Текст книги "Дура LEX (сборник)"

– А кого ты наймешь? Ты уже думала об этом?

– Не знаю, Зинка. Вот получим назад свои документы от Леночки, тогда и подумаем.

– Да ведь у меня интервью на носу, мне готовиться к нему надо.

– И как ты собираешься к нему готовиться?

– Вот разговорник купила украинско-цыганский.

– Ты чо, с ума сошла?

– Лифшиц сказал, что полезно знать несколько слов и выражений. Я уже выучила, как будет по-цыгански «извините, пожалуйста».

– И как?

– Забыла уже.

– Зинка, хочешь, обнимемся и полежим вместе?

– Хочу, Верка. Скажи, с кем ты сейчас? По-прежнему с Андрюхой?

– Была с Андрюхой, сейчас со Славиком, ни к кому не хочу привыкать. Один раз привыкла, хватит уже.

– Получается, ты как для здоровья это делаешь, а я не могу ради здоровья, мне любить надо.

– Всем любить надо, только видишь, что получается – мы их любим, а они потом от нас валят. Наши Миколы свалили, теперь вот твой Витек. Нет, Зинка, я себе задачу поставила – разбогатеть и девочек на ноги поставить. А если увлекусь кем-то, все насмарку пойдет, я ведь влюбчивая. Буду все время думать о нем, хотеть, чтобы он мне цветы приносил, страдать буду, я люблю страдать. Ты думаешь, мне Андрюха или Славик цветы дарили? Только духи и коньяки. Цветы – это любовь, а духи и коньяки – это для траханья.

– Верка, так Славику ж всего двадцать пять лет. Он же пацан еще.

– Ну и что, что пацан? Я его не заставляю к себе приходить. Он мне духи, а я ему то футболку куплю, то одеколон. Он мне коньяк, а я ему то рыбки нажарю, то борща наварю. Ничем не хуже, чем у тебя с Витьком было. Только я знаю, что никогда за него замуж не выйду, а он знает, что не женится на мне. Какая я ему жена, я больше чем на десять лет старше! И ни жена, и ни мама.

– Давай спать, Верка.

– А пельмени есть не будем?

– Какие пельмени после вареников с вишнями?! Ну их к черту! Спать, а завтра утром к Леночке пойдем дела забирать.

* * *

Леночка оказалась на месте. Она положила перед Зинкой папку с ее документами и сказала:

– С вас еще семьсот долларов.

– За что? – спросила Зинка. – Ведь Марк еще не начинал работу над подготовкой к интервью.

– Ну это я не знаю, но у меня отмечено, что вы должны еще семьсот долларов. Если вы не заплатите, я не смогу дать вам папку с документами.

– У меня нет с собой денег.

– Не страшно. Когда будут деньги, приходите, и я отдам вам папку.

– Но мне нужно начинать готовиться к интервью, я должна нанять нового адвоката.

– Хорошо, принесите мне пятьсот долларов наличными и можете забирать свою папку. А у вас, Вероника, вот я гляжу на ваши документы, вообще странная история. Почему вы не пошли на интервью?

– Какое интервью? Когда? – закричала Верка.

– У вас было назначено интервью еще три месяца назад.

– Почему вы мне не позвонили? Что же теперь будет?

– Ну, раз не пошли без уважительной причины, дело передали в иммиграционный суд. Теперь против вас открыт депортационный процесс.

– Почему ни вы, ни Марк мне не сообщили об интервью? Ведь у вас же был мой адрес, и вот я вижу на папке мой номер телефона, почему вы молчали?

– Вы знаете, Марк мне не поручал вам звонить.

– Мне тоже вам пятьсот наличными притащить, чтобы свои документы забрать? А ну-ка, давай, скотина, наши документы немедленно. Сучка ты последняя, и хозяин твой говнюк был. Тебе и твоему бессовестному хозяину-любовнику было насрать на мое дело. Теперь из-за вас меня из Америки выгнать могут. Мои слезы и слезы моих детей для тебя ничто. Ничего, на том свете Лифшиц за все ответит, уже, скотина, отвечает. А ты, сучка, деньги с нас кровные тянешь? Мы тут вкалываем, руки химией прожигаем, говно за твоими родителями выносим, жопы им подмываем, чтобы ты последние гроши с нас тянула?

