Текст книги "Психотерапевтические беседы в эпоху пандемии"

13. Депрессия

– Раньше у вас были депрессии?

– Бывало…

– Лечение принимали?

– Антидепрессанты.

– Были и периоды приподнятого настроения? Повышенная активность?

Цыба кивнул:

– Так тоже было.

– У вас были неприятности или депрессия развилась без видимых причин?

Цыба помолчал, как бы осмысливая вопрос, потом тихо произнес:

– Время мое кончилось.

– Как понимать – «время кончилось»? – насторожился я.

Цыба поднял на меня тяжелый взгляд:

– Мне, как и каждому человеку, отпущено определенное количество эмоций. Я их израсходовал, а время еще осталось. Оттого я такой… эмоционально выхолощенный.

– Это противоречие. Сначала сказали, что время кончилось, потом – что осталось.

Цыба ничего не ответил. Он сидел на кушетке, втянув голову в плечи, и рассматривал свои длинные пальцы. В журнале для медсестер я сделал красным карандашом пометку: «Требуется наблюдение! Возможны суицидальные мысли!»

Когда депрессия пошла на убыль и Цыба стал меньше лежать, уткнувшись лицом в стену, я спросил, что он имел в виду, сказав, что время кончилось.

Цыба грустно улыбнулся:

– Вы, верно, подумали, что я хочу наложить на себя руки. Так этого не было. У меня имеются серьезные планы на будущее, а времени на их реализацию остается все меньше. Понимаете, доктор, время ужимается.

– Разве в сутках уже не двадцать четыре часа?

– Почему же… Но я говорю не о том времени, которое показывают часы. Прежде я думал, что времени не хватает потому, что становлюсь старше. В юности были наука, спорт, да и развлекаться, представьте, не забывал. А потом стал подмечать, что ход времени ускоряется с годами независимо от возраста. И знаете, кто окончательно убедил меня в этом? Моя дочь, Ленка. Недавно звонил ей в Баку, спросил, как поживает, что нового. Она, чуть не плача, заявила, что ничегошеньки не успевает. А ведь у нее только школа и художественная гимнастика… Девочке четырнадцать, – продолжает Цыба, – а ростом меня догоняет, зачитывается Бальзаком, Мопассаном. Кстати, раннее взросление – тоже симптом утекания времени.

– Не вижу связи.

Цыба поморщился, как бы досадуя на мою непонятливость:

– Представьте воздушный шар под стеклянным колпаком. Представили? А теперь скажите, что станет с шариком, если из-под колпака начать откачивать воздух?

– Ну, шар будет расширяться…

– Разумеется. Пока не лопнет…

То, что я услышал вслед за этим, заставило меня вздрогнуть.

Шепотом, показавшимся мне зловещим, пациент добавил:

– У меня ощущение, док, что где-то вблизи Земли открылась черная дыра и через нее утекает время.

В этот момент почему-то вспомнилась кровоточащая язва у меня в желудке.

* * *

Вернувшись в палату, Цыба улегся на койку. Расспросы врача всколыхнули в нем тягостные воспоминания. С детства Цыбу мучили приступы паники, сродни страху смерти. При этом начинало колотиться сердце, ладошки становились влажными, хотелось убежать в какое-нибудь темное укрытие, где, свернувшись калачиком, отгородиться от внешнего мира. На всю жизнь врезались в память слова, неосторожно брошенные детским врачом: «Если не удалить гланды, можно и умереть». У мальчика, часто болевшего ангинами, случилась истерика. Он ходил за матерью и приставал к ней с расспросами: «Если и удалят гланды, ведь я все равно умру… потом?» – «Все когда-нибудь умирают», – ответила мама. Несколько дней Цыба в глубокой задумчивости слонялся по квартире. Мать догадалась, что происходит в детской душе, и пыталась успокоить сынишку на свой лад: «Люди, которые едят мед, живут до ста лет, некоторые даже больше».

