Текст книги "Юморские рассказы"

Это было на самой на заре перестройки. Да, где-то вторая половина 80-х. Украина даже еще не успела стать «вильной». Но уже, значит, готовилась! Зерновоз, черноморец «Семен Голопупенко» (это вроде бы имя Героя Гражданской войны), строили его для экспортных перевозок, то есть он должен был вывозить, значит, украинское зерно, но пришел как раз наоборот – за зерном в Китай. Да, в порт Далянь, бывший наш Дальний. Загрузился там кукурузой, десять или двенадцать тысяч тонн, не помню точно, ну и – домой…

Одесситы не были б однако одесситами, если бы прошли мимо Страны Восходящего Солнца, которая лопалась от старых «тойот», значит, «ниссанов» и «мазд». На «западе» еще не наладили автопоток «БМВ» из Германии, «вольво» из Скандинавии и прочих разных «роллс-ройсов». Да и мы, дальневосточники, только-только начинали осваивать этот рынок, да нет, еще даже не рынок, а просто, значит, японские свалки-скрапы. На одной такой автосвалке в Кобе1010
  Кобе – порт на юге японского о-ва Хонсю.


[Закрыть] мы с братьями-одесситами и познакомились. Они поначалу косились на нас: конкуренты ж, куда там, ага. А та-а-м, Господи, да всему миру хватило б! Ну, рыщут они по скрапу, значит, целеустремленные такие, озабоченные, глазами всю свалку бы на пароход свой утащили. Цены и в самом деле тогда были бросовые: за сто, за двести долларов можно было, значит, взять семи-восьмилетний «цедрик», к примеру. А что такое семь лет по японским дорогам? Да на наших за семь дней его больше ухайдокаешь!

Мои ребята уже выбрали что хотели, мы ж раньше пришли, ну и стоят, значит, у конторки владельца скрапа, торгуются, оформляют купчие бумаги. Двое шустряков-одесситов подошли, уши отвесили, слушают. Ну, наши – куда ж там, аборигены! – учат их, делятся секретами: где лучшие машины стоят, как, значит, сподручнее обштопать «япону мать» и тэ дэ, и тэ пэ. Кого учат – одесситов, ты ж понимаешь!.. Короче, познакомились и, как оно бывает, давай уже брататься: матрос с матросом, моторист с мотористом, буфетчица с буфетчицей. Подходит и капитан их. Ручкаемся, говорим о погоде, о грузе, о рейсовом маршруте. Ну, дело к обеду, значит, мы забираем свои лимузины и возвращаемся на судно.

Вечером к нам на борт пожаловали гости, чуть не полэкипажа «Голопупенки». Стоять нам надо было, значит, еще до утра, и мы приняли гостей по полной программе. Не знаю, как там боцман принимал боцмана, механики и радисты – коллег, а я выставил на стол все, что у меня было, короче, все полученные в Японии представительские: «Сантори-виски», двухлитровку сакэ, светлое пиво «Асахи-бир», что-то там еще. Я же знаю, даже наши, дальневосточные капитаны, не говоря уже об одесских, стараются эти самые представительские брать не натурой, как оно положено, а валютой. А капитан-одессит притащил ко мне еще и «деда» своего, стармеха. Буфетница мигом спроворила, короче, классный закусон: салатик из свежих японских огурцов, помидоров, бутерброды с икоркой, ветчина, жареная курица. Короче, «хорошо сидим», как говорил Евгений Леонов в «Осеннем марафоне». Сидим, значит, разговариваем. Есть же о чем потолковать морякам с разных морей. Вот повезет «Голопупенко» 10 или там 12 тысяч тонн кукурузы к себе в Одессу, неужели, спрашиваю я, на Украине своей «кукурудзы» мало? Да, говорят, значит, не хватает. Наши пароходы сотнями тысяч тонн возят в Китай азотные и всякие другие удобрения, китайцы народ супер-трудолюбивый, землю свою, короче, они эксплуатируют в хвост и в гриву, без допинга она уже рожать не в силах, а на всем, что рожает, полным-полно, значит, – с нашей помощью – нитратов, нитритов, пестицидов… Ну что ж, отвечают гости, наше-то ведь дело ишачье: навьючили – вези. Резонно, соглашаюсь я, а сюда, за машинами, миль четыреста кругаля дали, как вам это удалось? Мне просто, как капитану, значит, интересно. И гости доверительно делятся своим одесским «страшным секретом»: заход в Японию им дали для закупки… канцпринадлежностей! Да, для самоважных, короче, подразделений пароходства – парткома и отдела кадров. Ну, конечно, не только за ручками там, за цветными скрепками, а еще и оргтехнику брали, значит, компьютеры. В парткоме ж, известно, без компьютеров что за работа! Особенно если они без игровых приставок…

