Текст книги "Всемирная литература: Нобелевские лауреаты 1931-1956"

Глава V
Юджин О'Нил (O'Neill)
1936, США

Юджин О'Нил

Будущий выдающийся американский драматург Юджин Гладстон О'Нил (16 октября 1888 года – 27 ноября 1953 года) родился в Нью-Йорке и был третьим сыном Эллы (Квинлан) О'Нил и Джеймса О'Нила, выдающегося актера, который получил известность после исполнения роли графа Монте-Кристо в одноименной мелодраме по роману А.Дюма-отца. Поскольку Элла О'Нил, как и ее муж, жила «на колесах», первые семь лет Юджин провел, по его же словам, «в отелях и поездах», что мальчику и его матери, которые жили в постоянном волнении, без средств, очень не нравилось.

В возрасте семи лет Юджин пошел в католическую школу-интернат в Нью-Йорке, а тремя годами позже перешел в дневную школу в Нью-Лондоне (штат Коннектикут), где они жили в это время с матерью. В эти годы Элла О'Нил пристрастилась к морфию, что угнетающе действовало на ее сына-подростка. Воспитанный в католических традициях, О'Нил молился за выздоровление матери, но, когда все его усилия оказались тщетными, к церкви он охладел. В 1902 году О'Нил поступает в Беттс-акэдеми, интернат для протестантов и католиков в Стамфорде (штат Коннектикут). И хотя учится он посредственно, много и жадно читает и в 1906 году поступает в Принстонский университет, где также не утруждает себя занятиями. После первого же курса он уходит из университета. В эти годы Юджин находится под влиянием своего старшего брата Джеймса (Джейми), который познакомил молодого О'Нила с ночной жизнью Нью-Йорка.

Покинув Принстон, О'Нил вел рассеянную жизнь, а в 1909 году, за несколько недель до того, как ему исполнился 21 год, женился против воли отца на Кэтлин Дженкинз и почти сразу же после свадьбы отправился золотоискателем в Гондурас. Вскоре он ненадолго вернулся в Нью-Йорк, где в 1910 году у него родился сын, тоже Юджин, и вновь, на этот раз на полтора года, уехал в Англию, а затем в Аргентину, где бродяжничал и нищенствовал. В 1911 году жена с ним развелась, и О'Нил встретился с сыном, когда тому исполнилось уже 12 лет. Юджин-младший, ставший впоследствии театральным критиком, покончил жизнь самоубийством в возрасте 40 лет.

В 1911 году О'Нил возвращается в Нью-Йорк, работает, где придется, много пьет и в 1912 году пытается покончить с собой, после чего решает начать новую жизнь. Он устраивается репортером в газету НьюЛондона, где летом живут его родители, однако через несколько месяцев заболевает туберкулезом, направляется в частный санаторий, где проводит шесть месяцев, размышляет о жизни и переживает то, что он впоследствии назовет «вторым рождением». Именно в это время О'Нил и начинает писать пьесы, решив «стать художником, любой ценой», и в 1914 году поступает в Гарвардский университет в семинар по драматургии Джорджа Пирса Бейкера.

Памятник юному О'Нилу в Нью-Лондоне. Коннектикут. США

Хотя полный курс лекций Бейкера О'Нил не прослушал, ему удалось в это время написать семь одноактных пьес, вошедших в сборник «Жажда и другие одноактные пьесы» («Thirst and Other One-Act Plays», 1914).

Фрагмент спектакля по пьесе О'Нила в Театральном центре». 1988 год

Первой пьесой О'Нила, которая появилась на сцене, была «К востоку, на Кардифф» («Round East for Cardiff»), поставленная наряду с другими «морскими» пьесами драматурга, бросавшими вызов коммерческому театру Бродвея, театральной труппой «Провинстаун плейерс» летом 1916 года на заброшенной верфи Провинстауна. Когда же театральный коллектив «Провинстаун плейерс» открыл Плейрайтс-тиэтр в Гринвичвиллидже, спектакль по пьесе «К востоку, на Кардифф» стал нью-йоркским дебютом О'Нила. Действие его ранних пьес происходило в матросском кубрике, в портах, их персонажи – моряки, портовые рабочие, что никак не соответствовало условностям салонных и семейно-бытовых драм, с традициями которых драматург решительно порывает.