Поверив матери, мальчик налег на ненавистный мед, и тогда ему казалось, что он напитывается бессмертием. Гланды, однако, пришлось удалить.

В подростковом возрасте случилась с Цыбой еще одна напасть. Однажды парню приснилось нечто страшное. У него сами собой открылись глаза, но страх не рассеялся, ибо довлело ощущение абсолютной физической скованности. Цыба не мог шевельнуться, позвать на помощь, даже моргнуть глазом. В предрассветном полумраке он различал валик старинного дивана, легкое колебание занавески на окне, слышал астматическое дыхание бабушки. Наконец дрогнул указательный палец на правой руке…

Подобное состояние обездвиженности, должно быть, испытал Хозарсив во время обряда посвящения. Тогда его оставили лежать в открытом саркофаге в мрачном подземелье. Тело пронизывает могильный холод. Маленькая лампада у изголовья освещает мерцающим светом стены из отесанных каменных глыб и четырех сфинксов, поддерживающих колонны склепа. За закрытой дверью звучит печальный хор голосов. То было погребальное пение удаляющихся священников. Потом лампада гаснет. В течение нескольких дней Хозарсив будет недвижимым оставаться в кромешной тьме, чтобы совершить странствие в потустороннее царство Эреб. По мере того как тело цепенело, он последовательно испытывал все предсмертные муки. И вот дух достигает пространства, откуда приходит человек и куда он возвращается. Он, Хозарсив, умер, чтобы воскреснуть в новой жизни…

Цыба содрогнулся от страшных видений, отгоняя их, вспомнил, что приступ обездвиженности повторился у него после экзаменов на аттестат зрелости. Взволнованный юноша отправился в публичную библиотеку, чтобы узнать, описаны ли подобные состояния в медицинской литературе. В справочнике по неврологии прочел о сонном параличе, характеризующемся полной обездвиженностью: человек пребывает в сознании, адекватно оценивает обстановку, но не может пошевелиться. Такое состояния возникает обычно утром, после пробуждения, и длится несколько минут.

Указание на то, что сонный паралич не опасен для жизни, успокоило. Однако то, что произошло месяц назад, на фоне прогрессирующей депрессии, не было похоже ни на что – приступ мышечной слабости возник под вечер и длился, пожалуй, минут двадцать. Цыба так обеспокоился случившимся, что поддался уговорам Марины лечь в больницу.

* * *

Пациент вышел из кабинета, и я принялся перечитывать историю его болезни. Беспричинные колебания настроения с длительными периодами депрессий говорят, скорее всего, о циклотимии. Но как расценить приступы обездвиженности? Да, похоже на сонный паралич. Что же касается длительности последнего приступа, здесь пациент мог и ошибиться: в дремотном состоянии изменяется чувство восприятия времени. Ну, а эти панические атаки…

Два дня назад меня срочно вызвали к пациенту. Цыбульский сидел на кровати, лицо его было красным, глаза расширены. Дрожа всем телом, непрерывно повторял:

– Господи, верую в Тебя, верую…

Он порывался встать, куда-то бежать, но его сдерживали соседи по палате и подоспевшая медсестра.

Увидев меня, закричал:

– Каждому, каждому по вере воздастся!..

Чтобы купировать приступ паники, пришлось внутривенно ввести пациенту транквилизатор.

Однажды Цыбу навестил его сослуживец. Я попросил мужчину уделить мне несколько минут, чтобы получить объективные сведения о пациенте. Посетитель сообщил, что Цыбульский работает в лаборатории около двух лет. По характеру избирательно общительный, порой резковатый, но в общем доброжелательный, обладает выдающимися математическими способностями и повышенной работоспособностью. Год назад у него тоже развилась депрессия, долго бюллетенил. Но, выйдя на работу, за несколько дней выдал продукцию, которую другим за месяц не осилить.

На вопрос, не замечались ли за Цыбульским неадекватное поведение, какие-либо странности, сослуживец пожал плечами:

– Да нет, пожалуй. – Потом вспомнил: – Не знаю, можно ли это отнести к странностям. Ребята не раз замечали, что Петр проводит компьютерные расчеты сейсмических полей Ближнего Востока. А этот регион не входит в зону интересов нашей группы. Возмущались, конечно, даже шефу жаловались, ведь компьютер один на всех. Теперь Петр после работы в лаборатории засиживается. Я как-то спросил, зачем ему это. А он смеется, говорит, хобби такое…

Два раза в неделю больных консультировал профессор Орлов, сотрудник Института судебной психиатрии. Я представил ему Цыбульского. Пациент отвечал нехотя, односложно, на некоторые вопросы вообще не реагировал.

– Клещами не вырвать признания, – пошутил Орлов, когда пациент покинул кабинет.

Блестящий клиницист и большой дока в области медицинской психологии, профессор посоветовал не торопиться с диагнозом – не исключено, что пациент страдает шизоаффективным психозом.

На мое замечание, что у Цыбульского сохранен интеллект, Орлов ответил, что знавал гениальных шизофреников. Как бы размышляя вслух, добавил:

– Может, попробовать «развязать язык» веселящим газом.

Меня приятно удивила такая идея – до сих пор профессор относился к закиси азота с предубеждением.

* * *

…Хозарсив пробудился от страшных видений. Он, египетский Посвященный, жрец Озириса, вернувшись из обители мертвых, почувствовал себя преображенным. Он стал ясновидящим. В сознании запечатлелись картины его будущей жизни, увиденные в летаргическом сне. Перед Хозарсивом простиралась необъятная пустыня с кочующими семитскими племенами – это было предназначенное для него поле деятельности. Он объединит этих неразумных идолопоклоников в единый народ, вселит в них веру в Единого Бога. В этот благословенный день Хозарсив принял имя Моисей, что значит Спасенный…

Отняв наркозную маску от лица, Цыба умиротворенно взглянул на меня:

– Знаете, доктор, а ведь полегчало. Будто камень с души свалился.

– Хороший знак, – ответил я. – Значит, с каждой процедурой будете чувствовать себя лучше.

– Дай-то бог. – Цыба приподнялся с кушетки. – Ведь муки терплю адские. Лучше любую физическую боль терпеть, чем эту… что душу гложет.

Я предложил ему полежать в постели и через полчаса явиться в мой кабинет на беседу. В ожидании пациента подошел к окну. Стояло теплое июньское утро. На противоположной стороне улицы дощатый забор окружал остов недостроенного здания. Это законсервированная стройка какого-то производственного объекта. В нескольких местах в заборе выломаны доски – несознательные граждане растаскивают строительный материал. Сколько таких недостроев усеивают города моей страны, со временем превращаясь в груды битого кирпича и ржавой арматуры…

В дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, Цыба шагнул в кабинет и уселся в кресло. Я спросил его о самочувствии.

– Сначала кружилась голова, а сейчас ничего, лучше, – ответил Цыба, а потом задал вопрос: – Не приходила ли вам в голову мысль, что это недостроенное здание напротив лет эдак через тысячу превратится в хаотичное нагромождение камней?

Бывают же такие синхронизмы, подивился я, ведь минуту назад сам думал о том же. Чтобы узнать, чем вызван вопрос пациента, поддержал тему:

– Со временем строение, конечно, разрушится. Воздействие дождя, ветра, перепады температур…

– Разумеется, разумеется, – кивнул Цыба. – Предлагаю мысленный эксперимент. Представьте, что с горы время от времени скатываются камни. Вопрос: какова вероятность, что, падая вниз, со временем камни сложатся в современное здание?

– Ну, таких чудес не бывает.

– Вот и я так думаю. С позиции статистической физики вероятность такого события нулевая. А меня пытаются убедить, что такое возможно.

Любой психиатр насторожится, узнав, что пациент озабочен проблемами, далеко отстоящими от его профессии. Интуиция подсказывала, что за «нулевыми событиями» кроется интенсивная работа ума, которая, вероятно, и спровоцировала рецидив болезни. Но вот вопрос: что это, сверхценная идея, не лишенная здравого смысла, или бред?

* * *

Китайские власти запустили общенациональный карантин: призвали людей носить маски, часто мыть руки, изолировать себя и воздерживаться от собраний. Объявили каникулы в школах и университетах, остановили работу офисов и фабрик, потребовали от населения, чтобы они никуда не передвигались…

На международной конференции в Мюнхене представитель Китая заявил, что его страна своими карантинными мерами «выиграла время для остального мира».

14. Воскрешение

Если действительно существует то, что называют судьбой, то вторая встреча с Величко произошла не случайно…

Отработав в Сибири по распределению, я переехал в Москву, где ощущалась острая нехватка врачей. Устроился в службу «Скорой помощи» в Тушинском районе. А еще через два года меня приняли в городскую психиатрическую больницу, что на Волоколамском шоссе. Уж не знаю, по какой причине я пришелся по душе главному врачу Лесиной. Подписывая приказ о моем зачислении в штат, Вера Яковлевна заявила: «Ты станешь у нас психиатром, Леонид».

Однажды в очереди на амбулаторный прием передо мной мелькнуло лицо, которое показалось мне знакомым. Я не сразу узнал посетителя, должно быть, потому, что такие повторные встречи случаются редко. Войдя в кабинет, мужчина принялся тереть лоб. Вдруг его лицо расплылось в слащавой улыбке…

За прошедшие три года Величко внешне изменился, раздобрел, вместо пышных буденновских усов под носом щетинились ворошиловские усики, а на висках пробивалась благородная седина. Особую значимость персоне придавали массивные очки со слегка тонированными стеклами и строгий галстук. Людей с такой внешностью обычно изображают на агитационных плакатах – инженер у пульта ЭВМ, рабочий у токарного станка.

Величко рассказал, что по возвращении из Сибири прошел курс лечения от алкогольной зависимости и теперь «с этим делом» навсегда завязано. Работает на машиностроительном заводе, в лаборатории НОТ[2]2
  НОТ – научная организация труда.


[Закрыть]. В последнее время стал быстро утомляться, нарушился сон, беспокоят головные боли. Участковый врач диагностировала астенический синдром, рекомендовала санаторное лечение.

Отделение неврозов, в котором я врачевал, являлось клинической базой Института судебной психиатрии имени Сербского, но с основной деятельностью этого печально известного заведения никоим образом связано не было. Под руководством профессора Орлова врачи проводили исследовательскую работу, участвовали в клинических разборах, научных конференциях. Из-за «мягкого» режима отделение неврозов слыло санаторным, и направляемые к нам на психотерапию москвичи ждали своей очереди месяцами. Благодаря моим хлопотам Петровича приняли на лечение через неделю. Памятуя прошлое пациента, я поручил медперсоналу контролировать содержимое прикроватной тумбочки, не потребляет ли он тайком алкоголь. Сестры докладывали: ничего подозрительного.

Как раз в это время проводились работы по радиофикации отделения (лежа на койках, пациенты должны будут слушать в наушниках магнитофонные записи аутогенной тренировки). В рамках трудотерапии я организовал группу из пациентов-технарей, в которую включил Величко. Взяв на себя руководство, он быстро определил, кто на что способен, отвел каждому участок работ. И здесь, как нельзя кстати, пришлись профессиональный опыт и невостребованный ранее зычный голос Петровича. Тогда-то и сблизился Величко с Цыбой. Вместе они делали разметку радиоточек, разводили провода по палатам. Частенько, запершись в каптерке в подвальном помещении, что-то там обсуждали. Похоже, у них обнаружились общие интересы.

Приближался день выписки моего подопечного, и встал вопрос, кто будет в дальнейшем обслуживать технику.

– А я вам уже не подхожу? – с обидой спросил Величко.

Такая реакция удивила меня.

– Вы же инженером на заводе работаете.

– А у вас мне больше нравится, – быстро ответил Величко, – работа творческая. И потом… под вашим руководством.

У меня чуть челюсти не свело от такой беззастенчивой лести. Но ведь Петрович знает систему, можно сказать, с нуля, работе всю душу отдает, от персонала жалоб не поступало. В конце концов, должен же кто-то технику обслуживать. Может, найдется какая-нибудь вакансия в хозяйственной службе? С этим вопросом обратился к главврачу.

– Величко алкоголик, – предостерегающе ответила Лесина.

– Так он давно не потребляет, работает инженером.

Вера Яковлевна грустно усмехнулась. Я предложил принять Величко на работу с испытательным сроком.

Главврач долго думала, подперев голову ладонью. Потом, вздохнув, сказала:

– Смотри, Леня, под твою ответственность. Есть одна вакансия…

Так моими хлопотами Петровича зачислили в штат больницы на должность трудотерапевта.

Я жестоко обманулся: вскоре выяснилось, что Величко злоупотребляет алкоголем. Частенько от него разило перегаром, который не могли заглушить ни выкуренные крепкие сигареты, ни мятные таблетки, которые он закладывал под язык. Не прошло и месяца, как трудотерапевт стал опаздывать на работу, а порой, ссылаясь на нездоровье, не являлся вовсе. Все реже он уделял внимание радиофицированной системе, требующей доработки и постоянного контроля. Когда в технике возникали неполадки, его обычно находили в хозяйственной части, где работяги пили чифирь и сражались в шахматы.

В ответ на мои упреки Петрович подмигивал и широко улыбался:

– Не волнуйтесь, доктор, все будет о’кей.

В общении с сотрудниками и пациентами у нашего героя обнаружилась склонность к обману и мелкому шантажу. Оказался он также патологическим лгуном и, выражаясь словами незабвенных классиков, «кипучим бездельником» – душевные качества, присущие хроническим алкоголикам. Чувствуя вину перед Лесиной, я сам поставил вопрос об увольнении Величко. Но неожиданно Петрович нашел защитника в лице заместителя главврача. В прошлом Бортников работал наркологом и полагал, что сможет перевоспитать нерадивого сотрудника, который охотно согласился благоустроить его подмосковную дачу. Бортников частенько вызывал к себе трудотерапевта и отчитывал, как напроказившего мальчишку. Петрович вполне сознавал свое положение, чувствовал себя униженным и потому страдал.

* * *

В Сандунах, точнее, в помещении известных в Москве бань, где люди парятся, Величко возвышался в собственных глазах. Здесь, на верхней полке, куда поднимается сдобренный жигулевским пивом пар, служащий психиатрической больницы становился центром внимания. В бане он властвовал безраздельно: отдавал приказания, проявлял снисходительность к новичкам парного дела, слыл заядлым рассказчиком пикантных историй. Мылся Петрович в Сандунах регулярно и дело это любил. В парной наш герой начинал чувствовать в себе некую силу, пьянящую более истомы от обжигающего березового веника. Антресоли, что алтарь, окружены струганым деревом, которое, как говаривал Петрович, дышит паром. В этом суть.

Подчиняясь солидному с виду мужчине, люди как-то робели, чувствовалось, что человек этот командовать привык. Должно быть, какой-нибудь начальник, да вот не гнушается вместе с простым народом мыться…

После парной человек добреет, и взор его просветляется, и мысли благостными становятся, и тело расслабляется. И тянет доброго человека к пивку холодненькому. Прямо из бутылки, из горла. А то как же, в этом весь вкус. Потом педикюр, это уж как повелось. А массаж – не-а, это не про нас, все же десятка, ее в хозяйство пустить можно… Глянь, вон старые знакомые сидят, сантехники, подливают водку в пивные кружки. Подмигивают. Отчего же не присоединиться, коль душа просит.

И вот, завернувшись в желтоватые простыни, принимают трое на грудь «ерша». Потом скидываются, и у банщика, дяди Саши, вторую бутылку водки покупают. Как по волшебству, откуда-то вобла сушеная появляется. Ее о край стола поколотить надо, чтобы кожура легче снималась. А то как же…

Уже смеркалось, когда Петрович нетвердым шагом вышел из Сандунов на улицу. С наслаждением вдохнув морозный воздух, расправил грудь и направился к станции метро. Под ногами приятно поскрипывал выпавший за день первый снег. На углу Неглинной Петрович столкнулся с высоким, старомодно одетым господином. Дотронувшись до берета, господин извинился, да так вежливо, что Петрович почувствовал себя оскорбленным и, пошатываясь, принялся отчитывать «интеллехента».

– В вашем состоянии, милейший, лучше на такси домой ехать, – укоризненно сказал мужчина.

Глядя вслед опирающемуся на трость пожилому человеку, Петрович медленно остывал. Возникшее было желание завалиться к Зинке, разбитной продавщице булочной, перебила мысль о предстоящем объяснении с женой. Петрович был так погружен в противоречивые мысли, что ступил на схваченную ледяной коркой мостовую, не обратив внимания на светофор. В следующий миг раздался режущий ухо визг тормозов. Большие уличные часы показывали 20:40.

В центре Москвы на проезжей части улицы лежал человек, вокруг его головы расползалось темное пятно. Человек лежал на спине, кровь толчками выплескивалась изо рта. Автомобили, сбавив скорость, осторожно объезжали неподвижное тело, и лишь редкие прохожие замедляли шаг. Холодея от ужасающей сцены, люди думали, что карета «Скорой помощи» уже на подходе. И торопились домой.

* * *

Величко доставили в Институт скорой помощи имени Склифосовского. Клиническая смерть наступила в результате массивного легочного кровотечения. Кроме того, имелись указания на повреждение основания черепа. При таких грозных травмах перелом левого плеча уже не имел существенного значения. Собственно, на операционном столе лежал труп, но, согласно правилам, смерть констатируют через несколько часов после остановки сердца.

После тщетных реанимационных мероприятий врачи пошли взбодриться чашкой кофе. По обнаруженным в одежде документам установили личность пострадавшего, домашний адрес, телефон.

Как сообщил прибывшей жене реаниматолог, прогноз неутешительный. С заученной деликатностью врач справился у всхлипывающей женщины, не возражает ли она (разумеется, в случае летального исхода), чтобы внутренние органы мужа использовали для трансплантации – для спасения жизни других людей. Немного подумав, Наталья согласно кивнула, и врач связался по телефону с Институтом трансплантации органов. Вскоре в больницу прибыли два молодых человека в зеленых халатах, с тяжелой холодильной камерой. Они присели в коридоре и, чтобы скоротать время, разложили походные шахматы. И вот когда до констатации биологической смерти оставались считаные минуты, дверь в реанимационный блок распахнулась и на пороге возникло видение. Человеческая фигура заслоняла собой операционную лампу, и потому казалось, что она, фигура, окружена неземным сиянием. Через несколько мгновений «видение» ступило в коридор. То был совершенно голый Петрович, тело которого, если бы не формальности, уже покоилось бы на цинковом столе в прозекторской. Белое, как венецианская маска, лицо кривилось в гримасе, посиневшая и вздувшаяся в плече левая рука висела плетью. Сидевшая на скамейке Наталья, широко раскрыв глаза, судорожно схватилась за подбородок.

Петрович мутным взглядом окинул коридор и, прихрамывая, направился к столику с шахматами. За ним по полу волочилась простыня, запутавшаяся в оборванных проводах.

– Эй, парни, – донесся до сознания людей в халатах хриплый голос, – закурить не найдется?