Текст книги "Пиратская история"

8

По вечерам Гоур любил захаживать в гости к Дукату.

Усаживались на лавку во дворе под дубом и заводили неспешные разговоры.

Они давно знали друг друга. С того дня, как Гоур попал в плен. Дукат был первым, кто предложил не убивать раненого капитана бешеных. Его слово тогда оказалось решающим.

Дукат уже не ходил в море, но до сих пор считался на острове лучшим кормчим. Фил собирал искусно сделанное оружие, а старик – трофейные морские карты, в доме они хранились кипами. Изучать их было любимым занятием Дуката. Он и Фила к этому приучил, тот тоже знал толк в морских картах. Перед рейсами фрис-чедские капитаны приходили к Дукату обмозговать будущий маршрут. Должности главного кормчего на острове не было. Но если б она была, ее, без сомнения, бессменно занимал бы Дукат.

Это был кругленький, обритый наголо старик, еще крепкий, подвижный, с толстыми ляжками и умными, проницательными глазами,

Поговаривали, что своим ранним адмиральством Фил обязан Дукату, который сделал из приемного сына непобедимого морского волка. Впрочем, чем строить догадки, проще было спросить об этом у самого Фила. И тот, не колеблясь, ответил бы:

– Да, это так.

И это было бы чистой правдой.

…В молодости Дукат был весельчаком. С годами, однако, потяжелел, стал молчаливее, все реже захаживал в таверну, часто погружался в свои, одному ему ведомые размышления.

В душу к нему никто не лез. Молчит – пускай молчит, значит, так надо.

Человек, утверждали фрис-чедцы, за свой век проживает три жизни: детство, молодость и старость. И каждая из этих жизней – разная.

В детстве ты весь открыт, как океан. Ты ждешь от жизни удивлений, и она тебя удивляет щедро, без жмотства.

Молодость – это когда ты уже сам хочешь удивлять. Отвагой, ловкостью или меткой мыслью, до которой ты додумался первым.

А старость дана на то, чтобы неспешно перебирать в памяти и детство, и молодость, и молча изумляться тому, как быстро прошла жизнь. И вдруг приходить к мысли, что все, что ты когда-то придумывал нового, уже было открыто другими, давным-давно.

О прежней жизни Дуката было известно не больше, чем о Гоуре. Только то, что в плен он попал мальчишкой, будучи юнгой на испанской каравелле. А прозвище свое Дукат получил за то, что в его сундучке оказался лишь потрепанный камзол и один золотой дукат – все его состояние. Хорошо, что хоть не Камзолом прозвали, ухмылялся теперь, спустя многие годы, старик.

Фил называл его отцом.

Это моя большая удача, думал адмирал, что меня когда-то усыновил именно Дукат. Это он научил меня понимать океан, управлять судном и вести себя с людьми так, чтобы люди мне доверяли,

– Никогда, Малыш, не считай себя умнее всех, – издавна любил повторять Дукат. – Иначе из тебя не получится толковый капитан.

– Почему? – спрашивал, еще в детстве, Фил. – Разве на судне может кто-то быть умнее капитана?

– Э, капитаны тоже бывают болванами и проходимцами. Но я, Малыш, не о том. Нельзя вбивать себе в голову, будто ты непогрешим – вот я о чем. Как только возомнишь о себе – перестанешь считать людей за людей. Матросы для тебя станут скотами, которые лишь обязаны тебе повиноваться.

– Но они, отец, и так обязаны это делать! Ты же сам говорил, что в море на судне есть только один хозяин – капитан!..

– Но хозяин хозяину рознь. Бывает, к примеру, что капитан и отважен, и смел, но с матросами обращается по-свински. А у каждого человека, Малыш, есть человеческое достоинство.

– Что это? – нетерпеливо спрашивал Фил.

– О, тонкая штуковина… Ее нельзя потрогать руками, но она есть всегда, даже у самых гнусных пройдох. Неосторожно тронешь ее – и вот уже твой матрос стал твоим врагом.

– Но как можно потрогать то, что нельзя потрогать руками! Чем же?

– Словом. Взглядом. Лучше дать матросу оплеуху, но за дело, чем смотреть на него так, словно его вовсе нет. Или давать ему приказание таким голосом, будто ты говоришь с бревном. Матрос смолчит, он вынужден смолчать, но внутри у него все бунтует. Он начинает тебя ненавидеть. А за ним и другие, которых ты тоже задел своим высокомерием. И постепенно все на судне пропитывается злобой. От шпангоутов до клотика. Злоба вгрызается в паруса, пропитывает собой воздух, и тот становится тяжелым, смрадным. Нечем дышать. Такое судно – что мешок с дерьмом. Паршиво всем: и капитану, и матросам. Все валится из рук, и одна неудача следует за другой… Понятно?

– Не очень, – недовольно отвечал Фил. – Запутанно ты говоришь, отец…

Это были странные разговоры. Но, подрастая, Фил то и дело вспоминал о них и мысленно начинал их пережевывать заново, точно они – куски корабельной смолы, которой фрис-чедцы чистили зубы, Разговаривая с кем-нибудь, замечал, как в это время на ум ему приходят предостережения Дуката: человеческое достоинство – тонкая штука, Малыш…

Это была наука, которую Фил ценил до сих пор.

Но с недавних пор между ним и Дукатом стало происходить что-то неладное.

Когда адмирал, вернувшись из очередного похода, начинал беззаботно, как и прежде, рассказывать старику, скольких пленных на сей раз убили пираты, тот, прищурившись, задавал – внезапно, невпопад – короткий вопрос:

– А зачем?

– Что – зачем? – недоуменно переспрашивал Фил. – Ты о чем, отец?

Дукат не отвечал. Рассеянно побарабанив толстыми волосатыми пальцами по столу, шел готовить еду, этим в доме занимался только он, так было заведено им же.

Однако короткое «а зачем?» повторялось уже не впервые, и это стало беспокоить Фила.

– Отец, – не выдержав, спросил он, – что с тобой? «Зачем, зачем… « Ну зачем убивать врагов? Потому что они враги, вот зачем. Тебе ли, старому моряку, этого не знать! Врагов надо убивать, надо, и все.

– Врагов? – оживившись, сказал Дукат. – Когда они еще сопротивляются – да, это враги. Но, став безоружными, они – уже попросту несчастные люди.

– Ах! – усмехнулся Фил, – Несчастные! Особенно испанцы, наши злейшие враги, которые застраивают своими фортами остров за островом! Чем меньше будет на свете испанцев, тем…

Он взглянул на Дуката и осекся на полуслове. Лицо старого пирата передернулось в гримасе.

– Не сердись, отец, – пробормотал Фил, – Пожалуй, я не должен был так говорить, я просто забыл, что ты… ну, вроде как… испанец…

– Вроде как, – глухо повторил старик. – Хорошо, что ты еще помнишь про это, Малыш… Но я имел в виду не только испанцев, а просто пленных, всех.

– Да? Тогда – вспомни, вспомни, скольких пленных ты сам перебил, когда еще ходил в море! Никого не щадил! Ты сам про это рассказывал!

– Было, – кивнул Дукат.

Он стал набивать трубку табаком. Нервничал, пальцы его не слушались, табак сыпался на пол.

– Тебя… всего трясет, – сказал Фил. – Может, ты болен?

– Не знаю…

– Позвать лекаря?

– Если я и болен, то это не та болезнь, которую лечат лекари…

Дукат тяжело походил по комнате. Вдруг – отшвырнул трубку в сторону.

– Ты прав, Малыш… Что-то со мной происходит… Что-то происходит…

Больше Фил ничего не смог от него добиться. Старик молчал и кругами ходил по комнате.

Фил вышел во двор. Раскаленное багровое карибское солнце лениво оседало на горные вершины. Вечерело. По пыльной улице галопом, с. гиканьем, проскакали на лошадях ребятишки. С берега доносились голоса подвыпивших пиратов.

Фил вспомнил глаза Дуката – одинокие глаза старого, усталого человека.

– Вечер добрый, Малыш! – услышал адмирал голос Гоура, возвращавшегося со своей тюремной службы. – Что новенького?

Фил угрюмо выругался.

Гоур подошел ближе.

– Что-нибудь случилось?

– Да так, – неопределенно ответил Фил. – Сам не пойму.

Гоура Фил знал с детства, они были соседями, и к тому же Гоур всегда считался в их доме своим человеком. На острове были уверены, что Дукат и тюремщик большие друзья. Фил, впрочем, догадывался, что это не совсем так.

Да, оба старика часто общались, но разговаривал больше Гоур, а Дукат предпочитал слушать, он, похоже, испытывал к своему приятелю странный, болезненный интерес. Слушая Гоура, он слегка морщился, как от зубной боли.

– Так, говоришь, упрямится тот долговязый, макаронник, что ли? – бывало, внезапно переспрашивал Дукат. – Не хочет писать письмо в свою Италию?

– Да, – усмехался Гоур. – Упрям… Даже поупрямей того кастильца, которого я прошлым летом повел в горы на прогулку.

– Твои-то прогулки, – бурчал Дукат, – с пулями в затылке. Что, и этого ты… тоже?

– Итальяшку? Нет, повременю. Ты же знаешь, я терпелив.

– Терпелив, – соглашался Дукат. – Очень терпелив…

И в глазах его, как молния, промелькивала скрытая неприязнь.

Но назавтра Гоур опять приходил в гости, Дукат опять начинал исподволь расспрашивать его о тюремных новостях. А тот отвечал с явной охотой, обстоятельно. Между обоими стариками, казалось, происходил невидимый поединок, и начался этот поединок лишь в последнее время. Дурачатся, думал Фил, ну и пускай, им виднее…

Гоур, как старый приятель Дуката, мог знать что-то такое, чего не знал адмирал. Мало ли… И теперь Фил решил с ним посоветоваться.

– У отца, – сказал Фил, – настроение какое-то… ну, не такое.

– Я давно это заметил, – произнес Гоур,

– И я вообще-то тоже, – вздохнул Фил. – Но он мне ничего не рассказывает. Молчит,

– Да, он не самый разговорчивый человек во Фрис-Чеде, – мягко улыбнулся тюремщик. – Может, вместе потолкуем с ним?

Фил, помедлив, согласился.

Они вошли в дом.

Дукат сидел на кровати и сосредоточенно разглядывал свои пальцы.

На вошедших он даже не посмотрел.

Гоур прислонился спиной к дверному косяку. Фил кивнул ему на лавку – присаживайся, мол, но тюремщик отрицательно покачал головой.

Фил присел на широкий подоконник.

– Дукат, – произнес Гоур, – ты позволишь, чтобы я сказал тебе кое-что… не очень приятное… при твоем сыне?

– Говори.

Гоур помолчал. Он был напряжен.

– Дукат, ты становишься нелюдимым, – пожевав губами, продолжал он. – Кроме Фила и, пожалуй, меня, ты никого знать не хочешь. Ты начинаешь слишком любить свое одиночество. Но это может плохо кончиться, Дукат. Ты выбрался живым из многих сражений, но теперь… еще немного, и ты захочешь уйти в гости к Чеду. Я неправ?

– Ты умный человек, – сказал Дукат.

– Спасибо. Ты тоже не дурак, совсем не дурак. Когда-то ты спас меня. И я это помню. Теперь, я вижу, моя очередь. Ты что-то хранишь в себе. То, что не дает тебе покоя. Что, Дукат? Скажи. Тут все свои.

– Зря, – пробормотал Дукат.

– Что? – встрепенулся Фил.

– Не твое дело, Малыш… Это я так сказал, сам себе.

Он зябко поежился.

– Да, Гоур, ты все точно определил… У тебя меткий глаз. Я уже давненько слегка не в себе. Но я думал, что это пройдет. Однако с прошлой весны мне стал сниться один и тот же сон…

– Сон? – быстро спросил Гоур.

– Да… Будто бы я стою на палубе старого, давно вытащенного на берег, заброшенного парусника. Стою и чувствую: кто-то щелкает меня по носу. Я оглядываюсь вокруг – никого. Но потом еще щелчок и еще…

– Больно щелкает? – Гоур побледнел, это было заметно даже в полутьме комнаты.

Что за чушь, подумал Фил. О чем они? Почему Гоур так побледнел?

Фил тоже невольно напрягся.

– Нет, не больно, – сказал Дукат. – Так, будто бы невзначай. Потом… Потом какой-то голос произносит задумчиво и всегда одно и то же: «Что-то не то, Дукат». Я просыпаюсь, весь в холодном поту, вскакиваю, но – ни старого парусника, ни берега, ничего пет. И в доме все на месте.

– Врешь, – скрипуче сказал Гоур, на его смуглом лице поблескивал пот. – Врешь, Дукат. До того, как ты успеваешь проснуться, голос еще что-то произносит. Верно?

Фил замер. Он почувствовал, как похолодели его ладони. Он смотрел то на Гоура, то на Дуката и понимал, что они, похоже, не шутят. Не-ет, не шутят.

– Верно, Гоур, – кивнул Дукат. – Голос еще одно слово произносит.

– Название города, в котором ты родился, – проскрипел тюремщик. – Да?

– Верно, – опять согласился Дукат и холодно рассмеялся. – Мы, как я понимаю, видим с тобой одинаковые сны… Верно, – повторил он. – Город Гетария. Это в двух -милях от порта Сараус.

Наступило молчание.

– Какие еще сны такие? – изумленно прошептал Фил, зачем-то глянувшись на дверь. – Какие сны, черт возьми?!

Он протер глаза, встряхнул головой.

– Только у меня название – другое, – не обращая внимания на Фила, как будто даже с облегчением произнес Гоур. – Деревенька под Марселем, там было родительское поместье.

– Давно это у тебя? – цепко спросил Дукат.

– Несколько лет. Каждую ночь.

– Значит, я не ошибся, – усмехнулся Дукат. – Я же нутром чуял, что и тебя это… тоже…

– Деревенька под Марселем, – повторил Гоур. – Потом мы переехали в Италию, отец служил там в посольстве. Впрочем, это было давно…

Он толкнул плечом дверь и вышел не попрощавшись.

– Что все это значит, отец? – тихо спросил Фил. – Вы это с Гоуром… всерьез?

Дукат помедлил.

– Шутим, Малыш, – тоже тихо ответил он. – Мы с Гоуром – старые шутники… Боюсь только, что во Фрис-Чеде не одни мы такие… Да, и вот еще что. Не забудь: ты ничего не слышал.

– Мог бы и не предупреждать.

– Вот и отлично… Это у нас с Гоуром стариковская блажь.

– Но уж очень эта блажь похожа на правду…

– Но я же тебе сказал: забудь! – заорал старик. – Ты понял? Я спрашиваю: ты понял?!

– Да, – после долгого молчания произнес Фил. – Понял… Успокойся…

Понял, что ни черта не понял, мрачно подумал он.

Ему было тревожно.

Наутро, умываясь во дворе, он увидел Гоура. Тюремщик шел на службу, он всегда добирался туда пешком – не любил ездить верхом, Он был, как обычно, тщательно выбрит и невозмутим.

– Что новенького, Малыш? – весело окликнул Гоур, словно и не было вчерашнего разговора.

– Все отлично, – постарался так же весело ответить Фил.

Произошло это в середине лета.

О странном разговоре никто из троих вслух больше не вспоминал.

Нет, все же это была стариковская блажь, решил, понемногу успокаиваясь, Фил.

Ему хотелось думать именно так.

Гоур теперь уже не так часто, как раньше, заглядывал в гости к Дукату. Старался делать это только когда Фил был дома. Но и Дуката, похоже, не очень тянуло оставаться с Гоуром с глазу на глаз. До недавнего времени тюремщик часто ужинал вместе в ним. Говорил, что в доме Дуката хорошо пахнет очагом: семейным очагом, любил уточнять он. Оба старика были вдовцами. Жена Дуката умерла несколько лет назад. А Гоур после гибели жены больше так и не женился, жил одиноко. Теперь он предпочитал ужинать не с Дукатом, а в таверне, или готовил себе еду, неумело возясь у жаровни в своем доме.

Фил целыми днями пропадал на верфи, где заменяли шпангоуты по его адмиральском галионе.

От пленных Фил узнал, что в Голландии недавно спустили на воду повое судно – флейт, с виду похожее на испанский пинасе, тоже трехмачтовое, с прямыми парусами. Но мачты флейта были не из цельного дерева, а составные, их можно было удлинять и устанавливать больше парусок – для скорости. Кроме того, на голландском судне теперь вместо неудобного румпеля было некое колесо под названием штурвал. Крутя его, можно было управлять парусником.

Пусть он только появится в океане, этот флейт, мечтал Фил. Уж я-то его не пропущу, он от меня не уйдет. Флейт будет моим адмиральским кораблем. Надо же – штурвал! Приятное словцо.

Он уже стал забывать о том разговоре отца с Гоуром, но вскоре, когда его корабль был готов к выходу в океан, произошло взбудоражившее всех событие.

9

Началось с того, что рыжий Жаклон, которого, как известно, прозвали Простачком, по простоте своей взял в плен монаха.

…С недавних пор Жаклон стал капитаном.

После того как он однажды повисел вниз головой под балкой таверны, мозги его не только переплыли назад в голову, но и заработали по-новому. Жаклон не на шутку поумнел. Его былая сопливость куда-то исчезла. Утонула в пиве, бодро объяснял он.

Оказалось, у него большие способности к штурманскому делу. Несколько рейсов Жаклон проплавал кормчим, пираты не могли на пего нахвалиться. А когда в сражении у Эспаньолы погиб капитан одного фрис-чедского пипасса, Фил не стал долго ломать голову, кого поставить на место погибшего. Конечно, поумневшего Жаклона.

И вот, в первом же своем капитанском рейсе, тот выкинул, что называется, невиданное коленце.

Поначалу все шло нормально. Пинасе Жаклона с недельку порыскал в океане, выискивая добычу. Капитан пыхтел от усердия. Он мечтал отметить начало своего капитанства какой-нибудь особо жирной добычей. Но океан был пуст. Вот такая она, моя везучесть, угрюмо думал Жаклон. Когда не надо – купцов уйма, хоть хватай их голыми руками. А когда надо – никого.

Внезапно матрос, который нес вахту в «вороньем гнезде», заметил на горизонте какой-то парусник.

Подошли ближе.

Это был испанский хольк. Он дрейфовал.

– Мертвец, что ли? – неуверенно сказал Жаклон. – Никаких признаков жизни.

Мертвые дрейфующие парусники не были для пиратов в новинку.

После лютого шторма судно могло потерять управление. Кончался провиант, люди вылавливали в трюмах крыс и поедали их. Потом наступала очередь попугаев и обезьян, которых везли домой как диковинные подарки: их тоже съедали. И если дрейф затягивался и никто не приходил на помощь, люди помирали с. голода.

Но могло случиться и так, что незадолго до появления фрис-чедцев хольк обчистили бешеные, забрали груз и пленных с собой, а ненужный парусник бросили. Порою пираты, забавляясь, поступали иначе. Срубали у жертвы мачты и увозили их, а команду и пассажиров оставляли на ограбленном судне – без парусов, на волю судьбы.

Но на хольке все мачты были целы. А на палубе – ни одного трупа, никаких следов побоища.

Жаклон недоумевал.

– Ну-ка, глянем, – сказал он. – Черт их знает, вдруг они все попрятались там сдуру, а то и со стволами наизготове…

Но нет, судно, пожалуй, все-таки было мертвым. Пиратский пипасс неторопливо пришвартовался к левому борту холька. Перекинули мостик.

Жаклон ступил на палубу холька первым, держа в руке двуствольный пистолет.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – прокричал он.

Пираты в нерешительности стояли рядом.

– А, – услышали они чей-то приветливый голос, – какая приятная встреча!

Из кормовой надстройки навстречу им шел молодой монах. Он был босой, худощавый, долговязый, его светлого цвета ряса выглядела так свежо, будто он ее только что отгладил.

– Ой, – дурачась, сказал Жаклон, – а вот и святошка!.. А мы думали, что здесь пусто. Боцман, прошвырнись-ка с матросами по трюмам! Может, они там перепились, эти испанцы совсем ополоумели! Э, монах, много вас тут?

– Я один, – с улыбкой ответил тот.

Матросы уже обыскивали хольк, это было привычное для них дело.

– Зря вы так беспокоитесь, – сказал монах. – Говорю же вам – я тут один.

– А команда где? – буркнул Жаклон.

– Нет ее.

– А куда ж она подевалась?

– Ее тут и не было.

– Ага, – Жаклон вытер пот с лица. – Конечно. Не было. Так я тебе и поверил… Оружие, монах, у тебя есть?

– Нет.

Монах говорил по-испански, и Жаклон его хорошо понимал.

Матросы тем временем уже обшарили все помещения холька и вернулись на палубу.

– Пусто, – сказал боцман. – Никого.

– А груз – есть? – нетерпеливо спросил Жаклон.

– Пусто, – повторил боцман.

Что за бред, подумал Жаклон.

– Что, даже и провианта нет? – настаивал он.

– Да говорю же тебе: пусто! Пусто! Все чисто. Как под метелку.

– Так, – сказал Жаклон. – Так… Ну, предположим, что такого не может быть.

– Может, – сказал монах.

– А тебя не спрашивают! – прикрикнул Жаклон. – Стой, помалкивай и жди, это самое, своей пули!

– Как вам угодно.

Учтивый какой, подумал Жаклон. Сейчас, монах, ты у меня попрыгаешь! Дай только с этим хольком разобраться, а то пока что у меня самого все в башке прыгает, я такое в первый раз вижу.

– Так, – вслух повторил он. – Значит, пусто… То есть, монах – это и есть вся команда? Что, совсем ничего не нашли? Может, хоть какие-нибудь старые подштанники или пряжку от башмаков? Человечиной тут хоть пахнет?

– Жаклон, – вздохнул боцман, – у меня от тебя уже голова болит… Нету ничего! Не пахнет тут никакой человечиной! Кончай этого святошу и айда отсюда!

Жаклон почесал затылок.

– Погоди… Слушай, монах! Скажи честно, как было дело? И я даю слово, что отправлю тебя на небеса так, что тебе даже больно не будет. Идет?

– Я уже сказал: на этом судне я был – и есть! – один.

– А кто вывел хольк в океан? Может, скажешь, ты? Один?! Да? Один – поднял паруса, один – управлял ими, все делал – один? Где такое видано?

– Да хватит с ним болтать, капитан, – опять встрял в разговор боцман. – Вот мне, к примеру, наплевать, кто, зачем и как вывел хольк в океан!..

– А это потому, что нет у тебя, боцман, никакого интереса к окружающей жизни, – назидательно заметил Жаклон. – А у меня такой интерес – есть!

Он деловито сплюнул на палубу. