Текст книги "Полюшко-поле"

8

Песцов только что возвратился от рыбаков – на подледный лов ездил. А вечером надо на юбилей – в мелькомбинат. Не пойдешь же туда в куртке и свитере… Черт возьми – надо опять домой бежать, переодеваться, рубашку гладить… Снова – сюда, к Стогову… Колгота! Не хотелось идти на это торжество. Но не хотелось не только потому, что хлопотно, а еще и по другой причине… Эта высокая агрономша, вся такая белая, пушистая, как снег на голову свалилась. И он все думал: где они остановились? И поедут ли домой вечером или ночевать останутся? А может быть, его услуги понадобятся? Вот войдут сейчас и скажут – нет в гостинице мест. Куда поселить приехавших из «Таежного пахаря»? Он медлил, не уходил домой, взаправду ждал этого сигнала, как будто во всем райкоме, кроме него, и некому заниматься было гостиничными делами! А потом Песцов решил, что не успеет уж сходить домой и переодеться до совещания, а после совещания переодеваться уже поздно… А так идти тоже неудобно – все-таки юбилей… И потом, есть же у них Бобриков, для него посидеть на банкете – удовольствие. А доклад Песцов уже написал, передаст Бобрикову, тот прочтет – и вся недолга. Песцов, скинув куртку, просматривал этот вчера еще наспех набросанный доклад.

Вошла секретарша, маленькая гуранка с янтарными раскосыми глазками.

– Матвей Ильич, звонили из мелькомбината. Приглашали к восьми. Вот, билеты прислали. – Она положила на стол два пригласительных билета.

– Некогда мне, Маша, – ответил Песцов, не поднимая головы.

– Что-то вы все отнекиваетесь? Стогов занят, вы тоже… А они ждут.

– Бобриков пойдет. Я договорюсь с ним.

– Говорят, банкет будет, – мечтательно сказала Маша.

Песцов встал, торопливо сложил листки доклада и протянул Маше:

– Бобрикову передашь. А меня сегодня вечером нет. Поняла? Я исчез.

– Где же вы будете?

– Гм, – Песцов ухмыльнулся. – Пока у Стогова.

– А билеты?

Песцов взял со стола билеты, вложил их в руку Маше:

– Все, Машенька, твое. Приглашай лучшего парня – и прямо в президиум, за стол. И надень на себя что-нибудь эдакое белое… – Песцов сделал округленный жест.

– Почему белое? – Маша кокетливо улыбнулась.

– Ну, наверно, будет к лицу.

Так в одном свитере Песцов прошел к Стогову. Здесь все уже были в сборе. В центре, за большим столом, покрытым зеленым сукном, сидел сам Стогов, массивный старик с красивой седой шевелюрой. Рядом с ним Бобриков в защитном френче, коротко стриженный, прямой, как гвоздь, сразу видно – из военных. Инструкторы и приезжие сидели на стульях, вдоль второго стола. Песцов осторожно присел на диван.

Когда началось совещание, Надя заметила, что нос у Волгина изрядно покраснел, – значит, после посещения чайной он будет отстаивать свою точку зрения. Говорил он мало, но внушительно:

– К весеннему севу колхоз готов. Вывезено навозу на поля триста тонн, запланировано вывезти еще триста. Получено минеральных удобрений шестьдесят тонн. Инвентарь и техника готовятся, семенами обеспечены. Правда, наш агроном Селина еще молодой и неопытный агроном. Она сделала неверный подсчет семян. Селина, товарищи, на восемьдесят килограммов завысила норму. Она предлагает высевать по двести пятьдесят килограммов пшеницы на гектар. Я, товарищи, тридцать лет сею на этих землях, да и вы, Василь Петрович, не меньше, – сказал он, обращаясь к Стогову. – И по стольку никогда не высевали. Конечно, товарищи, Селина агроном молодой и неопытный. Ей трудно сразу от книжки да в борозду. Но мы ей должны помочь. Я предлагаю: пусть райком прикрепит к нам в помощь опытного агронома на время посевной кампании.

Надя не ожидала такого поворота и покраснела. Когда Волгин сел, она потупила глаза и стала машинально расстегивать и застегивать кнопки на своей потрепанной планшетке, оставшейся в память от отца. До ее слуха доносилась спокойная, с многочисленными запинками речь Бобрикова, и ей вдруг показалось, что это говорит вовсе не Бобриков, а Лубников погоняет лошадь: «Н-но, ходи! Эй, веселей! О-о, эй, манькой».

И сквозь эту назойливо звучавшую в ушах дорожную воркотню возницы до ее сознания долетали слова другие, но почти такие же несвязные.

– Волгин, товарищи, старый партиец… Опытный руководитель… Мы его все знаем… К таким работникам надо прислушиваться… Селина молодой работник, товарищи… Мы ее плохо знаем… К таким тоже нужно прислушиваться. Таким надо помогать. Я предлагаю направить в колхоз «Таежный пахарь» на время посевной агронома Федькина. Он опытный агроном, товарищи…

Он говорил, и его круглое лицо в тоненьких красных прожилках двоилось в глазах Нади. Временами она улавливала в нем что-то общее с Волгиным, но что именно – понять не могла. Может быть, волосы? У Бобрикова они были тоже седые и жесткие, как у Волгина, только подстрижены короче. Может, лицо? Да нет, не то; внешне это были люди, как говорится, разного калибра, – Волгин широкий, с красным лицом, а этот – маленький и весь какой-то коричневый. И вдруг, перехватив взгляд Бобрикова, Надя поняла, в чем сходство. И Бобриков и Волгин, выступая, направляли взгляд только на секретаря, когда же они обращались к остальным, то смотрели или поверх голов, или еще выше – в потолок. А когда они говорили, глядя в потолок, казалось, что они думают совсем не то, о чем говорят.

После выступления Бобрикова Волгин приосанился, и Надя только теперь заметила, что был он одет в новый черный шевиотовый костюм и даже при галстуке, который лет пять назад был, очевидно, коричневый, а теперь уже не коричневый и не совсем еще черный. Затем она перевела взгляд на свою серую спортивную блузку, потянула кверху замок на застежке и снова почувствовала неловкость.

Поначалу говорила она сбивчиво, путаясь:

– Всхожесть семян низкая… Всего шестьдесят процентов… Определяла вместе со звеньевыми. Сама заполняла растильню. По моим подсчетам требуется еще сто шестьдесят центнеров пшеницы да кукурузы центнеров семьдесят.

При этих словах Волгин крикнул:

– Ерунда!

Стогов постучал карандашом по графину. Окрик Волгина словно подстегнул Надю; она вскинула голову, яркий румянец ударил лаптами по щекам, глаза потемнели, сузились.

– Я так думаю, товарищ Волгин, люди не хотят больше отсеваться чем попало и как попало. Лишь бы в срок!.. Мы же технику им дали, землю закрепляем… А порядок? Тот же самый! Сей тем, что бог послал. Лишь бы отрапортовать вовремя. Кому это нужно? Вам?! – Она указала на Стогова и Песцова. – Мы даже обмануть друг друга можем сводками, рапортами. Но колхозников-то мы не обманем. Стал бы раньше мужик засевать свое поле плохими семенами? Нет! Он бы последний пиджак с себя продал, а семена купил хорошие. Вот и давайте хоть пиджак с себя продадим, а семена добудем стоящие.

Надя села.

Стогов переглянулся с Песцовым и чуть заметно одобрительно улыбнулся:

– Здорово она раздела нас с вами, товарищ Волгин. Пиджаки сняла. – Все засмеялись. – А вы докладывали – все в порядке. Да вы сами-то проверяли?..

– Здоровье у меня, Василий Петрович, не того. За всем не доглядишь.

– Опять почка?

– На четыре миллиметра отошла от стенки, почка-то. Контузия! Теперь на жирах только и еду.

– Ты что ж, семена на жиры переводишь? – грозно спросил Стогов, и все опять засмеялись.

– Что будем делать, Матвей Ильич? – уже серьезно спросил Стогов Песцова.

– А мы еще парторга не спросили.

Семаков с готовностью привстал:

– Я уже там, в колхозе, сказал – семена плохие.

– Есть у нас немного пшеницы в резерве… А из кукурузы только воронежский сорт… на базе, – сказал Песцов. – А деньги-то у них найдутся?

– Наскребем, – хмуро произнес Волгин.

– Тогда и мы наскребем, – сказал Стогов.

– А насчет того, чтоб агронома прислать на помощь… по-моему, торопиться не следует. Как вы думаете, Василий Петрович? – Песцов глядел на Надю. – Они справятся.

– А ты шефом им будешь? – озорно спросил Стогов.

– Если понравлюсь – пожалуйста.

– Ну как, согласны? Не подведете своего шефа? – Стогов весело поглядывал на Надю.

Она, густо покраснев, снова занялась планшеткой.

– К нам дорога дальняя, медведи в лесу водятся. Не забоится? – усмехнулся Волгин.

– Ты что, работников райкома медведями пугать? – повысил голос Стогов. – Смотри, сам приеду!

Так, с шутками, со смешками и расходились с этого короткого совещания. Песцов отвел в сторону Бобрикова и стал упрашивать:

– Будь другом, выручи… Старик послал меня на торжество в мелькомбинат, а я видишь? – оттянул он воротник свитера. – Не по форме. Сходи за меня. Доклад я уже написал… Возьмешь у Маши, – остановил Песцов пытавшегося возразить Бобрикова.

Тот пожал плечами, сделал нарочито огорченное лицо и согласился.

9

Песцов бросился вниз по лестнице и в вестибюле нагнал Надю.

– В гостиницу? – спросил он, растворяя перед ней дверь.

– Да.

– Я подвезу вас.

Возле райкома стоял «газик». Песцов открыл дверцу, подсадил Надю, сел сам.

– Быстро? Медленно? Как вы любите?

– Быстро.

«Газик» с ревом сорвался с места, юркнул в узенький переулок, вылетел на главную улицу и ошалело помчался по широкому шоссе. Редкие прохожие шарахались в стороны и чертыхались, провожая глазами шалопутную машину.

На угловом двухэтажном доме, откуда начинался съезд к озеру, тускло светилась вывеска: «Гостиница «Уссури». «Газик», не замедляя хода, промчался мимо гостиницы, перемахнул через канаву и бросился прямо к озеру… Резко заскрипев тормозами, он замер на высоченном откосе.

– Проскочил мимо, – сокрушенно развел руками Песцов. – Скорость заело… Извините.

– Не расчетливый.

Надя, приоткрыв дверцу, с опаской поглядывала на обрыв, который начинался прямо от колес.

– Боитесь? – спросил Песцов.

Надя неопределенно улыбнулась.

– Пойдемте на берег?

Песцов вылез из машины, перешел на другую сторону, хотел принять Надю на руки. Она отстранила его руки и спрыгнула на землю.

Иссеченный ручьями глинистый обрыв, на котором и снег-то не держался, круто уходил под лед. Отсюда, с обрыва, далеко видно было в ночном сизом полумраке застывшее озеро; местами из-под снега пробивались круглые темные проплешины льда, отчего озеро казалось пегим. Темное низкое небо высвечивало крупными яркими звездами, одна звезда была такой большой, что от нее по льду, как от луны, тускло тянулась дорожка.

– Я все хотел спросить у вас, – тронул Надю за локоть Песцов, – как же это ваши колхозники взбунтовались? Отказались от семян?

– Очень просто. Не захотели сеять плохими семенами.

Матвей засмеялся.

– Не так-то уж просто… Картошку осенью поморозили – молчали. А тут вдруг зашумели. Странно!

– Картошка была общей. За нее никто не отвечал. А кукурузу мы распределяем в этом году по звеньям. На совесть каждого… Поля закрепляем.

– Слыхал… про ваше новое землепользование. И вы на это идете? – Песцов заглядывал ей в глаза.

– Иду. – Надя смотрела прямо и серьезно.

– Зачем вам это нужно? Вы же агроном! У вас свои дела. Обязанности ваши расписаны, наставления присылают… Оклад есть. И трудитесь спокойно.

– А если я не согласна с вашими наставлениями, тогда что?

– Тогда… – Песцов пытался удержать строгое выражение лица. – Тогда… Хвалю за смелость! Как вы на Бобрикова да на Волгина набросились? А ведь они начальники… Не страшно?

Надя улыбнулась.

– Как-то я не подумала об этом.

Песцов взял ее за плечи, хотел поцеловать. Она уклонилась.

– Не надо! – прошептала с досадой. – Что вы делаете?

– Тоже вроде вас: не подумал об этом… – Потом уже иным тоном, усмехаясь: – Голову теряю, как говорят в подобных случаях.

– Нельзя терять головы, да еще в присутствии подчиненных. Я тогда отсюда и дороги не найду. Так и замерзну в чистом поле.

– Ну, уж это – отойди прочь! Я не из тех, что друзей на дороге оставляют. На эту руку можно опереться, – он протянул ей раскрытую ладонь: – Беритесь смело! А остальное уж не ваше дело.

– Поедемте! – рассмеялась Надя.

Они сели в машину.

– Как поедем? Быстро? Медленно?

– Как хотите, – отвечала Надя.

И снова, взяв на пустыре разгон, «газик» пролетел мимо гостиницы, и снова шарахались с дороги редкие прохожие, а Песцов косил глаза в сторону Нади. Она молчала. Машина пересекла городок и выбежала на холмистую, заснеженную равнину, порезанную на две половины темным хлыстом дороги. Это была та самая дорога, на которую Надя выезжала сегодня из леса. Но теперь лес оставался в стороне, машина мчала в открытую степь. Песцов восторженно поглядывал на Надю, словно спрашивал: «Ну, каково?» Надя вспомнила санки Лубникова и улыбнулась. Песцов прибавил газу.

Из-за сопки выплыла огромная красная луна; в ее печальном свете, тускло поблескивая желтыми глазами, «газик», точно сова, парил над темной дорогой. Вымахнув на покатую спину увала, он остановился на самой вершине.

– Нравится? – спросил Матвей.

– Очень, – тихо ответила Надя.

Песцов погасил фары.

После рева мотора, после сильного шуршания колес о дорожную щебенку наступила неестественная тишина. И эти заснеженные холмы с каким-то зеленоватым, мертвым отблеском, и эти черные таинственные сопки, и эта кирпично-красная с седым налетом по краям, словно задымленная, луна – все казалось ненастоящим.

– Я еще в детстве любил останавливаться на буграх, – сказал Матвей. – Куда бы ни шел, как бы ни спешил, а все задержишься, бывало, на самой высоте, посмотришь вокруг – и радостно и как-то торжественно становится. И успокаивает. – Он курил и смотрел прямо перед собой в смотровое стекло.

– Церкви раньше ставили на буграх, – отозвалась Надя.

– Ближе к богу? – улыбнулся Песцов.

– К солнцу, – серьезно ответила Надя.

– Скажите, а ваши колхозники охотно пошли на закрепление земли? – неожиданно спросил Песцов, обернувшись к Наде.

– По-разному… Одни – охотно, другие обману боятся, как они говорят, – улыбнулась Надя. – Но правление ограничило. Остановились только на трех звеньях.

– А вы требовали большего?

– Да.

– Любопытно. Непременно загляну к вам… Хочется пожать вам руку. – Матвей покрыл своей ладонью Надину руку и крепко сжал ее.

– Поедемте… – Надя выдернула руку.

И опять неистово мчались по степи, по сонным улицам ночного городка.

Возле гостиницы Песцов услужливо помог Наде сойти.

– Спасибо, Матвей Ильич! – Она подала руку на прощанье.

Песцов снял с Надиной руки перчатку, сжал ее захолодевшие пальцы и вдруг быстро поднес к губам.

– Что вы! – испуганно сказала Надя, отдернув руку, а потом шепотом: – Спокойной ночи.

Песцов стоял до тех пор, пока она не скрылась в подъезде, и только потом сказал:

– Спокойной ночи!

Садясь в машину, он спохватился: «Ах, черт! Я ж не договорился на завтра встретиться… Впрочем, бесполезно. Завтра утром она уедет. Да и зачем?! Все это блажь…»

Ехать в гараж не хотелось, и Песцов свернул опять к озеру, но поехал не через пустырь, а мимо палисадников, вдоль пустынного проулка. Внезапно от ограды отделился высокий грузный прохожий и как-то резко выкинул перед собой палку. Песцов сразу узнал Стогова. Он остановил машину и пошел навстречу секретарю, улыбаясь во все лицо.

– Ты чего это по улицам скачешь, казак?! Добрым людям спать не даешь…

– Эх, Василий Петрович, Василий Петрович!

– Что, наехало? А вот я палкой тебя вдоль спины-то… Ах ты, разбойник!

Песцов покорно подставил спину:

– Виноват, батюшка… Лукавый попутал.

– Ну, будет, будет! Зайдем ко мне, потолкуем.

Переваливаясь с ноги на ногу, точно слон, Стогов понес по тропинке свое большое, грузное тело к дому.

Стогов жил на берегу озера в белом кирпичном особнячке, обнесенном тесовым забором. В прихожей встретила их полная седеющая женщина в розовом переднике и в пенсне – жена Стогова, учительница.

– Здравствуйте, Антонина Ивановна! Извините за поздний визит, – сказал Песцов.

– Проходите в залу…

– Ничего, мать, ничего… Мы в кабинете по-холостяцки покалякаем, – сказал Стогов. – А ты не хлопочи…

Стогов провел Песцова в свой маленький кабинет, здесь над книжными шкафами висели ружья, оленьи и козьи рога, чучела… На полу валялась огромная шкура бурого медведя. С кушетки свешивалась пятнистая шкура барса. Каждый, кто входил в этот кабинет, видел, что хозяин пожить любил…

Стогов усадил Песцова в кресло к низенькому столику на раскоряченных ножках, вынул из секретера графинчик с прозрачной, как рубин, настойкой, налил в старинные граненые рюмки:

– Лимонник – дальневосточный эликсир… На чистом спирту. Всю усталость снимает. Будь здоров, Матвей!

Выпили.

– Вот и вся моя норма, – отставил пустую рюмку Стогов. – Да, Матвей, подходит скучная пора… Кажется, все лимиты израсходовал. А вроде бы еще и не жил… Наливай себе.

Песцов снова выпил.

– Ты с кем уехал из райкома?

– Подвез переваловскую агрономшу… До гостиницы.

– Подвез… – Стогов многозначительно усмехнулся. – А может, увез?

– Заговорились… По научной части, – улыбался и Песцов.

– Странный ты мужик. Вроде бы умен, учен… А пустяков не понимаешь.

– О чем это вы? – нарочито округлил брови Песцов.

– Тебе бы тройку с бубенцами. «В гривы конские ленты вплету…» – Стогов потряс шевелюрой и прищелкнул пальцами. – Сани устелить коврами да красавиц увозить бы.

– Да венгерку, да шапку набекрень. Красиво, черт побери!

– Во-во! Забываешься, братец, забываешься…

– А кто-то мне рассказывал, Василий Петрович, как зимним вечером один кавалерийский комиссар украл у богатого инженера жену на одну ночь… Прямо с вокзала!

– Тихо, тихо, трам твою тарарам! – Стогов поднял палец и осторожно поглядел на дверь.

– Бородатый инженер ждет ее у главного входа на собственном экипаже… А они по задворкам да на извозчика… Да в лес на дачу… А на другой день: «Извини, мой милый… Я отстала от поезда!»

Стогов добродушно посмеивался:

– Учти, Матвей, то был нэп… Лихой кавалерист с глупостями в голове. А теперь – иное время. И не забывай – кто ты? что ты?..

– Что ж я! Остался я на полдороге, Василий Петрович, – иным тоном сказал Песцов. – От научной работы оторвался… Тут вот в суете да в маете…

– Это ты брось, Матвей! Идешь ты по самой столбовой дороге. Тяжелая судьба у нашего брата: собой не распоряжаемся – куда пошлют, туда и едешь. Ни степеней, ни ученых званий мы не заслуживаем… А конец подойдет – что передавать-то? Ни завода, ни стройки, ни кафедры. Незаметная наша работа, что и говорить. Руками ее не потрогаешь. Зато сколько добра людям сделаешь! Так и растворишься среди людей. Не каждый способен на это, Матвей…

– Э, Василий Петрович, всегда другие найдутся…

– Другие!.. Трудно, Матвей, передавать живое дело в другие руки… Налей себе еще.

Песцов засмеялся.

– Чего это вы так минорно настроены, Василий Петрович? Вам еще работать да работать.

– Моя работа теперь вон к чему идет, – Стогов указал рукой на длинный китайский вымпел, на котором по красному начертаны черные иероглифы, и перевел многозначительно: «Не выходя из дому, познаю весь мир».

– Тоже дело!

– Дело делу рознь. Посмотришь вокруг себя – везде нужны толковые люди, а их хвать-похвать – по пальцам перечтешь.

– Они готовыми не рождаются.

– Твоя правда. Смотрю я давеча на Волгина… Ну какой он председатель колхоза по нынешним временам? Грамотности кот наплакал, да и здоровье никудышное. А попробуй поставь нового! Кого подберешь?

– Да хоть Селину! Напористая, умница… Как она посадила Волгина вечером-то. А? Красота!

– Ты скор на решения, батенька. Еще не влюбился?

– Заметно? Нельзя?!

– Кроме шуток, Матвей, ты слишком впечатлителен и доверчив.

– Если доверчивость – грех, то я уж не раз искупил его, поплатился в свое время.

– А мы не имеем права на такую роскошь. Подобрать председателя – не шутка. Селина – молода. А молодой человек часто бывает угловатый, жесткий. Председатель, друг мой, что седелок – весь упор на нем. Он должен хорошо притереться, иначе холку набьет.

– Притереться к кому, Василий Петрович? К хозяйству или к вам?

– Хитер, хитер. А ты как думаешь?

– Если к вам, тогда лучше Семакова и желать нечего.

– Что-то они напутали там со звеньями, – уклонился Стогов. – После совещания мне Семаков докладывал.

– Что именно?

– Да вроде бы семейственность развели…

– Какая чепуха!

– И мне кажется. Но проверить все-таки надо. Сигнал неприятный. Придется тебе съездить.

– Когда?

– А в посевную. Разберешься и доложишь.

10

Весна в этом году запаздывала. В марте подули холодные северо-восточные ветры, они подхватывали желтую пыль с обнаженных обрывистых берегов оврагов и рек и подкрашивали ею до блеска отшлифованную корку наста. По увалам, по скатам сопок, рыжих от полузанесенной прошлогодней травы, со звоном катились сорванные засохшие дубовые листья. Солнце всходило тусклым, желтовато-пепельного цвета, словно и его запылили буйные маньчжурские ветры.

Пришел апрель, а снега все еще держались. Вот тогда и решился Волгин выбраковать и сдать два десятка яловых коров, которые давно уже мозолили ему глаза. И время было самое подходящее, – зиму продержались коровы хорошо – справные, много потянут. И денег не было в колхозе – все резервы пошли на покупку семян да запасных частей к тракторам.

Но, как Волгин и ожидал, ему встали поперек горла Семаков и Бутусов. На правлении колхоза они бушевали, что-де, мол, не имеем права. Мы и так не выполняем план по этому поголовью. Да кто нам позволит плановых коров продавать?!

«Они же третий год яловые!» – убеждал их Волгин. «Вы сами в этом виноваты». – «Да что ж я, бык, что ли?» – «Это не по-государственному!» – кричал Семаков. «Да надо же платить колхозникам!» – «Не за счет продажи плановых коров…» – «Ну вот что… Я хозяин, а не вы! – вскипел Волгин. – Я и сделаю так, как хочу…»

Но сделать ему это не удалось: поначалу помешала внезапно пришедшая распутица, а потом из райкома позвонили и строго-настрого предупредили: не разбазаривать плановый скот. На расследование выехал второй секретарь Песцов.

Перед самым отъездом Песцова из «Таежного пахаря» прилетела еще одна скверная весть: «Вместо сева звеньевые пашут собственные огороды…»

Приехал Песцов под вечер. Волгин пригласил его к себе.

– Дорога дальняя, иззябся да намаялся. Отойди малость… А завтра и делами займешься.

За долгим вечерним разговором Волгин все жаловался на здоровье и на жизнь и на то, что помощи ниоткуда не жди. Слушая его, можно было заключить, что человек он самый разнесчастный, что жизнь ему дана в сплошное наказание, что колхоз это и не хозяйство вовсе, а тяжеленный воз, который суждено везти одному Волгину.

– А что я имею, кроме одного-единого старания? – спрашивал он, подаваясь к Песцову. Потом растопыривал свои узловатые заскорузлые пальцы, смотрел на них с некоторым удивлением и отвечал: – А ничего больше. Но ведь на одном старании далеко не уедешь. Лошадь в борозде тоже старается, да смотрит себе под ноги. Так вот и я, пока в землю смотрю, – тяну, а вперед посмотрю – борозды не вижу.

– Но почему?

– Потому что не хозяин я.

– Кто же хозяин?

– А никто Ни я, ни ты, ни Стогов. Все мы связаны по рукам и ногам.

– Кто же нас связал?

– Сами себя связали. У нас не работа, а сплошные представления. Делай так, а не эдак. Разумно, не разумно, а делай… В каждом деле представители, и все указы знают. Посей не то, а это – и сразу разбогатеешь. А кто будет сеять, кто убирать, – этим представителям наплевать.

– По-твоему, райком только и делает, что посылает таких представителей?

– Я все на райком не валю. У меня их и в колхозе полно, таких представителей-то.

– Кто же они?

– Люди… И в правлении, и в активе ходят. Все в начальстве… Вот и Иван Бутусов, муж директорши, техникум окончил, а работает пчеловодом. Разве ж это работа? Ему какими делами-то ворочать надо! А поди ты поговори с ним. Он меня за пояс заткнет в разговоре-то.

Песцов знал Бутусовых, особенно Марию Федоровну, директора семилетки. Часто по школьным нуждам приезжала она в район вместе с мужем, рассудительным, грамотным, с лицом жестким и угловатым, точно вырезанным из дерева. Где он работает? Чем занимается в деревне? Такие вопросы тогда не приходили на ум.

– А Семаков, а Круглое? Да мало ли их! – продолжал Волгин. – Ты думаешь, они не понимают, что коров надо выбраковывать? И продавать их сейчас выгодно, пока они в цене? Понимают. А вот подняли шум, вас всполошили… Почему? Чтоб отличиться – план, мол, нарушаем. Да какое же это нарушение?

– Но ведь план-то вы сами составляете?

– А кто его утверждает? Вы же!.. Попробуй я чего не так сделать, как Стогов написал… Значит, семнадцать коров на сто гектаров. А у меня их только по девять приходится. Стало быть, не можешь ни сдать, ни продать… Хоть кормить нечем… Хоть в убыток, а держи. Что же это, как не представление?! Представление и есть.

– А может быть, не надо их выбраковывать. Ведь зиму прокормили.

– Да какой же от них толк! Ну ладно, вот Марфа придет, с ней еще потолкуешь.

Часам к одиннадцати ночи пришла с фермы Марфа. Она молча прошла к столу, кивком поздоровавшись с Песцовым, и, ни на кого не обращая внимания, принялась за жареную картошку, запивая ее кислым мутноватым медком.

– Как звать-то вас по отчеству, простите? – обратился к ней Песцов.

Марфа покачала головой.

– Она у меня глухая, – сказал Волгин и, подойдя к ней, прокричал в самое ухо: – Марфа, это Песцов из района.

– Ну что ж, хорошее дело, – сказала Марфа.

Волгин сел на скамью.

– Она заведующая фермой. Ты не гляди, что она такая молчаливая. А вот поговори с ней. Она тебе все распишет. Марфа! – крикнул он. – Расскажи-ка Песцову про наших коров.

– А что ж тут рассказывать? – Марфа смотрела на Песцова большими грустными глазами. – Коровы как коровы. Только удои низкие. Иные по три года в яловых ходят. Вымя усохли… У некоторых и сисек-то нет. Не коровы, не быки, а жрут в три горла. Их выбраковывать нужно, да не позволяют.

– Видал, – толкал Песцова локтем Волгин. – А как на меня навалился Стогов по телефону-то… Удой, говорит, от руководителя зависит. Что же я, вместо коровы молоко давать буду?.. Нет, не дают хозяйствовать… Одни представления разыгрываем.

С утра Песцов побывал на ферме вместе с Волгиным, осматривали коров.

– Твоя правда, – сказал он после осмотра.

– А мне от этого не легче, – отозвался Волгин.

В правлении они застали Надю и Семакова. По тому, как были взбиты высокой копной ее светлые волосы, по тому, как подозрительно чернели белесые брови, как выделялись чуть подкрашенные, успевшие растрескаться от весеннего ветра губы, Песцов понял, что Надя ждала этой встречи и готовилась к ней. Но даже в присутствии Семакова и Волгина она, подавая руку Песцову, густо покраснела. Против обыкновения Волгин не шутил насчет Сеньки-шофера, да и Семакову было не до шуток.

– Ну, расскажите, как у вас тут огородничают… Значит, вместо сева огороды пашем?.. – спросил Песцов Семакова.

– Это дело агронома. Она более сведуща, – отозвался тот.

– Поля еще сырые… А огороды что ж? Они ведь тоже наши. – Надя глядела на Семакова, как бы отвечая ему.

– Личные, – усмехнулся Семаков.

– Зато земля обезличена.

– Может, раздадим ее по мужикам?

– Вы не утрируйте.

«Э-э, тут коса и камень», – подумал Песцов.

– Может быть, сделаем проще – вы покажете мне поля? – обратился он к Наде.

– С удовольствием.

Надя была в резиновых сапожках, в синем плаще. Она встала из-за стола, накинула клетчатый платок, взяла планшетку.

– Идемте!

На улице было тепло, солнечно. У самого крыльца рябилась от ветерка огромная лужа. Надя посмотрела на хромовые сапоги Песцова.

– В таком виде на поле теперь не ходят.

– Я еще с утра хотел попросить резиновые сапоги у Волгина, да позабыл.

– Ладно. Пошли на конный двор! Лошадей возьмем.

Песцов с детства не ездил верхом; служил на флоте, потом институт… А в седле сроду не держался. Но признаться в этом постеснялся. «Удержусь как-нибудь», – подумал он.

На конном дворе встретил его Лубников как старого знакомого, за руку поздоровался.

– Я вам самого Рубанка заседлаю.

– Что это за Рубанок? – спросил с опаской Песцов.

– Наш рысак… Жеребец.

– Мне что-нибудь попроще, – Песцов показал рукой. – Пониже.

– Тогда Буланца.

Надя в момент заседлала свою Красотку, темно-гнедую кобылку, и легко вскочила в седло. Песцова подсаживал Лубников. Матвей так рванулся от земли, ухватившись за луку, что чуть было не перемахнул низкорослого меринка.

– То-ой, дьявол!.. Не увертывайся, – нарочито строго обругал Лубников спокойно стоящего Буланца.

Глядя, как Песцов путался в стременах, Надя не выдержала и чуть не прыснула со смеху, отвернувшись.

– Он ничего, смирный… А если понесет, осаживай корпусом, – наставлял Лубников не то в насмешку, не то всерьез. – А теперь шенкеляй его под ребра-то… Эй, бегемот!

Надя, слегка откинувшись, шевелила сапожками, не то что била, а как бы оглаживала бока своей Красотки, и та легко пошла иноходью. Буланец затрусил рысцой, и Песцов с ужасом почувствовал, что валится набок. Он привстал на стременах, но стремена были короткие, а ноги такие несуразно длинные, что он чуть было не перевалился через голову лошади. Тогда он плюнул на эти стремена, выпростал из них ноги и, слегка придерживаясь за луку, весело нахлестывал своего Буланца. Тот перешел в галоп. Между тем ноги Песцова почти доставали до земли, и, сбоку глядя, можно было подумать, что бежит шестиногая лошадь.

– Матвей Ильич, лошадь не уроните! – смеялась Надя.

– Не суйтесь вперед руководящих! – Песцов обогнал Надю, погрозил ей прутом и первым влетел в речушку. Она оказалась неглубокой, даже брюхо лошади не замочило…

Надо сказать, что весной в здешних местах не бывает половодья и даже самые мелкие речушки не выходят из берегов. Снега зимой были глубокие, но сухие едучие мартовские ветры слизнули снежный покров по увалам да взгорьям, а жадная до влаги земля крепко держала талые воды, исподволь сбегавшие по скатам сопок. Уже вскрылся, прокипел льдом буйный Бурлит, уже серебристым пухом покрылись прибрежные вербы, и на утренней зорьке бессильный морозец чуть подбеливал бурую, низко полегшую старь, а поля все еще были топкими. Вода тоненькими ручейками стекала вдоль борозд в низины, образуя желтые болота на массивах прошлогодней сои.

Лошади зачавкали копытами, погружаясь по бабку в отмякший грунт. Поднялись на бугор. Здесь было суше. Песцов и Надя спрыгнули с коней. Разминая руками подсыхающую землю, Надя с беспокойством оглядывала топкие низины.

– Медленно просыхает, ой как медленно! Теперь понимаете, почему мы начали с огородов?

– Огороды – дело личное колхозников.

– Личное?! У нас под огородами гектаров полтораста. Тракторами мы вспашем эту землю дня за четыре. А сколько дней колхозники будут ковырять ее лошадьми да лопатами?

– Не знаю.

– А я вам скажу: недели две вечерами да утрами. Вот и получается – огороды личные, а убытки колхозные.

– Мне кажется, что вы смешиваете тут два понятия – «мое» и «наше».

– А зачем нам противопоставлять эти понятия? Мы стремимся вытравить на земле чувство «моего» и взамен суем «наше» где надо и где не надо.