Текст книги "Дура LEX (сборник)"

– К чему ты мне все это рассказываешь?

– Ты же просил меня пооскорблять тебя, чтобы дать тебе эмоциональную привязку.

– Ты на самом деле веришь во все это?

– Джастин, это не вопрос веры, это, к сожалению, научный факт. Но не сомневаюсь, что твой ай-кью ничуть не ниже моего.

– Мой сто тридцать пять. А какой твой?

– Сто двадцать семь. Я довольно продвинутый еврей, а ты экстраординарный негр. Для тебя все пути открыты, только получи это убежище.

– Я не чувствую себя униженным. У меня почему-то нет боли за негров – честно, меня это не трогает. Я думаю, что мне не нужна эмоциональная привязка. Неужели со своими ста тридцатью пятью очками я не обведу вокруг пальца офицера иммиграционной службы, у которого в лучшем случае сто десять?

– Так думать – большая ошибка. У собаки, которая натренирована вынюхивать наркотики, ай-кью вообще ноль, а обмануть ее практически невозможно.

– Именно потому и невозможно, что ноль. У нее нет сомнений, ее нельзя пустить по ложному следу. Или кокаин есть, или его нет, а думать и гадать, взвешивать все «за» и «против», короче, заниматься умственной деятельностью собака не может. А работник иммиграционной службы хоть и с большой натяжкой, но все-таки человек. И его ай-кью по определению не очень высокий, иначе бы он работал в другом месте.

– Джастин, о чем мы сейчас говорим? Ты же будешь иметь дело не со средним работником, а с конкретным, у которого ай-кью может быть выше твоего. Ведь ты тоже не средний негр. Вот и встретятся экстраординарный негр и экстраординарный работник иммиграционной службы. Только проиграть, как, впрочем, и выиграть, в этом поединке можешь только ты. Как ты думаешь, почему мы одному актеру верим, а другому нет? «Быть или не быть, вот в чем вопрос». Один актер продекламирует – дрожь по телу идет, другой – зевнуть хочется. Наше эмоциональное восприятие, наверное, не так уж сильно зависит от ай-кью. Я знал довольно тупых людей с повышенной эмоциональностью. Итак, почему мы одним верим, а другим нет?

– Наверное, мы не верим тем, кто говорит что-то, что не совпадает с нашим опытом.

– Неверно, Джастин, ведь оба актера говорят один и тот же текст. Почему мы одному верим, а другому нет?

– Мы инстинктивно верим или не верим.

– Конечно, но не в этом дело. Просто у хорошего актера есть второй план. Первый план – это текст, второй – это прочувствование тескта. Это Маленькая барабанщица, которая проделала путешествие с арабом, хотя это был и не араб. Джастин, ты будешь рассказывать, как тебя преследовали, но пока ты внутренне через это преследование не пройдешь, тебе не поверят.

– Я знаю несколько человек, которые получили убежище в Америке. Неужели все они готовились к интервью по этому методу? Неужели сотни тысяч человек, которые получили убежище в Америке, работали над созданием второго плана? Или всех их преследовали? Почему-то я сомневаюсь, что из подающих наберется хотя бы десять процентов настоящих жертв преследований. По крайней мере, все, кого я знаю, со смехом рассказывали об интервью.

– Джастин, какое тебе дело до статистики? Тебя должно интересовать только одно дело – твое собственное. Я тебе могу рассказать десятки, если не сотни случаев из моей практики, когда убежище давали чуть ли не за красивые глаза. У меня был случай, когда работница иммиграционной службы – негритянка не задала моему русскому клиенту ни одного вопроса по поводу преследований. В самом начале интервью выяснилось, что мой клиент, как и ее сын, работал охранником в школе. Полчаса они проговорили о том, какая это сучья работа, что дети сейчас настоящие преступники и что надо рвать когти с этой работы, пока цел. Ну и в конце, между делом, утвердила просьбу об убежище. Клиент долго меня благодарил после интервью, думая, что я конечно же дал негритянской мамаше взятку. Парень был из Ташкента, иначе он думать и не мог. Так вот, я не знаю, кто попадется тебе. Умный Прохазка, добрая негритянка-мама, сволочная китаянка, с трудом говорящая по-английски, иммигрант из СССР – это может быть кто угодно. Джастин, готовься к интервью как к самому важному событию в жизни. Это твои личные Олимпийские игры.