Театральный центр О'Нила в Коннектикуте. США

Прежде чем начать писать, О'Нил много читал Августа Стриндберга, пьесы которого были для него источником вдохновения, «уроком современной драмы», как он писал впоследствии в своей Нобелевской речи. Впрочем, по большей части драматург черпал вдохновение не из книг, а из своей богатой событиями жизни. В 1920 году на Бродвее пошла первая полнометражная пьеса О'Нила «За горизонтом» («Beyond the Horizon»), повествующая о горькой судьбе двух братьев, мечтателя и практика. Эта пьеса была удостоена Пулитцеровской премии, первой из четырех, полученных О'Нилом (Пулитцеровскую премию получили также пьесы «Анна Кристи» («Anna Christie»), «Странная интерлюдия» («Strange Interlude») и «Долгий день уходит в ночь» («А Long Day's Journey Into Night»).

Афиша фильма «Анна Кристи»

С 1920 по 1943 год О'Нил написал 20 полнометражных пьес и несколько одноактных: натуралистические, реалистические, экспрессионистические; комедии, трагедии, пьесы по мотивам древнегреческих драм.

«Анна Кристи» (1920) – история двух моряков и девицы легкого поведения, которая искренней любовью искупает свой грех (в экранизации этой пьесы блистала несравненная Грета Гарбо).

«Император Джонс» («The Emperior Jones», 1920), экспрессионистическая драма о Джонсе, чернокожем проводнике пульмановского вагона, который совершает убийство и становится правителем острова в Вест– Индии, потрясла нью-йоркскую публику и обеспечила драматургу репутацию вождя нового театрального направления.

Еще большую известность драматургу принесла пьеса «Косматая обезьяна» («The Hairy Ape», 1922), причем известность скандальную – за нее О'Нила обвинили в богохульстве.

В «Любви под вязами» («Desire Under the Elms», 1924) поднимаются темы кровосмешения, супружеской измены, детоубийства. Пьеса сразу же привлекла к себе внимание трагедийной мощью, острыми конфликтами и до сих пор считается выдающимся достижением современного театра. В этом произведении О'Нил психологически обосновывает страсть к обладанию – землей, женщиной, детьми, душами близких людей. Драма представляет собой уникальный синтез традиций античной трагедии и фрейдистского подтекста. Над кланом Кэботов тяготеет рок – жажда собственничества и секса. Семидесятишестилетний Эфраим привозит на ферму третью жену, Абби Пэтнем. Межу ней и младшим сыном фермера, Эбином, вспыхивает страсть, в которой переплетается желание Эбина отомстить отцу за загубленную жизнь матери, стремление Абби иметь ребенка и унаследовать ферму. Сгущающая атмосфера пуританского благочестия, жадности, лжи разряжается взрывом: Абби убивает младенца, чтобы доказать Эбину чистоту своей любви…

«Великий бог Браун» («The Great God Brown», 1926) строится на конфликте идеализма и материализма. Здесь О'Нил использует приемы условного театра, театра масок, становясь тем самым предтечей авангардистского движения в американском театре.

Аверс памятной медали Ю. О'Нила

В конце 20-х годов О'Нил, по единодушному мнению, был ведущим американским драматургом, однако его личная жизнь складывается неудачно. В 1918 году он женился на писательнице Агнесс Боултон, от брака с которой у него были сын Шейн и дочь Уна (в 18 лет, вопреки воле отца, она вышла замуж за Чарли Чаплина).

За три года, с 1920 по 1923 год, О'Нил потерял отца, мать и своего любимого брата Джейми, а в 1928 году развелся со своей второй женой. В 1929 году драматург женился в третий раз – на актрисе Карлотте Монтрей, с которой познакомился в начале 20-х годов.

В 1936 году О'Нил первым из американских драматургов был удостоен Нобелевской премии по литературе «за силу воздействия, правдивость и глубину драматических произведений, по-новому трактующих жанр трагедии». Из-за болезни писатель не смог присутствовать на церемонии награждения, однако прислал текст ответной речи, в которой, в частности, говорилось: «Эта награда принадлежит не только мне, но и всем моим коллегам в Америке; для меня эта Нобелевская премия – символ того, что Европа признала зрелость американского театра».

В 20-е – начале 30-х годов О'Нил получает почетную степень Йельского университета (1929). Он пишет свои наиболее зрелые и оригинальные произведения: «Марко-миллионщик» («Marco Millions», 1928), романтическую сатиру на буржуазную цивилизацию, материализм и религиозное ханжество, в центре которой стоит Марко Поло, а также девятиактную драму «Странная интерлюдия» («Strange Interlude», 1928), где действующие лица делятся со зрительным залом самыми своими сокровенными мыслями, которые не должны слышать другие персонажи; один из них произносит слова, проливающие свет на смысл названия пьесы: «Жизнь – это странная интерлюдия между прошлым и тем, что еще должно произойти».

В трилогии «Траур – участь Электры» («Mourning Becomes Electra», 1931), представляющей собой переложение «Орестеи» Эсхила, действие происходит в Новой Англии во времена гражданской войны; премьера «Электры» прошла на Бродвее с участием Аллы Назимовой и получила высокую оценку критики. В это же время написана единственная комедия О'Нила «О, молодость» («Ah, Wilderness!», 1933), проникнутая щемящим ностальгическим чувством.

Когда Нобелевский комитет признал, что произведения О'Нила «отличаются необычайной глубиной, разносторонностью и оригинальностью», еще не были созданы три шедевра драматурга: «Разносчик льда грядет» («The Iceman Cometh», 1939, поставлена на Бродвее в 1946), «Долгий день уходит в ночь» (1941, поставлена в 1956) и «Луна для пасынков судьбы» («A Moon for the Misbegotten», 1943, поставлена в 1957).

В философско-натуралистической притче «Разносчик льда грядет» драматург со знанием дела описывает завсегдатаев притонов и пивных. Пьеса, одна из наиболее сложных в творчестве О'Нила, отличается религиозным символизмом, метафизической глубиной и эмоциональной насыщенностью. Основной смысл пьесы – в спасительности иллюзий, в стремлении человека к самообману.

Афиша спектакля «Долгий день уходит в ночь» на Бродвее. США

Пьеса «Долгий день уходит в ночь», премьера которой состоялась в Королевском драматическом театре в Стокгольме, насыщена автобиографическими мотивами. В семье Тайрон (под которыми подразумеваются О'Нилы) властвует Джеймс Тайрон-старший, актер– романтик и прагматик, доведший жену до наркомании. У него два сына – один пьяница, другой – мечтатель. Писатель с удивительной силой передает сложные и мучительные отношения между мужем и женой, родителями и детьми. Написанная, по словам самого О'Нила, «слезами и кровью с глубокой жалостью и пониманием ко всем четырем страдающим Тайронам», эта пьеса была впоследствии экранизирована с участием таких звезд, как Ральф Ричардсон, исполнивший роль отца, и Кэтрин Хепберн, сыгравшая роль матери.

В этих произведениях драматург говорит о том, что жестокая реальность уничтожает личность, и чтобы выжить, человеку надо иметь мечту.

Доказывая необходимость создания национальной трагедии, Ю. О'Нил писал: «Трагедия чужеродна нашему образу жизни? Нет, мы сами трагедия, самая потрясающая из всех написанных и ненаписанных»…

В «Луне для пасынков судьбы», явившейся продолжением пьесы «Долгий день уходит в ночь», изображено дальнейшее падение беспутного Джеймса Тайронамладшего после смерти его матери Мэри Тайрон.

Без сомнения, значение творчества О'Нила далеко не исчерпывается техническим мастерством – гораздо важнее его стремление пробиться к смыслу человеческого существования…

Необходимо заметить, что драматург всегда принимал активное участие в постановках своих пьес, но в период с 1934 по 1946 он отошел от театра, сосредоточившись на новом цикле пьес под общим названием «Сага о собственниках, обокравших самих себя» («A Tale of Possessors Self-Dispossessed»). Несколько пьес из этой драматической эпопеи О'Нил уничтожил, остальные были поставлены после его смерти.

Последнее десятилетие жизни драматурга ознаменовалось упадком физических сил, расстройством здоровья. О'Нил планировал создать цикл пьес из истории рядовой американской семьи, но в 1943 году полностью утратил работоспособность из-за тяжелого поражения нервной системы, лишившей его возможности даже владеть ручкой. В результате из намеченного цикла драматург успел написать только две пьесы: «Душа поэта» («A Touch of the Poet»; премьера состоялась в 1957 году в Шведском королевском драматическом театре) и «Дворцы побогаче» («More Stately Mansions»; премьера состоялась там же, в 1962 году).

Хотя творчество писателя неоднородно, а отдельные пьесы справедливо критикуются за мелодраматизм и невыразительность языка, по-прежнему считается одним из наиболее выдающихся американских драматургов. Как писали критики, О'Нил – «…человек, который сумел возвысить свои жизненные тяготы до метафоры общечеловеческих тягот».

Хотелось бы добавить, что Юджин О'Нил всегда оставался настоящим поэтом, поэтичны и его пьесы, а стихотворения, которые, кстати, мало известны как российскому, так и англоязычному читателю, так много говорят нам о душе автора…

 
Я – тихий человек;
Очевидно,
Я жажду уединения,
Исступленно за ним гоняюсь.
Даже в кабинетах врачей -
Жду, себя ощущаю старым,
Устарелым, словно журналы.
Говорю, удостоен Лицезрения:
«Ах, доктор, я болен».
«Вы?
(Добрая улыбка.)
Возможно, болен ваш мозг,
Или желудок,
Или почки,
Или нервы.
Да, я вижу: вы нервничаете,
Но в наши дни
Мы способны вылечить и рассудок.
Медицина прогрессирует.
Она дает рассудку ответы,
Которые, к несчастью, иные упрямцы
Принимают за вопросы».
«Ах, доктор, может быть, это -
Душа».
«Душа?»
(Улыбка – все еще добрая,
Но с еле заметной
И плохо скрываемой снисходительностью.)
Ах, стало быть, это душа
Вас беспокоит?»
«Да, доктор, я ночью лежу
И не могу заснуть,
Испытываю мучения».
«Вот вам рецепт на
Безвредный барбитурат.
Многие страдают, как вы:
Дело в войне.
Каждый теперь нервничает».
Ухожу с таблетками.
Грязные
Кирпичи
Зданий!
Пожелтевшие
Осенние занавески!
Даже коты
Вопят,
Призывая свободу
На задворках.
Кальсоны
На веревках
Между
Пожарных лестниц
Теряют им присущее
Мимолетное
Очарование.
Ах, Любовь,
Неприличная,
Прекрасная,
До чего ж я по тебе тоскую!
 

(«Я тихий человек…», перевод В.Рогова)

А эти строки:

 
Моя душа – субмарина,
Мои стремленья – торпеды,
Я скроюсь, незримый,
В глубину бытия,
Подстерегая суда,
Скучные, тяжело нагруженные торговые суда,
Изъеденные ржавчиной, чумазые галеоны коммерции,
Идущие вразвалку с самонадеянностью ожиревших,
Настолько отупелые, что не в силах пугаться и удивляться;
Их провожают насмешки волн
И плевки презрительной пены.
Я уничтожу их,
Потому что море прекрасно.
Вот почему я таюсь
Угрожающе
В зеленых глубинах.
 

(«Субмарина», перевод В.Рогова)

Хотя, по мнению американского критика Д.Гасснера, «от других современных трагиков (в том числе и от Чехова) О'Нил отличается, быть может, тем, что его персонажи часто псевдотрагедийны, поскольку им не хватает величия духа и жизненных сил», он вместе с тем признавал, что «…О'Нил практически создал американскую натуралистическую драму и, если бы не он, не было бы ни «Табачной дороги» Э.Колдуэлла, ни «О мышах и людях» Стейнбека»…

Обложка журнала «Тайм», сообщившая об очередном вручении Ю. О'Нилу Пулитцеровской премии.

Российскому читателю и зрителю произведения Юджина О'Нила знакомы по книгам, многочисленным экранизациям его пьес и новелл, по замечательным пьесам, идущим в театрах разных городов – от Москвы до Новосибирска, от Санкт-Петербурга до Омска…

Глава VI
Роже Мартен дю Гар (Martin du Gard)
1937, Франция

Роже Мартен дю Гар

Французский романист и драматург Роже Мартен дю Гар (23 марта 1881 года – 23 августа 1958 года) родился в парижском пригороде Нейи-сюр-Сен, в зажиточной семье, ведущей свое происхождение из Бургундии и Лоррена. Роже был старшим из двух детей. Его отец, Поль Эмиль Мартен дю Гар, и дед были юристами, мать, урожденная Мадлен Жанна Вими, происходила из семьи биржевого маклера. Когда Роже было около 10 лет, он подружился в школе с мальчиком, писавшим пьесы, и с этого времени сам, как он впоследствии вспоминал, загорелся желанием стать писателем.

В 11-летнем возрасте Мартен дю Гара отправили в католическую школу Эколь Фенелон, где мальчик попадает под влияние аббата Марселя Эбера, одного из вождей французского неотомизма (движения внутри католической церкви, которое стремилось к пересмотру церковных догм в свете современной науки и философии и потому считалось еретическим в начале XX века). Со временем Мартен дю Гар отошел от католицизма, но с Эбером у него установились близкие, дружеские отношения, которые сохранились вплоть до смерти священника в 1916 году.

Поместье дю Гара в Нормандии. Франция

Мартен дю Гар был довольно нерадивым студентом и учился неважно, поэтому отец отправил его к профессору Луи Меллерио, который несколько месяцев давал юноше частные уроки. Попав в интеллектуальную среду, где от него требовалось много читать и ничего не принимать на веру, он развил в себе привычку к регулярному труду и приобрел то, что впоследствии называл «исследовательской жилкой».

В 17-летнем возрасте, по совету Эбера, Мартен дю Гар прочитал «Войну и мир». Толстой произвел на молодого человека неизгладимое впечатление, желание писать самому после этого окрепло еще больше.

Вскоре Роже поступает в Сорбонну, однако, провалившись на экзамене, уходит из университета и в том же году поступает в Эколь де Шарт, высшее архивно– историческое учебное заведение. Хотя впоследствии Мартен дю Гар говорил, что не знает, почему он выбрал именно это заведение, оно сыграло огромную роль в развитии его писательской техники, в основе которой лежала педантичная научная методология, заложенная еще профессором Меллерио.

В 1905 году Мартен дю Гар получил диплом палеографа-архивиста за работу об аббатстве Жюмьеж под Руаном.

Через год молодой человек женится на Элен Фуко, дочери парижского юриста.

Поселившись в Париже, Мартен дю Гар задумывает длинный, в духе Толстого, роман о сельском священнике, прототипом которого, возможно, был его наставник Эбер. Однако после полутора лет работы начинающий писатель понимает, что роман такого масштаба ему не по силам. Глубоко подавленный, Мартен дю Гар терзается тяжелыми сомнениями относительно своего призвания.

В 1907 году у него рождается дочь Кристина, будущее которой он должен обеспечить, и вот весной 1908 года, буквально за несколько недель, что называется, на одном дыхании, Мартен дю Гар пишет «Становление» («Devenire»), историю человека, который хочет стать писателем, однако все его попытки что-то сочинить, а также обрести личное счастье заканчиваются крахом. Писатель издает этот роман на собственные средства – и с этого момента становится профессиональным литератором.

Первое издание «Жана Баруа»

Приступив к работе над следующим произведением, которое он собирался назвать «Мариз» («Marise»), Мартен дю Гар вновь чувствует, что его возможности не соответствуют его амбициям, и начинает искать темы, более близкие его жизненному опыту. Вообще, взыскательность была отличительной чертой Мартена дю Гара, который нередко сжигал свои рукописи, если находил их неудовлетворительными. Отказавшись от «Мариз», Мартен дю Гар пишет роман «Жан Баруа» («Jean Barois», 1913), ставший первым значительным произведением писателя, принесшим ему успех. Используя новаторскую для того времени технику совмещения диалога и исторического документа, Мартен дю Гар изображает молодого человека, мятущегося между рационализмом и верой. В романе дается яркая картина политического скандала, разыгравшегося вокруг офицера французской армии Альфреда Дрейфуса, – скандала, оказавшего разрушительное действие на всю структуру французского общества конца XIX – начала XX века. «Жан Баруа» был издан по рекомендации Андре Жида, который стал близким другом Мартен дю Гара и с которым он многие годы вел переписку.

Во время первой мировой войны Мартен дю Гар служит во французской армии на Западном фронте. Демобилизовавшись в 1919 году, он некоторое время работает в парижском театре, а в 1920 году переезжает в имение родителей в Центральной Франции, где начинает писать свой знаменитый роман «Семья Тибо» («Les Thibault»), 8 томов которого выходили с 1922 по 1940 год. В романе, действие которого происходит в первое двадцатилетие XX века, изображены две буржуазные семьи, одна – католическая, другая – протестантская. Повествуя о жизни двух главных героев, братьев Тибо – Жака, социалиста и революционера, и Антуана, врача, придерживающегося более консервативных взглядов, – автор показывает упадок предвоенного общества. «Семья Тибо», как и другие книги Мартен дю Гара, писалась в жанре roman fleuve (буквально – многотомного романа) – детального, основанного на исторических документах повествования…

На углу улицы Вожирар, когда они уже огибали здание школы, г-н Тибо, на протяжении всего пути не сказавший сыну ни слова, внезапно остановился:

– Ну, Антуан, на сей раз, на сей раз я сыт по горло!

Молодой человек ничего не ответил.

Школа оказалась закрытой. Было воскресенье, девять часов вечера. Сторож приотворил окошко.

– Вы не знаете, где мой брат? – крикнул Антуан.

Обложка одного из изданий романа Дю Гара

Тот вытаращил глаза.

Господин Тибо топнул ногой.

– Позовите аббата Бино.

Сторож отвел их в приемную, вытащил из кармана витую свечку, зажег люстру.

Прошло несколько минут. Г-н Тибо без сил рухнул на стул; он опять пробормотал сквозь зубы:

– Ну, знаете ли, на сей раз!..

– Прошу извинить, сударь, – сказал аббат Бино, бесшумно входя в комнату. Он был очень мал ростом, и, чтобы положить руку на плечо Антуану, ему пришлось встать на цыпочки.

– Здравствуйте, юный доктор! Так что же случилось?

– Где мой брат?

– Жак?

– Он не вернулся сегодня домой! – воскликнул г-н Тибо, поднимаясь со стула.

– Куда же он ушел? – спросил аббат без особого удивления.

– Да сюда, черт побери! Отбывать наказание!

Аббат заложил руки за пояс.

– Жака никто не наказывал.

Фрагмент сериала «Семья Тибо

– Как?

– Жак сегодня в школу не приходил.

Дело запутывалось. Антуан не спускал со священника глаз. Г-н Тибо передернул плечами и обратил к аббату одутловатое лицо с набрякшими, почти никогда не поднимавшимися веками.

– Жак сказал нам вчера, что его оставили на четыре часа без обеда. Сегодня утром он ушел, как обычно. А потом, часов около одиннадцати, вернулся, но застал только кухарку, мы все были в церкви; сказал, что завтракать не придет, потому что оставлен на восемь часов, а не на четыре.

– Чистейшая фантазия, – заявил аббат.

– Днем мне пришлось выйти из дома, чтобы отнести свою хронику в де «Ревю де Монд», – продолжал г-н Тибо. – У редактора был прием, я вернулся только к обеду. Жак не появлялся. Половина девятого – его нет. Я забеспокоился, послал за Антуаном, вызвал его из больницы с дежурства. И вот мы здесь.

Аббат задумчиво покусывал губы. Г-н Тибо приподнял веки и метнул острый взгляд на аббата, потом на сына.

– Итак, Антуан?

– Что ж, отец, – сказал молодой человек, – если этот номер он задумал заранее, значит, предположение о несчастном случае отпадает.

Поведение Антуана внушало спокойствие. Г-н Тибо придвинул стул и сел; его живой ум перебирал десятки вариантов, но заплывшее жиром лицо ничего не выражало.

– Итак, – повторил он, – что же нам делать?

Антуан размышлял.

– Сегодня – ничего. Ждать.

Это было очевидно. Но невозможность покончить с неприятной же, историей тут сразу, применив отцовскую власть, а также мысль о конгрессе моральных наук, который открывался послезавтра в Брюсселе и куда он был приглашен возглавлять французскую секцию, вызвали у г-на Тибо приступ ярости, его лоб побагровел. Он вскочил.

Фрагмент сериала «Семья Тибо»

– Я подниму на ноги всю жандармерию, – крикнул он. – Или во Франции больше нет полиции? Или у нас разучились разыскивать преступников?

Его сюртук болтался по обеим сторонам живота, складки на подбородке то и дело ущемлялись углами воротничка, и он дергал головой, выбрасывая вперед челюсть, точно конь, натягивающий поводья. «Ах, негодяй, – пронеслось у него в мозгу. – Попасть бы ему под поезд!» И на какой-то миг г-ну Тибо представилось, что все улажено – выступление на конгрессе и даже, быть может, избрание на пост вице-президента… Но почти в ту же секунду он увидел младшего сына лежащим на носилках, а потом в гробу, обрамленном горящими свечами, увидел себя, сраженного горем отца, и всеобщее сочувствие окружающих… Ему стало стыдно.

– Провести целую ночь в такой тревоге! – сказал он вслух. – Тяжело, господин аббат, да, тяжело отцу переживать такие часы.

Он направился к дверям. Аббат выпростал из-за пояса руки.

– С вашего разрешения, – сказал он, потупясь.

Люстра освещала его лоб, наполовину прикрытый черной бахромкой волос, и хитрое лицо, клином сбегавшее к подбородку. На щеках аббата проступили два розовых пятна.

– Мы сомневались, сообщать ли вам об одном случае, сударь, который произошел с вашим сыном совсем недавно и который должно рассматривать как весьма и весьма прискорбный… Но, в конце концов, мы сочли, что в беседе с вами могут выясниться важные подробности… И если вы будете так любезны, сударь, уделить нам несколько минут…

Пикардийский акцент подчеркивал нерешительность аббата. Г-н Тибо, не отвечая, вернулся к своему стулу и грузно сел; веки его были опущены.

– В последние дни, сударь, – продолжал аббат, – мы уличили вашего сына в проступках особого свойства… в проступках чрезвычайно тяжелых… Мы даже пригрозили ему исключением. О, разумеется, лишь для острастки. Он вам об этом рассказывал?

– Вы же знаете, какой он лицемер! Он, как всегда, промолчал!

– Невзирая на серьезные недостатки нашего дорогого мальчика, не следует считать его испорченным существом, – уточнил аббат. – И мы думаем, что и в последнем случае согрешил он не намеренно, а по слабости своей; здесь следует усматривать дурное влияние опасного товарища, каких, увы, так много в государственных лицеях…

Господин Тибо скользнул по аббату тревожным взглядом.

– Вот факты, сударь. Изложим их в строгом порядке. Дело происходило в минувший четверг… – Он на секунду задумался, потом продолжал почти радостно: – Нет, прошу про щенья, это произошло позавчера, в пятницу, да– да, в пятницу утром, во время уроков. Незадолго до двенадцати мы вошли в класс – вошли стремительно, как привыкли делать это всегда…

– Он подмигнул Антуану. – Осторожно нажимаем на ручку, так что дверь и не скрипнет, и быстрым движением отворяем ее. Итак, мы входим и сразу же видим нашего друга Жако, ибо мы предусмотрительно посадили его прямо напротив дверей. Мы направляемся к нему, приподнимаем словарь. Попался, голубчик! Мы хватаем подозрительную книжонку. Это роман, перевод с итальянского, имя автора мы забыли, – «Девы скал».

– Этого еще не хватало! – воскликнул г-н Тибо.

– Судя по его смущенному виду, мальчик скрывает еще кое– что, глаз у нас на это наметан. Приближается время завтрака. Звонок; мы просим надзирателя отвести учеников в столовую и, оставшись одни, открываем парту Жака. Еще две книжки: «Исповедь» Жан-Жака Руссо и, что гораздо более непристойно, прошу извинить меня, сударь, гнусный роман Золя – «Проступок аббата Муре»…

– Ах, негодяй!

– Только закрыли мы крышку парты, как нам в голову приходит мысль пошарить за стопкой учебников. И там мы обнаруживаем тетрадку в сером клеенчатом переплете, которая, на первый взгляд, должны вам признаться, выглядит вполне безобидно. Раскрываем ее, просматриваем первые страницы… – Аббат взглянул на своих гостей; его живые глаза смотрели жестко и непреклонно. – Все становится ясным. Мы тут же прячем нашу добычу и в течение большой перемены спокойно обследуем ее. Книги, тщательным образом переплетенные, имеют на задней стороне переплета, внизу, инициал: Ф. Что касается главного вещественного доказательства, серой тетради, она оказалась своего рода сборником писем; два почерка, совершенно различных, – почерк Жака и его подпись: «Ж.» – и другой, нам незнакомый, и подпись: «Д.» – Он сделал паузу и понизил голос: – Тон и содержание писем, увы, не оставляли сомнений относительно характера этой дружбы. Настолько, сударь, что поначалу мы приняли этот твердый и удлиненный почерк за девичий или, говоря вернее, за женский… Но потом, исследовав текст, мы поняли, что незнакомый почерк принадлежит товарищу Жака, – о нет, хвала господу, не из нашего заведения, а какому-нибудь мальчишке, с которым Жак наверняка познакомился в лицее. Дабы окончательно в этом убедиться, мы в тот же день посетили инспектора лицея, достойного господина Кийяра, – аббат обернулся к Антуану, – он человек безупречный и обладает печальным опытом работы в интернатах. Виновный был опознан мгновенно. Мальчик, который подписывался инициалом «Д», это ученик третьего класса, товарищ Жака, по фамилии Фонтанен, Даниэль де Фонтанен.

– Фонтанен! Совершенно верно! – воскликнул Антуан. – Помнишь, отец, их семья живет летом в Мезон-Лаффите, у самого леса. Конечно, конечно, в эту зиму, возвращаясь вечерами домой, я много раз заставал Жака за чтением стихов, которые давал ему этот Фонтанен.

– Как? Чтение чужих книг? И ты не поставил меня в известность?

– Я не видел в этом ничего опасного, – возразил Антуан, глядя на аббата так, будто собирался с ним спорить; и вдруг его задумчивое лицо озарилось на миг молодой улыбкой. – Это был Виктор Гюго, Ламартин, – объяснил он. – Я отбирал у него лампу, чтобы заставить спать.

Аббат поджал губы.

– Но что еще важнее: этот Фонтанен – протестант, – сказал он, решив взять реванш.

– Ну вот, так я и знал! – удрученно воскликнул г-н Тибо.

– Впрочем, довольно хороший ученик, – поспешно заверил аббат, выказывая свою беспристрастность. – Господин Кийяр сказал нам: «Это взрослый мальчик, который всегда казался серьезным; здорово же он всех обманул! Его мать тоже держится вполне достойно».

Обложка одного из французских изданий «Семьи Тибо». 50-е годы

– Ах, мать… – перебил г-н Тибо. – Совершенно невозможные люди, несмотря на весь их достойный вид.

– К тому же хорошо известно, – ввернул аббат, – что кроется за суровостью протестантов!

– Во всяком случае, отец у него вертопрах… В Мезоне никто их не принимает; с ними едва здороваются. Да, нечего сказать, умеет твой братец выбирать знакомых!

– Так вот, – продолжал аббат, – мы вернулись из лицея, вооруженные всеми необходимыми сведениями. И уже собирались произвести расследование по всем правилам, как вдруг вчера, в субботу, в начале утренних занятий наш друг Жако ворвался к нам в кабинет. Ворвался, в полном смысле этого слова.

Бледный, зубы стиснуты. И прямо с порога, даже не поздоровавшись, стал кричать: «У меня украли книги, записи!..» Мы обратили его внимание на крайнюю непристойность его поведения. Но он не желал ничего слушать. Глаза его, всегда светлые, потемнели от гнева: «Это вы украли мою тетрадь, – кричал он, – это вы!» Он даже сказал нам, – добавил аббат с глуповатой улыбкой: «Если вы посмеете ее прочесть, я покончу с собой!». Мы попытались действовать на него лаской. Он не дал нам говорить: «Где моя тетрадь? Верните мне ее! Я тут все у вас переломаю, если мне ее не вернут!». И прежде чем мы успели ему помешать, он схватил с нашего письменного стола хрустальное пресс-папье, – вы помните его, Антуан? – сувенир, который наши бывшие воспитанники привезли нам из Пюи-деДом, – и с размаху швырнул в мраморный камин. Это пустяк, – поспешил добавить аббат в ответ на сконфуженный жест г-на Тибо, – мы вспомнили об этой мелочи лишь для того, чтобы показать вам, до какой степени возбуждения дошел наш дорогой мальчик. Потом он стал кататься по полу, с ним начался настоящий нервный припадок. Нам удалось схватить его, втолкнуть в маленькую классную комнату, смежную с нашим кабинетом, и запереть на ключ.