Текст книги "Дура LEX (сборник)"

Телефон долго звонил в далеком Йоханнесбурге, давая мне собраться с мыслями. Наконец трубку подняли, и я попросил к телефону агента Кислофф. Назвал свое имя, сказал, что я адвокат и звоню из Нью-Йорка по делу страхового полиса Калугина.

– Агент Кислофф слушает.

Я представился.

– Чем могу помочь? – скорее формально, чем участливо, спросил Кислофф.

– Вы можете мне помочь, если немедленно рекомендуете мистеру Кларку из Нью-Йоркского офиса выплату полной суммы по страховому полису Валентину Калугину, брату убитого в Рязани Кирилла Калугина, – ровно миллион долларов.

– Я еще не закрыл этого дела, – спокойно сказал Кислофф. – Думаю, что в течение нескольких месяцев дело будет закрыто.

– Долго, мистер Кислофф, очень долго.

– Миллион долларов большая сумма, и нужно исключить все возможные ошибки. Для этого страховые компании и нанимают нас, следственных агентов.

– Мистер Кислофф, вы уполномочены говорить со мной по этому делу?

– В очень ограниченном формате.

– Давайте я расскажу, почему вы дадите рекомендацию выплатить страховку, но прежде я дам вам два часа на проверку, кто я и что я, – чтобы вы не думали, что вас шантажирует кто-то из Рязани. Вы сами найдете мой рабочий номер телефона и перезвоните мне в офис, и мы тогда поговорим.

– И вы уверены, что я проделаю это упражнение?

– Уверен.

– А если я откажусь?

– Если вы до сих пор не повесили трубку, не откажетесь. Но я назову вам одно имя – Светлана Ашарина.

В Йоханнесбурге бросили трубку на рычаг.

Прошло два часа – телефон молчал. Я сидел и смотрел на телефон, как проигравшийся гэмблер на однорукого бандита в казино. Затем дал инструкции секретарше, что если будут звонить из ЮАР, то сказать, что я занят и просил ни с кем не соединять. И вообще ни с кем из ЮАР меня не соединять, пока я не разрешу, а отвечать – занят, на встрече с клиентом, в суде, на совещании – что угодно, в зависимости от времени звонка.

Первый звонок из ЮАР был на следующий день, затем два звонка в один день, снова звонок на следующий день. Пятый звонок был уже на мой мобильный телефон.

– Это Николай Кислофф, – почему-то по-русски представился Кислофф. Можем сейчас поговорить?

– Я вас слушаю, Николай.

– Скажите, что вы имели в виду, когда назвали то имя, которое вы назвали?

– Николай, я могу вам перезвонить из офиса? Я сейчас веду машину.

– Нет, мы поговорим сейчас – в офисе легче записывать разговор. Я слышал, что у вас в штате Нью-Йорк дурацкий закон – если одна сторона в телефонном разговоре знает, что идет запись, этого достаточно, чтобы запись была допущена к рассмотрению в суде в качестве улики.

– Николай, скажите честно, вы встречались со Светланой во время второй поездки в Рязань в июне двухтысячного года?

– Нет, именно поэтому мне нужна была третья поездка. Светлана в июне двухтысячного года была в Москве, и я не смог ее найти. Она последняя, кто видел Кирилла Калугина живым, и нет ничего удивительного, что я захотел допросить ее подробнее.

– Нет, Николай, вы меня обманываете. Вы бы хотели допросить ее подробнее, если бы представляли интересы Валентина, а не страховой компании. Во время вашего первого визита она показала, что не смогла опознать Кирилла в трупе, найденном возле машины. Какой для вас смысл был в более пристрастном допросе Светланы? Не верю я вам, Николай.

– Ну как хотите. Компания со мной почему-то согласилась.

– Не удивляюсь. Агент рекомендует дополнительный допрос свидетеля. Компания не станет вдумываться, зачем он нужен, потому что никакой менеджер не предположит, что такой допрос может только повредить компании. Раз агент предлагает – значит, это в интересах компании. Утвердить. Точка.

– Но вы, я вижу, считаете иначе. Зачем же, по-вашему, я рекомендовал третью поездку? Чтобы просто встретиться со Светой?

– Ага.

– Почему вы считаете, что после нашего разговора я рекомендую выплату по страховому полису?

– Потому что я растолкую Кларку, что вы устроили себе эту поездку не в интересах компании, а в своих собственных. И не только Кларку, но и Дисциплинарной комиссии по страхованию, генеральному прокурору, главному прокурору штата Нью-Йорк и всем, кому сочту нужным. И это в дополнение к иску на три миллиона долларов за сознательную и предумышленную задержку выплаты по страховому полису, несмотря на наличие полного доказательства смерти застрахованного Кирилла Калугина.

– То есть вы хотите сказать, что я решил просто съездить в Рязань за счет компании? Это смешно, я получаю в год больше ста тысяч долларов.

– Вот этот аргумент вы и выдвинете в суде. Не сомневаюсь, что присяжные вам поверят. Как будто не было случаев, когда миллионеры прокалывались на сущем дерьме. Кстати, средняя зарплата попадающихся на краже вещей из универмагов превышает двадцать пять тысяч долларов в год. Крадет, Николай, не нищий, а гнилой.

– Не понял. Что вы сказали?

– Гнилой. Это сленг, спросите у Светы – она объяснит. А вам предстоит интересный год, Николай. До скорой встречи в Нью-Йорке. В суде.

Николай Кислофф больше не звонил, да и необходимости в его звонках не было, так как через день мне позвонил мистер Кларк и сообщил, что высылает чек на сумму в один миллион шестьдесят девять тысяч долларов – сумма полиса плюс набежавший процент. Мой гонорар, соответственно, составил сто шесть тысяч девятьсот долларов.

Прощаясь со мной, мистер Кларк сказал:

– И все-таки не нравится мне эта история. Не доверяю я русским, хоть ты тресни.

Учитывая, что южноафриканский агент страховой компании Николай Кислофф тоже, судя по всему, этнический русский, я не мог с ним не согласиться.

* * *

Наступил сентябрь – самый священный месяц у евреев. В первую же сентябрьскую пятницу ко мне в офис пришел Залман. Он принес толстый альбом с фотографиями – молельный дом Хабад-хаус, еврейские праздники – Рош-Ашана, Йом-Киппур, Суккот, Ханука, Пурим. На фотографиях много евреев из бывшего Союза – их я узнаю сразу. Залман лучезарно улыбается и рассказывает о своих достижениях. Его рассказ не очень меня волнует, хотя мне приятно, что у Залмана все получается. Он сыплет цифрами – столько-то было привлечено евреев в первый месяц, столько-то во второй, столько-то детей изучают Тору. Я вспоминаю, как, будучи аспирантом в университете в Буффало, ходил по пятницам в Хабадский центр на Мэйн-стрит есть фаршированную рыбу. Не потому, что соскучился по деликатесу, а просто денег почти не было, а обеды хасиды устраивали бесплатные. В Буффало ко мне тоже по пятницам приходил хасид. Звали его Цви. У него были длинные кудрявые пейсы и очки с толстыми стеклами. Он немного сутулился. Однажды на праздновании Пурима хасиды попросили Цви показать свою силу и ловкость. Не снимая лапсердака и не сходя с места, Цви сделал обратное сальто. Потом поправил на голове ермолку и отжался несколько раз на указательных пальцах. Кто-то из присутствующих мне сказал, что Цви воевал во Вьетнаме, служил в каких-то элитных частях.

Залман перевернул последнюю страницу альбома и сказал:

– Мы сейчас арендуем помещение, а у нас должно быть свое собственное. Твоя помощь нужна как никогда. Мы собираемся купить дом на большом участке, сделать площадку для детей, молельную комнату, зал для празднований, кухню. Нужны деньги.

Я ответил Залману, что пойду посовещаюсь со своим партнером.

Я зашел в соседнюю комнату к Валерию и сказал, что хотел бы выписать чек на тысячу долларов.

– Ты же знаешь, что у нас сейчас негусто, – свел брови Валера.

– Знаю, но в прошлом году я дал ему тысячу, и он бросил на прощание: «Пусть эти деньги вернутся тебе стократно».

– Ну, вернулись?

– Ты же знаешь, что да – дело Калугиных. За несколько часов работы, в основном состоящей из раздумий, одной встречи и нескольких телефонных разговоров, мы получили больше ста тысяч долларов.

– Ну, тогда дай ему штуку,

Я вернулся к себе и уже начал выписывать чек, когда по интеркому позвонил Валера и прошипел:

– Слушай, выпиши ему две штуки, а?

Истории про негров

Племянник императора

Я этнический адвокат. Большинство моих клиентов – выходцы из бывшего СССР. Никогда моим клиентом не будет Сергей Брин, один из создателей Гугла, не говоря уже о Билле Гейтсе, основателе Майкрософта. Таким ребятам, как они, нужны мощные юридические фирмы, в которых одни партнеры специализируются на налоговом праве, другие – на корпоративном, третьи – на контрактах, четвертые – на интеллектуальном праве и т. д. Мой клиент – обычный иммигрант, иногда иммигрант-бизнесмен, иногда – процветающий иммигрант-бизнесмен, а иногда – просто нелегал. Один день я работаю над рабочей визой, другой – составляю контракт на продажу дома, третий – безболезненно вожу друзей на машине. Но о слиянии миллиардодолларовых корпораций я могу только в книжках прочитать или в кино посмотреть.

Я никогда не думал, что мне доведется представлять интересы члена императорской семьи. Звали моего клиента Монро, и принадлежал он к клану Селассие. Дядя его был когда-то министром обороны. Я видел фото дяди – на его груди было больше медалей, чем у Брежнева и Суворова вместе взятых. Судя по количеству дядиных наград, Эфиопия вела войны на всех фронтах, повсюду побеждая, потому что за проигранные битвы главнокомандующим медали не дают. Несмотря на боевые заслуги, а скорее, из-за них, дядя выпал из фавора. Успел он наворовать, однако, немало – я также видел его фото на фоне собственного замка во Франции.

Монро вышел на меня через эфиопскую принцессу, внучатую племянницу императора Хайле Селассие, которая вступила в морганатический брак с евреем Осей и счастливо жила с ним в Джерси-Сити. Монро сказал, что хотел бы попросить политического убежища в США.

На интервью иммиграционный работник никак не мог разобраться в интригах эфиопского двора. На вопрос, кто его преследовал, Монро отвечал:

– Хайле, император Эфиопии.

– За что?

– За дядю.

– А что дядя сделал?

– Дядя хотел дать свободу и землю людям, – отвечал Монро заученные фразы.– Я всячески помогал дяде, и Хайле пообещал меня убить, хотя он мой другой дядя.

Затем иммиграционный работник посмотрел в свой справочник, откуда узнал, что в 1974 году императора Хайле Селассие низложили и власть перешла к хунте Дерг. Но Монро конечно же был готов к такому повороту. Он рассказал, что Дерг начала преследование всех связанных с режимом Хайле, начиная с дяди – военного министра. Те же, кто был в кровном родстве с кланом Селассие, мог в любую минуту угодить в тюрьму или его могли привязать к пальме и расстрелять. Дело происходило в середине восьмидесятых, когда в политическом убежище отказывали только ленивым. А Монро ленивым не был, в нем текла королевская кровь. Он выучил, за что один дядя преследовал другого, и как он оказался на стороне прогрессивного дяди, и как затем Дерг расправлялась с обоими дядьями. Получив политическое убежище, Монро открыл автомастерскую и начисто забыл козни эфиопского двора и опричников из Дерга.

Долгое путешествие

Эфиопия в Восточной Африке, а Сенегал – в Западной. Сенегалец Мама-ду устроился к Монро работать автомехаником. Он тоже подал на политическое убежище. Будучи обделен королевскими генами, Мама-ду не знал о своей стране ничего. Ни какой там строй, ни кто против кого, ни кому принадлежат дворцы и банки. Он не имел ни малейшего понятия о том, какие могли быть чаяния у простого сенегальца и за что нужно бороться. При этом он здорово чинил самые сложные машины. Мама-ду не мог мне толком объяснить, как он попал в Америку. Сказал, что сел на корабль, долго плыл и наконец приплыл в Америку. В какой порт он приплыл, сказать Мама-ду не мог. Я подвел его к карте мира, занимающей одну из стен в конференц-зале. Показал ему Сенегал, затем Америку. Если плыть через Атлантический океан, портов по дороге нет, и весь путь займет не более недели.

– Сколько дней ты плыл в Америку? – спросил я Мама-ду.

– Наверное, три месяца, – ответил он.

– Ну как же ты мог находиться в пути три месяца? Посмотри – вот Африка, вот Америка. Расстояние не такое уж большое. Вы куда-нибудь заходили по дороге?

– Нет. Не помню.

А там, где ты высадился на берег, было тепло?

– Тепло.

– В каком месяце ты высадился? Или в каком отчалил?

– Не помню.

– А как ты высадился?

– Мой приятель Законде сказал, чтобы я вылезал из трюма. Я вылез. Ночью на лодке Законде отвез меня на берег.

– А какие деревья ты увидел на берегу?

– Пальмы.

– А что в трюме было?

Это я спросил не просто из любопытства. Может, Мама-ду был замешан в контрабанде чем-то нехорошим, хотя в таком случае вряд ли бы он мне сказал правду.

– Бананы. Я их ел во время путешествия. Ночью я иногда выходил на палубу подышать свежим воздухом. Законде приходил ко мне и говорил, что все спят и можно выйти. Он приносил мне продукты с кухни.

Итак, банановоз доставил Мама-ду в Майами, где он сошел на берег. Затем Мама-ду каким-то образом попал в Нью-Йорк. По-английски Мама-ду почти не говорил, изъяснялся на диком французском, который я, признаюсь, не понимал, либо на каком-то сенегальском диалекте. Я попросил Мама-ду прийти с кем-нибудь, кто смог бы перевести ему мои инструкции. Он пришел с джентльменом средних лет, в очках в золотой оправе. Звали джентльмена Мохамммед Диоп. Мистер Диоп работал в ООН и подрабатывал переводом с различных африканских диалектов. Оказалось, он прекрасно разбирается в политической ситуации Сенегала, как, впрочем, и любой другой африканской страны. Он быстро набросал мне план легенды. В следующий визит он принес мне потрясающей красоты документы, среди которых был ордер на арест Мама-ду и ордер на обыск его квартиры. Никогда ничего подобного на Брайтоне не изготовляли. Куда нашим цидулям до африканских золотых печатей, разноцветных блямб, шелковых тесемок и прочей канцелярской атрибутики! За новую историю своей жизни Мама-ду отвалил Мохаммеду Диопу тысячу долларов. И еще тысячу Диоп получил за сопровождение нас на интервью в роли переводчика. Нет и не было в русскоязычной общине такого переводчика! Мама-ду мог нести на своем диком наречии все что угодно – переводил-то все равно многоопытный Диоп. А кто его мог проверить? Кто в Иммиграционной службе знает диалект малеке?

Конечно, Мама-ду дали политичское убежище, и, я считаю, это был справедливый результат. Когда некая русская женщина Клава, выдавая себя за еврейку, не получила статуса беженки, это тоже был справедливый результат. На вопрос, почему ее избили антисемиты на улице, Клава ответила, что они признали в ней еврейку.

– А как это они так умудрились? – спросил иммиграционный работник.

– Так на мне ж магендовид был, – не растерялась Клава.

– Значит, на Ханукку, в декабре, когда в Москве морозы и люди кутаются в шубы, вы этот магендовид, наверное, поверх шубы повесили, чтобы всем лучше было разглядеть? – еще больше не растерялся иммиграционный работник.

И отказал. Справедливо? Справедливо!

Судьба негра в Харькове

Негры родятся не только в Африке. Джастин, например, родился в одном городе со мной – в Харькове. Отец Джастина родом из Ганы. В Харькове он получил диплом врача и женился на украинке Тане. Как верная жена, Таня последовала за мужем с годовалым Джастином в Африку. Таня рассказывала, как плохо с ней обращались в Гане родственники мужа:

– Гораздо хуже, чем мои родственники обращались с ним в Харькове.

С большими трудами Тане удалось вернуться с Джастином в Украину, где они и прожили следующие пятнадцать лет. Джастин ходил в харьковскую школу, а Таня работала медсестрой. Когда Джастину стукнуло шестнадцать, Таня поняла, что в Харькове он либо сопьется, либо угодит в тюрьму. Джастин вырос необыкновенно красивым – почти европейские черты лица при шоколадной коже. Он пользовался большим успехом у девушек, а в юном возрасте это развращает. Каким-то образом Тане удалось получить американскую визу для себя и Джастина. За полгода в Нью-Йорке Джастин заговорил по-английски так, будто он родился в Америке. Почувствовав себя главой семьи, он начал серьезно учиться и вообще полностью преобразился – стал образцовым молодым человеком. Большинство подростков, попав в Америку, портятся. Джастину Штаты пошли на пользу. Одиннадцатый класс он закончил лучше всех в классе. В школе осталось учиться один год, и Джастин начал получать предложения от лучших американских колледжей. Все университеты Лиги плюща предложили ему стипендии, только выбирай. Негр, который хорошо учится, в Америке ценится на вес золота. Двуязычный отличник Джастин тянул на платину. Он выбрал Гарвард.

Заполняя анкеты для поступления, Джастин впервые осознал, что он в стране нелегально. В школе у него никогда ни о чем не спрашивали, мать работала за наличные, проблем со статусом просто не возникало. И вдруг блестящее будущее Джастина оказалось под вопросом. Выход был один – просить политическое убежище в Соединенных Штатах.

Я долго мучал Джастина вопросами о том, как его преследовали в Харькове. Из его ответов я понял, что в шестидесятые и семидесятые годы евреи были в гораздо худшем положении в Советском Союзе, чем негры в восьмидесятые. Ну, может, кто-то когда-то и сказал что-то плохое в адрес Джастина. Он сам был удивлен тем, что его «черножопым» назвали только один раз, а вот грузин, армян и прочих нацменов так обзывали в его присутствии много раз. Я спросил, занижали ли ему учителя отметки из-за цвета его кожи. Джастин ответил отрицательно. Я спросил, хочет ли он обратно в Харьков.

– Ни в коем случае! – ответил Джастин.

– Почему?

– Потому что там для меня нет будущего. Я перерос Харьков. Мне не интересны отношения с друзьями, не интересна учеба, не интересен досуг в Харькове. Но я не подвергался дискриминации. Скорее, ей подвергалась моя мать за то, что когда-то вышла замуж за негра. И то – разве можно назвать дискриминацией сплетни соседок? А остальным на прошлое замужество мамы было наплевать. Как и моим друзьям было наплевать на мой цвет кожи. Ну, для новых знакомых я некоторое время казался экзотикой, но через короткое время ко мне привыкали. Наверное, язык и манера поведения более важны, чем цвет кожи.

Я все больше и больше удивлялся интеллектуальному развитию Джастина. Наблюдательность, способность к анализу, тонкость, даже рафинированность в изложении мыслей предполагали гораздо более зрелого человека, чем семнадцатилетний парень. Выслушав Джастина, я сказал:

– Чтобы получить политическое убежище, нужно доказать, что тебя преследовали либо на основании твоей религии, либо политического мнения, либо расы, либо этнической принадлежности. Другим надо что-то выдумывать, выдавать себя за тех, кем они не являются. Тебе же ничего этого не надо делать. Убежище, а с ним и Гарвард, у тебя в кармане.

– Что мне нужно сделать?

– Тебе нужно вспомнить все случаи из твоей харьковской жизни, когда ты был унижен, оскорблен, обделен, побит только из-за того, что ты негр. Я не буду делать эту работу за тебя. Каким бы незначительным ни показался тебе эпизод, в котором с тобой поступили плохо, я хочу о нем знать. От незаслуженной «тройки» по геометрии до синяка под глазом. То же самое касается твоей мамы. Она должна записать все «комплименты», которые услышала от соседок в свой адрес. Может быть, ей было трудно устроиться на работу после возвращения из Ганы. Может быть, ее вызывали в КГБ на допросы. Может быть, на работе к ней плохо относились, увидев цвет кожи сына. Я жду вас обоих через неделю с описанием преследований. Чем больше вспомните, тем лучше. Наиболее тривиальные эпизоды я не включу в ходатайство, но я хочу иметь выбор.

– То есть ты хочешь, чтобы я все выдумал?

– Я рассказал тебе о правилах игры. Я прошу тебя не выдумывать, а вспомнить. Ты удивишься, сколько эпизодов преследования и дискриминации придут тебе на ум, если сконцентрируешься на этом. Не ты первый.

Через неделю Джастин и Таня пришли ко мне в офис с записями своих воспоминаний. Большинство случаев было мелочью, не дотягивающей до преследования или дискриминации, которая, кстати, не является поводом для предоставления политического убежища, если только она не была злостной и систематической. И тем не менее в их записях было достаточно материала для составления вполне солидного ходатайства о предоставлении политического убежища в США.

Я не сомневался, что в иммиграционной службе к Джастину отнесутся лояльно и некоторый недобор в кровавости событий будет с лихвой компенсирован благосклонным отношением к жертве преследований. Я подумал, что если интервьюирующим офицером будет белый, то он не посмеет добавить к советским преследованиям унизительное недоверие со стороны американских властей с их подмоченной репутацией в отношениях с негритянской расой. Если же интервью будет проводить чернокожий работник, то уж он-то точно должен утвердить ходатайство Джастина, хотя бы из чувства расовой солидарности. Сценарии с азиатскими иммиграционными работниками и работниками – выходцами из СССР я полагал самыми трудными, а поэтому уделил им наибольшее внимание. Джастин должен был не только знать свою легенду, но уметь отвечать на любые, даже самые неожиданные, вопросы, а главное – добиться того, чтобы иммиграционный работник верил каждому его слову.

В настоящую подготовку клиента к интервью на получение политического убежища обязательно должно входить актерское мастерство. Помню белоруса Васю, громадного увальня, которого якобы зверски избили в отделении милиции города Бобруйска за его антисоветскую деятельность. Агент иммиграционной службы Прохазка (чех по национальности) попросил Васю показать, как его били. Я оторопел – этой сцены мы с Васей не проходили. Однако Вася не растерялся, бросил на пол свою сумку и стал бить по ней ногами, приговаривая: «Получай, сволочь!» А потом… повалился на пол и заплакал. Мы с Прохазкой стали поднимать Васю с пола и успокаивать. Прохазка побежал за водой. Я с изумлением и уважением смотрел на «диссидента» Васю. Конечно, Прохазка дал ему убежище.

С Прохазкой я встречался не раз. Однажды я представлял правнука великого русского сказочника. Сказочник (на то время уже покойный) никогда не считался диссидентом, хотя его дочка, безусловно, таковой являлась. Но мой клиент шел по мужской линии, а не по женской. Прохазка задал клиенту несколько вопросов, а затем сказал:

– Я вижу, вы из очень известной семьи. Не могли бы вы назвать произведения каких-нибудь диссидентских авторов, которые вы прочитали?

Я обрадовался – уж в этих вопросах клиент мог блеснуть, но в комнате повисла тишина. Клиент оцепенел. Молча он смотрел на Прохазку, не в силах выдавить из себя ни одного имени, ни одного названия. Поняв, что тянуть дальше нельзя, я положил руку на плечо клиента и сказал:

– Спокойно. Сейчас вечер, ты у прадедушки на даче. Как ты помнишь, у прадедушки каждый вечер собирались друзья-писатели. Все сидели вокруг стола и пили чай с пряниками. Ну-ка, вспомни, кто сидел за столом. А теперь вспомни тетю Лиду, вспомни друзей дедушки и прадедушки. Начинай называть их.

Шлюзы открылись, и Прохазка был опрокинут водопадом имен, названий, разных занимательных случаев и подробностей. Прохазка (а он знал русский и читал много тех же самых книг, что и мой клиент), рассмеялся от радости и утвердил просьбу о предоставлении убежища.

Разрабатывая с Джастином легенду, я объяснял ему, что выдумка, ни на чем не основанная, верный путь к провалу. Во-первых, должна быть фактологическая привязка, во-вторых, эмоциональная. Чистая выдумка есть скорее всего ложь. Выдумка с привязками есть скорее всего правда. Как пример чистой лжи я привел ему случай с Ниной.

Нина приехала из России. Умные люди в Бруклине посоветовали ей подать прошение о политическом убежище, дали адрес волшебника Йоси, который, согласно молве, нужную легенду «на пустом месте сделает». Йося спросил у Нины, желает ли она быть еврейкой. Услышав ответ, покачал головой и сказал, что Нина может выбирать из двух очень разных, но одинаково эффективных категорий преследуемых лиц: баптистов и лесбиянок. Йося честно предупредил, что путь баптизма потребует усилий: нужно знать Нагорную проповедь и массу других деталей, выделяющих баптизм из общей христианской религии. Учиться Нина не хотела, а поэтому выбрала второй путь. Йося, как и обещал, разработал подробную легенду о том, как Нине туго приходилось из-за ее сексуальной ориентации. В техникуме ее били и ребята, и девчата, а преподаватели только подзадоривали хулиганов. Власти тоже всячески мешали однополым совокуплениям – постоянно устраивали налеты на квартиру Нины и ее подружки.

Читая легенду Нины, я удивлялся, откуда Йося так хорошо знает быт лесбиянок – легенда изобиловала интимными подробностями. Конец истории был печален – переодетые милиционеры забили подругу Нины до смерти. И вот теперь Нина боится возвращаться, ибо ее ждет такой же финал. Прочитав легенду, я уставился на Нину. Нина невинно смотрела на меня, потом хихикнула и сказала:

– Вы не думайте, я не лесбиянка.

– Вы читали эту легенду? – спросил я.

– Читала, – ответила Нина. – У меня в прошлом месяце интервью по ней было в иммиграционной службе.

– Ну и чем закончилось интервью? – спросил я.

– Раз я у вас, понятно, чем, – логично ответила Нина. – Теперь меня в иммиграционный суд вызывают. Йося не адвокат и пойти со мной в суд не может.

– Нина, тут такое понаписано, что никакой адвокат вас не вытащит. Это абсолютно проигрышное дело. Как вы могли согласиться на такую легенду? Здесь же одна чушь! – начал я распекать Нину.

– Дело в том, что у меня есть жених-американец. Как вы думаете, брак с ним меня спасет?

– Нина, вы же под присягой минимум час рассказывали иммиграционному офицеру, что вы лесбиянка. Какой брак? Кто поверит, что этот брак настоящий? Неужели вы не понимаете, что, выбрав с Йосей лесбийскую легенду при подаче документов, вы тем самым перекрыли себе возможность настоящего брака? Тут или пан, или пропал!

Нина всплакнула.

– Какая я идиотка! – сквозь слезы сказала она. – Неужели ничего нельзя сделать?

Нина совершила две большие ошибки. Первая – ее легенда не имела никаких привязок к ее личной жизни. Она не знала не только, что такое лесбийская любовь, но и что значит быть избитой, затравленной и униженной. Разумеется, ей на интервью не поверили. Вторая ошибка – легенда долгое время будет сказываться на жизни Нины. Как, на самом деле, лесбиянка может в одночасье поменять ориентацию и выйти замуж, если только не фиктивно? Это все равно что мужик расскажет на интервью, как потерял член в результате преследований, а затем попросит грин-карту на основании женитьбы на американской гражданке. Конечно, есть люди с бисексуальной ориентацией, но аргумент, построенный на бисексуализме, неминуемо повлечет за собой вопрос: если вы бисексуалка, то почему вы об этом вспомнили только сейчас, в Америке, когда вам ничто не угрожает, и совершенно не помнили об этом вашем свойстве в России, когда вас били и мучали за лесбиянство?

Для того чтобы врать правдоподобно, нужно «прожить» свою легенду. Эту простую истину замечательно раскрыл в своем романе «Маленькая барабанщица» Джон Ле Карре. Вместе с агентом израильской разведки героиня романа проделывает полностью все путешествие, которое она якобы совершила с арабским террористом. Израильтянин знает все привычки и повадки араба и в общении с героиней ведет себя в точности так, как вел бы себя араб. В итоге героине, попавшей в лагерь палестинцев, практически не приходится врать – она честно рассказывает, как они ехали, о чем говорили, как занимались любовью. Утаивает она только одну маленькую деталь – вместо араба в реальной жизни был офицер израильской разведки. «Прожив» всю дорогу, испытав все нюансы отношений, героиня теперь может обмануть подозрительных палестинцев.

Иностранцу, просящему политическое убежище, как и Маленькой барабанщице Ле Карре, нужно играть самое себя. Нужно почувствовать боль и унижение еврейского парня, попавшего в Советскую армию, или боль негритянского парня, которого лупят озверелые украинские расисты, или унижение и страх лесбиянки в российском уездном городе, где ее терзают все кому не лень. По Ле Карре, все эти соискатели должны были бы на самом деле пройти через избиения, оскорбления и однополый секс, но такой подход к делу я клиентам, по известным причинам, предложить не могу.

Вместо этого я предлагаю представить себя на месте своего героя, то есть себя же, но в иных обстоятельствах. Вспомните плевок в рожу, который вы получили в третьем классе от хулигана Витьки, и совместите этот плевок с участковым милиционером или с предводителем антисемитской банды. Удар по носу футбольным мячом, который вы испытали в детстве, пусть будет нанесен тяжелым кулаком лейтенанта КГБ Егора Остапчука после того, как вы гордо ему ответили, что друзей не выдаете.

Джастин слушал мои наставления и делал какие-то записи. На одной из встреч он попросил меня пооскорблять его немножко, чтобы потренироваться в приведении себя в нужное эмоциональное состояние. Я согласился.

– Грязная черножопая скотина! – начал я.

Джастин рассмеялся и сказал, что такие оскорбления его совсем не трогают.

– Тупая обезьяна, где хвост потеряла? – тужился я.

Джастин опять рассмеялся:

– Это меня тоже совсем не трогает.

– Джастин, – серьезно сказал я, – ты знаешь, почему тебя пригласили в Гарвард? Дело в том, что в Америке происходит обратная дискриминация, то есть теперь дискриминируют белых. Ты получил приглашение только потому, что ты черный, а следовательно, требования к тебе будут предъявляться совсем другие, заниженные. Ты получишь «А» там, где еврею поставили бы в лучшем случае «Б». Так белые люди извиняются перед черными за рабство, в которое черных продавали в основном сами же черные. Но рабство не имеет никакого отношения к ай-кью – коэффициенту умственного развития. Евреям тоже, знаешь, не сладко приходилось, а вот коэффициент этот у них почему-то самый высокий.

– И какой же у негров Ай-Кью?

– На одно стандартное отклонение ниже среднего. То есть при среднем коэффициенте сто, у вас, брат, он порядка восьмидесяти пяти.

– А у евреев какой?

– На одно стандартное отклонение выше среднего, то есть в районе ста пятнадцати. Так как, спрашивается, евреи могут учиться с неграми в одной школе, в одном классе, где учителя должны равняться на худших? А между ними разница в два стандартных отклонения!

– Тем не менее я учусь лучше многих белых.

– Не путай способность соображать с накоплением элементарных знаний. Ты прекрасно знаешь, что в Нью-Йорке белые студенты учатся почти так же хреново, как и черные, поскольку, как и черные, они просто не учатся. А ты, в отличие от них всех, учился. На этом фоне ты и выбился в люди. Ты представляешь, что тебя ждет в Гарварде? Там все учатся, хотя и там тебе будут делать послабления.