Джастин пришел через две недели. Он вынул тетрадь и сел напротив меня. Репетиция началась. Я – работник иммиграционный службы, он – негр, которого преследовали в Харькове. Через несколько минут «дружеской» беседы я понял, что легенда Джастина гротескна. По его словам выходило, что в Харькове его чуть ли не линчевали. Он рассказал, как одноклассники повесили его головой вниз в лесопарке, и он так висел добрый час, пока прохожий его не выручил, затем расисты-хулиганы его топили в водохранилище в пригороде Харькова, но он спасся благодаря умению задерживать дыхание на две минуты. Били Джастина часто и повсюду – до и после школы, во дворе, в парках и даже во Дворце пионеров. Однажды в кинотеатре, когда зрители увидели, что среди них негр, они потребовали, чтобы он немедленно удалился, иначе они его выкинут из зала.

– Не верю я тебе, Джастин. Ты мне напоминаешь одного клиента, который пришел ко мне с разработанной легендой – настолько гротескной, что я отказался его представлять.

– Неужели адвокат может отказаться от денег? Какая тебе разница, если клиент платит?

– Джастин, по-моему, если пациент требует, чтобы хирург ему вырезал аппендицит консервным ножом, хирург должен отказаться, даже если пациент обещал ему хорошо заплатить. Так вот, клиента звали Гена. На консультации он рассказал, что в Союзе работал адвокатом и что хочет остаться в Америке. Собирается просить политическое убежище на том основании, что его как еврея преследовали. Тогда все выдавали себя за евреев. Бруклинские, настоящие евреи по этому поводу торжествовали и негодовали одновременно. Еще бы – в Союзе мы должны были выдавать себя за русских и украинцев, а теперь вот они выдают себя за нас! Нас также изумляла неспособность американцев отличать еврея от нееврея. Адвокаты и псевдоадвокаты, специализирующиеся на политических убежищах, пользовались этой неспособностью и «пекли» евреев пачками.

Гена был абсолютно не похож на еврея. Он скорее был похож на антисемита. Да и говорил он о евреях в лучшем случае пренебрежительно – сказывалось, что попал он в «еврейскую» профессию, то есть стал адвокатом, а пробиться, судя по всему, не смог. Вот и затаил Гена обиду на евреев. Гена сказал, что легенду он уже разработал и хочет, чтобы я выслушал ее и высказал свое мнение.

Согласно легенде, «еврея» Гену особенно третировали в Советской армии. Обзывали жидом, заставляли вне очереди мыть полы в казармах, били, устраивали темную. Кульминацией истории было нападение на Гену ночью группы из нескольких солдат. Пятеро держали Гену за руки за ноги, а один перочинным ножиком вырезал у него на правой ягодице шестиконечную звезду.

Я с изумлением смотрел на Гену – в своем ли он уме? Гена, однако, спокойно и даже нудно прочитал легенду до конца – мобилизация, юридический институт, работа адвокатом. Там и сям вкрапления, связанные с посещениями синагоги, поеданием мацы и другими еврейскими религиозными ритуалами. Я начал задавать Гене вопросы о еврейских праздниках, но он перебил:

– Меня интересует только одно: что вы думаете насчет жопы? Не перегнул ли я палку?

Я не стал каламбурить. Нахмурился и серьезно спросил:

– Вы собираетесь на интервью показать фотографии вашей задницы с нарисованным шрамом?

– Я что, дурак? – удивился Гена. – Какой нарисованный! У меня есть на Брайтоне знакомый хирург, который мне настоящий магендовид на жопе вырежет. Ишрам будет выглядеть так, как будто ему много лет. Он пластический хирург!

– И вы собираетесь снять штаны на интервью и показать задницу? – с недоверием спросил я.

– Вот тут-то мне и нужен ваш совет! – сказал Гена. – Там я был адвокатом и знал все ходы-выходы, а здесь вы адвокат. Как вы думаете, стоит мне снимать штаны на интервью?

– Гена, это не юридический вопрос, а психологический. Посмотрите, как ситуация складывается, кто интервьюер – девушка или мужик, – начал я нести ахинею.

– А перед кем лучше снять – перед девушкой или перед мужиком? – не унимался Гена. – Вы извините, что я так детально спрашиваю, я ведь все-таки был адвокатом.

– Гена, ваша легенда скучна, неправдоподобна, а кульминация гротескна.

