Текст книги "Орфей в аду"

«Шикарное безделие живет…»

 
Шикарное безделие живет
Слегка воркуя голоском подводным
А наверху торжественно плывет
Корабль беспечальный благородный
На нем труба где совершенный дым
И хлесткие прекрасные машины
И едут там (а мы на дне сидим)
Шикарные и хитрые мужчины
Они вдыхают запах папирос
Они зовут и к ним бежит матрос
С лирической восторженною миной
А мы мечтаем вот бы снизу миной!
Завистлив гномов подвоздушный сонм
Они танцуют ходят колесом
Воркуют пред решеткою камина
И только к ним подходит водолаз
Они ему беспечно строят рожи
Пытаются разбить стеклянный глаз
Добыть его из-под слоновой кожи
И им смешно, что ходит он как слон
С свинцом в ногах (другое дело рыбы)
У <них> крокет у них паркет салон
Счастливое вращение счастливых
 

Париж 1925

«Божественный огонь строптивый конь…»

 
Божественный огонь строптивый конь
Несет меня с могуществом поноса
А вы глядите дева из окон
Не видя дале розового носа
 
 
И вместе с тем прикован я ко вам
Так стрелка ищет полюс безучастный
Иль по земле летит стремглав кавун
Чтоб о него разбился мяздрой красной
 
 
Что может быть несчастнее любви
Ко вам ко вам о каменные бабы
Чьи пальцы слаще меда иль халвы
Чьи глазки распрекрасны как арабы
 

<1925–1927>

«Черепаха уходит под череп…»

 
Черепаха уходит под череп
Как Раскольников в свой раскол
Плач сыновий и рев дочерий
Высыпаются с треском на стол
Но довольно этого срама
Заведите ротор мотор
Мир трещи как оконная рама
Разрывайся как ватный платок
 

«Есть в этом мире специальный шик…»

 
Есть в этом мире специальный шик
Показывать что Ты лишен души
 

<1925–1927>

«Мне ль реабилитировать себя…»

 
Мне ль реабилитировать себя
За преступленье в коем все повинны
Кто улетал на небо бытия
Чтоб воинскую избежать повинность
Спохватываюсь и спеша пишу
С зловещими названьями записки
Слегка дымлю потом в петле вишу
Потом встречаю деву с легким писком
Над евою тружусь щипя власы
Под девою во мгле в земле гуляю
Иль ухожу на самые басы
Потом воркую или тихо лаю
Нагое безобразие стихов
Воспринимаешь ты как бы одетым
И спишь о странность тамошних духов
А мы пускаем газы бздим квартетом
 

<1926>

«Акробат одиноко взобрался на вышку…»

 
Акробат одиноко взобрался на вышку
Озирает толпу, что жует и молчит
Но оркестр умолк барабан закатился
Сладострастные дамы прижались к мужьям
 
 
А внизу хохотал размалеванный клоун
На спине расточая луну богачей
Он доподлинно знал о присутствии Бога
Профессиональный секрет циркачей
 

«Исчезало счастье гасло время…»

 
Исчезало счастье гасло время
Возвращались ангелы с позором
Черт писал хвостом стихотворенье
Шелестела жизнь легчайшим сором
 

«Луна часов усами повела…»

 
Луна часов усами повела
Цифирью осклабилась безобразно
Лежит душа с улыбкою вола
Во сне во сне возвышенно и праздно
 

«В Америку ехали воробьи…»

 
В Америку ехали воробьи
На розовом дирижабле
Их встречал там Чарли Чаплин
Мери Пикфорд клялась в любви
И другие киноактеры
(Шура Гингер я впал в твой тон)
Заводили свои моторы
Надевали свои пальто
 

«Я пред мясной где мертвые лежат…»

 
Я пред мясной где мертвые лежат
Любил стоять, хоть я вегетарьянец.
Грудная клетка нежностию сжата
Ползет на щеки нестерпим румянец.
 