Верка рванула на себя папку со своими документами, потянулась через стойку и схватила Зинкину папку. Залившаяся краской Леночка стояла молча. В приемной было много людей, которые слышали, не могли не слышать, что кричала Верка. Леночка поняла, что больше не соберет ни цента посмертной адвокатской пошлины.

– Берите свои папки, – выдавила она, – и уходите быстрее.

– Я еще с тебя, сука, деньги сниму, – пообещала Верка, уже открыв дверь. – Ты мне еще заплатишь и за себя, и за своего любовника. Видно, столько вы вдвоем натрахали людей, что прибрал его Бог, когда он с тобой трахался, шлюха поганая.

Зинка и Верка вышли на улицу. Двое нелегалов нагнали их и поблагодарили Верку: она им сэкономила по семьсот долларов на брата.

– Ну, куда теперь? – спросила Зинка. – К такому же ворюге бессовестному или к Аскольду?

– К Аскольду. Аскольд хоть и дерет, зато не забывает об интервью сообщать. Надоели мне все эти иммигрантские специалисты. Честно говоря, и пломбы они ставят говенные, и стригут херово, как в украинской деревне, все у них через жопу. Пошли к Аскольду, все говорят, что он хоть и иммигрант, но не похож на других.

– Ты позвони ему, назначь встречу, а я пошла к своим старикам мыть-стирать-готовить.

– Какие тебе хоть старики-то попались?

– Ты знаешь, нормальные. Я бы хотела, чтобы такая старость была и у моих родителей, да и у меня тоже. Здесь мне за это платит штат Нью-Йорк, а там кто за это платить будет? Украина, что ли? Нет, Верка, ходить нам там с грязными жопами.

– Не ходить, а лежать, Зинка.

* * *

– Со спины разделывай – так легче избавиться от костей, – посвящала Римма Зинку в секреты готовки гефилте фиш. – Начиняй поплотнее, поплотнее! А теперь бочка смажь хреном и в кастрюльку ее.

Йося сидел в гостиной и глотал слюни. Из кухни шел такой вкусный запах, что он с трудом мог сосредоточиться на радиопередаче «Викторина», которую очень любил.

– Сталин, Черчилль и Рузвельт встречались: а) в Сочи, б) в Ялте, в) в Мацесте. Тридцать секунд на ответ, – хорошо поставленным голосом произнес ведущий.

Тик-так, тик-так, тик-так, – начал отстукивать секундомер.

– Повторите вопрос, – попросил позвонивший на радиостанцию иммигрант.

Ведущий начал повторять вопрос, а Йося завопил:

– В Ялте! В Ялте они встречались! Ты еще спроси, кто такие Черчилль и Рузвельт, дегенерат!

– В Сочи, – решительно объявил слушатель.

– А вот и неправильно! – сказал ведущий. – Сталин, Черчилль и Рузвельт встречались в Ялте. Увы, вам не достанется бутылочка замечательного вина «Мукузани», которую мы сегодня разыгрываем.

– Это он помнит, – сказала Римма, – а вот штаны застегнуть не помнит. Можешь его любую химическую формулу спросить – сразу скажет, а как мою мать звали, никогда не вспомнит. А ведь он любил мою мать, царство ей небесное.

– А кем Йося работал? – спросила Зинка.

– Химию преподавал в институте, доцентом был. Сюда приехал уже в пенсионном возрасте, ни дня не проработал. Господи, благослови Америку, ничего мы тут не заслужили, а все получили – и пенсию, и медицину бесплатную. А Йосин двоюродный брат Яков, он тоже доцентом был, остался в Одессе. Что он имеет? Что мы пошлем, то он и имеет.

Зинка накрыла на стол, вытащила из духовки рыбу.

– А это мы будем есть? – спросил Йося.

– Что ты имеешь в виду – «это»? – спросила Римма.

– Ну, это, забыл, вкусное такое. Мне после него хорошо было.

– Йося, тебе после всего неплохо, – сказала Римма. – Ты когда вспомнишь, скажешь. А сейчас к столу.

Йося сделал попытку встать с кресла, но не смог. Зинка подбежала к нему, наклонилась, подставила плечо. Йося оперся на ее плечо, и рука его тут же соскользнула на Зинкину грудь.

– Ты моя жена, – невинно сказал Йося, глядя на Зинку.

– Какая она тебе жена, старый йолт, – незло сказала Римма. – Давай вставай, хватит притворяться. А то настоящая жена сейчас тебе покажет.

Йося довольно быстро поднялся с кресла и зашаркал к столу. Зинка рассмеялась и села между ним и Риммой.

Гефилте фиш была такая вкусная, что и говорить за едой не хотелось. После рыбы Зинка подала компот из сухофруктов. В компоте были сливы, абрикосы и, конечно, изюм.

Наевшись и напившись, Йося заснул прямо за столом. Зинка встала, чтобы убрать со стола, но Римма сказала:

– Не торопись, Зина, успеем убрать. Давай посидим полчаса, поговорим. Когда ты приехала в Америку и откуда?

Зинка не стала рассказывать всю свою историю. Сказала только, что она из Ивано-Франковска, приехала около года назад, подала на политическое убежище и что интервью состоится через два-три месяца. Подумав, добавила, что муж ушел из семьи.

– А кто твои родители?

– Папа кузнец, а мама была воспитательницей в детском садике. У меня две девочки, старшая, Юля, на скрипке играет.

– Еврейская профессия, – вдруг проснулся Йося.

– Батюшки, а он, оказывается, и не спит! – всплеснула руками Римма. – Да, с тобой не посекретничаешь. Зина, мы с Йосей будем молиться, чтобы у тебя все было хорошо и чтобы девочки твои приехали к тебе в Америку. Принеси нам их фотографии, мы их повесим на стене.

– Спасибо, Риммочка, – сказала Зинка и поцеловала Римму в щеку.

– И меня, – снова проснулся Йося.

– Йося, по-моему, я сильно ошибалась насчет тебя всю свою жизнь, – сказала Римма. – Но поздно об этом говорить. Пошли в спальню, подремлем.

Вскоре Йося заснул, а через несколько минут после него заснула и Римма. Они лежали на просторной кровати, руками касаясь друг друга. Зинка накрыла Йосю пледом и села неподалеку от кровати на стул. На тумбочках по обеим сторонам кровати стояли фотографии Йоси и Риммы в молодости. На одной была надпись «Гудаута, 1956 год». В свое время Йося и Римма совершили круиз на теплоходе «Победа» – об этом свидетельствовала черно-белая фотография, где они стояли на трапе на фоне спасательного круга с надписью «Победа». На Йосе – брюки с очень широкими штанинами, а Римма в легком платье с рукавами по локоть, на ногах босоножки. Фотографии детей – сына Валентина и дочери Ривы – помещались на трюмо напротив кровати. Со слов Риммы Зинка знала, что Рива с семьей живет в Чикаго, а Валентина его фирма послала в Германию.

– Вся фирма на нем держится, – сказала Римма. – Там на нем держался завод «Прибор», а здесь просто вся его фирма. Они ему положили сто тысяч в год и все бенефиты, лишь бы он от них не уходил.

Зинка подумала, что странно устроена жизнь в Америке, – дети не должны содержать родителей. Почему за все платит штат, когда у них сын и дочь вполне устроены? Вот и платили бы они мне за то, что я с ними сижу. Да и взять отца с матерью могли бы к себе в дом – вон какой у Ривы дом на фотографии. И бассейн, и подвал оборудованный с биллиардом, и двор большой. Что, одну спаленку для родителей выделить жалко?

* * *

Офис Аскольда был похож на музей. В приемной старинная мебель, на ампирном столике – бронзовая лампа с диковинным слюдяным абажуром с нарисованными на нем журавлями и ирисами. На стенах в резных рамах висели картины со сценами охоты. Посередине низкий прямоугольный столик, на котором стояли бронзовые черепашки, собачки, кошки, сова, и рядом еще – круглый кофейный столик. Неяркий свет, тишина: все в этом офисе настраивало на серьезную работу. Кроме Зинки и Верки, в приемной никого не было.

Секретаршу Аскольда – на вид ей было лет сорок пять – звали Инга. Одета она была просто и с большим вкусом.

– С чем вы предпочитаете кофе? – спросила она Верку и Зинку. У нее был легкий акцент. – Сливки, сахар?

Зинка и Верка засмущались и отказались от кофе.

– Может быть, содовой или минеральной воды?

– Да, водички можно, – сказала Верка.

Когда Инга пошла за водой, Верка прошептала:

– Да, с такой секретаршей Аскольд должен брать большие бабки. Вряд ли он ее трахает, как Лифшиц эту сучку Леночку.

– А ты видела когда-нибудь Аскольда? – спросила шепотом Зинка.

– Только по телевизору, он выступал в какой-то передаче.

– Смотри, мы ему еще ничего не заплатили, а он нас уже кофе угощает.

Вернулась Инга и поставила на столик две бутылочки с водой «Перье» и два небольших стакана. Верка посмотрела на часы – без пяти два. Встреча была назначена на два. Верка налила воды себе и Зинке. Было так тихо, что шипение «Перье» в стакане казалось неуместно громким.

Ровно в два часа Инга пригласила девушек в кабинет Аскольда.

Кабинет оказался продолжением музея: повсюду полки с книгами с золочеными переплетами, фигурки из металла и дерева, на стенах картины. На массивном столе с львиными лапами тускло блестела медная лампа под зеленым абажуром. Напротив стола стояли два глубоких удобных кресла для клиентов, кожа на них, натянутая в складочку, была прибита красивыми медными гвоздиками.

Верка и Зинка сели в кресла.

– Здравствуйте, – сказал Аскольд у них за спиной.

Зинка и Верка повернулись и увидели мужчину непонятного возраста. Ему можно было дать лет сорок, а можно и пятьдесят, и даже шестьдесят. Худой, в джинсах и черной водолазке под синим блейзером. Волосы черные, нос крупный, орлиный. Аскольд прошел мимо девушек и сел за стол.

– Здравствуйте, – почти хором сказали Верка и Зинка.

– Несколько правил, – начал Аскольд. – Во-первых, вы ничего мне не рассказываете, пока я сам не попрошу вас об этом. Если я задам вопрос, вы отвечаете только на вопрос. Если я спрашиваю когда, вы не говорите где, если я спрашиваю где, вы не говорите когда. Вы не задаете вопросов, пока я не скажу, что можно задавать вопросы. Объясню, для чего эти правила. Во-первых, чтобы застраховать себя от вас. Потом поймете, что я имею в виду. Во-вторых, вы должны научиться общаться с работниками американской иммиграционной службы. В-третьих, вы должны учиться правильно думать и правильно жить. Как и в случае с первым пунктом, вы потом поймете, что я имею в виду. А сейчас дайте мне, пожалуйста, ваши папки с документами. У меня уйдет минут двадцать, чтобы ознакомиться с вашими делами. Можете сидеть здесь, а можете пойти погулять и прийти через час.

– Мы посидим, – сказала Верка.

Аскольд взял Зинкино дело и углубился в чтение. Иногда он хмыкал, иногда делал пометки в своем блокноте, один раз даже рассмеялся. На Зинкино дело у него ушло не больше десяти минут. Столько же ушло и на Веркино.

– Дела у вас, Вера и Зина, почти что одинаковые. Не страшно, если я закурю? Да, почти одинаковые. Как я вижу, обе вы были клиентками моего покойного коллеги Марка Лифшица.

– Да уж, были, – не удержалась Верка.

– Вера, пожалуйста, помните о правилах. Я сейчас не буду комментировать работу Марка, скажу только, что идея с цыганами была неплохая, я бы даже сказал – свежая, но выполнение не на высшем уровне. Много гротеска, как, например, эпизод со свиньей, но не это самое страшное.

– Ну, пугайте уж до конца, господин Аскольд, – сказала Верка.

– Самое страшное – это то, что вы въехали нелегально, а следовательно, вам нужно будет доказывать, когда именно вы въехали в страну. Отметки в паспорте у вас нет, единственные документы, которые у вас на руках, относятся к моменту подачи на политическое убежище. Покажите паспорта.

Верка и Зинка положили перед Аскольдом свои паспорта. Аскольд открыл их на странице с американской визой.

– Визы липовые, – пояснила Верка. – Нам их на яхте капитан проставил и предупредил, что липовые.

– Нарушаете правило, Вероника, – сказал Аскольд. – Я же сказал, что добровольно вы ничего не рассказываете. Ждите, пока спрошу.

– А я думала, адвокату нужно все рассказывать, – растерялась Верка. – Как же вы меня защищать сможете, если правды знать не будете?

– Ладно, сказали про визы и сказали. Когда вы на самом деле в страну въехали?

– Прошлой весной. Но только визы липовые, их никто не проверял.

– Это сразу станет ясно на интервью или на суде – виза есть, а штампа о въезде нет. Спрашивается, для чего нужно было нелегально пересекать границу, если в паспорте стояла виза? Да, вам трудно будет доказать, когда вы въехали. Паспорта у вас давно, так что и въехать вы могли давно.

– А какое значение имеет, когда мы въехали?

– Подавать на убежище можно только в течение года после въезда. Иммиграционная служба, конечно, определит, что визы липовые, а следовательно, даты на этих липовых визах не имеют никакого значения.

– А я вот в Венгрии была за три месяца до въезда в США, – сказала Верка. – Вот и штамп венгерский стоит. Настоящий.

– Молодец, Вера, правильно начинаете думать, – похвалил Аскольд. – Может, и вы, Зина, посетили какую-нибудь страну незадолго до въезда в США?

– Нет. Собиралась в Чехию, но не получилось.

– В любом случае обеим нужно получить документы, косвенно указывающие на ваше присутствие в Украине незадолго до даты въезда в США. Заверенные письма от родителей, выписки из больницы – может, вы лечились, и есть записи, подтверждающие ваши визиты в больницу, письмо от вашего священника – может, вы были на исповеди перед отъездом.

– Верка, как ты думаешь, сколько наш батюшка возьмет за такое письмо?

– Не знаю, я и батюшки-то никакого не знаю. Мои предки иногда ходят в церкву, а я и не помню, когда там была.

– Значит, дорого возьмет, если он тебя не знает, а ты его.

– Девушки, я попрошу вас такие темы в моем присутствии не обсуждать. Не делайте из адвоката соучастника. Вы мне рассказываете факты, и я вам априори верю, вы мне приносите документы, и я априори их считаю настоящими, потому что я вас предупредил, сейчас вот предупреждаю, что иммиграционная служба неоднократно ловила мошенников на поддельных документах, и вообще мошенничать противозаконно. Вы подумайте, какие именно документы вы можете достать на Украине, причем сделать это надо как можно быстрее – у вас, Зина, скоро интервью.

– Что такое «априори»? – спросила Зинка.

– А что будет со мной, господин Аскольд? – спросила Верка.

– Априори – это заранее. Что касается вас, Вера, я сейчас позвоню, чтобы узнать, когда состоится первое слушание, если оно еще не состоялось. Если оно состоялось, судья уже подписал решение о вашей депортации. В таком случае нам надо будет подать ходатайство об открытии дела. Я не гарантирую, что такое ходатайство будет удовлетворено, хотя смерть адвоката плюс его халатность в ведении вашего дела могут положительно повлиять на решение судьи.

Аскольд набрал какой-то номер телефона, потом начал нажимать одну за другой кнопки на телефоне, очевидно, вводя Веркин иммиграционный номер. Через минуту он положил трубку.

– Вера, сегодня исполняется девяностый день со дня подписания иммиграционным судьей приказа о вашей депортации. После девяностодневного срока в вашей ситуации надеяться на открытие дела почти бессмысленно. Секретарша Лифшица ошиблась, вас вызывали на интервью не три месяца назад, а гораздо раньше – месяцев пять назад. Мы можем попробовать апеллировать на основании неэффективной адвокатской защиты. Шансов мало, но это единственный выход.

* * *

Пьяной Верке хотелось убить Лифшица и Леночку. Она позвонила Зинке и заплакала:

– Они угробили мою жизнь. Теперь только прятаться и нелегально работать, пока меня не поймают и не посадят на первый же самолет в Киев. Дочкам путь в Америку закрыт. Какая я дура! Мне так хотелось, чтобы мои девчонки учились здесь, повыходили здесь замуж. Сидеть нам теперь всем в говне из-за этих ублюдков. Может, хоть тебе повезет. Ты уже начала готовиться к интервью?

– Начала. Аскольд задает вопросы, а я на них отвечаю, и так полтора часа. Это не так легко, как кажется.

– Цыганский тоже учишь?

– Аскольд сказал, что это неплохая идея и что пару десятков фраз выучить никогда не помешает. Он говорит, это помогает войти в образ.

– Ты знаешь, я тоже купила цыганский разговорник. Хотя он мне уже не понадобится, а все равно купила. Ман вичинен Вера.

– Это ты сказала, что тебя зовут Вера. Ман вичинен Зина. Ке манде дуй чгавора.

– Это еще что?

– У меня двое детей. Дуй – «два» по-цыгански.

– А как по-цыгански «Я хочу убить Лифшица и его долбаную секретаршу»?

– Верка, это грех. Лифшиц к тому же на том свете уже, ты что, забыла?

– Помню. Настоящая цыганка его бы убила, а нам в образ входить надо. Завтра поеду к Аскольду, попрошу его подать ходатайство об открытии дела, ведь я не пошла на интервью и не явилась в суд из-за Лифшица. Аскольд за ходатайство две штуки хочет и говорит, что шансов мало. Конечно, лучше бы эти две штуки девочкам отправить, но ведь хоть маленький шанс у меня есть, ведь не я же виновата!

– Кроме бабок, Верка, нам терять нечего, так что давай рискуй. О кгас на ситилас те джал кай ле граста. Сено не идет к коням.

– Зинка, ты уже такое знаешь по-цыгански?

– Нет, это я сейчас прочла – в конце разговорника цыганские пословицы есть. Граст – это конь по-цыгански, красивое слово. Вообще, разговорник дурацкий. Как будет «здрасьте» там есть, а как «до свидания» – нету.

– Чего им прощаться, когда все в одном таборе живут.

– Зинка, ты Аскольду веришь? Ты веришь, что он хотя бы нормально будет вести дело?

– Не знаю, Верка. Я уже никому не верю. Я ему заплатила три тысячи, мы сидим, работаем, готовимся. Арнольд находит много ляпов в деле, многие даты не стыкуются, мы должны заранее придумать объяснение для каждой нестыковки. Мне кажется, Лифшиц не уделял бы столько внимания мелочам. Ты же помнишь, как он работал – все на авось.

– Ой, не вспоминай этого негодяя, Зинка, чтоб ему и на том свете пусто было. Я почему-то Аскольду верю.

* * *

Аскольд запечатал ходатайство об открытии дела в желтый конверт и отдал его секретарше Инге.

– Сколько теперь ждать? – спросила Верка, вручая Аскольду вторые десять сотен.

– От недели до нескольких месяцев, это зависит от судьи и от иммиграционного прокурора.

– Значит, права на работу у меня все это время не будет?

– Не будет, Вера. – Аскольд закурил.

– Как же мне теперь зарабатывать?

– В Америке миллионы нелегалов, большинство работают на кэш. Мужчины на стройках, женщины – бэбиситтерами в семьях.

– А вам никто не нужен, но чтобы платить кэшем?

– Детей у меня нет, Вера, да и семьи у меня нет. Квартиру уже много лет убирает одна и та же женщина – прогнать я ее не могу да и не хочу.

Аскольд потушил сигарету, встал, подошел к окну. Начал накрапывать дождь. В дверь постучала Инга – зашла попрощаться. Она была в красивом плаще, пахло от нее дорогими духами.

– Привет Яну, Инга, – сказал Аскольд. – Как он?

– Спасибо, держится. Мы сегодня на концерт идем в Карнеги-холл – Tоrоntо Symphоny играет.

Инга вышла.

– Ее муж смертельно болен, – сказал Аскольд. – У всех свои проблемы. Куда вам ехать?

– В Бруклин, куда еще…

– Я вас подвезу.

– Так вам же, наверное, не по дороге.

– Не по дороге, Вера, но все равно подвезу. Хотите поужинать со мной в ресторане?

– Да я как-то не знаю, вроде неудобно.

– Я приглашаю вас.

Верка и Аскольд спустились в гараж, где был запаркован «Лексус» Аскольда.

Машина тихо плыла по Мэдисон-авеню в сторону мидтауна.

– Очень хорошая машина, – похвалила Верка. – Ни одной ямки не чувствуешь.

– Да, хорошая машина. Вы какие рестораны предпочитаете?

– На ваш выбор.

– И все-таки – французские, итальянские, греческие, японские? Выбирайте.

– Честно – я никогда не была во французском.

– А улиток вы ели?

– Никогда. А туда в джинсах пускают?

– Со мной пустят. Хозяин – мой старый клиент.

Ресторан назывался «Даниэль» и находился он на Ист 65-й-стрит. Такой красоты Верка в своей жизни еще не видела. Бар, в глубине которого виднелись специальные шкафы с тысячами винных бутылок, картины на стенах, интерьерные арки, белоснежные скатерти. Очевидно, Аскольда здесь хорошо знали – к нему сразу подошли и пригласили его и Верку следовать к столу. На закуску Аскольд заказал улиток, лягушачьи лапки с черным чесноком и фуа-гра с миндальной корочкой. Аскольд выбрал какое-то диковинное вино, которое сначала вертел в бокале, потом нюхал, потом поболтал во рту и лишь затем подтвердил заказ.

Верка, стараясь не оплошать, внимательно следила за тем, как Аскольд ест то или иное кушанье: улиток доставала из дырочек в керамическом блюде маленькой вилочкой, а фуа-гра намазывала специальной лопаточкой на ломтики изумительно вкусной белой булочки. Потом ели луковый суп и утиную грудку со сладким картофелем, редисом и апельсином кара-кара. На десерт подали крыжовник в ванильном соусе с фисташками и шербет из розовой гуавы.

Аскольд ел очень красиво, а главное – не спеша. Он спрашивал Верку о ее жизни в Иршаве, о дочках – сколько им лет, где учатся. Потом вдруг поинтересовался, почему Верка не задает ему никаких вопросов.

– Да неудобно как-то, – сказала, смущаясь, Верка.

Аскольд вдруг взял Веркину ладонь в свою, вернее, попытался взять, потому что Веркина ладонь была больше.

– Вера, интересный разговор получается тогда, когда люди говорят, а не когда один только спрашивает, а другой только отвечает. Мы же не интервью проводим.

– Вы извините, я ведь вас совсем не знаю, – сказала Верка, высвобождая руку.

Аскольд рассчитался, и Верка сказала:

– Спасибо, я никогда так вкусно не кушала.

– Это один из пяти французских ресторанов Нью-Йорка, которые удостоились четырех звездочек в «Нью-Йорк таймс».

В машине Верка и Аскольд разговаривали мало, в основном о погоде. Много молчали. Когда Верка выходила из «Лексуса» возле своего подъезда, Аскольд протянул ей конверт. Дома Верка раскрыла конверт и увидела тысячу долларов, которые она сегодня принесла Аскольду как гонорар.

* * *

– А что тут непонятного, – пожала плечами Зинка, – клеится Аскольд к тебе, и вся тут история любви.

– Странно он как-то клеится, не как все. Бабки вот вернул, тысячу баксов.

– Да не думай об этом, Верка. Вернул и вернул. Ты ведь все равно со Славиком встречаешься.

– Конечно. Только Славик мне не пара по возрасту, а я Аскольду не пара по всему остальному. Он настоящий американец, только говорить по-русски умеет. Не наш он человек, Зинка.

– Ты знаешь, о чем я подумала, Верка, – вот мы тут пашем, всякую черную работу делаем, а для чего? Наверное, чтоб жить, как Аскольд, – ходить по дорогим ресторанам, ездить на хороших машинах. А у нас не получится, так, может, у детей наших получится. На Украине ведь, чтоб так жить, воровать придется, или задницу кому-то лизать, или спать с кем-то важным.

– Наивная ты, Зинка. Жизнь везде одна и та же. А то здесь задницу не лижут и с шишками не спят! Еще украинцев научат, как это делать. Да и сама ты мне сколько раз говорила, что не в деньгах счастье, а теперь оказывается, что в деньгах.

– Я не о счастье, Верка, а просто о достойной жизни. Ты знаешь кого-нибудь в Иршаве, кто жил бы достойно и не воровал? Вот Юлькин учитель по скрипке, Эммануил Иосифович, достойный человек? Конечно, достойный! А достойно он живет? Ты бы посмотрела на его квартиру! Я, нелегалка, живу лучше, чем он, а он столько лауреатов воспитал. Теперь ты поняла, о чем я? Тебе воспитанный человек дикарем показался. А ты хотела, чтобы он тебя на берег Гудзона отвел и на бандуре сыграл? Думаю, что Эммануил Иосифович ухаживал бы точно так же, как Аскольд, – руку бы взял, чепуху бы нес.

– Мне даже брак теперь не поможет легализоваться, Зинка. Лучше мне в него не влюбляться.

– Ну это как получится, Верка.

* * *

Зинкина подготовка к интервью шла полным ходом. Аскольд отрабатывал каждый заплаченный ему цент. Сначала он играл роль Зинки, а Зинка роль офицера иммиграционной службы, потом они менялись. Хуже всего Зинке давалось место с убитой свиньей.

– Ну не знаю я, как эту чушь можно серьезно говорить, – жаловалась Зинка. – Меня от этой свиньи смех разбирает.

– Зина, а вы о детях думайте своих, а не о свинье. Что бы вы ни говорили, думайте о детях, об их будущем, и знайте, что будущее девочек зависит от того, как вы расскажете про свинью. Вы плакать должны, рассказывая про свинью.

– Аскольд, расскажите про свинью, чтоб мне плакать захотелось.

Аскольд закурил и погрузился в раздумья. Наконец сказал:

– А что, если так? Я привела дочек из школы около трех часов дня. Уже подходя к дому, заметила, что что-то не в порядке: одна доска в заборе была выломана, на крыльце грязно-красные следы. Я вбежала во двор и увидела нашу свинью, лежавшую посреди двора. Брюхо распорото, кишки разбросаны по траве. Кровавый след от туши вел к забору, на котором кровью было написано «Смерть цыганам». Некоторые подумают, что убийство свиньи не такое уже страшное преступление – не человек же. Но человек, который может хладнокровно всадить нож в брюхо животного, потом что-то обмакнуть в кровь и написать злодейские слова еще горячей кровью, способен на все, включая убийство человека. Но дело не только в этом. Не имея постоянной работы (а цыган, как я уже говорила, на работу не принимали), мой муж и я целый год откладывали деньги, чтобы купить свинью. Да, она была предназначена на убой, она должна была кормить всю семью целую зиму. Мы голодали в предыдущий год и решили, что еще одну такую зиму не протянем, поэтому посадили картошку и лук и завели свинью. Родители мужа и мои немного помогли нам деньгами. Зарезав свинью, убийцы обрекали нас и наших детей на голодную смерть.

– А почему вы не могли использовать мясо убитой свиньи? – строго спросила Зинка.

– Потому что все внутренности свиньи были в грязи, по туше ползали зеленые мухи и муравьи. Сначала мы хотели заморозить хоть какие-то части мяса, чтобы сохранить их, но папин знакомый, который работал помощником ветеринара, сказал, что этого нельзя делать ни в коем случае – мухи уже могли отложить яйца, которые никаким кипятком не выведешь.

– Это лучше, чем мне в Орегоне Аркадий посоветовал. Он сказал, что муж не разрешил мясо использовать – боялся, что отравленное.

– Отравленное мясо – это уже перебор. Достаточно того, что они просто убили свинью, раскидали внутренности по двору и написали кровью на заборе. Ну куда еще отрава? Да и как негодяи это сделали? Принесли с собой яд и затолкали его в тушу? Нет, мы и так на грани гротеска, никакого яда! Продолжаю. Мои маленькие дочки вбежали за мной во двор и все увидели. У младшей началась истерика – она очень привязалась к свинье. Вы же знаете, как дети любят животных. Таня дала свинье имя – Машка. Каждый день она ухаживала за Машкой, кормила ее, гладила.

– Как-то не увязывается это с тем, что вы должны были потом этой Машкой кормиться.

– У нас самих сердце разрывалось, но жизнь есть жизнь. Наверное, мы бы рассказали Тане, что Машка заболела и мы отправили ее в другой город лечиться. Что-нибудь придумали бы. Но когда ребенок видит, как его любимое животное лежит с распоротым брюхом, внутри ползают мухи и кровь повсюду, – такое потрясет любого ребенка. Не удивительно, что Таня стала всего бояться, ночью ее преследовали кошмары, она начала мочиться в постели.

– Почему у вас этого нет в легенде? Вы сами говорили, что от легенды ни на шаг.

– Вы правы. Конечно, хорошо было бы заполучить справку о Таниной болезни, но времени на это нет. Значит, вы не ходили к врачу.

– Я получу справку по факсу завтра.

– Убедитесь, что она датирована нужным числом. Будет составлено дополнительное заявление, куда я включу этот факт, к нему приложим справку с переводом. Продолжаю. Не следует забывать, что это преступление было скорее всего совершено работниками милиции с целью отомстить за мои жалобы на их поведение, а также запугать нас и заставить покинуть родные места.