– Хорошо, я заплачу – разработайте вы мне легенду, а жопу я беру на себя.

Может быть, Гена на самом деле заполучил магендовид на жопу и показывал его на интервью. Но свидетелем этому я не был, потому что отказался представлять его. Никакой он не еврей. Ни реальный, ни виртуальный.

* * *

– Джастин, мы встретимся через неделю. Ты мне снова расскажешь, как тебя преследовали. Учти, что у тебя нет справок из больниц, где тебя якобы лечили от побоев, у тебя нет справок из милиции, куда ты якобы обращался за помощью, у тебя нет никаких вещественных доказательств того, что ты говоришь правду. Легенда должна быть короткой и мощной. Ты украинский в школе учил?

– Да, как и все. А что, мне надо будет легенду по-украински рассказывать?

– Хотелось бы, но не придется. Если ты помнишь из школьной программы по украинской литературе, был такый письменнык Васыль Стефанык.

– Не памя́таю.

– Горький про нього казав, шо вин пышэ «сыльно, стысло, страшно»! Зрозумив?

– Зрозумив. А шо такэ «стысло»?

– Коротко, емко.

– Ты хочешь, чтобы у меня было, как у Стефаника?

– Именно так. Чтоб все три «с» у тебя были! Когда ты мне рассказываешь, как тебя вверх ногами вешали, мне не страшно, а смешно. Тоже «с», но не то.

Джастин в итоге разработал довольно приличную легенду. Мы много раз встречались, подолгу сидели, играли в «адвоката дьявола». Я пытался ловить его на всяких мелочах, а он должен был выпутываться из любой ситуации, сохраняя при этом образ негра, которого преследовали на Украине. Нельзя отвечать на вопросы едко, нельзя слишком умно, нельзя риторически, нельзя двусмысленно, нельзя долго думать над тем, над чем думать долго нельзя. Нужно помнить даты, места, имена. Учебник для работников иммиграционной службы подчеркивает, что правда всегда конкретна, а ложь, наоборот, – обща, размыта. Необходимо показать страх: если ты не боишься, то убежища не получишь. Страх не должен быть параноидальным, он должен иметь корни в реальности.

Не удивительно, что, проведя столько времени вместе, мы с Джастином сдружились. Есть виды деятельности, которые особенно сближают, и игра в «адвоката дьявола», безусловно, к ним принадлежит. Адвокат дьявола обязан подвергать сомнению любое заявление противника, ничего не принимается на веру. Мы часто сидели с Джастином на лавочке в парке Форт Трайон, одном из самых красивых парков Нью-Йорка, и играли в «адвоката дьявола», попеременно меняясь ролями. Однажды Джастин спросил, почему такое замечательное упражнение на логику называется игрой в «адвоката дьявола».

Я рассказал ему, что в 1587 году Папа Сикст V ввел должность адвоката дьявола, в чьи функции входило оспаривать и подвергать сомнению любые заслуги кандидата на канонизацию. Чтобы быть канонизированным, полагалось совершить чудо. У кандидата на канонизацию был свой адвокат – «адвокат Бога», который объяснял, почему совершенное кандидатом действие должно быть квалифицировано как чудо. Адвокат дьявола, будучи более скептическим персонажем процесса, объяснял «чудо» либо как случайность, либо как явление природы, подчиненное физическим законам.

– Неужели церковь до сих пор играет в такие игры? – спросил Джастин.

– К сожалению, нет. В одна тысяча девятьсот восемьдесят третьем году Папа Иоанн Павел II отменил эту замечательную игру, и причисление к лику святых приняло чуть ли не массовый характер.

– Меня в Гарвард зачисляют, кого-то к лику святых причисляют. То, что когда-то было трудным, стало легким. Но продолжим нашу игру. Итак, ты Джастин, а я работник иммиграционный службы. «Вы говорите, что поехали на водохранилище в компании школьных товарищей. Не эти ли самые, как вы их называете, «товарищи» подвесили вас вверх ногами в лесопарке всего двумя месяцами раньше?»

Проходившая мимо еврейская старушка оглянулась и перекрестилась.

* * *

Когда я решил, что Джастин знает легенду и может гармонично с нею жить, я отправил в иммиграционную службу его ходатайство о политическом убежище. Мы провели несколько месяцев в ожидании вызова на интервью, периодически встречаясь, чтобы не забыть детали легенды и не потерять с таким трудом пойманный образ.

Наконец Джастина вызвали на интервью. Высокий, красивый, в светлой рубашке, темных брюках и синем блейзере, он выглядел лучше, чем негр с агитационного плаката. Все сто тридцать пять пунктов ай-кью сверкали на его высоком лбу. Потрясающая белоснежная улыбка. Два абсолютно родных языка – русский и английский. Приглашения из Гарварда, Корнелльского и Колумбийского университетов, Йеля.

Мы сидели в приемной и ждали, когда нас позовут. Вокруг располагались некрасивые албанцы в шерстяных брюках и грязных кедах, африканки с оттопыренными попками и разными предметами, вставленными в волосы, несколько поношенных евреев из Молдавии и Белоруссии, не успевших или не захотевших иммигрировать в общем потоке, конечно же низкорослые китайские фермеры, якобы притесняемые политикой контроля за деторождаемостью. Я посмотрел на Джастина. Он весь сник. Лицо побледнело, от улыбки не осталось и следа, он придвинулся, почти прижался ко мне. Он сказал что-то шепотом, но я не расслышал. На губах у него появилась серая накипь. Я взял его за руку и сказал:

– Не бойся, это начинает светиться второй план, это именно то, что нам нужно. Да, забыл сказать: если спросят, чем собираешься заниматься, не надо рассказывать про Гарвард и Йель. Перед тобой может сидеть человек, чьи родители читать и писать не умели, а он сам с трудом закончил двухгодичный колледж. В общем, соориентируешься на месте, но не перегни палку.

Прошел час, нас все еще не вызывали. Я рассматривал будущих граждан США, сидевших в зале. Не надо было быть Ломброзо, чтобы понимать, что ни один из них не принесет никакой пользы стране, а многие скорее всего принесут вред. Из всей толпы только Джастин представлял человеческую ценность – как будущий специалист, как законопослушный гражданин, как налогоплательщик. В том, что Джастин будет зарабатывать много, а следовательно, и много платить налогов, я не сомневался. Периодически открывалась дверь, выходил работник иммиграционной службы и выкрикивал, страшно коверкая, очередное имя. Обычно никто из сидящих в зале на вызов не реагировал. Имя выкрикивалось снова, на этот раз с иным ударением. На третий или четвертый выкрик человек и имя находили друг друга.

Поскольку фамилия Джастина была абсолютно саксонской, признали мы ее сразу. В дверях стоял пожилой негр с папкой в руке. В папке, очевидно, было дело Джастина. Как и все работники иммиграционной службы, одет негр был бедно, но в отличие от многих своих коллег наш негр был обут в туфли, а не в черные сникерсы. И галстук его был повязан не поверх фланелевой клетчатой рубашки, как у агронома совхоза, а поверх белой сорочки. Негр поздоровался и пригласил следовать за ним.

Кабинет интервьюера всегда небольшой. Стол, сбоку компьютер на подставке, стул для самого интервьюера и два стула напротив. На стене полка, на ней пособия по иммиграционному праву, внутренние распоряжения и прочие скучные документы. На столе или на полке фото интервьюера в кругу любимых членов семьи – супруги, детей, внуков, рядом табличка с его именем и фамилией. К одной из стен прикноплен небольшого размера американский флаг. Нередко в интерьере можно обнаружить предметы юмора – газетную вырезку с карикатурой, приклеенную липкой лентой к стене, или кофейную кружку со смешной надписью типа «Иди к черту, сегодня понедельник». Встречаются мелкие сувениры от благодарных соискателей на статус политического беженца – русские матрешки, индийские фигурки, вьетнамские плетенки, китайские трубочки с кисточками. Поскольку ни о каком подношении лично интервьюеру не может быть и речи, то, наверное, все эти нехитрые подарки распределяются в равных дозах между работниками.

Пока мистер Уилкокс (так звали чиновника) читал легенду, мы с Джастином успели заочно познакомиться с его скромной, но достойной семьей. Полная жена в кругу детей в школьной форме – наверное, учительница. Сын в академической мантии и шапочке на праздновании окончания колледжа, дочь-тинэйджер в розовом платье в Диснейленде. А вот и сам мистер Уилкокс – молодой, в армейской форме. Крепкая, хорошая семья.

Закончив читать, мистер Уилкокс сказал:

– Ну и натерпелся ты, сынок. Желаю тебе счастья в Америке, да поможет тебе Бог.

Пожал Джастину на прощание руку, благословил еще раз. Когда мы уже вышли в коридор, мистер Уилкокс спросил:

– Как собираешься жизнь устраивать, сын?

– Пойду служить в морскую пехоту, – четко ответил Джастин.

– Отличное решение! – похвалил мистер Уилкокс и благословил Джастина в третий раз.

Я вспомнил харьковчанку Маню Бухман, которая устроилась работать в иммиграционную службу. Она беспощадно валила харьковских евреев на интервью по предоставлению политического убежища. Плохо зная английский, Маня тем не менее отказывалась проводить интервью на русском языке, настаивала на переводчике и сыпала несчастных бывших сограждан на чем только можно. Если какой-нибудь харьковский еврей брехал ей, как он в синагогу ходил, Маня спрашивала:

– Это в каком же году вы туда ходили?

– В восемьдесят пятом, – растерянно отвечал еврей, а торжествующая Маня ему тут же засаживала по самые помидоры:

– В Харькове единственная синагога находилась на Пушкинской улице, но в означенный вами период там размещалось спортивное общество «Спартак». Так что в восемьдесят пятом вы могли в этой синагоге в баскетбол играть, а не Богу молиться.

Негр Уилкокс – адвокат Бога. Маня Бухман – харьковская манда.

* * *

Харьковские негры – одно из самых малочисленных негритянских племен. Из этого племени, кроме Джастина, у меня был еще один клиент – очаровательная десятилетняя Джессика. Мама Джессики вышла замуж за африканского негра, который учился в Харькове в Политехническом институте. Смесь харьковской мамы с африканским папой дает особый генетический дистиллят: как и Джастин, Джессика была умницей и красавицей.

Я не забивал Джессике голову игрой в «адвоката дьявола» и теорией второго плана. На первой встрече мама Джессики (тоже почему-то Таня) сказала:

– А вы спросите ее, как над ней издевались в школе.

– Джессика, – спросил я, – скажи, как к тебе относились твои одноклассники?

– Плохо! – уверенно ответила Джессика.

– Ты можешь рассказать, что именно они говорили или делали?

– Конечно, могу. Они меня обзывали.

– Как?

– Они называли меня… уткой.

– И это все?

– Да.

– Тебе было обидно?

– Очень.

– Таня, – обратился я к маме, – вы понимаете, что такое дикое издевательство, которому была подвергнута Джессика, не дает права на убежище.

– Это не все, – сказала Таня. – Джессика чемпионка Харькова среди детей по фигурному катанию, а на чемпионат Украины ее не взяли.

– Таня, это все несерьезно. Кстати, а где ваш муж?

– В Харькове. У него там пивной бар. Ему два года назад хулиганы глаз выбили, потом в больнице Гиршмана протез вставили.

– А почему он не уедет на родину, если с ним так плохо обращаются в Харькове?

– Он не может бар бросить, у него все деньги в бар вложены. Кстати, дети Джессику уткой обзывали, а учителя обезьяной. Вы же не спросили у нее про учителей. Классная руководительница при мне ее обезьяной назвала. Я забрала Джессику из школы, так к нам потом из райОНО приходили, грозились лишить родительских прав. Я им сказала, что не пущу девочку в школу, где над ней учителя издеваются. Созвали специальную комиссию, назначили Джессике осмотр у психиатра, он дал заключение, что может в школу идти. А Джессика плачет, не хочет. Это она перед вами комедь разыгрывает, а на самом деле она каждый день плакала, просила, чтоб я разрешила ей дома остаться. Да и за фигурное катание не смейтесь. У Джессики было золото по Харькову, а в Киев поехала девочка, которая взяла серебро. Джессика прекрасно поняла, почему ее не взяли, – как негритяночка может представлять Харьков на этом засратом чемпионате?

Я посмотрел на сидящую рядом с мамой Джессику. Она действительно была похожа на утку – большой утиный нос, который, правда, ее совсем не портил. Она играла с куклой, что-то бормоча по-русски с типичным харьковским акцентом.

Выходило, что дело есть. Я почувствовал, что выиграю это дело, потому что по коже пошел легкий зуд – предвестник выигрыша. Зудит – значит, не терпится, хочется побыстрее выиграть. Я попросил Таню собрать все медицинские справки по поводу выбитого глаза мужа, а также все документы, относящиеся к угрозам райОНО лишить Таню и Уильяма (так звали мужа) родительских прав. Все это она принесла через пару недель. Среди документов были две фотографии ее мужа Уильяма – на одной его лицо анфас с двумя глазами, на другой – с одним. Глазной протез лежал рядом на столе зрачком к зрителю. Жутковатые фото, но зато отвечают принципу Васыля Стефаныка – все три «С» на месте: «сыльно, стысло, страшно».

На интервью, если не знаешь английского, нужно являться со своим переводчиком. Таня сказала, чтобы я не беспокоился, – у нее есть отличный кандидат на эту роль. Зная, сколько загубленных дел лежит на совести плохих переводчиков, я потребовал встречи с ее кандидатом.

Кандидатом оказался высокий негр по имени Кабина. У Кабины были красивые бакенбарды, и он прилично говорил по-русски и по-английски. Родом он был, как и муж Тани, из Ганы. Так же, как и одноглазый Уильям, Кабина учился в Харькове, женился на украинке, и у него был сын-мулат. Несколько лет назад Кабина выехал с женой и ребенком в США, где вся семья получила политическое убежище. Поговорив с Кабиной, я убедился, что лучшего переводчика нам не достать – описание преследований будет исходить из уст не просто переводчика, но и жертвы аналогичных преследований. Вопрос только в том, откуда иммиграционному работнику было знать, что Кабина тоже жертва? Теоретически функция Кабины заключалась в переводе, а не в рассказе о самом себе.

– Кабина, мне нужно, чтобы ты каким-то образом совместил функции переводчика с функцией свидетеля, причем сделал это мягко, почти незаметно, – сказал я ему в конце разговора.

– Не волнуйся, все будет в порядке, – ответил Кабина. – Уверяю тебя, что мы хорошо бухнём после этого, отмечая победу.

– Кабина, а сколько ты можешь выпить? – поинтересовался я, почувствовав в его голосе повышенный интерес к спиртному.

– Литр водки запросто! – гордо ответил Кабина.

– Это ты в Харькове так научился пить?

– В Харькове и в Киеве.

– Жена за это не ругает?

– Первая ругала, мы развелись. Сейчас я опять женат.

– А откуда вторая жена?

– Из Луганска.

– Кабина, ты только на украинках женишься? Где ты ее нашел?

– Мы здесь познакомились, на вечеринке. Ты прав, я люблю только украинских девушек.

Кабина становился мне симпатичнее с каждой новой подробностью своей жизни и личности. Я подумал о множестве знакомых и клиентов, не могущих найти себе мужа или жену, жалующихся, что в иммиграции достойных людей не найти днем с огнем. А вот Кабина любит украинских девушек и находит их повсюду. Просто надо знать, кого любишь. И не комплексовать. Ведь это в Харькове негр посланец цивилизации, а в Америке… сами понимаете.

– Кабина, если тебе удастся вставить на интервью двадцать копеек про то, как тебя преследовали на Украине за черный цвет кожи, с меня бутылка сразу же, в тот же день, независимо от исхода дела. Если же мы выиграем дело, то с меня поход в русский ресторан.

– Идет, – протянул мне большую морщинистую ладонь Кабина.

* * *

И вот я снова в иммиграционном центре, где интервьюируют подавших прошение о политическом убежище. Джессика забралась Кабине на колени и крутила его бакенбарды. Кабина счастливо смеялся и щекотал ее. Резвились они, разумеется, на русском языке, потому что Джессика только пошла в школу и еще не успела как следует выучить английский. Таня была настолько умиротворена этой картиной, что о предстоящем испытании даже не вспоминала. По моей просьбе Таня также привела на интервью подругу Свету, о роли которой я расскажу ниже.

Наконец нас вызвали. Нашим интервьюером оказался молодой белый человек с интеллигентным лицом. «Не лучший вариант», – подумал я.

– Офицер Мюррей, – представился белый и жестом пригласил нас в свой кабинет.

Его кабинет мало чем отличался от десятков других, уже виденных мною. Прикнопленный к стене звездно-полосатый, рядом текст присяги на верность Соединенным Штатам, несколько несмешных карикатур, вставленных в рамку, двухдолларовая кружка с какой-то идиотской надписью, фото Мюррея на Филиппинах.

Мюррей быстро пробежал глазами документы, затем уставился на Кабину:

– А вы кто?

– Я переводчик, – четко ответил Кабина.

– Не понял. Вы что, русский язык знаете? – недоверчиво спросил Мюррей.

– Конечно знаю, – с улыбкой ответил Кабина. – Я ведь тоже приехал сюда из Украины и тоже в свое время просил политическое убежище.

– Об этом потом, – сказал Мюррей.

– Об этом уже, – перебил его Кабина, окончательно цементируя фундамент для получения бутылки водки. – Мне дали убежище.

Мюррей привел Кабину к присяге, в ходе которой Кабина поклялся правдиво и полно переводить показания Тани и Джессики. Но насчет Джессики у меня были другие планы. Я сказал Мюррею, что не хотел бы травмировать ребенка пересказом тех ужасов, которые с ней происходили на Украине.

– К сожалению, ребенок не может один сидеть в зале ожидания, – ответил Мюррей.

– Мы привели с собой женщину, которая за ней присмотрит.

Мы с Мюрреем отвели Джессику к Свете.

Мюррей проводил интервью сухо. Посмотрев на фотографию Уильяма с двумя глазами, потом на фотографию с одним, поморщился. Таня очень хорошо отвечала на вопросы – чего там играть, когда ее на самом деле хотели лишить родительских прав. Кабина, уловив сухость и педантичность Мюррея (ведь советская выучка!), переводил в той же сухой, педантичной манере. Было видно, что Мюррея впечатлило знание Кабиной русского языка – он несколько помягчел. Таня рассказала, как соседки и коллеги называли ее негритянской подстилкой. Рассказывая о присланной к ним домой комиссии из райОНО, Таня расплакалась. Мюррей предложил бумажные носовые платки, и Кабина вытер Тане глаза. У него были громадные руки и длинные пальцы, которыми он действовал с такой ловкостью и изящностью, что я доверил бы ему вытащить соринку из собственного глаза. В конце интервью Мюррей обратился к Кабине:

– Неужели в России на самом деле так плохо относятся к черным?

– В России не знаю, а на Украине ужасно, – ответил Кабина и вздохнул. – То, что приключилось с Таней, Уильямом и Джессикой, типично для смешанных браков между украинками и африканцами. Я знаю много таких семей, которые еле ноги унесли с Украины и получили убежище кто в Канаде, кто в Америке, кто в Англии.

– А почему они не едут в Африку? – полюбопытствовал Мюррей.

– Вы будете удивлены, но в Африке эти семьи ожидают примерно те же мытарства, что и на Украине. Это в Америке брак между белой женщиной и черным мужчиной больше не сенсация, а в большинстве стран это все еще повод для преследования. Мою жену тоже называли негритянской подстилкой и заставили уйти с работы. Когда мы шли по двору, из окон в нас кидали пустыми консервными банками. В песочнице моему сыну проломили голову. Там на самом деле плохо, – заключил Кабина.

Мы вышли на улицу. Кабина сиял – он честно заработал бутылку водки. Таня тоже улыбалась, хотя за результатом интервью надо было прийти аж через две недели. Но никто из нас не сомневался в победе.

– Ох, как мы бухнем! – все время повторял Кабина.

Все сели ко мне в машину, и мы поехали из Роуздейла, где располагается центр по предоставлению политического убежища, в Манхэттен.

– Что вы собираетесь делать в Америке? – спросил я Таню.

– То, что я и сейчас делаю – стричь, – ответила Таня. – Выучу английский, открою когда-нибудь салон.

– А как относятся к Джессике в школе?

– Она счастлива. Ее там просто носят на руках. Не зная английского, она тем не менее стала лучшей в классе по математике. Учителя не могут ею нахвалиться. Знаете, несмотря ни на что, в Харькове все-таки было хорошо поставлено образование.

– Стоп! Стоп! – вдруг заорал Кабина. – Не видишь разве – мы ликерный проезжаем!

Я остановил машину и направился в магазин выполнять свое обещание.

– «Финляндию», пожалуйста! – крикнул мне Кабина, приоткрыв окно машины.

Таня и Джессика получили убежище. Мы с Кабиной иногда переговариваемся по телефону, но в ресторан до сих пор не ходили – то он занят, то я. Но мы еще бухнём за победу, ой как бухнём!