Текст книги "Дура LEX (сборник)"

Мисс Уис

Не так много людей знают хотя бы одного марийца. Одного или даже двух чувашей знают многие, а марийца – считаные единицы. Столица Республики Марий-Эл, так она сейчас называется, – Йошкар-Ола.

До Йошкар-Олы можно добраться поездом – от Москвы это двенадцать часов езды. Можно и самолетом, но тогда нужно лететь в Чебоксары, а оттуда уже автобусом добираться до Йошкар-Олы. Хотя в Йошкар-Оле есть аэропорт, самолеты из Москвы туда не летают.

Одну марийку я знаю. Зовут ее Лена, фамилия ее Ларсен. Это не совсем марийская фамилия, а следовательно, непонятно, откуда она взялась. А когда что-то непонятно, уже есть повод для рассказа.

Лена была пятым, последним, ребенком в неблагополучной семье. Ее маме было сорок восемь лет, когда Лена появилась на свет. Когда у мамы не наступили месячные, врачи сказали: менопауза. А оказалось – беременность. Лена очень любила маму, выхаживала ее в течение девяти лет, когда та заболела раком. Ездила к ветеринарам за какой-то вытяжкой, поила маму с ложечки этим вонючим дерьмом, но без него мама не прожила бы девять лишних лет.

А вот папу Лена не помнит. Наверное, у марийских мужчин такой обычай – уходить из семьи после рождения пятого ребенка. Чтобы помочь маме и самой не подохнуть с голоду, Лена пошла работать в двенадцать лет. Мыла подъезды, коридоры, стирала. В общем, типичная судьба девочки-батрачки середины ХIХ века. Родилась Лена, кстати, в 1964 году, через сто три года после отмены крепостного права в России.

Поскольку развлечений было мало, можно сказать – вообще не было, в свободное от работы время Лена хорошо училась в школе. Окончив школу, поступила на юрфак, а после юрфака пошла работать в милицию. И замуж Лена вышла за офицера милиции, а свекр у нее был прокурор. Родила Лена мальчика Костю и девочку Юлю. Костя обожал смотреть, как мама надевает милицейскую форму и пристегивает кобуру с пистолетом. Не каждому ребенку выпадает такое счастье.

Но муж Лены искал счастья в другом месте, а найдя, ушел, оставив Лену с двумя маленькими детьми. Но Лене ли было привыкать к трудностям? Работала она начальником информационно-архивной группы. Как и требовал того устав, постоянно повышала свою квалификацию, следя, чтобы документы были заполнены и заархивированы правильно, а не тяп-ляп, как у предшественницы.

Одно Лене мешало жить – работала она на третьем этаже, ее бывший муж на четвертом, а свекр – на пятом одного и того же здания в центре Йошкар-Олы. И многие, зная ситуацию, подсмеивались над Леной у нее за спиной. Это было унизительно, и Лена решила уехать из Йошкар-Олы, да и вовсе из Марийской республики. И не просто уехать, а за границу, и не одной, а с детьми. Выход из ситуации был прост – выйти замуж за иностранца. Другая, может быть, и засомневалась бы в успехе предприятия, но не Лена. Лена была красива даже без милицейской формы. Такую мужики берут и с двумя детьми.

Лена зарегистрировалась в местном брачном агентстве, дала им несколько своих фотографий – одну в платье, одну в джинсах и один портрет – и стала ждать. Вскоре пришло на ее имя письмо от гражданина США мистера Стива Ларсена. Мистер Ларсен писал, что влюбился в Лену по фотографиям и готов прибыть в Йошкар-Олу для личного знакомства. Лена ответила: «Приезжайте». В агентстве перевели ее ответ мистеру Ларсену, взяв за перевод одного слова двадцать пять рублей.

В Йошкар-Оле мистер Ларсен галантно ухаживал за Леной: водил по местным ресторанам, покупал ей украшения в самых лучших магазинах. На вид он был невзрачный, но его украшало то, что он был американцем. Потом мистер Ларсен приехал в Йошкар-Олу еще раз и снова водил Лену по ресторанам и даже купил ей шубу за восемь тысяч рублей. Общаться Лене с ним было тяжело – ведь английского она не знала. Но старалась угодить во всем.

После второго визита мистер Ларсен также не сделал предложения. Сказал, что ему нужно больше времени, чтобы принять решение. На всякий случай Лена начала ходить на курсы английского языка.

Через пару месяцев – сюрприз: мистер Ларсен предложил Лене встретиться в Париже. Лена настолько преуспела в изучении английского, что ответила сама: она с радостью принимает предложение, но вот маленькая неувязка – денег на путешествие в Париж у нее нет. Мистер Ларсен написал, что это дело поправимое, и оплатил Лене авиабилет Москва-Париж-Москва. А уж из Йошкар-Олы, добавил он, Лена сама доберется – за внутренние рейсы он не отвечает.

В Париже мистер ухаживал за Леной не так шикарно, как в Йошкар-Оле, но все равно достойно. Лена узнала, что он, как и она, живет на окраине цивилизации – в городке Уасо в штате Висконсин. В Париже, городе любви, мистер Ларсен наконец сделал Лене предложение, которое Лена с радостью приняла. Через несколько месяцев она с визой невесты и двумя детьми, сделав множество пересадок, первую в Чебоксарах, последнюю в Сан-Франциско, прибыла в город Уасо. Поселились марийцы в доме мистера Ларсена. Места всем хватило.

После того как отгуляли скромную свадьбу, Стив (ведь он уже муж) сразу объяснил расклад: в Америке все работают, поэтому сидеть дома нечего. Лена хотела немного поучить английский, но Стив сказал, что в процессе работы английский сам выучится. Работать Лене было не привыкать. Пошла она опять мыть полы, как в далеком батрачном детстве. Только не в подъездах, а в психиатрической больнице. Работала тяжело, но знала, ради чего – детям нравилась Америка. Учились они хорошо, быстро освоили английский и через несколько месяцев стали настоящими американцами. Марийцы переплавляются в американском котле не хуже представителей других национальностей.

Стив, как и обещал, подал в Иммиграционную службу США петицию на Лену и ее детей, и вся семья ожидала вызова на интервью, на котором Стиву и Лене нужно было доказывать, что их брак настоящий, а не фиктивный. За это Лена не волновалась – фотографии, сделанные в Йошкар-Оле, Париже, Уасо, корреспонденция на ее имя, школьные документы детей – все указывало на то, что и муж, и жена, и дети живут по одному адресу и ведут совместное хозяйство. Да и фамилию Лена взяла мужа – Ларсен. Нравилась ей эта фамилия.

На душе у Лены тем не менее было тревожно. Стив был параноидально ревнив и даже глуп. На улице он требовал, чтобы Лена, вышагивая рядом с ним, смотрела только на него. Во время автомобильной поездки Ленина левая рука, согласно инструкциям Стива, должна была покоиться на его правом колене («так делают любящие жены в Америке»). Утром на его объяснения в любви Лена обязана была отвечать более страстными объяснениями, а не отделываться формальным «я тоже тебя люблю». При любом нарушении правил Стив грозил разводом. Лена еще не знала, как по-английски халат или тапочки, но уже знала слово «диворс», которое она слышала по десять раз на день. Развод означал, что Лена и ее дети не получат заветных грин-карт и должны будут паковать чемоданы и возвращаться в Йошкар-Олу.

Наступил день интервью. Офицерша иммиграционной службы не сомневалась в истинности брака. Она листала альбом с фотографиями, иногда прося Лену идентифицировать персонажей. Лена, конечно, знала всех родственников Стива и его сослуживцев. Также убедительны были фотографии Стива на различных школьных мероприятиях Кости и Юли. Грин-карта была выдана, и это событие члены семьи отметили в пиццерии недалеко от дома.

Иммиграционный закон гласит, что если интервью состоялось до двухлетней годовщины брака, то иностранная супруга и ее дети получают условные грин-карты. Через двадцать один месяц после получения условной грин-карты открывается трехмесячное «окно», в течение которого нужно подать совместную петицию о снятии условности и снова предоставить документы, подтверждающие совместное проживание. Однако в случае развода подавать петицию о снятии условности можно сразу после развода. Разумеется, это уже будет не совместная петиция, а просто петиция от иностранного супруга. Но развод или не развод, а документы в поддержку петиции все равно предоставлять надо, и в ход идут счета, справки, письма – все, что хоть как-то указывает на бывшее совместное проживание.

Марийцы терпеливые люди. Но услышав в тысячный раз «разведусь с тобой», Лена подумала, что такой вариант, пожалуй, будет лучшим. Сын Костя уже закончил школу и пошел служить в американскую армию. Юля тоже подросла, ей исполнилось шестнадцать лет. Однажды, когда Стив совсем разбушевался, Юля позвонила в полицию и сказала, что маму сейчас будут убивать. Полицейские приехали и на всякий случай отвезли Лену и Юлю в приют для избиваемых жен и детей. Стив забрал их через три дня, очень извинялся, обещал, что больше такого не повторится. Но Лена уже приняла окончательное решение. Через несколько дней, с двумя небольшими чемоданами, Лена и Юля сели в самолет на Нью-Йорк. В Бруклине у Лены были подружки, и именно туда она и решила перебраться, чтобы начать новую жизнь. Устроилась работать сиделкой к больной старушке. Почему-то эта профессия очень популярна среди русских в Нью-Йорке.

Вскоре после переезда Лена получила повестку в суд штата Висконсин. В повестке говорилось, что Стив Ларсен просит расторгнуть его брак с Еленой Ларсен на том основании, что Елена Ларсен жестоко обращалась с ним, отчего повергла его в состояние тревоги и депрессии. Стив также просил суд закрепить за ним права на дом, приобретенный еще до заключения брака с Еленой Ларсен, плюс заставить Елену возместить его убытки в связи с браком. В убытки входила цена двух поездок Стива в Йошкар-Олу, полная стоимость билетов как Стива, так и Елены в Париж, отель в Париже, стоимость всех подарков, преподнесенных Стивом Елене, включая сто двадцать долларов за обручальное кольцо. Ленина шуба, купленная им в Йошкар-Оле, была оценена бывшим мужем в три тысячи долларов, хотя по курсу конвертации на день покупки восемь тысяч рублей составляли всего лишь около двухсот пятидесяти долларов.

Американские знакомые Лены по Уасо сказали ей, чтобы она не боялась, так как штат предоставит ей бесплатного адвоката. Когда Лена прибыла в Уасо для участия в судебном слушании, она поселилась у своей подруги. Все друзья Стива пришли ее поддержать. Они сказали, что готовы давать показания на суде против Стива. Но Лене их помощь была не нужна. Прямо в суд она принесла все подарки Стива, включая шубу, сумочку за пятьдесят долларов и обручальное кольцо. В зале суда она отдала Стиву целлофановый пакет со всем этим барахлом и спросила на своем все еще плохом английском:

– Неужели ты все это кому-нибудь подаришь?

Стив ответил:

– Конечно! Это хорошие вещи, не пропадать же им.

Адвокат Лены настаивал, что истинным поводом для развода является как раз жестокость Стива по отношению к Лене, а не наоборот, но адвокат Стива не соглашался, приводя примеры того, как Лена унижала достоинство Стива. В итоге стороны сошлись на том, что официальным поводом для развода будет считаться возникновение непреодолимых противоречий между супругами. И еще адвокат Стива выторговал условие, согласно которому Лена была обязана вернуть Стиву все вещи, украденные ею из дома.

– Покажите список этих вещей, – потребовал адвокат Лены. – И докажите, что мистер Ларсен ими владел до заключения брака.

После оглашения списка и вычеркивания совместно купленных вилок и ложек оказалось, что один предмет Лена все-таки должна вернуть Стиву. Это был молоток, который когда-то Костя попросил у Стива и затем куда-то его задевал. Что касается затрат Стива на поездки в Йошкар-Олу и Париж, судья сказал, что и слышать об этом не хочет.

Судья и клерки были поражены жадностью Стива и не скрывали этого. Подписывая постановление о расторжении брака, судья посмотрел на Лену и сказал:

– Забыл вас спросить – вы, наверное, хотите пользоваться вашей предыдущей фамилией?