Когда до анекдотов дошло и даже сакэ ополовинить успели, «дед» с «Голопупенки» спросил – так, знаете, между прочим, – нет ли у нас стального листа потолще, не завалялся ли, дескать, где-нибудь в машинной кладовке или в аварийном имуществе. Ну, я, вы ж меня знаете, мигом – за трубку, звоню, короче, своему «деду»: нет ли у него такого листа? Нету, говорит. Звоню боцману, слышу – мнется, зайди, говорю, ко мне. Заходит. Так есть все-таки, значит, спрашиваю, или все-таки нет? Есть, говорит, в аварийке два листа и вроде бы даже один из них списанный. Отправил, короче, его к старпому уточнить. Чиф минут через пять звонит: точно, в прошлом году еще во время ремонта списали тот лист, когда обшивку, значит, в районе ширстрека1111
  Ширстрек – «ледовый пояс» бортовой обшивки судна.


[Закрыть] латали, а он не понадобился, обошлись заводским металлом. Ну, смотрю, короче, гости мои возликовали, будто я им не одну на двоих ржавую железяку, значит, а по гейше каждому подарил. А оно ж и мне приятно: ублажил гостей, да так запросто, так легко. Короче, как оно бывает, расстались друзьями-братьями, обменялись адресами-телефонами: будете у нас в Одессе – welcome, добро пожаловать, значит… Во Владивосток заглянете – прошу в гости, короче, без всяких. See you in the future, до будущих встреч!..

Утром – отходная суета, заморочки с грузовыми документами, крепежные работы с палубным грузом, приборка. Спустился на палубу посмотреть, значит, как мои моряки справляются. Боцман подходит:

– Виктор Андреич, а знаете, для чего одесситы, енть, прокат взяли?

– Для чего?

– Марсовую площадку, енть, наваривать.

– Зачем?!

– А никогда не угадаете, зачем! – И вижу, лыбится мой «дракон», рожа его пиратская прям расплылась, значит. Давно за ним ничего подобного не замечал.

– Ладно, выкладывай, – говорю.

– Да они это, енть, машинёшек нахватали, ага, знаете: себе, начальству пароходскому, ну и это, не влезает, енть, у них одна. Ага, а боцман ихний как раз у меня просил тот лист, полста долларов, енть, сулил. Ну а тут вы позвонили… А они что удумали, козомёты: марс расширить, енть, и «тачку» туда, на него японским краном загрузить.

Ну, думаю, боцман врать не станет. Наверно, «мицубиська-миражик» у них не поместилась, машинка небольшая, одесситам такую «козу» их власти портовые и на мачте простят.

Задержались мы аж до обеда, но вот, наконец, выходим, значит, идем по фарватеру, смотрим, «Семен Голопупенко» тоже отшвартовывают. Беру бинокль, гляжу и вижу: Бог ты мой, они автобус вперли на мачту! Короче, да, «делику», японский автобус! И под ним голубеет наш лист стальной из аварийки. Знаете ж, аварийное имущество всё голубой краской выкрашено. Прошли мы мимо, гуднули, значит, друг другу прощально, но я долго еще за корму оглядывался, не мог на них налюбоваться. Это ж надо придумать такое: 16 тысяч миль, больше полэкватора – везти автобус на мачте! Вспомнилась мне, короче, «Аэлита» Алексея Толстого, у нее ж подзаголовок вроде есть: «Большевики на Марсе», да?

Да, говорю, даже Алексею Николаевичу, со всей его марсианской фантазией, вряд ли пришло бы в голову то, что сотворили одесситы…

И вдруг неожиданно встретить во тьме Усатого грека на черной корме…

Э. Багрицкий

Мне повезло: в свой первый рейс по ФАЛу1212
  FAL – FESCO (Far Easten Sipping Company – Дальневосточное морское пароходство) – Australia – Line, линия Находка-Австралия.


[Закрыть] я пошел с капитаном Чистяковым на теплоходе-контейнеровозе «Новиков-Прибой». Ллойдовский кэп, ветеран, пропахавший винтами и форштевнями все параллели и меридианы, он ко всему еще и рассказчиком был – на зависть мастерам устного слова. Стопроцентно советский, законопослушный, безусловно партийный (беспартийных капитанов в пароходстве, как, допустим, бесхвостых рыб в природе, не существовало), привык он с младых курсантских лет уважать, да нет, не так, наверно, не уважать, но строго руководствоваться Инструкцией. Служебной, партийной и прочей. С большой буквы и до самого абсурда. Однако не во всем! По секрету скажу: в проливах, фиордах, в шторм, короче (одно из любимых его слов), наедине с Нептуном он слушался не парткома, а только себя, собственной своей задницы, битой о камни и поросшей, как корма, ракушками. То есть цены не имеющей. Инструкции же когтили капитана, как правило, на стоянках в портах. Подозреваю, что и тут не обошлось без исключений, притом немалых. Но вот же неукоснительно – принцип! – использовал он так называемые «представительские» по прямому назначению.

На Руси испокон веку культивировали в самых разных видах «потемкинские села». Но светлейший князь кому «вешал лапшу» – родной императрице, а в советские времена нас учили перед иностранцами надувать щеки. Потому-то нашим капитанам на представительские расходы – прием и угощение бизнесменов, грузовых агентов, прочих фирмачей – и полагались деньги, по народным меркам, сумасшедшие. На ФАЛе в каждом порту капитан получал 45 «деревянных» и 18 золотовалютных рублей. Это в конце голодных 80-х, «перестроечных». Притом же на этой линии было 13 портов захода! Капитан на одних представительских озолотиться мог буквально. Однако он в каждом порту исправно тратил их так, как велит Инструкция. Его уже знали все фирмачи, и едва «Новиков-Прибой» пришвартовывался, агент являлся в сопровождении грузчиков, тащивших в каюту капитана ящики с волшебными напитками: виски, бренди, вино, пиво, колу. Сам же агент позволял себе максимум баночку пива. Капитан честно предлагал весь ассортимент и портовым властям, оформлявшим отход, но чиновники-японцы редко принимали приглашение, как правило ограничиваясь двумя-тремя глотками газировки.

После отхода с полчаса-час капитан обычно проводил на мостике, проверял штурманскую прокладку, изучал обстановку, карту погоды. В узкостях, проливах, фарватерах он задерживался на мосту, разумеется, дольше. Но спустившись к себе в каюту, неизменно приглашал меня на чаёк. И этот «чаёк», превращаясь в «хорошо сидим», часто заменял нам обед и ужин.

С ним всегда было интересно. Великий читатель (когда только успевал?), он давно «съел» всю судовую библиотеку, довольно-таки богатую: Зощенко, Гиляровский, Ян, Платонов, Булгаков, Диккенс, Киплинг, Ремарк, Хемингуэй – полтыщи томов. И постоянно сетовал: никто, ну почти никто из экипажа ни-че-го не читает! Столько мудрого, чудесного на полках – и никому это не нужно! Молодежи подавай «видюшник» с эротикой-порнухой, «музон», картишки и прочий подобный балдеж, что ни уму, ни сердцу, а только «перцу»…

Хорошо сидим. Желание просто поспорить – одно из самых движущих. И я возражаю: молодых вон сколько прибыло и в большой бизнес, и в политику, да молодые, наоборот, умаялись от безделья, их давно же тошнило наблюдать за кремлевским «домом престарелых» и они решили, слава Богу, брать дело в свои руки… Да, соглашается Виктор Андреевич, бизнес и власть мимо рук не проскользнут. Но сколько молодежь в этой жизни шляпит!..