 
Но блага что сжирает человек
Сего быка с мечтательной подругой
Запомнит он потом на целый век
Какою фауне обязан есть услугой.
 
 
Хотя в душе и сроден мне теленок,
Я лишь заплакал в смертный час его.
Здоровый конь не тронет до сего
Лишь кони умирающие конок.
 
 
Благословен же мясника топор
И острый нож судьбы над грудью каждой.
Ведь мы любви не знаем до тех <пор>
Как умирающий воскликнет «жажду!»
 

Снежная пудра бульвара

 
Пудрится снегом бульвар пустой
Ночью тихо засыпают укусы
И раны от одичавшей жизни злой
Когда-то ласковой и золотисто-русой
Делает это куртизанка после свидания
Лицо помятое красное, исцарапанное ногтями
Засыпает слоем пудры
Чтобы опять служить любовным будням
Завтра опять новые раны следы
На свежем слое снега зачернеют гадко
И опять, когда уйдут они
Он будет пудриться украдкой
Спокойной пудрою молекул
Туманных блеск, себя покрыв
Под фонарем светящий сектор
Снежинок света молчалив.
 

Бред

 
Сегодня мертвецы опять вбивают гвозди
в свои большие медные гробы
кровавых капель распухнувшие грозди
чертят перед глазами красные круги.
Смотрите там в углу сидит унылый дьявол
и ловит на лету летящий моноплан
когда-то был царем и он когда-то правил
Теперь унылый черт сошел на задний план
Какой-то там мертвец проснулся слишком рано
он будит мертвецов соседей по гробам
Фосфорицитный свет шипя течет из раны
течет и расплывается, загнивши, по губам
Я, кажется, больной и очень слишком нервен
Я, кажется, умру через четыре дня
нет просто тяжело какой-то орган прерван
но как светла и <как> легка душа
 

«В полдневный час белеет синева…»

Л.К.

 
В полдневный час белеет синева
В пыли старьевщик прекращает пенье
Меланхолически дневное синема
Чуть слышным звоном слизывают тени
 
 
Внутри рояль играет чуть живой
Над призраком какой-то славы прежней
Мир на вершине солнечной кривой
Замедлил шаг прислушиваясь к бездне
 
 
Больным сердцам мила дневная тьма
Но где-то дальше грохот отдаленный
И над скольженьем светового дна
По тонкой крыше тает шелест сонный
 
 
А вечером прозрачна синева
Лоснится кашель сыростью осенний
И холодом омытая листва
Средь желтых луж бросает ярко тени
 
 
Ах молодость тебя нельзя забыть
Косой огонь вечерняя погода
И некуда идти и некого любить
Безделие и жалость без исхода
 
 
Всю ночь в кафе под слабый стук шаров
О чем Ты пишешь. Утро голубеет
И соловей из глубины дворов
Поет таясь как он один умеет
 
 
Ах это все не верится Тебе
Что это так что это все что будет
В казарме день играет на трубе
И первые трамваи город будят.
 

Ветер мирозданья

Адольфу бессмертному мастеру гетелберского алтаря в благодарность за его восемь картин – восемь сторон христианского пентаэдра

 
Вздыхает сонный полдень над обманом,
И никнет чаша дней, лия духи.
Бесплатным ядом, голубым[8]8
  Слово зачеркнуто, вместо него вписано другое, неразборчивое, и тоже зачеркнуто.


[Закрыть] туманом
Сквозь тонкий ледостав цветут стихи.
 
 
Ты снишься мне, возлюбленное лоно,
Моих первичных лет; давно, давно,
Откуда звездный ветер неуклонно
Стекает в мир, как новое вино.
 
 
В своих волнах неся огни живые,
Звенящие цветы святых садов,
Согласно опрокинутые выи,
Уста, что будут петь средь толстых льдов.
 
 
С священных Альп, сквозь реквиум столетий,
Сползают плавно ледники огня.
В своих хорах поют согласно дети.
Работают, ждут праздничного дня.
 
 
Когда закат сиреневый ручьями
Слетит к их непокрытым головам.
Чтобы они вновь встретились с друзьями
На высоте, над отраженьем. Там…
 

Звездный водопад

Адольфу неизвестному мастеру гетелберского алтаря за восемь картин – восемь окон в Рай и в ад

 
На высоте, в сиреневых лучах,
Спокойно спит твое лицо над миром.
Взошел закат, сорвался и зачах.
Простила ты и отпустила с миром.
 
 
Смотрю, по горло погружаясь в зле,
Стоя пятами на кипящем аде,
Недвижна Ты на звездном водопаде,
Беззвучно ниспадающем к земле.
 
 
Окружена лиловыми кругами,
Сияньем голубым, звучаньем крыл
И в крепких латах спящими врагами
И сонмами хвостов, копыт и рыл.
 
 
Нисходишь Ты, Ты пребываешь в сферах.
Поешь и молча слушаешь зарю,
Следишь с высот за шагом Агасфера.
Докладываешь обо всем его царю.
 
 
Тебе ли он откажет в снисхожденьи!
В сиреневом лице твоем весна,
Конец и срок невыносимых бдений
И окончательное прекращенье сна.
 

«Золотая луна всплыла на пруде…»

 
Золотая луна всплыла на пруде
Труба запела о страшном суде
Труба палила с пяти часов
Происходила гибель богов
Они попадали под выстрел трубы
Они покидали свои столы
Где пьяная скука ела с ножа
Мимо пристани медленно шла баржа
Город скрывался смеялся пилот
И появлялся плавучий лед
Дансинг медленно накреняла волна
Им казалось что все это от вина
Они танцевали кружась и встречаясь
Под пение скрипок и крики чаек
С крейсера-призрака выстрел сверкал
Он провожал нас в глуби зеркал
И уж мы видели с наших мест
Над мостиком дансинга Южный Крест
Уж волны кругом меняли свой цвет
Со дна океана вставал рассвет
И по чистому зеркалу мертвой воды
Плыл розоватый и зловещий дым
Где мы и что там в дыму ползет
Это белое поле полярный лед
Это шелк непорочных твоих похорон
Он окружил нас со всех сторон
Друг мой прекрасный ложись на лед
Смерть нас розовым солнце<м> ждет
Мы возлюбили ее вполне
Мы изменили родной стране
Мы целовали ее в чело
И миновали добро и зло
 

«Отцы об стенку ударялись лбами…»

 
Отцы об стенку ударялись лбами
Работали ходили на врага
А мы живем как педерасты в бане
Хихикая и кашляя слегка
Они трясли красивые оковы
И мыли стекла кровию в дому
А я умею только строить ковы
И рассуждать как иегова в дыму
Начто тогда ты жил творянин Ленин
И кровь пролил и класс переменил
Когда садясь как дева на колени
Потомок твой мешает он был мил
Да проклят будь тот счастливый холуй
Кто мирно ест пунцовую халву
И говорит военный труд окончен
Поджаривайся жизнь круглясь как мягкий пончик[9]9
  Эти два слова зачеркнуты.


[Закрыть]
Актер упал но роль еще живет
Она о новом теле вопиет
Негромкими но страшными словами
Еще молчит непробужденный мир
Всегдашно сторожим златыми львами
И тихо над пустыми головами
Смеется опрокинутый кумир.
 

1926

«Луна богов луна богиня смерти…»

 
Луна богов луна богиня смерти
Вокруг луны кружит корабль лет
В окно смеются завитые черти
На дне души горит душа зимой
Луна во всем она горит во взгляде
Я предан ей я стал луною сам
И фиолетовой рукой богиня гладит
Меня во сне по жестким волосам
 

«Качались мы, увы, но не встречались…»

 
Качались мы, увы, но не встречались,
Таинственно качание сюда.
Туда мы с искренним привольем возвращались;
В строй становились мирно, как года.
 
 
Безмерно удивлялись: разве это
Та родина, которая? та? ту?
Но уходило прочь земное лето.
Валилось сердце в смертную пяту.
 
 
Пенился океан цветочным мылом.
Вода вздыхала в раковине тая:
Ты исчезаешь, ты уходишь, милый,
Но мы не отвечали улетая.
 
 
Кружась не замечали, не смеялись,
Не узнавали, умирая, дом.
Мы никогда назад не возвращались,
Хоть каждый день ко флигелю идем.
 
 
И так пришли к тебе к тебе бе! бе!
Ты слышишь, козы блеют перед смертью;
Как розовое милое бебе,
Как черные таинственные черти[10]10
  Далее зачеркнута вписанная автором от руки строка: «Богатые и бедные поверьте».


[Закрыть].
 

Париж, август 925

«Смирение парит над головой…»

 
Смирение парит над головой
Военною музыкою и зыком
Морение схватило нас хоть вой
Распух от страха и жары язык
На сходку сквера мы пришли без зова
Увы должно без голоса уйдем
Слова излишние придали форму зоба
Полна вся улица она влезает в дом
Дом дом о дверь меня кричу нет дома
Не слышат притворяются идут
Текут из крана с потолка ползут
Настигли завсегдатаи Содома
Висят и тащат по ступеням вниз
Выводят за плечи как на расстрел на площадь
Смеется в воротник и плачет лошадь,
Зря подневолье. Я же продолжаю визг
Ору кричу но чу кругом пустынно
Пустыня ходят невесомо львы
О Лазаре! Я спал! О выли львы
Несут для погребения простыни
 

1925

Открытое письмо

 
Зачем зачем всевышний судия
Велел ты мне наяривать на лире
Ведь я совсем совсем плохой поэт
Нелепый жулик или обезьяна
 
 
Ведь я не верю в голос из-под спуда
Он есть конечно но и безопасно
Для спящего на розовой перине
Для скачущего праздно на коне
 
 
Для тех кто плавает или летает
Вздыхая воздух или незаметно
Исподтишка пуская дым табачный
Горой порой до самых башмаков
 
 
(Хоть я и не поклонник гигиены
Вегетарианства или шахматистов
Которые танцуют на обложке
И падают и вечно спят смеясь)
 
 
Нелепый факт на дереве нелепом
Нелепою рукою отрываем
Я издаю глухой и хитрый вкус
 
 
Как будто сладкий и как будто горький
Как будто нежный но с слоновой кожей
 

 
Но светлосиний и на самом деле
Премного ядовитый натощак[11]11
  В оригинале: «на тощях». Далее зачеркнуто четверостишие:
Для тех кто помнит о каком-то БогеКоторый ждет их там как друг кабатчикГде ангелы степенно колют сахарИграет непременный граммофон

[Закрыть]
 
 
Но для того кто вертится как флюгер
(Крикливая и жестяная птица)
На вертеле пронзительнейшей веры
На медленном сомнительном огне,
Я привожу счастливую во сне
 
 
Она махает ровненькою ручкой
И дарит дарит носовой платочек
Надушенный духами сна и счастья
Охотного предоставленья Жизни
(Как медленный удар промеж глазами
От коего и тихо и темно)
 

1926

«Лишь я дотронулся до рога…»

 
Лишь я дотронулся до рога
Вагонной ручки, я устал,
Уже железная дорога
Открыла дошлые уста.
 
 
Мы познакомились и даже
Спросили имя поутру,
Ответствовал польщенный труп:
Моя душа была в багаже.
 
 
Средь чемоданов и посылок
На ней наклеен номерок,
И я достать ее не в силах
И даже сомневаюсь: прок.
 
 
Так поезд шел, везя наш тихий
Однообразный диалог,
Среди разнообразных стихий:
На мост, на виадук, чрез лог.
 
 
И мягкие его сиденья
Покрыли наш взаимный бред,
И очи низлежащей тени
И возлежащего жилет.
 
 
Закончив труд безмерно долгий,
Среди разгоряченной тьмы
На разные легли мы полки,
Сны разные узрели мы
 

1925

«Зима и тишина глядели…»

 
Зима и тишина глядели
Как две сестры через забор
Где птицы в полутьме галдели
Холодный[12]12
  Рядом вариант: «печальный».


[Закрыть] покидая двор
 
 
А в доме Ольга и Татьяна
Писали при свечах письмо
Пока над желтым фортепьяно
Летала пепельная моль
 

1925

Орфей в аду

 
Гав гав! Ау ау! Миау мау! Кукареку!
О, караул! Но караул на башне.
Бль! бль! в воде, зачем я прыг<нул> в реку,
О, о, погиб (печальной Мойры шашни).
 
 
Реку Тебе, неостроумный голубь.
О, Боже! Можжевельная вода?
Ты мне для лека. Утонул я голый.
Иду на дно, должно быть, в ад? о, да.
 
 
Усаты духи шепчут у сосудов,
В которых парится неправедная плоть.
О, Бог, скорей, о бок, Ты безрассуден.
Антропофаги жмут людской приплод.
 
 
Но, о, реку, ура, реку из речки.
Казалось, им необходим партнер.
Сажусь играть, сдаю, дрожа (у печки).
Какая масть ко мне пошла, синьор!
 

<1925–1927>

Le chant d`Albinos

 
На белые слоны садится снег
Они трубят засыпанные мраком
Они слегка шевелятся во сне
Слегка ползут по бельведеру раком.
 
 
Их помнит ли еще слоновый бог
С пронзительными круглыми клыками
Которые он сну втыкает в бок
Жует его как мягкий пряник (камень)
 
 
А человек застигнутый внутри
Раздавленный воздушными зубами
Не знает: То моря? леса? ветры?
Несут его топча и мня ногами
 
 
Или́ , Или́ священная душа
Проснувшаяся к бытию внезапно
Выкладывает с шумом антраша
Прекрасно беспрестанно и бесплатно
 
 
И весело поет визжа слегка
Слегка стеная в небольшом надрыве
Пока во сне слезает с потолка
Ее убийца с веером игривым
 

1926

«На иконе в золотых кустах…»

 
На иконе в золотых кустах
Богородица сидит в грустях
Прародительница и приснодева
Победительница древней Евы
И на пальцах держит эта дама
Маленького красного Адама
А внизу под розами лампад
Расстилается электроад
Там царит двойник княжны пречистой
Призрак важный, влажный лев плечистый
Заместительница герцогини
Повелительница и богиня
Весело галдит чертячий двор
Ходит колесом бесстрашный вор
И Иуда с золотого блюда
Кровь сливает в ожиданьи чуда
И поют хоры детей-чертей
О земле о чудесах страстей
О зари лиловых волосах
О земных редеющих лесах
И цветут шипы еловых роз
Ржанье тонкое рождает паровоз
Стойте теплое завидев вдалеке
Отраженье электричества в реке
И несется налегке трамвай
В загородное депо как будто в рай
И за ним в цилиндре Гумилев
(На подножку подскочить готов)
С поезда в пальто слезает ночь
К ней бежит носильщик ей помочь
Выкатить тяжелую луну
Выпытать ночную истину
Но шумит во сне машинный край
Будто арфами снабженный щедро рай
И с ночным горшком на голове
Пляшет неизвестный человек
А вокруг как бабочки грехов
Реют в воздухе листки стихов.
 

1926 париж

Незавершенное и зачеркнутое

«Грохотанье струй изгоняет печали…»

 
Грохотанье струй изгоняет печали
И мне кажется, жизнь разойдется, как дым
Вот последние жидкие стрелы упали
Потемневшие лошади просят воды.
 
 
Я гулять выхожу на бесхитростный зов
Все случайное в жизни поэты лелеют
И ошибки слетающих к нам голосов
                                                 лилеи.
 
 
Вдоль дороги бездумный столбов контрабас
 

<1925–1927>

«О жупел мужа жалости лишай…»

 
О жупел мужа жалости лишай
Семьи семит ногами семенит
Не помешай. Варенье помешай
Я помяну был буль о семеню.
Я поманю Тебя о помяну
Поминки соопровождает дача
О дача эта прямо неудача
Минуть бы ан минуть без тэ мину
У ми ну до фасоль ре ми фа до
Додо тебе дада клиторатуре
Халтуре туры всякие атуры
Сидон Гвидон дон дон о кошкин дом
Забыл я был быль эту некий биль
Стихов дрочену из яиц сеченых
Быль быль буль дог док бок автомобиль
Пекись печенье наше попеченье
 

<1925–1927>

«Я Библию читал едва-едва…»

 
Я Библию читал едва-едва
Едва не задремав от безразличья
Мертвы, мертвы шикарные слова
 
 
Увы! пришли другие дни для душ
И каждый храбро делает как хочет
Скелет идет и принимает душ
Потом[13]13
  Рядом вариант: «Иван».


[Закрыть] в кинематографе хохочет
 

Война и мир

П.Х.

 
Чему обязан я; пред Вами я.
Ваш дивный гнев мя да ударит, древо.
Вы чисты́, как Скандинавия.
Хоть девушка, не евушка, но ева.
 
 
Я вам покаюсь, ах, я вам пока.
Нас не разлу́чит пароход колесный.
Или́ шлагбаума длинная рука
Нас схватит, нас подхватит бесполезно.
 
 
Чисты́ вы, как столовое вино,
Как кость слоновая, тверды и неподдельны.
Легки́, как сновидение одно.
Блистательны: так полюс блещет цельный.
 
 
Страдаю́, да́ я, снежной слепотой,
Трахомой нежной, хоть мы и знакомы.
Возьмите жизни неразменный золотой,
Фальшивый золотой, щит невесомый.
 
 
Хоть не пристал жене любви булат.
И мужу сечи счастия халат.
 

«Как плавает в реке прозрачный дом…»

 
Как плавает в реке прозрачный дом
Но мы не беспокоимся об том
 
 
И белый белый не бросаем круг
Хоть он кричит как недовольный друг
 
 
Как негер на летательной машине
Как пушка на блистательной вершине
 
 
Доволен я и несомненно волен
Любить и жить и даже умирать
Не так <как> человек который болен
Иль тот кто со другими вместе рать
 
 
Преважно молчалив самоубивец
Напыщен синий будто бюрократ
Сидит в крови как во пруду ленивец
В воде ныряет дольше нас в сто крат
 
 
Преважно выезжает под веночком
В прохладном морге возлежит подлец
Не отвечая сыновьям и дочкам
Форсит как сиг на праздничном столе
 
 
Мол вы подшейте к делу ливольверт
И белый недорезанный конверт
 
 
А я не беспокоюсь я о том
Я плаваю в реке прозрачный дом
 
 
Я негер я лечу на ероплане
Со мною пушка говорит в тумане
 
 
Как лучший друг слегка ворчливый вдруг
Как белый белый симпатичный круг.
 

1925

Logique

 
Одиночество подводных лодок
Что во дно морей уткнулось с честью
Хватку жесткую ножных колодок
Вот что я предпочитаю счастью
 
 
Акробата жест полуразвязный
Полугреческий на вышке малой
И его полет кругообразный
И песок арены бледно алый
 
 
Паровоза бег без машиниста
Пред поездом где все играют в карты
И самоубийство гимназиста
Над письмом с ошибками на парте.
 
 
Обожаю отвращенье бога
И землетрясенье высоты
Вылетая из окна как слово
Никогда не разобьешься ты
 
 
Сон тебя подхватит солнце скроет
Засмеешься ты когда падет
Тело ночи точно флаг на полюс
С дирижабля белого на лед.
 

«Примите братья чемодан души…»

 
Примите братья чемодан души
Ведь я вернулся с этого курорта
Звенят в кармане[14]14
  Далее пропущено слово.


[Закрыть] слов гроши
Иду в кафе бегу как мних от черта
 
 
Заслуженная горечь прошлых лет
Вспорхнула ты, меня оставив долу
И стало мне так странно на земле
Как бы быку что сел слегка в гондолу
 
 
Лоснится радость – новая квартира
В водопроводе розовый настой
А старого слугу с лицом Сатира
Сменил прекрасный[15]15
  Рядом вариант: «стеклянный».


[Закрыть] юноша простой
 
 
Схожу во двор там граммофон воркует
В саду растут деревья из халвы
Из окон дев десятки интригуют
И в воздухе хвалебный шум молвы
 
 
Я чувствую толстеет тихо сердце
Щека блестит как пряник ото сна
Рука висит безжизненно отверста
Ползет улыбка – червь по лону дна
 

Газела о Бедности

 
Навыворот свои надену брюки
И станет в пустоте <нрзб.>[16]16
  Неразборчивое слово вписано вместо «моей».


[Закрыть] светлей
И как ребенка шляпу хвать я в руки
И будет мне как будто веселей
 
 
Сойду сойду на тротуар потертый
Скажи! Скажу. Ты мне бездельник люб,
Потом единым пассажиром спертый
Решу что дольше не смущаться не могу
 
 
Войду к Тебе облаянный швейцаром
И вдруг и вдруг, случится нечто вдруг
И как пред полицейским комиссаром
Перед Тобой, я виновато засмеюсь
 
 
Но не ответишь ничего мне стерва!
И станет лучше мне, лучшей еще.
Я попрощаюсь обстоятельно во-первых
И шасть уйду. Шасть это хорошо.
 

Париж 295

«Как снобы в розовых носках…»

 
Как снобы в розовых носках,
Как дева в липовых досках
Доволен я своей судьбою
Убийцей[17]17
  Далее пропущено слово.


[Закрыть] и собою
На башне флаги весело вились
И дети хорошо себя вели
То был четверг страстной он был веселый
С горы к нам тек необъяснимый зной
Под тяжестью моих воспоминаний
Ломался я как полосатый стул
 

1925

Сольфеджио

 
На толстый ад, на небольшие ведра
Шасть капает не мало, мало фи;
Склонился кий, еще как будто твердый,
И пейсы спят, как соло воробьи.
 
 
Удить ли скверну, расточать ли рыбу,
Все пруд под корень карий подсечен,
Болит как бы или, вернее, ибо
Ободран брык: работой увлечен.
 
 
Субботой усечен и обесспермен,
С пирамидоном ворочусь к себе.
Чалдона мать! хоть незаконен термин,
Спасайся, Мойра! У! дуду сгребе.
 
 
О дурий дроч, о неумолчный кортик!
Сонливое исчадие зачах,
Чтоб снова, шасть, как из коробки чертик,
В ногах у ног иль на других ногах.
 

Париж. Начало декабря 924

Мойрэ

 
Не малая твоя величина
Не утешает. Ан в душе тревога!
О престарелая и дурная женщина!
Отстань! Отлипни, Мойра! Ради Бога.
 
 
Безукоризненно качается корма
Прохожей женщины. Ее ль ты стоишь? (Стоишь).
Подпрыгивая часто, как барман,
Трясу коктейль из слез. Ты пьешь и сволочь поишь.
 
 
(То об зверях домашних говорю).
Но будет! Будет нэкое свиданье!
Порю детей. Пальто любви порю.
Ты ж порешь чепуху мне в назиданье.
 
 
Смирение: морение души.
Души ее! но ан склизка Ты, Мойра.
И ань собрав последние гроши:
Верчу Фанданго, плачу: Ойра! Ойра!
 

<1925–1927>