На что Лена ответила:

– Отнюдь нет. Я люблю фамилию Ларсен и буду продолжать ею пользоваться. Она очень красивая.

Услышав эти слова, Стив расплакался прямо в зале суда.

Все это Лена рассказала мне 1 марта 2007 года, когда пришла на консультацию по поводу снятия условности со своей и дочкиной грин-карт. За Костину судьбу можно было не беспокоиться – в армии ему предоставили бесплатного адвоката, и он уже был на пути к американскому гражданству. Лена вытащила из сумки фотографию.

– Это Костя! – с гордостью сказала она. – В руках у него автоматическая винтовка М-16.

Костя был снят на фоне американского флага. Типичный парень из Висконсина, ничего марийского.

– А почему Костя решил пойти служить в армию? – спросил я.

– Когда ему было двенадцать лет, он был в нашем Доме милиции, мне тогда давали старшего лейтенанта. Принимая звание, я поклялась служить не щадя своей жизни. После церемонии Костя подошел ко мне со слезами на глазах и спросил: «Мама, ты на самом деле не будешь щадить своей жизни?» Конечно, говорю, ведь это клятва. «Мама, я тоже хочу служить не щадя своей жизни!» Вот и служит. А недавно он звонит мне, радостный, и рассказывает, что его перевели в полицию при военной прокуратуре. С чего бы, спрашивает, такая честь? Ну, я ему говорю: «А с того, сынок, что ты неглупый и нормативы все выполнил. Помнишь, я тебя учила, как под яблочко целиться надо?» Он смеется: «Мама, какое там под яблочко! Тут у нас такое техоборудование, все компьютеризировано, а какие приборы ночного видения! Все видно как днем, даже лучше!» Боже мой, могла ли я когда-нибудь мечтать, что мой сын будет пользоваться приборами ночного видения и стрелять через компьютерную программу!

Я должен был ехать в Бруклин и предложил Лене подвезти ее. В дороге она рассказала, что в детстве мечтала быть актрисой и в Нью-Йорке зарегистрировалась в агентстве по поиску талантов. Я поинтересовался, какие у нее успехи. Оказалось, что она снялась уже в нескольких фильмах. Я с трудом удержал машину на дороге.

– Да вы не думайте, я в массовках снимаюсь, – рассмеялась Лена. – Но мне все равно нравится. Недавно в «Народном суде» снималась, шестьдесят пять долларов заплатили. Мне часто звонят из агентства с предложениями. А в детстве я в кукольном театре играла. Это было просто здорово! Водишь куклы, а тебя ведь не видно, ты за ширмой, можно делать что хочешь.

– Лена, вы очень счастливый человек, несмотря на тяжелую жизнь.

– Да, я оптимистка. Недавно я к трем гадалкам ходила, и все три мне сказали, что к сорока четырем годам я рожу мальчика.

– Простите, но, по-моему, вам уже сорок три. Пора подсуетитиься, чтобы предсказание сбылось.

– Мне еще сорок два. У меня есть друг, с которым я живу. Еврей, кстати. Леней зовут. Мы познакомились через родственников бабушки, за которой я смотрю. Леня предлагает жениться, но я боюсь, что грин-карте это помешает.

– Никак не помешает.

Лена достала из сумки мобильный телефон:

– Але, Леня, адвокат говорит, что мы можем пожениться.

– А чем Леня занимается?

– Водит лимузин. Он замечательный парень, бывший военный. Ему пятьдесят один год. Когда сын в отпуск приезжает, они все время о военной технике разговаривают, на меня внимания не обращают. Двое мужчин сидят, едят, о военных делах разговаривают, и у меня так на душе хорошо. Леня сам продукты покупает, готовит. И ни разу на меня не накричал.

Мы ехали вдоль залива Грейвсенд по направлению к Брайтон-Бич. Догнали громадный теплоход, направляющийся в развлекательный круиз на Бермуды или Карибы.

– Моя нога еще не ступала на теплоход, – сказала Лена.

– Поезжайте с Леней в круиз. Это не так дорого. Получите удовольствие.

– Мне что, я ради детей. Вспоминаю я свою жизнь в Йошкар-Оле, и иногда обидно становится. Звоню девчатам, они обратно зовут. Я ведь один раз титул «Мисс УИС» получила.

– А что такое «Мисс УИС?»

– УИС – это Уголовно-исправительная система. Я и второй раз могла получить, но там только до тридцати можно участвовать. Девчата мне говорили, что я молодо выгляжу, никто и не узнает. Это в милиции-то, где я служила, не узнают! В общем, выкинули меня из конкурса «Мисс УИС». Зато дали титул «Мисс Загадка».

* * *

Иммиграционная служба настороженно отнеслась к Лениной петиции о снятии условности с грин-карты – уж слишком скоротечным был брак. Последним документом, который я отослал в региональный иммиграционный офис в поддержку Лениной петиции, был протокол слушаний по бракоразводному процессу в Уасо. Ознакомившись с претензиями Стива Ларсена и ответами Елены Ларсен, иммиграционная служба поверила, что брак между ними был плохой, но настоящий. А хорошего брака для грин-карты и не нужно.

Стократно

В течение многих лет хасид Залман приходил ко мне каждую пятницу, чтобы я мог сделать то, что обязаны делать почти каждый день евреи-мужчины: надеть тфилин и произнести соответствующую молитву. Залман особым образом накручивал ремешок, прикрепленный к одной коробочке тфилина, на мою левую руку, а вторую коробочку, тоже на кожаных ремешках, надевал мне на голову, и я повторял за ним:

– Барух, Ата, Адонай…

В первый раз в жизни я увидел тфилин в Италии в1976 году, когда эмигрировал из Советского Союза. Я проходил мимо какого-то дома на одной из тихих римских улочек и услышал жужжание, доносившееся из окна первого этажа. Я заглянул в окно и увидел в глубине комнаты пятнадцать или двадцать мужчин, которые что-то бормотали. У всех на лбу были черные лупы, и я подумал, что передо мной съезд часовщиков. Приглядевшись, увидел, что это вовсе не лупы, а маленькие черные кубики, к которым привязаны черные ремешки. И на левой руке у каждого было по такому же черному кубику с ремешками. Уже потом мне объяснили, что в коробочках-кубиках, которые сделаны из кожи кошерного животного, зашиты написанные на пергаменте строки из Библии. Одна коробочка закрепляется при помощи черного ремешка на голове строго посередине над линией волос – это головная коробочка, а другая надевается при помощи ремешков на левую руку на уровне сердца – это ручная коробочка. Черные ремешки головной коробочки ниспадают с плеч, причем левый конец должен достигать пупа, а правый – гениталий. Ремешки ручной коробочки должны обвивать руку семь раз, а потом их нужно хитрым образом завязать вокруг среднего пальца.

Я купил у Залмана тфилин, но забыл, как его правильно наматывать. Так и лежит тфилин дома на книжной полке, в красивом синем бархатном мешочке. Тфилин должен напоминать евреям об исходе из Египта.

Иногда Залмана сопровождал его младший брат Джозеф, тоже в черном костюме, черной шляпе, с торчащими из брюк тесемками-цицис. В руках Джозеф крутил банку с прорезью в крышке – для пожертвований-цедоко. После того, как Залман снимал с меня тфилин, я засовывал в прорезь банки пяти– или десятидолларовую купюру. Джозеф никогда не протягивал мне банку, иногда он вообще приходил без банки, и я должен был спрашивать, куда класть цедоко. Ни Залман, ни Джозеф тему денег не поднимали, и я сам должен был напоминать им о цедоко. Надевать тфилин и давать цедоко – святая обязанность каждого еврея, а Залман и Джозеф просто помогали мне исполнить эту обязанность. На еврейские праздники Залман приносил мне подарки – семисвечник менору со свечками на Хануку, вкусные хоменташи с виноградным соком на Пурим, настоящую мацу из Израиля на Пасху.

Залман спрашивал меня про семью, про детей, и я ему рассказывал басни о том, как мы все ходим в синагогу и как жена моя зажигает свечи по пятницам на заходе солнца. Как я мог признаться ему, что моя жена шикса и что первая моя жена – тоже шикса, а следовательно, мои дети – дочь от первой жены и сын от второй – по еврейскому закону евреями не являются?

Однажды Залман спросил меня, хочу ли я иметь больше денег.

– Денег лишних не бывает, – осторожно ответил я, никак не ожидая деловых предложений от Залмана.

– Ну вот и попроси денег, раз нужны деньги, – просто сказал Залман.

– У кого попросить? – не врубился я.

– Как у кого?! У Бога нашего попроси. У кого же еще? – Залман лучезарно улыбался.

– Я думал, что просьбы наверх должны быть посерьезнее.

– Ничего подобного. Кого же просить, если не того, кто больше всех тебя любит? Бог – твой отец, твой самый лучший друг, так что не стесняйся, проси что хочешь.

– Так и сказать: «Элохейну, хочу денег»?

– Так и скажи: «Элохейну, хочу денег». Ему это очень понравится, ведь ты этой просьбой показываешь свою любовь к Нему.

– Залман, я где-то читал, что если еврей семь раз повторит вслух свою просьбу, Элохейну ее исполнит.

– Не сомневаюсь. Даже одного раза хватит.

Как и Наполеон, я вольтерьянец. Как и Вольтер, я струшу в последний момент и обращусь к Всевышнему, тем самым признав Его. Но пока я вольтерьянец, мне трудно представить себя произносящим вслух семь раз подряд «Элохейну, дай денег». Денег, может, он и даст, но что-то во мне сломается, и я стану другим. Так выигрывать нечестно. Мои пальцы потолстеют и покроются перстнями, а может, чего и похуже…

Я никогда специально не ждал Залмана, но каждую пятницу около трех часов дня секретарша сообщала по интеркому: «Опять ваши евреи пришли». И я почему-то был рад их пунктуальности, серьезному отношению к делу. Так и надо делать дело – в любую погоду с радостью приветствовать меня и надевать мне на руку тфилин, предварительно поцеловав его. Я любил смотреть, даже чувствовать, как белые красивые пальцы Залмана вывязывали из черной кожи таинственные буквы у меня на руке. «Барух, Ата, Адонай…»

Время шло. Залман женился и стал ребе. На свадьбу я к нему не пошел, просто поздравил. Я удивился, когда он меня пригласил на свадьбу. Как вообще можно приглашать на свадьбу человека, если не знаешь, как зовут его детей и родителей, да вообще ничего о нем не знаешь? Он не знал, как зовут мою жену, я не знал, как зовут его невесту. Но мне не было неприятно, когда он меня пригласил, я чувствовал, что он это делает искренне.

Однажды Залман пришел ко мне в офис и сказал:

– Сегодня я пришел в последний раз. Хасидская община отправляет меня под Сиэтл, штат Вашингтон, основать там Хабадский центр и объединить вокруг него местных евреев. Я прошу денег у всех, к кому ходил многие годы. Мы должны арендовать помещение, организовать классы по изучению Торы, различные кружки для детей, надо будет нанять на работу несколько человек и платить им зарплату.

Я выписал Залману чек на тысячу долларов и пожелал ему успеха. Он пообещал держать меня в курсе дела и, уходя, сказал:

– Пусть эти деньги вернутся тебе стократно.

* * *

Наступил ноябрь 2001 года. В воздухе еще пахло гарью от сотен тонн сгоревшего пластика и чего-то еще, десятков ненайденных трупов. Большинство улиц нью-йоркского даунтауна были перекрыты, движение автобусов и сабвея изменено, о парковке вообще не могло быть и речи. Стационарная телефонная связь в офисе работала плохо, а мобильная вообще не работала, поскольку ретрансляторная антенна компании «Спринт» находилась на одном из «Близнецов».

Я понял, что в случае катастрофы множество профессий окажутся просто ненужными. Я не знал, молчит ли телефон потому, что нет связи, или потому, что нет клиентов. Я был потрясен случившимся, даже тем, что все расходы по подготовке теракта уложились всего в полмиллиона долларов.

Есть что-то приятное в пустом офисе: когда нет клиентов, нет работы. Не хочется суетиться, куда-то ходить, звонить. Несмотря на то, что на прием не был записан ни один человек, я все равно приходил в офис и просто сидел, пил кофе, читал. Интернет в офисе не работал, связи с миром почти не было. Людей на улице было мало – в воздухе ощущался нездоровый запах, просто запах болезни. Встретил на улице сапожника Яшу, которому оформлял бизнес несколько лет назад. Его будка была на Черч-стрит, всего в трех кварталах от Всемирного торгового центра. Яша шел подавать заявление на финансовую помощь. Я надеялся услышать какую-нибудь мудрость от простого бухарского сапожника, мне хотелось посмотреть на все произошедшее под каким-то иным углом, но Яша ничего умного не сказал, а только спросил, как лучше заполнить анкету на получение помощи. Стало понятно, что профессия адвоката имеет шанс выжить даже в экстремальных условиях. Идя обратно в офис, я обратил внимание, что с улиц исчезли сосисочные тележки. В самом деле, какой ненормальный будет покупать радиоактивную сосиску, пахнущую сгоревшим компьютером и пеплом секретного досье ФБР? Ходили слухи, что, помимо секретных досье, ФБР хранило во Всемирном торговом центре слитки золота.

* * *

Я читал рассказы Кортасара, когда раздался звонок и мужской голос без брайтонского певучего акцента спросил, занимаюсь ли я страховками.

– Не занимаюсь, – грубо сказал я и уже готов был бросить на рычаг трубку, но услышал крик:

– Не бросайте трубку, это важно!

– Я же сказал, что не занимаюсь никакими страховками, – уже мягче повторил я.

– Понимаешь, друг, брата убили, а страховая компания не хочет бабки выплачивать. Мне тебя посоветовали, помоги с них бабки получить, я уже три года с ними воюю.

– А на сколько брат был застрахован? – полюбопытствовал я.

– На лимон.

– И кто бенефициар страхового полиса?

– Как кто? Я, его брат. Мы друг друга застраховали на миллион долларов, когда начали в Россию по делам ездить. Ну, его в нашей родной Рязани и пристрелили. Восемьдесят пулевых отверстий в «жигуленке» насчитали, больше двух рожков из «калаша» по нему выпустили.

– Приезжайте сейчас, – сказал я.

Апатию будто рукой сняло. К запаху гари примешался еще один весьма приятный запах.

Через час Валентин был у меня в офисе со всеми документами. Лет ему оказалось около тридцати, и выглядел он как серебряный призер чемпионата по борьбе без правил. Золото он бы никак не получил, потому что у чемпиона глаза должны быть другие – холодные, безжалостные. У Валентина глаза были нормальные. Остальные параметры – рост, вес, размер башки и квадратность подбородка – были чемпионскими, даже взгляд с небольшой нахальцей.

Валентин разложил на столе фотографии – «жигуленок», превращенный в сито, брат Кирилл, очевидно, в прозекторской, со страшными кровоподтеками на лице и по всему телу, похороны. Над гробом стоят отец и мать, Валентин, священник. За фотографиями последовали документы: свидетельство о смерти, отчет патологоанатома, свидетельство о захоронении, страховой полис на миллион долларов.

– Почему страховая компания отказывается платить? – спросил я. – Ведь все документы вроде бы есть, что им еще нужно?

– Они считают, что Кирилла на самом деле не убили, что все эти снимки являются подделкой, то есть снимки настоящие, но мы на них притворяемся. Что батюшка липовый, что свидетельство о смерти куплено, а «жигуленок» мы сами изрешетили и краской внутри побрызгали.

– А какие у них основания так считать?

– Никаких. Они просто считают, что все русские мошенники. Начитались книг про русских и теперь думают, что мы на все способны.

– Вы исправно платили взносы за страховку? Когда вы ее приобрели?

– Когда начали крутить бизнес с Россией, примерно за год до убийства. Мы поняли, что там очень стрёмно, и купили страховки. У меня семья, у Кирилла никого нет, так что все бабки мне причитаются, а я уже сам старикам помогать буду. Вы же видите – на фото молодых баб нет. Кирилл встречался там с одной, но она на похороны не пришла.

– А как вы оказались в Америке?

– У нас у обоих грин-карты. Не поверите, но мы оба свои грин-карты в лотерею выиграли. Два брата в один год выигрывают грин-карты! Мы вообще везучие были.

Страшные фотографии второго «везучего» брата веером лежали перед нами. Родители, стоящие над гробом, уже выплакали все слезы – лица были сосредоточенные, глаза сухие. Папа в мятом темном костюме, со съехавшим набок галстуком с каким-то легкомысленным для случая рисунком – наверное, единственным галстуком в его гардеробе, мама – вылитая старушка некрасовских времен, хотя ей, наверное, не было еще шестидесяти. Типичный батюшка, в рясе, с большим крестом на груди. Брови насуплены. Может, ему и не привыкать, но ужас точно был в его глазах. Было совершенно ясно, что это не артисты, а люди, которых постигло большое горе.

– Как вы думаете, почему его убили? – спросил я.

– Он с собой двадцать штук повез. Его родители предупреждали, чтобы он с деньгами не приезжал, а он любил хвост распустить, особенно в кабаке. Ну, его и выследили. Одно непонятно – говорили, что он из кабака с девкой вышел, а в машине никакой девки не было.

– Какая разница, была девка или нет, – мы же не убийство раскрываем, а всего лишь пытаемся доказать страховой компании факт смерти вашего брата.

– Вот они и не верят, что брата нет, что он погиб. Три года они меня мучают, все время говорят, что скоро выплатят бабки, ну и где эти бабки? Дважды они меня на детекторе лжи допрашивали. Я спрашиваю после допроса: «Ну, что, сдал экзамен? Верите теперь, что братуху убили?» Ничего не отвечают. В прошлом году страховая компания присылала в Рязань двух своих следователей – один из Англии, другой из Южной Африки.

– Неужели негр? – удивился я.

– Зачем негр? Белый. Ближе они не могли следователя достать. В общем, ездили они в Рязань, говорили с предками, с милиционерами, которые нашли машину, с прозектором, с прокурором.

– И неужели никому из них не поверили?

– Раз бабки не выплачивают, значит, не поверили.

– Я постараюсь выбить из них ваши бабки, – сказал я. – В таких делах адвокату полагается десять процентов от полученной вами суммы.

– Что ж, лучше девятьсот тысяч, чем ничего, – заключил Валентин.

Мы подписали договор.

* * *

Прежде всего в страховую компанию я направил уведомление о том, что представляю интересы Валентина. Просмотрел еще раз документы – все на месте. Почему страховая компания отказывается выплачивать деньги, какие у нее основания не верить людям и документам? Если следователи на самом деле побывали в Рязани и говорили с родителями Кирилла и Валентина, неужели они не почувствовали горе семьи, не поверили отцу и матери убитого? Почему вообще страховая компания послала в Россию следователя из ЮАР? Ведь в случае суда мы имеем право вызвать его в качестве свидетеля для допроса, а это тысячи долларов лишних расходов для страховой компании – авиабилет, гостиница, ресторанное питание. И таких поездок может быть две, а то и три. Да и приезды англичанина на допросы и судебные слушания вряд ли будут намного дешевле.

Через два дня мне позвонил агент страховой компании мистер Кларк, который вел дело. Он сказал, что очень рад вмешательству адвоката, так как Валентин ему уже всю плешь проел бесконечными звонками. Я спросил мистера Кларка, в чем причина отказа. Очевидно, ему, как и мне, было нечего делать, и он сказал, что зайдет ко мне через пару часов.

Мистеру Кларку было далеко за шестьдесят. Он рассказал, что служил в полиции и вышел в отставку в чине детектива. Как и все чиновники его уровня, мистер Кларк был одет не элегантно, а «прилично» – серые брюки и голубой блейзер, коричневые туфли «с разговором». Обязательно золотой перстень. Недорогие, долларов за сто, часы, подаренные нью-йоркским полицейским отделением в связи с выходом на пенсию. Мистер Кларк был настоящим американцем, его предки, не сомневаюсь, сошли на берег с «Мэйфлауэра» в Плимуте в 1620 году. Мне всегда нравились американцы, чьи предки приплыли на «Майфлауэре», – все честные, открытые ребята, все говорят по-английски без акцента, что, кстати, становится большой редкостью в Америке. А главное, эти люди – соль страны.