поднять руку, зам повесил на него партийное поручение. Причем очень необычное. На ближайшем партсобрании он заикнулся, что давно пора иметь на корабле собственную радиогазету. И не просто пора, а стыдно. Ему уже неоднократно по этому поводу выговаривали в политотделе. Мол, корабль первого ранга, а своей газеты не имеет, словно какой-то занюханный тральщик. Куда это годится? (Про тральщик зам вставил неслучайно. Этим он лягнул командира, начинавшего службу в ОВРе (охране водного района). Все-таки зам почувствовал, что в командирской шутке шутки не было.)

Чтобы коммунисты зря не волновались, на кого это повесят, зам сразу предложил назначить ее редактором доктора. Мол, вахт он не несет, поэтому располагает большим свободным временем, чем остальные офицеры. Говорить он умеет и любит, вот пусть и направит этот талант в нужное русло. И если он не в состоянии извести вредную живность, то, может, у него хоть здесь уже что-то получится.

Остальные коммунисты, облегченно выдохнув («Не меня!»), утвердили кандидатуру доктора единогласно.

И теперь ежедневно медицинский лейтенант, как заправский репортер, бегал по боевым постам, записывая на кассетный магнитофон «Грюндик» бред офицеров, мичманов и матросов. Причем он проявил такую партийную сознательность, что его стали бояться и начали запирать двери боевых постов. Никто не хотел потом слушать под общий хохот свое «э-э-э», «ну-у-у-у», «это самое, как его» и потное молчание в попытке вспомнить нужные слова.

Но, несмотря ни на что, каждый вечер во время ужина по трансляции запускался очередной номер корабельной радиогазеты. Экипаж стал ждать ее выхода с нетерпением. Но не потому, чтобы узнать последние корабельные новости (для этого есть курилка на юте), а затем, чтобы попытаться угадать, кто это сейчас говорит. Магнитофон изменял голоса так, что узнать выступающего было практически невозможно.

Но скоро, к всеобщей (за исключением зама) радости, «Грюндик» приказал долго жить. Очевидно, иностранный аппарат не выдержал нагрузки, с которой привыкли трудиться советские коммунисты. Во время очередного выпуска газеты магнитофон вдруг натужно захрипел, как будто его душат, и затих навсегда.

Пока доктор радовался, как ребенок, зам усиленно думал, чем бы еще усложнить жизнь медицинскому троцкисту-оппортунисту. Но у дока оказался правильный тесть, который резко перевел его в Военно-медицинскую академию, да еще и на кафедру гинекологии. Где доктор, заглядывая в самую суть очередной пациентки, изредка вспоминал тараканов и зама, как кошмарный сон…

Кстати, о замах. Это самый популярный персонаж в устном народном творчестве. Таким количеством анекдотов, стишков и баек не могут похвастаться даже минеры. Все объясняется довольно просто, главными героями военно-морского фольклора становятся те, кто ухитряется ничего не делать. И если минеры-артиллеристы хотя бы ходовые вахты несут, то замы, не стесняясь, не обременяли себя ничем, кроме создания видимости какой-то ну очень важной деятельности.

А в чем заключалась специальность классического замполита? Если сказать коротко – болтать языком перед строем или на собрании. Раз ничего другого не умеешь, хотя бы научись хорошо говорить. Так нет, даже выступая без бумажки, они умудрялись говорить абзацами из передовицы «Правды». Причем чаще всего в их речах встречались слова «должны» и «надо», которые они почему-то употребляли с местоимениями «вы» и «вам». Подразумевая этим, что лично они и так все делают правильно.

Как-то начПО (начальник политотдела) нашей бригады в преддверии проверки политотделом базы решил усилить по всем фронтам модную тогда антиалкогольную борьбу. После подъема флага на одном из кораблей он выступил перед его экипажем с пламенной речью, в которой заклеймил позором пьяниц и дебоширов. Заканчивая «глаголом жечь сердца людей» традиционными словами о необходимости борьбы с этим пережитком прошлого, он вдруг ляпнул: «Нам надо искоренить это зло».

Что на него тогда нашло, он и сам бы не смог объяснить. Скорее всего, сказалось волнение перед приездом высокой комиссии. Но лучше бы эту тему он в тот день не затрагивал. Что называется, накликал…

Скоро подъехали проверяющие и деловито приступили к проверке. Часа через четыре, усталые, но довольные, они покинули корабль, эмоционально и физически опустошив весь экипаж. Но руководитель проверки остался и уединился с начПО в его каюте. Наверное, для того чтобы помочь последнему грамотно составить план устранения замечаний.

Убывая через два часа с корабля, он излучал удовольствие жизнью вообще, удовлетворение от проделанной работы в частности и легкий (хотя все-таки ближе к среднему) коньячный аромат. За минуту до него по трапу проскакал бригадный комсомолец и ловко засунул в политотдельскую «Волгу» пухлый сверток, пахнувший колбасой, копченной рыбой и бряцавший какими-то консервными банками. Все говорило, что проверка прошла без замечаний.

Вечером в отличном расположении духа, схожим с настроением у проверяющего, направился домой и наш начПО. И ничего необычного в этом бы не было (начПО сидячие смены не признавал), если бы не способ схода. Мягко скажем, не совсем традиционный. Дело в том, что первой на твердую землю пирса ступила его правая… рука. Она за секунду до этого лихо отдавала честь флагу. Вторым на шершавый асфальт прилетело его лицо, и уже затем он слился с природой всем остальным телом.

Такой оригинальный способ убытия с корабля начПО применил не специально, а вследствие целого ряда причин. Во-первых, работая над планом по устранению замечаний, он немного (в его понимании) употребил коньяку, добавив перед сходом ровно столько же на посошок. Во-вторых, явившимся следствием «во-первых», его нога легкомысленно зацепилась за стойку ограждения сходни. И в-третьих, левая рука была занята портфелем, поэтому схватиться за леер не могла…

Дежурный по кораблю, откричав положенное в таких случаях «Смирно!», уже отвернулся, собираясь уйти с юта, как услышал алюминиевый грохот от топота чьих-то копыт и последовавший за ним жалобный стон. Подбежав к сходне, он увидал распростертого на пирсе начПО. Последний покоился в той же позе, в какой спускался на берег, – левая рука сжимала ручку портфеля, а правая ладонь лежала у виска. Носки безвольно разъехались врозь, но пятки упорно держались вместе. Складывалось впечатление, что он продолжает отдавать честь флагу по команде «Смирно! Равнение налево!». Только в положении лежа.

Строгий военный вид лежащего тела портило отсутствие на голове фуражки, предательски катившейся по направлению к КПП (контрольно-пропускному пункту).

Дежурный по кораблю послал вахтенного на юте догнать фуражку, а сам поднял стонавшего и матерящегося капитана первого ранга и отвел его обратно в каюту. В результате неожиданного переплетения перечисленных выше обстоятельств правая рука начПО ожидаемо сломалась.

Целых два месяца начПО нарушал древнейшую традицию ВМФ, не приветствуя флаг, и скромно просил дежурного по кораблю не командовать при его сходе с корабля. Он стеснялся подносить загипсованную кисть к виску, по этой же причине прекратил и здороваться за руку.

Известно, что мудрая природа пытается компенсировать постоянные или временные изъяны, развивая другие органы. Например, у слепых очень острый слух и осязание, а некоторые люди, потерявшие руки, могут ногами писать или даже рисовать. Но относительно недолгое исключение из повседневной жизни правой руки, полностью заменить так и не удалось. Левой рукой начПО научился только есть, да и то с горем пополам. Все остальные функции своей правой сестры (от завязывания шнурков до манипуляций с формой при посещении гальюна) она освоить не смогла.

Но больше всего начПО переживал, что не сможет писать тексты докладов и выступлений, без которых уже не мог существовать. Его состояние легко понять, представив наркомана с тридцатилетним стажем, вдруг переставшего принимать свой «допинг». Вот тут-то и пробудились скрытые резервы организма – начПО стал выдавать длинные речи без конспекта и с лету. Правда, все заметили, что антиалкогольная тема из его речей исчезла…

Совсем другое дело главные герои рассказа – механики. Они не корчат из себя пуп земли, как офицеры «люксовых» боевых частей, не мелят попусту языком, как политрабочие, и не ноют, как доктора на «сидячке». А все потому, что они знают главную истину: на корабле все держится на них, как на Атланте небо. И как все, кто познал Суть, механики не тратятся на пустяки, они просто делают то, что должно. Зачастую больше того, что должны делать, а иногда и за других. При этом думая: «Кто, если не я».

Не беда, что иногда напряжение подается не туда, куда надо, а там, где его ждут, зря щелкают рубильником, матерясь. И не так уж страшно, что жидкость почему-то потекла не в цистерну, а на палубу или за борт. Главное, что корабельная жизнь продолжается. Во всем ее многообразии и военно-морской непредсказуемости. И все это, благодаря им, механикам.

3

Автору кажется, что поставленную самому себе задачу он выполнил. Каждый, дошедший до этих строк, уже давно проникся глубоким уважением к бойцам невидимого корабельного фронта – специалистам БЧ-5. Эти скромняги всегда на втором плане, закрытые парадным строем из представителей боевых частей «люкс», и давно свыклись, что почет и награды достаются не им. Но механики – как хорошая жена важного начальника, находящаяся в тени мужа, убери ее, и от величия супруга ничего не останется.

Эти ребята – бесспорно настоящие моряки, хотя ничего, кроме своего ПЭЖа (поста энергетики и живучести), и не видят. Сидят бедные всю вахту перед пультом с сотнями переключателей и приборов и любуются миганием лампочек и подрагиванием стрелок на сигнальной панели. Та еще красота!

И со свежим воздухом у них не все хорошо. Ведь ПЭЖ обычно спрятан в глубине корабля, и иллюминатор в нем не откроешь. Наоборот, вахтенный механик раздраженно кричит каждому входящему, чтобы плотнее закрывал дверь. Потому что «какая-то падла додумалась спроектировать матросский гальюн в этом же отсеке».

То ли дело вахта на ходовом мостике. Все четыре часа перед тобой бескрайний простор, солнце светит (или не светит), чайки орут, дельфины носятся наперегонки с кораблем, летучие рыбки прыскают в стороны. Вот это – красота! А воздух!

Обидно за механиков. Если б я был Главкомом ВМФ, я бы приказал им доплачивать за вредность.

И связистам тоже.

Привет, Приветнинское!

Недавний выпускник школы Федор Меньшов стоял перед воротами, на которых призывно алел транспарант «Добро пожаловать!». Вопреки приглашению, ворота были закрыты на огромный замок и, судя по их виду, распахиваться не собирались.

Они принадлежали лагерю Военно-морского инженерного училища имени Дзержинского, разместившемуся на живописном берегу Финского залива у поселка Приветнинское. Федор прибыл сюда в надежде стать морским офицером.

Несоответствие содержания транспаранта и действительности нашего абитуриента нисколько не удивляло. Его более чем скромный жизненный опыт научил, что написанное, будь то на бумаге, на стене или на асфальте, всегда лжет.

Менее нагло врала табличка «Вход строго по пропускам», белевшая на дверях КПП. Пока Федор общался с дежурным офицером, несколько человек прошли без пропусков, лишь поздоровавшись с вахтенным матросом. Было видно, что они знали друг друга, а их короткие прически и неуклюже сидящая гражданская одежда выдавали военных.

Массивные, обитые железом двери КПП распахнулись с трудом. Всем видом демонстрируя, что открываться так часто им тяжело и даже вредно. Пропустив, они гулко закрылись, а их тяжелый засов задвинулся со звуком, напомнившим лязг орудийного затвора. Первая же встреча с ВМФ показала, что здесь шутить не будут…

– Ну, привет, Приветнинское! – с деланым оптимизмом тихо вымолвил Федор. – Посмотрим, насколько ты приветливое.

В помещении КПП вращалась вертушка, которая, словно шестеренка, зажевала будущего офицера с его потертым чемоданом и втянула на территорию лагеря.

Внутри этот военный объект смахивал на гражданское учреждение, даже больше того – все в нем напоминало пионерский лагерь. Несерьезные одноэтажные деревянные домики, выглядывающие из-за деревьев, видневшееся меж ними море – все это Федор видел много раз. Казалось, сейчас по дорожке промарширует веселый пионерский отряд, вразнобой скандирующий известную кричалку:

 
Раз-два, три-четыре,
Три-четыре, раз-два!
Это кто шагает в ряд?
Пионерский наш отряд!..
 

Но никакого движения не было видно, и стояла непонятная тишина. Лагерь казался безлюдным.

От КПП меж вековых деревьев вилась асфальтированная дорожка, которая должна была привести в светлое будущее. Чтобы никто не сомневался, что идет правильной дорогой, вдоль нее воткнули фанерные указатели «Приемная комиссия». Федор вдруг подумал, что сейчас он подойдет к перекрестку, на котором будет стоять камень, объясняющий, что будет свернувшему направо, а что – вильнувшему налево…

Но оказалось, что дорога в военно-морское будущее ответвлений не имеет. Она уперлась в деревянное здание с окошком, напоминавшим кассу в летнем кинотеатре. К окошку стояла очередь из напуганных и притихших юношей.

В «кассе» у Федора забрали документы, занесли в какие-то списки и отправили в роту № 3.

Рота представляла из себя несколько палаток, набитых молодыми людьми. Те сидели на своих койках с видом отличников, воспитанно сложив руки на коленях. Не было слышно громких голосов, а речь была правильная, без мата. В курилке было пусто, как бывает на всесоюзных слетах борцов с вредными привычками.

Но с каждым часом мнение о воспитанности собравшихся менялось в худшую сторону. Голоса становились громче, стал слышаться смех, а литературный язык медленно, но неуклонно превращался в нецензурный. Откуда-то появились курильщики, быстро переставшие целиться окурками в бочку с водой, все чаще допуская перелет или недолет. Между деревьев на траве забелели фантики от конфет и масляные обрывки газет из-под бутербродов и обязательной в дальней дороге курицы.

Постепенно отличники превращались в нормальных, живых парней, которым ничто советское было не чуждо. Скорость, с какой происходило это превращение, наталкивала на мысль, что следующим его этапом будет массовое распитие спиртного…

Но казавшийся неконтролируемым процесс был остановлен появлением в расположении роты офицера и мичмана. Мичман зычным голосом объявил о построении роты, указав рукой, где именно нужно стать. Лицо у него казалось добродушным, но взгляд острых глаз предлагал не верить своим собственным глазам.

Оказалось, офицер уже изучил документы своих новых подчиненных. В каждой палатке он назначил старших, называя их фамилии. Учитывая, что рота должна состоять из взводов, каждую палатку для солидности обозвали взводом, а ее старшего – командиром взвода. Эта незатейливая смена названий уничтожила атмосферу расслабленности и неопределенности. Всем тут же захотелось втянуть живот и поднять подбородок повыше.

Во взгляде командиров взводов появился стальной блеск, а улыбка исчезла. Их лица стали строгими и сосредоточенными. Они вдруг ощутили груз ответственности за подчиненных, свалившийся на их неокрепшие плечи. Им вспомнились герои из книг и кинофильмов, достигшие таких же высот, как и они, – пятнадцатилетний капитан Жюля Верна, Гайдар, в шестнадцать лет командовавший полком, Македонский, завоевавший полмира в восемнадцать лет. Их карьера резко пошла в гору, они получили повышение по службе в первый же день.

У Федора карьера начиналась как у всех. Он стал рядовым членом пятого взвода третьей роты. Представляться он теперь должен был так: «абитуриент Меньшов».

Толпа, сначала напоминавшая небольшой партизанский отряд, стала походить на ополчение, призванное для усиления регулярных сил. Оказывается, человек, стоящий в строю, и человек, затерявшийся в толпе, это два разных человека. В строю хочется с песней пойти в бой или на обед. А в толпе – кричать и что-нибудь крушить. Причем все равно, что…

Строй всегда слушает своего командира, не перебивая, зная, что за это можно поплатиться. Ведь в строю каждый занимает свое место, которое известно и командиру. Толпа же гудит злым многоголосьем, не признавая лидеров и ничего не боясь. В толпе все спрятаны за спинами других, поэтому чувствуют безнаказанность, а значит, смелы и отважны.

Командир роты в полной тишине рассказал, как они будут жить дальше и что их ждет в будущем.

Оказалось, что жить теперь станет намного легче, чем было за воротами. Раньше им надо было знать много правил и уметь применять нужное в данной конкретной ситуации. А здесь будет действовать всего одно правило, которое очень легко запомнить, потому что оно короткое, как предупредительный выстрел вверх. Звучит оно так: «Нельзя!»

Нельзя покидать территорию лагеря, нельзя нарушать распорядок дня, нельзя ослушаться офицеров и мичманов, нельзя купаться в заливе и еще полтора десятка «нельзя». «Если вдруг захочется что-то совершить, а вы сомневаетесь, можно ли это сделать, значит, этого тоже нельзя», – почти афоризмом завершил короткий инструктаж комроты.

Их будущее он описал в самых радужных тонах. Оно будет прекрасным. Их ждет карьера военно-морского офицера, а значит, их будут любить красивые женщины и вышестоящее командование.

Любовь представительниц прекрасного пола будет гармонично сочетать духовную и физическую составляющие. Командиры, правда, будут любить иначе. Их любовь будет иметь ярко выраженный физический оттенок. Причем процесс любви всегда будет происходить без получения согласия. И хотя эти акты будут совершаться в переносном смысле, но душевная травма останется, как будто любили фактически…

Последние слова комроты прозвучали с ностальгическими нотками, происхождение которых любой психолог объяснил бы стокгольмским синдромом.

Получив позитивное военно-морское напутствие, рота отправилась на обед. Пока что будущих офицеров все устраивало. Настроение стало получше, потому что к блестящим перспективам далекого будущего прибавилась надежда поесть.

Тот первый флотский обед Федор запомнил навсегда…

Проголодавшаяся рота в мгновенье ока заняла места за длинными столами, предвкушая сытный флотский обед. По дороге в столовую их фантазия нарисовала такие блюда, как флотский борщ, залитый густой сметаной, знаменитые макароны по-флотски, в которых мяса было больше, чем макарон. Компот с плавающими фруктами, нарезанные ломти мягкого белого батона и что-то еще, пока неизвестное. Все это вкусно пахло, и его было много.

Но увиденное зародило первые сомнения в словах комроты о скорой счастливой жизни. На столах стояли баки с красно-коричневой жижей и какой-то неизвестной кашей гепатитного цвета. Компота не было.

В прежней жизни Федор ни за что не притронулся бы к этому чуду кулинарного искусства. Но голод отбил чувство брезгливости, заставив проглотить и первое, и второе.

К сожалению, качество еды было не главным ее недостатком. Самым страшным являлось ее количество. Если бы баки были полнее, может, тогда сработал бы философский закон о переходе количества в качество, и голод был бы заглушен. Но здесь философией не пахло. Мясом тоже…

Скорее всего, повара не рассчитывали на такой наплыв абитуриентов и были вынуждены содержимое котлов размазывать по тарелкам тонким слоем. Хорошо, хоть хлеба было достаточно. В итоге меню обеда правильнее было бы представить так:

На первое – хлеб с борщом.

На второе – хлеб с кашей.

На третье – хлеб без компота.

«Где ты, мама?» – вдруг всплыло в Федином мозгу. Он читал, что в минуты смертельной опасности даже мужчины, не замеченные в сентиментальности, вспоминают мать. Оказалось, они вспоминают ее и в минуты голода.

Книги о здоровом образе жизни учат, что из-за стола надо вставать с легким чувством голода. Но, когда тебе семнадцать лет, организм трудно убедить, что это ему полезно. Он упрямо, словно капризный ребенок, требовательно просит: «Еще!» Единственное, что остается, одергивать его строгими окриками: «Терпи! Скоро будет нам счастье». Или отвлекать на что-то.

Старшина роты, мичман с предостерегающей фамилией Повализабор, был мастером на выдумки. Когда заканчивалось время, выделенное на подготовку к экзаменам, он всегда находил, на что отвлечь внимание голодных абитуриентов.

Несмотря на постоянно падающую хвою и листья, территория роты была тщательно подметена. Ни одной бумажки не белело на траве и на дорожках. Окурки и даже спички в курилках куда-то исчезли, хотя курильщики периодически отравляли воздух, насыщенный озоном. Внутри палаток уже просматривался военный порядок. Разноцветные домашние махровые полотенца висели на спинках коек так однообразно, что казались белыми вафельными. И даже чистыми. Чемоданы, спрятанные под койки, были выровнены и по линии, и по ранжиру.

Старшине было лет сорок, он годился будущим адмиралам в отцы. И вел себя с ними как отец. Мог позволить с ним пошутить, но мог и напомнить, что «тут вам – не там». В такие моменты его оппонент начинал догадываться, почему предок мичмана стал обладателем столь редкой фамилии.

Федор довольно легко приспособился к новой жизни. Для этого надо было только осознать, что ТАК будет долго, поэтому нужно терпеть и стараться подстроиться под сложившиеся обстоятельства. Наверное, таким же образом и заключенные переносят отсидку в местах не столь отдаленных. Мозг сам догадался, что не стоит тревожить душу ненужными сейчас воспоминаниями, и на время выключил целый пласт памяти.

Уже полным ходом шли экзамены, а командование училища помогало колеблющимся абитуриентам определиться в правильности выбора. Или в неправильности, пока не поздно.

Периодически их собирали на большой поляне, где перед ними выступали седовласые капитаны 1 ранга. Переливаясь радугой орденских планок, блестя золотом нашивок, пуговиц и звезд, они вспоминали былую службу и философствовали на тему «ВМФ и жизнь».

Абитуриенты смотрели на них, как на живых богов, сошедших с Олимпа.

Запомнился начальник одного из факультетов почему-то с финской фамилией. Чувствовалось, что он искренне любит флот. Но еще больше он любит себя и гордится собой же. После его речи создалось впечатление, что флоту здорово повезло, когда он решил стать курсантом. А когда он лейтенантом пришел на лодку, то США стали задумываться, не совершить ли им массовый суицид, так как другого выхода они не видели. Непонятно, что их все-таки остановило.

Но больше всего поразил начальник кафедры морской практики. Когда-то он был командиром бригады эсминцев, а до этого – командиром эсминца. Федор потом узнал, что все командиры кораблей обязательно должны быть с каким-нибудь «прибабахом», со своими «тараканами в голове». Без этого стать командиром невозможно в принципе.

Когда Федор на четвертом курсе практиковался на лодке, ее командир любил в центральном посту что-нибудь швырять через головы подчиненных. От шариковой ручки до своей кружки с чаем. Он не целился конкретно в кого-то, а просто бросал в никуда.

А командир одного из кораблей бригады, где Федор служил офицером, всегда ходил в черных кожаных перчатках, темных очках и со стеком под мышкой. Одним своим видом он наводил священный ужас на подчиненных. В свободное от службы время он вырезал трогательных существ из сухих корней деревьев…

Бывший командир бригады явных признаков командирских отклонений не проявлял, но выступил с интересной теорией. Он начал с утверждения, что офицеры – лучшие представители генофонда страны. Приготовясь отстаивать свою теорию, он даже начал горячиться, как будто ожидая возражений. Но его слова пришлись по нраву потенциальным офицерам. Наверное, в глубине души они смутно об этом догадывались.

Не ограничившись голословными утверждениями, капитан 1 ранга развернул свою доказательную базу. Надо признать, его доводы звучали убедительно.

Во-первых, офицеры прошли дотошный медицинский отбор, где у них проверили все органы, посмотрев, пощупав и заглянув везде, где только можно. Во-вторых, они сдали серьезные экзамены, что отсеяло явных идиотов.

Но и это еще не все. Во время учебы в училищах, когда идет созревание молодых организмов, им обеспечивают его правильное формирование. Они ведут физически активный образ жизни, подчиненный строгому распорядку дня, их правильно и вовремя кормят. Пьяниц и лентяев отчисляют.

– В результате на выходе мы имеем идеальный генетический материал для воспроизведения здорового и умного потомства, – торжественно завершил первую часть выступления седой начальник кафедры. Изъянов в его теории Федор не нашел, поэтому его самооценка немного выросла.

Затем капитан 1 ранга перешел к моральному аспекту военной службы. Он утверждал, что в воинских уставах заложены те же принципы, на которых строятся взаимоотношения в любом обществе. Младшие должны не только уважать старших, но и слушаться их, как более опытных и знающих. И эти слова бывшего комбрига (командира бригады кораблей) возражений не вызвали.

Экзамены меж тем пошли довольно легко. По крайне мере, первые три. Математика, устная и письменная, физика – принесли по пятерке.

Экзамен же по истории еще раз подтвердил, что многое зависит от интерпретации исторических событий. Другими словами, на оценку влияет субъективное мнение преподавателя. Местный преподаватель явно расходился во взглядах с историком из школы Федора, что подтвердил неприятной четверкой.

Последним экзаменом было сочинение. Как любой нормальной человек, Федор сочинения недолюбливал, хотя довольно много читал в своем безоблачном детстве. Но его литературные пристрастия имели уклон в сторону приключений, фантастики и военной темы. Классика и гламурные романы оставляли равнодушным. Его привлекали действие и интрига, а размышления и описание чувств мятущихся героев или красот природы он обычно пропускал. Наверное, от этого его язык хромал (если так можно сказать о языке).

Ситуация с тем сочинением зародила в сознании Федора мнение, подтвердившееся много позже, что провинция и столицы – два разных мира. В школе учительница по литературе его сочинения даже несколько раз хвалила. Хотя Федор откровенно не понимал, за что, но ей было виднее. А здесь оно не понравилось. Преподаватель, его проверявший, пошел дальше, чем училищный историк, и поставил тройку.

Мечта стать моряком начала терять очертания, как будто обволакиваясь туманом. Оставалась надежда, что провинциалов приехало много и в итоге проходной балл будет меньше, чем набранные Федором баллы. Так и случилось.

Последним испытанием для будущих офицеров было так называемое собеседование. Все абитуриенты шли туда, неся кучу грамот, справок, благодарственных писем, надеясь, что эти документы, докажут необходимость принять их в училище даже без экзаменов.

Так же думал и Федор, но капитан 1 ранга, сидевший за столом, посмотрел на его бумаги, как на макулатуру, не развернув их хотя бы из приличия.

Его интересовало одно – почему абитуриент Меньшов решил поступать в училище? Федор что-то говорил про мечту о море и о желании служить Родине. Капраз слушал со скучным лицом прожженного либерала, как будто говоря: «Господи, и этот о мечте и Родине! Сказал бы прямо: „Хочу хорошо зарабатывать“».

Зря он так. Федор, действительно, хотел стать моряком. В случае провала на вступительных экзаменах здесь, он собирался попытать счастья в Высшем морском инженерном училище им. Макарова. Чтобы стать хотя бы гражданским моряком. Это – к слову о мечте.

И он, действительно, хотел служить Родине и народу. Его можно было обвинить в чем угодно, но не в лицемерии. Он читал правильные книги.

А насчет больших зарплат… Тут даже я, как автор, не выдержу и подам голос в защиту моего героя. Поверьте, я знаю его с детства.

О том, что зарплата офицеров выше, чем у гражданских лиц, Федор просто не знал. Он и живого офицера, даже в запасе, ни разу не видел. Да и не думал он о деньгах, для него они существовали как приложение к профессии.