Это редкое слово мгновенно напомнило мне о писателе Владимире Лидине, который на творческих семинарах в Литературном институте нередко рассказывал о том, что он в жизни «прошляпил»: вот Андрея Платонова, который дворником работал тут вот прямо, в литинститутском дворе, прошляпил – столько раз мимо него проходил, да все недосуг было… Михаила Булгакова тоже частенько здесь встречал, но тоже прошляпил… Помню, хихикали мы втихаря над стариком: слона, мол, моська «прошляпила»…

Молодежи всё недосуг, всё некогда, продолжает тему капитан, родных стариков – бабушку, дедушку – перед смертью некогда расспросить о корнях рода, собственных ведь корнях! Как жить, стоять без корней?! Родную мать нам некогда послушать, узнать хотя бы про час своего рождения – для новомодного гороскопа хотя бы!.. Иваны мы! Иваны, не помнящие родства!!.

Хорошо сидим. Рассказываю, как затевал когда-то писать роман о рыбаках под таким именно названием: «Некогда». О наших припадочных, по выражению Набокова, пятилетках: дай план, хоть удавись, вот и давились, и давили все живое вокруг, некогда было почесаться, сотни тысяч тонн рыбы выбрасывалось за борт, притом какой рыбы – молоди, которую некогда было сортировать. И называлось это красиво: выпускать. Да, дескать, поймал, заглянул ей в глазки – молоденькая, взял и отпустил ее в синее море, как старик из пушкинской сказки. А она-то вся давленая в трале, нежизнеспособная, ну и – прямиком на дно. В Олюторском заливе, например, на Камчатке, дно чуть не метровым слоем мертвой сельди завалено. Нынешние браконьеры на чем выросли – на нем как раз, на державном примере…

Хорошо сидим, вторую бутылочку «Сантори-виски» уговариваем. Вкусная, говорю, зараза! Спаивает, говорю, наше государство своих капитанов. Э, нет, возражает Виктор Андреевич, не спаивает, а винится! Как так, спрашиваю. А вот так, отвечает: я тебе мало плачу, в пять или десять раз меньше, чем получает американский, допустим, капитан, да? Так ты ж возьми сам, вот же тебе живые деньги, «представительские»… А только вот вам – капитан скрутил крепенький такой кукиш – я на провокации не поддаюсь! Солженицын недаром написал «Жить не по лжи». Семь десятков лет кутали нас в разные лозунги, а главный-то как раз, самый верный, директивный, значит, так и не прозвучал: Жить по лжи!

Я снова сворачиваю на свое больное, рыбацкое «некогда». А Виктор Андреевич подхватывает эстафету. Передаю ему слово с удовольствием:

В 1978 году в Одессе Совфрахт организовал курсы повышения квалификации капитанов. Нас обучали, значит, на полпредов Советского Союза за рубежом. В Зеленом театре, в парке Шевченко, посмотрели балет «Кармен-сюита», потом послушали выступление актера Золотухина, трубу Эдди Рознера, в которую он дул своими старческими губёнками. (Капитан так живо, а главное, очень по-доброму, сочувственно изобразил-сыграл ветерана нашего джаза). Потом решили, короче, на пляж, в Аркадию съездим. 28-й трамвай довез нас до вокзала, мы вышли, потому что дальше, значит, за вокзалом, трамвайная развилка: кажется, ходили там 28-А и 28-Б. На лавочке привокзальной сидит кряжистый такой, копченый, в морщинах – грек-не грек, еврей-не еврей, короче, такой пиндос балаклавский…

Может, Папа Сатырос? – не выдерживаю, перебиваю я и декламирую:

 
По рыбам, по звездам
Проносит шаланду…
 

Капитан подхватывает, и мы продолжаем стройным хором:

 
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
На правом борту,
Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос.
А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище…
 

Виктор Андреевич живописует своего балаклавского пиндоса, и я воочью вижу эту колоритную фигуру. Этакого, знаете, седого краба, лицо которого удивительно напоминает прибрежные скалы (вид с моря, за милю примерно), складчатые от штормовых ветров, дождей, ручьев, с резкими тенями в складках-расщелинах, скрывающих столетние, может быть, и кровавые, тайны туземцев и корсаров, их копья, мечи, сундуки с награбленными сокровищами, и в то же время, представьте себе, это доброе лицо мудрого деда, умеющего ладить и с внуками. Одесский, одним словом, пиндос…

– Скажите, куда нам ехать, налево или направо? – Спросили мы у него. – Нам в Аркадию надо.

Он внимательно нас осмотрел, так оценивающе, а мы же по форме все, с капитанскими лыками на погонах, человек пять нас было, а он вычислял, значит, по одесскому обычаю: что за люди, откуда, куда, ну и приготовился, видно, поговорить «за жизнь». Но мы же не знали одесского обычая. Один из нашей компании не выдержал паузы и вопрос повторил:

– Мы знаем, – сказал он, – этот трамвай ходит в Аркадию, только в какую вот сторону нам ехать?..

Пиндос кивнул седой лохматой головой направо. Мы дружно рапортовали ему «спасибо» и повернулись уже уходить. Но вдруг за нашими спинами мы услыхали:

– И это всё?..

Нас прямо пригвоздило на миг! На совфрахтовских курсах не учат же ценить того, что Сент-Экзюпери называл роскошью человеческого общения.

И это всё?..

На всю жизнь, честное слово, он озадачил меня своим вопросом… Капитан растрогался, глаза его блеснули.

Короче говоря, ох, это капитанское короче… Вынужденный быть предельно кратким на мосту и в деловых разговорах с фирмачами, он с той самой, одесской поры, стараясь не поддаваться жесткому велению профессии, благодаря одесскому обычаю, благодаря пиндосу балаклавскому, и начал использовать представительские по самому прямому их назначению – как роскошь в понимании Экзюпери.

2002

– Пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг…

А то дни уходят, жизнь уйдёт, а

что мы сделали?..

«Ася», И. С. Тургенев

Мельбурн. Симпатичная и даже «вкусная» Хотхем-стрит (Hotham – горячая ветчина, переводят русские, живущие на этой улице), январь, летний, солнечный день. Десять минут назад тут стряслось страшное дорожное происшествие, «аксидент» – accident. Сразу пять машин всмятку! И вот уже бойцы Армии спасения специальными домкратами и прочей хитрой гидравликой разжимают сплющенную кабину красного «холдена», чтобы освободить девушку, зажатую рулем и вдавленным внутрь капотом, одновременно те же бойцы вводят ей в вену шприц с капельницей и долго так держат ту капельницу над «холденом». На обочине, на куртинке с зеленой травой, расположился целый походный госпиталь: женщину лет сорока, лежащую на носилках, осторожно осматривают трое медиков, тут же накладывают ей гипс на шейную часть позвоночника и уносят в свой красивый красно-белый джип скорой помощи, ambulance. Муж этой женщины в слезах бросается на парня лет 28—30-ти, виновника происшествия, полицейские их растаскивают, муж вырывается и что-то выкрикивает. «Сволочь! Наркоман!» и прочее. Виновник (вот уж действительно, пьяным и дуракам везет) совсем не пострадал, хотя его «форд», вылетевший на встречную полосу, после лобового столкновения скрутил полусальто и рухнул – крышей на крышу – на третью машину, после чего в них врезались еще две. Парень выбрался из перевернутой кабины и первым делом кинулся подбирать рассыпанные по асфальту «колеса», как называют наркоманы свою «дурь» в таблетках.

На всё про всё хватило получаса. Машины развезли в ремонт, на свалку, пострадавших в больницу, виновника в участок. На Hotham-street тишина, но еще стоят двое полицейских, разговаривают:

– У нас в Мельбурне что ни аксидент – то наркоман причиной. Ты со мной согласен, май френд? Наркоманы и пьяницы – вот наша главная беда.

– Да, но есть еще и auntie Molly!

То есть тетушка Молли. И оба смеются. Наверно, только полицейские могут так зажигательно смеяться, стоя на месте, где только что пролилась кровь…

Мы с капитаном роемся в книгах, стоя промеж стеллажей судовой библиотеки. Я уже не раз публично восхищался библиотеками судов, работающих на этой линии. Да, только на этой – на FAL’е. А невиданным богатством своим они, как выяснилось, обязаны настоящему чуду. И чудо это – в следующем. Виктор Андреевич раскрывает его передо мной прямо сейчас:

– Живет, значит, в Мельбурне старуха по имени Молли Индж. Божий одуванчик – ей уже под 90!.. А кстати! – Восклицает капитан и поднимает палец вверх, выше головы. – Она же родилась в День всех влюбленных, так что скоро ее день… Вот, значит, и всю свою долгую жизнь тетушка Молли прожила влюбленной… в идею коммунизма! Да, она сама нам рассказывала, как ходила в молодости на митинги коммунистов, ну и, короче, уверовала. А в 1940-ом вступила в коммунистическую партию Австралии, которая, представьте, как раз тогда была вне закона…

Я вспомнил, что как-то краем уха слышал, мелькало это имя в разговоре матросов: вот придем, дескать, в Мельбурн, и покатаемся с тетушкой Молли. Как же можно, спрашиваю капитана, неужели она в 90 лет водит машину?

– Да она родилась за рулем!..

Капитан, даже когда о чуде из чудес говорит, никогда не восторгается, просто воскликнет так, чуть повысив голос «в рабочем порядке», и все, и спокойно продолжает:

– Матросы ее по трапу под руки водят. Короче, беспомощная совсем старушка. Но стоит ей сесть за руль – преображается, обгоняет самые шикарные машины. Правда, с правилами дорожного движения обходится, значит, очень по-свойски. А на перекрестке, пока горит красный, успевает закапать чего-то в глаза: видит уже плоховато. Полиция, говорит, «давно охотится за мной», всё покушается, значит, отнять у нее права.

Влюбившись в идею коммунизма, тетушка Молли полюбила Россию и даже съездила однажды, лет 15 назад, в Москву. И с тех пор, значит, стала посещать советские суда, все – черноморские, балтийские, наши, и каждому экипажу дарить чек на 200 долларов – на книги. Только на книги! Ведь книга – учитель жизни, несущий свет, культуру. А представители коммунистической России, так считает тетушка Молли, обязаны, значит, быть высококультурными людьми. Книги за ее доллары нужно, значит, покупать в магазине русской книги «Новая эра», тетушка Молли лично проверяет, чтобы деньги шли только на книги. Ну а нашим помполитам оттуда, сверху (палец в подволок), велено отказываться: сами, значит, богаты, у нас, мол, на культуру средств не жалеют. А в Союзе «кум», куратор из КГБ, предупреждает моряков, что «зловредная тетушка» – агент ЦРУ. Ну а лет пять назад этот «агент», значит, продал дом с участком, чтобы можно было продолжать дарить книги русским морякам…

Я смотрю, капитан держит в руках коричневый том прозы Пушкина.

– Что, на классику, – спрашиваю, – потянуло?

Виктор Андреевич на миг вроде обиделся даже – за это словцо «потянуло», но обижаться он вообще-то совершенно не умеет и отвечает мне, может быть, с чуть излишней серьезностью, как бы уйдя в себя, и довольно глубоко уйдя:

– Ностальгирую в море по классике. На берегу, на бегу бывает, частенько ведь думаешь: надо бы «Шинель» или другую какую-то вещь Гоголя перечесть, значит, или, допустим, «Анну Каренину», Пушкина, Лермонтова, да мало ли… Но в суете всё недосуг, всё тебе некогда. А в море вот так вырываешь время на переходах, когда вахты налажены, штурмана надежны, ну и, короче, позволишь себе заглянуть в Пушкина. Вот хочу прозу его перечитать – «Метель», «Выстрел», «Пиковую даму».

– Да, я тоже, – говорю, – здесь уже, на «Новикове-Прибое», Тургеневым зачитался. «Ася», например, какая чудесная вещь! И вот же где вечная загадка классиков: в который раз их ни возьми – всегда как в первый раз читаешь, правда?

– Да, – просто, «в рабочем порядке», соглашается капитан. – Особенно я люблю прозу поэтов. Каждое слово у них – вот! – Он щелкает пальцами. – На вес и на вкус выверено. И до чего же точно!

Взяв по тому, покидаем книжную сокровищницу и идем в каюту капитана, эту хранительницу, эту водоплавающую колыбель роскоши человеческого общения.

– Смотрите, какая прелесть! – Раскрыв книгу, восклицает Виктор Андреевич, едва мы успеваем погрузиться в такие уютные мягкие кресла. И читает: – Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следственно, была влюблена. – Оторвавшись от страницы, капитан поднимает на меня полные восторга глаза и показывает большой палец: во! — Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.

Наши любовники были в переписке, и всякий день видались наедине в сосновой роще или у старой часовни…

Как он действительно вкусно читает! Да, соглашаюсь я, поэтам сам Бог велел писать прозу. Виктор Андреевич загорается (я не устаю удивляться эмоциональности старого капитана) и делится впечатлениями о прочитанной им недавно повести Евгения Евтушенко «Ягодные места»: какой слог, какие живые картины, настоящая живопись словом! А я ответно делюсь с ним мыслями, рожденными также недавно читанным «Путешествием дилетантов» Булата Окуджавы. Читаешь, говорю я, о людях высокого ума, благородства и даже не замечаешь, как сдаешь свои «пролетарские позиции» и прощаешь им их «голубую кровь», вот это их: «Лакей неторопливо разливал суп». Лакей! Слово-то какое убийственное, да? А ведь он же че-ло-век, он тоже может быть таким же высоколобым, да вот родиться его угораздило в курной избе. Так где же справедливость? Как же быть с идеями равенства, братства, свободы?..

– Да, наш народ крепко обжегся, – капитан сокрушенно трясет головой, – обгорел даже, так скажем, загоревшись, значит, в 17-ом этими идеями… А ведь прекрасные ж идеи! Согласитесь, прекрасные?

– Да, – соглашаюсь я, – но… Ох, это вечное «но». Две самые проклятые буквы на свете. Если вбивать эти идеи в людские головы с помощью свинца…

– Если перестать вбивать, – не выдерживает и, может быть, впервые за весь рейс перебивает капитан говорящего, – они могут вновь взойти зелеными ростками в душах… Вот, знаете, эмигранты – в Австралии же много нашего народу – говорят: утопия. Да! Утопией это было тогда, в 17-ом…

– Да и сейчас, через 70 с лишним лет, она, наша утопия, стала, пожалуй, еще утопичней. Потому что где она, та духовность? Она же не возросла, а, увы, наоборот.

– Согласен! Но ростки идеи живы, и если не топтать их сапогами…

– Тогда лет через сто, – продолжаю я, – может быть, да, м о ж е т б ы т ь, они расцветут, и хочется в это верить, несмотря на самый горький в мире опыт народа нашего.

– А все же это – опыт!! – Капитан смотрит торжествующе. – Ни у кого ведь такого опыта нет!.. Не зря его так ценит тетушка Молли!

– Да, Виктор Андреевич, да, всё это, может быть, и так, – охлаждаю я его пыл, – но в библиотеку, купленную на ее деньги, увы, кроме капитана, считай, никто и не ходит…

Отмотав пару с чем-то тысяч миль, посетив три порта Японии и Гонконг, наш «Новиков-Прибой» по пути в Австралию зашел в филиппинскую столицу Манилу. Филиппины – роддом тайфунов. Я ожидал увидеть здесь картины из Апокалипсиса или нечто вроде логова Змея Горыныча – поваленные, с корнями вывороченные деревья. Ан нет, стоят себе бананы, раскинув шикарные двухметровые листья, гордо высятся пальмы с гроздьями кокосов, и никаких тебе следов тайфунных погромов. Велорикши катят свои двухместные коляски, пристегнутые сбоку к велосипеду, опереточный джип с кузовом-каретой петушино-попугайской раскраски, груженный картонными ящиками, лихо развернувшись по причалу, подкатывает к нашему трапу. Оказывается, его нанял агент, и он привез «представительские» для господина капитана. Моряки знают: на Филиппинах самое дешевое «пойло». Кстати, и травятся им нередко. Но капитану, конечно, не дерьмо привезли, а отменные, фирменные напитки, однако и они тут дешевле, чем где бы то ни было, а потому кузов-карета заполнен, по выражению здоровяка ревизора, ка-пи-тально!

Ревизор только что сдал вахту старпому и собирался покинуть мостик. Капитан, маленький рядом с ним и щуплый, перехватил его в дверях и негромко, как-то так очень по-свойски, совсем не приказным, а просто дружеским тоном сказал:

– Дмитрий Анатольич, возьмите матроса и помогите, пожалуйста, разгрузить эту «куклу», – кивок в окно, на джип. – И занесите ко мне в каюту.

16 часов. Ревизор обычно, сменившись, полным ходом идет пить чай в кают-компанию, а его матрос точно так же спешит в столовую команды. Но вот сейчас здоровила ревизор, то ли штангист, то ли борец, в общем, богатырского вида молодой человек лет так 27—28-ми, кладет мясистую белую ладонь на плечо матроса и роняет полуизвинительно:

– Пойдем, надо джип помочь разгрузить. Бабай просил.

Бабаем капитана прозвали именно его помощники, штурмана – за его любовь к этому персонажу детских страшилок, за то, что сам он бабаями величает темнокожих агентов и грузчиков в тропических портах. Бабай просил. Ревизор-хитрец этими словами сразу трех зайцев убил: отняв возможность возражения, приказал, а также свалил на капитана вину за «бесчеловечный» приказ, лишивший матроса законного чая, и вознес при всем при том собственный авторитет: капитан его просил.

Жарынь! До экватора миль шестьсот всего. У матроса рубаха на спине и штаны на заднице черны от пота, хоть и заляпаны белилами (недавно рубку красили), ревизор же форменную рубашку бережет, снял, а на его темно-серых шортах ничего не разберешь – сплошной камуфляж. Short – короткий, но его шорты, по диктату молодежной моды, ниже колен, благодаря чему любой симпатяга становится коротконогим уродом. Вот и наш богатырь несет под мышками сразу два ящика, легко ведь несет, а издалека кажется – наложил в штаны, отчего они и сползли, шорт-леги его.

Капитан тоже в шортах, кремовых, не коротких и не длинных, в самую меру, да еще и отутюженных. И в свои 60 строен, красив, молод. Вот он спускается с мостика по внешнему трапу. Как всегда, почти бегом, чуть касаясь релингов одной ладонью. На его ногах высокие плетенки-сандалии, рубашка апаш открывает крепкую загорелую грудь – древнегреческий бог да и только.

Ревизор, отпустив матроса, задержался в капитанской каюте: он по-хозяйски переставляет ящики из тесной прихожки в просторный салон, очень заботливо составляет их кубическим штабельком сбоку от холодильника.

– Спасибо-Дмитрий Анатольич-молодец-благодарю, – эта капитанская скороговорка выдает легкое смущение неисправимого интеллигента: мол, не в службу, а в дружбу. – Не уходите. Откройте вот этот, – пальцем на ящик с виски, – я сейчас.

Он ныряет в ванную помыть руки, ревизор с треском вскрывает ящик, вынимает темно-коричневую бутылку, разглядывает этикетку, читает вслух:

– Скоч-виски. Шотландия. – И, облизнув толстые губы, глотает слюну.

Я знаю, сейчас начнется действо, и выключаю телевизор с филиппинским фильмом про любовь красавицы-смуглянки к белокурому «гринго». Капитан достает из буфета рюмки, из холодильника – тарелку с тонко нарезанной ветчиной, кивает ревизору:

– Разливайте, разливайте.

Выпиваем стоя и только успеваем поставить рюмки – заходит первый помощник, помполит, «помпа». Здесь давно уже все выверено до минуты, всё всем известно далеко наперед.

– Иерархия – что у волков, – скажет мне капитан позже, когда мы останемся одни. – Пришел пировать первый, второй уходит.

Действительно, ревизор быстро берет лепесток ветчины и, бормотнув извинение, исчезает. У первого помощника и фамилия – первый сорт: Карацюпа. Как только появляется на судне новый человек (в каюте капитана, я имею ввиду), разговор обязательно, как ни крути, сведется на то, что вот он, дескать, живой потомок, да, родной племянник легендарного пограничника, да-да, того самого, что поймал 467 (эту цифру уже чуть не все в экипаже – без запинки) нарушителей границы. И после третьей рюмки тема как-то сама собой вроде льнет к границе, контрольно-следовой полосе, ну и конечно к фамилии. На лице у капитана появляется откровенно ироничная улыбка, которую «помпа» видит, но как бы прикрывается ответной иронией, то есть иронизирует по поводу капитанской насмешки, притом в помполитовой полуухмылке сквозит не только хитрость, но вроде бы даже и мудрость. На самом же деле вся его мудрость в том, чтобы не прозевать своей доли, львиной доли, второй на судне после капитанской, не прозевать ни в чем, в частности в этом «представительском» пиршестве. И вот часа два, не меньше, мы с капитаном лавируем, точно в шхерах, на той контрольно-следовой полосе, силясь сойти с нее, сменить тему. Наконец, Виктор Андреевич не выдерживает: