Текст книги "Дура LEX (сборник)"

Наша университетская команда готовилась к региональным конкурсам по международному праву в Питсбурге. Члены команды играли друг с другом в «адвоката дьявола», представляя то солярийцев, то проксимийцев. На состязаниях будут настоящие судьи, высокое место может помочь потом с работой. Чем больше я вгрызаюсь в тему, тем ненавистнее она мне. Ведь в реальной жизни солярийцы и проксимийцы отрыли бы топор войны в тот самый день, когда американцы или англичане нашли нефть в прибрежных водах этих недоразвитых стран. И рубились бы они день и ночь напролет, а уж потом, когда одна сторона повергнет другую, на сцену выйдут юристы в париках и в международном суде в нейтральной стране подведут юридическую базу под захват всего нефтяного шельфа победителем.

А чем мой случай так сильно отличается от территориального конфликта, который в реальной жизни обычно решается в обход норм международного права? Советский Союз подписал и ратифицировал Конвенцию по Международным правам человека. Ну и что? Разве он когда-нибудь выполнял положения этой Конвенции, особенно что касается ее статьи номер 12, предусматривающей свободный выезд из страны – участницы Конвенции? Но раз Советский Союз нарушает международный закон, то почему я должен его соблюдать? Для меня граница СССР или Югославии так же свята, как для них статья 12 этой самой Конвенции.

Рассуждая таким вот образом, я наливался праведным гневом, и настал момент, когда мне стало трудно отделить любовь к Люде от ненависти к Советскому Союзу. Остановить меня уже было нельзя.

* * *

Я не особенно удивился, когда на стене кабинета Бернис увидел карту Балкан. В Югославию было воткнуто несколько булавок. Бернис сидела за столом и раскладывала пасьянс. Я пообещал в свой следующий приход научить ее раскладывать любимый пасьянс моего папы – «косыночку». Она попросила описать этот пасьянс, и оказалось, что она его знает.

Мы перешли к карте.

– Покажи свой главный план.

Я очертил тупым концом карандаша овал вокруг Триеста.

– Исключено. Ни тебя, ни твоего друга, ни Люды не должно быть и близко около Триеста.

– Почему?

– Потому что там я вижу кровь. Не смерть, нет, но тяжелое ранение. Скорее всего, твое. Кстати, как ты собирался переходить там границу?

Я рассказал о Душане и Карло. Бернис снова села за стол и разбросала свои диковинные карты Таро. Закурила, пустила струйку дыма в сторону спящего попугая.

– Зла они против тебя не замышляют, но дела с ними иметь не надо. И вообще забудь о Триесте, считай, что нет у тебя этого пути. Я три раза раскладывала карты для тебя еще до твоего прихода. Булавками я отмечала на карте хорошие для тебя места и плохие. Триест очень плохое место. Три раза карты мне это показали, при тебе – четвертый раз.

– Австрия хорошее для меня место?

– Да, Австрия – хорошее место. Наверное, лучшее.

– Я подумаю, Бернис, насчет Австрии. На сегодняшний день я ничего не знаю об австрийско-югославской границе. Я люблю Австрию – это была первая свободная страна, в которую я попал, выехав из Советского Союза.

– Чем тебе так понравилась Австрия? Расскажи мне об этой стране – мне будет легче гадать для тебя.

– Бернис, я только сейчас понимаю, какую роль запахи играют в моей жизни. Даже когда я в первый раз зашел в твой кабинет, меня больше всего поразил особый запах, которого я нигде и никогда прежде не чувствовал. В Советском Союзе пахло дешевыми сигаретами, потным телом, чем-то кислым, прогорклым, будто кто-то наблевал и потом плохо убрали. Хорошо там могло пахнуть на природе или у бабушки на кухне. А Австрия – это запах кофе и шоколада даже на улице. Я не падок на сладкое, да и денег у меня там не было на сладости, но я все же купил маленький кусочек какого-то марципана – просто попробовать. В Вене меня поселили на семь дней в отель, где первые два этажа занимал публичный дом. Весь день женщины в шелковых красных платьях сидели в баре на первом этаже, пили красивые коктейли, кофе и курили. Иногда приходили джентльмены в красивых костюмах, покупали им коктейли, садились в кресла, а женщины садились совсем рядом, иногда даже к ним на колени. Ничего непотребного или некрасивого я не видел. Потом я увидел комнаты этих женщин в красных платьях на втором этаже. На двери каждой комнаты была фотография ее обитательницы в обнаженном виде. Я подумал: неужели я когда-нибудь стану солидным, богатым дядей, буду приходить в такие вот замечательные заведения и проводить там время с такими красивыми девушками? Я ведь всегда думал, что в таких штуках есть что-то плохое, недостойное, а в Вене увидел, что ничего плохого в этом нет. Даже мама одобрила бы, если бы увидела.

– Разве в Советском Союзе нет проституции? Разве есть на свете страна, где ее нет?

– Наверное, есть, но уж во всяком случае эта проституция нелегальная. За двадцать пять лет жизни в Союзе я не встретил ни одной проститутки. Поэтому я не знаю, как себя с ними вести, что им говорить, целовать ли их в губы, как производить оплату за сервис. А в отеле, куда меня поселили, я увидел, как просто и элегантно может вести себя мужчина в публичном доме.

– Обычно я не критикую клиентов, но, по-моему, ты наивен, – сказала Бернис.

– Да я и сам сейчас понимаю, что был настолько очарован Западом в первые дни после выезда из СССР, что если бы попал на публичную казнь на венской площади, то и там почувствовал бы запах кофе и шоколада и писал бы домой письма – «как было красиво!».

* * *

На каникулы я поехал в Нью-Йорк. От Буффало до Нью-Йорка около семи часов езды – как раз достаточно, чтобы прийти в себя. Первый стосорокамильный отрезок пути Буффало-Сиракузы. К Сиракузам учеба отходит на второй план. Второй участок Сиракузы-Скрэнтон, это еще сто двадцать миль, – американские отношения тускнеют, теряют значение, и душа начинает готовиться к встрече со старыми друзьями. И, наконец, финишный отрезок – Скрэнтон-Нью-Йорк, тоже сто двадцать миль, – английский сжимается в комочек и прячется где-то в организме до финишного отрезка, но уже в обратном направлении. Сжатие английского начинается около Москвы, что совсем недалеко от Скрэнтона, когда-то узлового железнодорожного центра Пенсильвании. Отсюда уходили в разные концы страны товарняки, груженные пенсильванским углем.

Маршрут Буффало-Нью-Йорк я совершил бессчетное количество раз, но так никогда и не удосужился заглянуть в Москву. В этот раз я съехал со скоростной дороги и на развилке повернул налево. Зеленый указатель сообщил, что до пенсильванской Москвы две мили. Банк, дайнер, небольшой супермаркет, две заправки, мастерская для починки грузовиков, бедные, но ухоженные домики. Тихо. На улице, как и почти во всех американских городах, ни души. Я поездил по улочкам – ни театра, ни даже кинотеатра не нашел. Музея тоже не обнаружил. Наткнулся на школу, куда ходил толстовский Филиппок. Припарковав «Тойоту» возле дайнера, зашел выпить чашку кофе. У стойки сидели две девушки и разговаривали с хозяйкой. Я сел за стол и заказал чашку кофе с бутербродом.

– Куда едешь? – спросила одна из девушек.

– В Нью-Джерси, – правдиво ответил я, поскольку собирался остановиться у Алика, жившего в Нью-Джерси.

– О, Нью-Джерси! А ты знаешь Линду?

– Не знаю.

– Ну такая блондинка с короткими волосами. Если встретишь Линду, обязательно передай ей привет от Бекки и Мэгги. Мэгги – это я.

– Передам. Рад познакомиться с вами, Бекки и Мэгги.

– И мы рады, – сказала Мэгги.

– Как вам тут живется, в Москве? Нравится?

– Очень нравится, – за себя и за Бекки сказала Мэгги.

– А что вам больше всего тут нравится?

– До Скрэнтона недалеко.

– А вы в Нью-Йорке бывали?

– Нет, но мой папа был, – сказала Мэгги. – И школьная учительница была.

Ни одного вопроса в свой адрес я не услышал. Расплатился, попрощался и через две минуты уже мчался по Триста восьмидесятому шоссе. Почему-то начал думать о высадке американцев на Луне, вообще о достижениях Америки. Неужели я сам себя уговаривал, что кроме Мэгги и Бекки в Америке живут и другие люди и есть другие города, кроме пенсильванской Москвы? Будто не встречался я в деревне в тридцати километрах от Харькова с колхозниками, никогда не бывавшими в Харькове? Единственное различие между теми колхозниками и моими новыми пенсильванскими подругами заключалось в том, что подруги были счастливы, а колхозники просили меня «передать в Харьков», что у них «до сих пор электричества нет и вообще ни хуя нет». А у моих подруг было жилье, жратва, и было чисто. Немало. Была еще у них 12 статья Международной Конвенции по правам человека. Но они об этом не знали. Как не знали колхозники, что у них этой статьи нет.

Триста восьмидесятое шоссе влилось в трансконтинентальную скоростную Восьмидесятую дорогу, и я покатил на восток, к Нью-Джерси, где жила Линда.

* * *

Алик не обрадовался предложению прокатиться со мной в Югославию. Скорее наоборот – он огорчился. Не из-за отсутствия склонности к авантюрам, а по идеологическим соображениям. Если Бернис видела прошлое, то Алик его знал. Бернис не интересовало далекое будущее – а что будет после того, как Люда окажется в Америке? Алика интересовало именно это. Бернис раскладывала карты Таро и говорила наверняка. Алик сомневался во всем.

Я не стал говорить Алику, что его поездка – дело решенное и что решение было принято на самом верху. Ляля, жена Алика, видя пассивность мужа, сказала, что если он со мной не летит, то полетит она. Я подумал, что, с одной стороны, Бернис на этот счет ничего не говорила, но с другой стороны, такое заявление жены должно сподвигнуть Алика на положительный ответ. Уехал я от Алика, не заручившись ни да, ни нет, но тем не менее попросил его заполнить и отослать в иммиграционную службу заявление о получении документа для выезда и въезда в США.

В Нью-Йорке я навестил штаб-квартиру Юридического комитета по правам человека. Находилась она на Седьмой авеню, недалеко от большого стриптиз-бара. Штаб-квартира состояла из нескольких комнат, заваленных папками. Старая офисная мебель, поломанные вентиляторы, всюду пыль. Среди всего этого убожества разгуливал симпатичный бородатый еврей, старше меня лет на десять. Мы представились друг другу. Звали его Майкл Коэн. Майкл сказал, что он президент Комитета, получает зарплату, а больше платных должностей нет, так что если я ищу работу, то он может предложить мне ее только на волонтерских началах. Он добавил, что сотни адвокатов по всей стране сотрудничают с Комитетом, и поскольку с правами человека на земном шаре еще есть кое-какие проблемы, то проектов хватает.

– Я пришел со своим проектом, Майкл, – сказал я. – Помощь в работе мне не нужна, я сделаю все сам, но мне нужна поддержка.

– Расскажи о своем проекте, – попросил Майкл, устроившись поудобнее в своем раздолбанном кресле и положив ноги на стол.

– Как ты знаешь, Советский Союз и социалистические страны нарушают двенадцатую статью Конвенции по правам человека. При этом все они подписали и ратифицировали Конвенцию.

– Прекрасно! – перебил Майкл Коэн. – Напиши статью с конкретными примерами нарушений, мы ее опубликуем в нашем вестнике.

– Майкл, конкретных нарушений двести пятьдесят миллионов каждый день. Ты же еврей, ты что, не знаешь, как американские евреи боролись за право выезда советских евреев в Израиль? Ты ничего не слышал о поправке Джексона, связывающей право выезда евреев с предоставлением Союзу статуса наибольшего благоприятствования? Нет, я не буду писать статей, я буду предпринимать конкретные шаги.

– Какую же акцию ты задумал провести?

– Я задумал с группой студентов юридических факультетов разных стран открыто перейти границу из Югославии в Австрию. Конечно, нас всех повяжут, но потом под давлением общественности отпустят. А через год повторить акцию, но уже с переходом советской границы.

– И ты хочешь, чтобы наш представитель участвовал в этой акции? Мне надо посовещаться с советом директоров, я сам не могу принимать такие решения.

– И этого я не хочу. Все, что мне нужно, это иметь письмо от Комитета, адресованное кому угодно и просящее оказать поддержку подателю.

– Я тоже должен это обсудить.

– Майкл, к чему вся эта бюрократия? Если ты сомневаешься, что я студент юридического факультета Университета в Буффало, то вот мой студенческий пропуск.

– Но я же не знаю, чем вы там собираетесь заниматься. Мирная ли это будет акция? Кто в ней на самом деле будет участвовать, помимо студентов? Может, ты соберешь боевиков из Лиги защиты евреев? Мы с ними не сотрудничаем, они экстремисты. Какие еще организации тебя поддерживают?

Стало понятно, что таким путем ничего от Майкла не добиться. Я посмотрел на Майкла – около 40 лет, красивое лицо, высокий лоб, не похож на неудачника, хоть и сидит в какой-то дыре. Глаза хорошие, насмешливые, но меня не изучают – я ему не интересен. Почему умный адвокат-еврей работает в Комитете за явно небольшую зарплату, вместо того чтобы быть к его возрасту партнером в солидной юридической фирме, имея доход в полмиллиона долларов в год? Неужели из бывших хиппарей с обостренным чувством социальной справедливости? Я встречал таких в юридической школе. Лучшая студентка моего курса Йоланда Вилла собиралась устраиваться после выпуска в государственную контору, предоставляющую бесплатные юридические услуги неимущим. Мой друг, очень сильный студент Кевин Касутто, мечтал устроиться в государственную организацию, следящую за выполнением корпорациями экологических норм. Вполне возможно, что и Майкл из этой когорты. Если это так, он мог бы откликнуться на призыв помочь по-человечески, без консультаций с советом директоров.

Рассказал я Майклу свою историю, предварительно извинившись за то, что морочил ему голову. Конечно, о Бернис Голден и югославских футболистах я ему не рассказывал, но сказал, что попытаюсь переправить Люду из Югославии в Австрию и хотелось бы это сделать как можно более легально.

– Легальность не имеет степени, либо что-то легально, либо нет, – резонно заметил Майкл. – Ну и чем тебе поможет письмо от Комитета по правам человека?

– Еще не знаю. Я обращусь на территории Югославии в австрийское консульство и попрошу для Люды визу. Я знаю, что они скорее всего откажут. Тогда я покажу письмо от Комитета, попрошу еще раз. Ведь Комитет, как я понимаю, не государственная организация, а орган при Американской ассоциации адвокатов.

– И даже не орган. Комитет существует всего два года, это негосударственная организация. Мало того, особенно мы давим на американское правительство, требуя, чтобы оно соблюдало права человека в своей международной политике.

– Это Америка-то должна соблюдать права человека?

– А ты как думал, у нас с этим все в порядке? Америка оказывает помощь страшным режимам, террористическим организациям, кому угодно, если это в ее сиюминутных интересах. Возьми Чили, Аргентину, Конго. Даже Кубу, если хочешь. Официально мы отказываемся от покушения на иностранных лидеров, а Фиделя убрать готовились. Нет, Америка в плане прав человека не намного лучше Советского Союза.

– Майкл, что ты несешь? Может, и Израиль поддерживать не нужно? Агрессор все-таки.

– Ты знаешь, иногда, может, и не нужно. Как нам может доверять мировое сообщество, если мы используем двойные стандарты в своей политике? Одним из результатов деятельности Комитета, как это ни покажется тебе странным, будет повышение международного авторитета США.

– Майкл, мы не договоримся. Мне нужно письмо на бланке Комитета, чтобы спасти свою задницу, если что не так. Оно может и не пригодиться, но я буду чувствовать себя спокойнее, зная, что оно у меня в кармане. Дай мне такое письмо.

– Я чувствую, втравишь ты меня в историю. Тебе нужно дело иметь с Лигой защиты евреев, а не с Комитетом.

– Люда не еврейка.

– А им все равно, лишь бы пострелять дали. Диктуй текст.

Через десять минут у меня в руках было письмо на бланке Юридического комитета по правам человека, которое гласило:

КОГО ЭТО КАСАЕТСЯ

Данным письмом просим оказать всемерную поддержку в рамках закона вашей страны и положений международных договоров и конвенций, которые ваша страна подписала и ратифицировала, а также в рамках других соответствующих международных законов и принципов подателю сего письма (мои имя и фамилия). Вы можете направлять запросы по данному письму президенту Американского юридического комитета по правам человека г-ну Майклу Коэну по телефону, указанному ниже.

Президент Майкл Коэн.

К письму Майкл приложил рассекреченные, но еще не опубликованные циркуляры Госдепартамента США по работе некоторых иностранных посольств и консульств и пообещал достать список австрийских консульских работников в Белграде и Загребе.

День выдался продуктивный.

* * *

Какой будет наша встреча? Где она произойдет? В кафе? На аллее, тянущейся вдоль моря? Какие будут мои первые слова? Сразу ли я поцелую Люду или тихо скажу: «Иди за мной и не оборачивайся»? Я где-то читал, что человеческая кожа обновляется раз в семь лет. Значит, на Люде будет та же самая кожа, к которой я последний прикасался в ноябре 1976 года. Я постараюсь вглядеться в эту кожу, найти знакомые приметы. Я могу очень долго думать о Люде, вспоминать ее по сантиметру, отключившись от реального мира вокруг. Но говорить мне с ней трудно. Когда я начинаю диалог, мне кажется, я говорю за нее слова, которые она никогда не произнесет. В моем внутреннем мире она, наверное, лучше, чем на самом деле, но какая она на самом деле, я помню не очень хорошо. Кожу помню лучше, чем слова. В последние годы мы много раз встречались ночами, но так и не прикоснулись друг к другу. И не поговорили тоже. То гэбистские гнусы мешали, то какие-то мелочи отвлекали. Если не ошибаюсь, то же самое было и в реальной жизни много лет назад.

К концу весны 1981 года я понял, что Люда толком не знает, где именно она будет в Югославии. В одном из писем она сообщила, что будет в Башке. Сначала я подумал, что она просто сократила название «Башка-Вода» до «Башка». Но, просидев столько времени над картой Югославии, я вспомнил, что Башка на карте тоже значилась. И я на самом деле ее нашел. Башка находилась на острове Крк, недалеко от Риеки.

Некоторые подумают – большое дело, какая разница между Башкой и Башкой-Водой? Те, кто так подумают, не имеют права командовать даже взводом. Ведь Башка-Вода находится на континенте, а Башка на острове! Сколько же у меня будет времени для отрыва? Как быстро спохватится руководитель группы, что Люды с ними больше нет? Как скоро он сообщит об этом в милицию, а скорее, в местную гэбуху? Какую операцию начнут гэбисты по нашему отлову? Для Люды Башка и Башка-Вода были одно и то же. В фильмах меня всегда раздражали глупые красавицы, которые мешали главным героям сражаться, убегать, догонять, думать, короче, совершать осмысленные действия. И вот Люда туда же.

Первым делом надо узнать, какое сообщение между островом Крк и континентом. В Нью-Йорке я познакомился с турагентом Еленой Васильевной, которая работала в Манхэттене. Елена Васильевна была из второй волны иммиграции – ее девочкой привезли родители в США после войны, а родилась она то ли в Германии, куда угнаны были родители, то ли на Украине. Елена Васильевна говорила на красивом русском языке, с незнакомым мне акцентом. Называл я ее только по имени-отчеству. В иммиграции все становятся Мариками и Танями вне зависимости от возраста и положения. Сначала мне льстило, что я могу уважаемого профессора назвать «Анатолий» и он отзовется. Мне также нравилось, когда какая-нибудь сопливая шантрапа называла меня по имени – это молодило. Но Елену Васильевну, которая была старше меня лет на десять, иначе назвать, как по имени-отчеству, в голову не приходило. Она и сама представилась «Елена Васильевна». А на визитке стояла ее фамилия: Роджерс.

Позвонил я в Нью-Йорк Елене Васильевне и дал ей задание узнать, как можно из Риеки попасть на остров Крк. Может быть, есть паром, на который можно погрузить машину? Мне нужно было летнее расписание всех транспортных средств, курсирующих между континентом и Крком.

Я написал Люде письмо, в котором просил уточнить, будет ли она в Башке или в Башке-Воде. Ответ пришел очень быстро, и из него следовало, что она толком не знала. Я был поражен. Не знаешь – так пойди и узнай! Уже лето на носу, пора билеты заказывать, машину бронировать, окончательный план составлять с расписанием наших действий по дням и по часам. Я понял, что переписываться с Людой было пустой тратой времени. Хотелось крикнуть в пространство: «Где же ты, еб твою мать, будешь?» Если б не ненависть к Советскому Союзу, наверное, отправил бы я Люде медленной почтой письмо: «Дорогая, как только ты будешь точно знать, где и когда ты будешь, сообщи, но в этом году у нас ничего не получится по причине твоего полного распиздяйства».

А собственно говоря, какого хера я готовлю ее похищение? Разве она хоть в одном письме намекала, что хотела бы удрать в Америку? Или что хотела бы прожить всю оставшуюся жизнь со мной? Почему я решил вопрос о ее побеге за нее? С другой стороны, если она все же решит бежать, то другого шанса у нас не будет, а значит, надо быть готовым к побегу. Да, у нее есть полное право отказаться, уговаривать я ее не буду. Или все-таки буду? Немножко, но буду. Если бы дело было только в ней, может, вообще не стал бы уговаривать, но тут еще Софья Власьевна замешана, а ее мне хотелось поиметь извращенным способом.

Я начал составлять план, включающий два сценария – с Башкой и Башкой-Водой. Летим (с Аликом, разумеется, раз того хотят карты Таро) во Франкфурт, там садимся на поезд до Загреба. Если бы я точно знал, что Люда будет в Башке, я бы выбрал географическим узлом операции Любляну, но от Любляны слишком далеко до Сплита. Не зная, в Сплит ли придется ехать или через Риеку на Крк, я вынужден был остановиться на Загребе.

В Загребе берем машину и едем либо на Риеку, а оттуда на Крк в Башку, либо в Сплит, а оттуда рукой подать до Башки-Воды. Если Люда будет в Башке, нам надо успеть удрать с острова и как можно быстрее добраться до Загреба. В случае преследования хорошо было бы иметь хату в Карловаче или в самом Загребе. Куда-то надо будет деть машину – не сдавать же ее обратно, если ты в розыске. Значит, машину надо бросить в какой-нибудь деревне, желательно в стороне от трассы Риека-Карловач-Загреб.

Если Люда будет в Башке-Воде, план будет примерно такой же, за исключением того, что мы не будем связаны паромным сообщением, что хорошо, но путь из Сплита до Загреба чуть ли не втрое дольше, чем от Риеки от Загреба, что плохо. Для такого длинного пути надо было бы иметь две хаты – одну в районе Обровача, другую – в том же Карловаче.

И для первого, и для второго сценария остается один и тот же вопрос – как добраться от Загреба до австрийской границы, если мы идем на нелегальный переход? Где осуществить переход? Мой выбор пал на словенский город Марибор. Именно туда мы должны будем добраться каким-то образом из Загреба, там надо иметь надежную хату, где мы могли бы скрываться в случае необходимости долгое время. От Марибора до австрийской границы всего восемнадцать километров. Их можно преодолеть на попутке (рискованно), каким-нибудь автобусом (еще хуже, если мы в розыске), на арендованной машине (плохо по предыдущей причине плюс машину нужно куда-то деть), пешком (плохо, потому что не знаем дороги, да и путь неблизкий). Было бы идеально, если бы какой-нибудь свой человек подбросил нас на своей машине.

Я снова встретился с Зораном. Задача простая – нужна хата в Мариборе и человек с машиной, который бы согласился нас подвезти до какого-нибудь места вблизи австрийской границы. Зоран пообещал узнать, выполнимо ли это задание. Я также попросил Зорана, Душана и Бетти найти мне хаты в Карловаче, Оброваче, а главное, в Загребе.

Иногда мы просим малознакомых людей об одолжении. Они соглашаются нам помочь, но и они и мы знаем, что из этого ничего не выйдет, – и мы просим вяло, понимая, что ничем они нам не обязаны, и они это чувствуют. Я решил попросить об одолжении убедительно. От их помощи зависела жизнь Люды, Алика и моя. Меня не устраивал ответ «Извини, никого не нашел» и тем более ответ «Вот имя и адрес», если не было подтверждения реальной готовности помочь. Я собрал Душана, Зорана и Бетти у себя дома. Пригласил Боба, Дхарма и еще двух близких друзей из юридической школы, которых я решил посвятить в свои планы, – Кевина и Билла. Я хотел, чтобы югославы увидели, что я не один, что обещание помочь мне услышано несколькими людьми. Американцы простые люди, а потому склонны к патетике. Об индусе Дхарме я уже не говорю. На нашем собрании звучали страшные слова, высокие слова. Даже футболист Душан проникся моментом и пообещал сделать все возможное.

* * *

Поездка в Питсбург команды нашего университета была удачной. Мы заняли первое место в категории «Лучшее юридическое исследование вопроса». А потом началась сессия с ее многочисленными экзаменами. Юридическая школа Буффальского университета была особой, новаторской. Экзамены могли длиться по нескольку дней. Профессор дает ситуацию, которую надо обсосать со всех сторон: проанализировать факты, вскрыть все юридические проблемы, установить главный юридический вопрос конфликта, выстроить аргументы в пользу одной стороны и контраргументы в пользу другой, взвесить убедительность каждого аргумента и контраргумента в свете обычного права, то есть предыдущих решений судов, после чего предсказать решение суда в данном конфликте с его полным обоснованием. Работать над ответом можно было где угодно – в библиотеке или хоть у себя дома. Пользуйся любыми материалами, списывай что хочешь, откуда хочешь и в любом количестве, но если списываешь – сделай сноску и укажи, откуда текст. Разумеется, профессор снижал оценку за использование чужого текста, но не до «двойки». А вот если профессор тебя поймает на списывании, которое ты не отметил, то поставит тебе «кол», и кредиты за курс не пойдут в зачет. А если ты списывал, проявляя изощренную хитрость, то есть переделывал фразы или менял фразы из оригинала местами, пытаясь скрыть плагиат, тебе конец: дело не ограничится «колом», тебя могут запросто выгнать из юридической школы – нам адвокаты-обманщики не нужны. Один из старейших сенаторов Соединенных Штатов – Джо Байден, возглавляющий сенатский комитет по внешней политике. Лет шестнадцать тому назад он участвовал в президентской гонке, но выбыл на раннем этапе – журналисты-сволочи раскопали, что в юридической школе студент Байден списывал! Конечно, президентом такой мошенник быть не может, и Байден, невразумительно пытавшийся что-то объяснить своим избирателям, выбыл на тот момент из борьбы за Белый дом. Что, впрочем, не помешало ему стать потом вице-президентом.

Но что такое американская юридическая школа для человека, прошедшего советский университет? В силах ли теория контрактов потягаться с научным коммунизмом, а корпоративное право с политэкономией? В общем, сдал я сессию и начал собираться в Нью-Йорк. Перед отъездом заглянул к Бернис на кофе. Она как всегда раскинула карты Таро, потом подошла уже к серьезной карте – Югославии, которая теперь постоянно висела у нее на стене, постояла возле нее, дотронулась красным ногтем до каких-то мест, что-то пошептала.

– У тебя все будет в порядке, – сказала Бернис. – Если что, звони мне в любое время суток. Помни – Триест для тебя закрыт. А теперь я скажу тебе что-то по секрету. Наклонись ко мне.

Я наклонился, и Бернис начала что-то шептать мне на ухо. В комнате никого, кроме попугая и нас двоих, не было, и я не понял, к чему такие предосторожности. Бернис шептала долго, кое-что из того, что она говорила, было непонятно – тарабарщина какая-то. Закончив шептать, Бернис встала и сказала:

– Повернись и уходи. Не прощайся со мной, не допивай кофе, ничего не ешь, ничего не пей и ничего не говори до конца дня.

Я повернулся и вышел.

* * *

В Нью-Йорке меня ждала летняя стажировка в маленьком юридическом офисе. Платили мне ерунду, но было интересно – я ходил на разные слушания в суды, готовил документы, писал контракты. Свободного времени было много, и я старался его не терять – изучал карты Югославии, Австрии и Италии, расписание поездов и паромов, автобусные маршруты – все могло пригодиться в совсем недалеком будущем.

Почти каждый день звонил своим друзьям в Буффало, чтобы узнать, как продвигаются дела с поисками точек. Какие-то варианты пришлось отвергнуть – слишком далеко от предполагаемого маршрута или хозяин хаты не внушал доверия по той или иной причине. Я составил список всех найденных точек и разбил их на три категории – «очень полезные», «весьма полезные» и «на всякий случай». Больше всего точек оказалось в третьей категории, но я не унывал – до отъезда оставалось еще почти два месяца.

Наступило время заказывать билеты на самолет и на поезд и зарезервировать машину. Босс помог мне получить мою первую кредитную карточку в жизни – «Америкэн экспресс». Теперь я не был ограничен одолженной суммой. Елена Васильевна заказала для меня два авиабилета на Франкфурт с вылетом из Нью-Йорка 17 августа и два железнодорожных билета от Франкфурта до Сплита через Загреб.

В Загребе и в Сплите я забронировал самую дешевую машину – «Рено-4». Платить за машины заранее, к счастью, было не нужно. Решение, до Сплита ли мы поедем или сойдем с поезда в Загребе, я отложил до выяснения, в каком городе будет Люда – в Башке или в Башке-Воде. Я еще раз написал ей, прося выяснить, наконец, этот вопрос, а также сообщить, в каком отеле она остановится.

Я планировал добраться до места (Башки или Башки-Воды) 19 августа вечером, за полтора дня до прибытия Люды. За эти полтора дня я рассчитывал ознакомиться с местностью, посмотреть, как ходят паромы, часто ли они опаздывают, сколько находятся в пути, сколько дорог ведет от Башки к порту острова Крк.

По какой-то причине Алик вовремя не подал документы на получение загранпаспорта, а без него он не мог выехать за границу. Как только я узнал, что документы не отосланы, я отослал их сам. Времени было впритык – некоторые получали паспорт за две недели, а некоторые за три месяца. Конечно, я очень расстроился, потому что не мог для себя объяснить, почему Алик не отослал документы. Забыл? Не захотел? Почему не захотел?

Второй неприятный сюрприз преподнесли югославы. Оказалось, что их консульство рассматривает заявления на визы в течение трех недель. Моя виза была уже готова, но если Алик получит свой паспорт даже в середине августа, времени на оформление визы уже не останется. Итальянцы, австрияки и греки, к счастью, ставили визы в день подачи заявления.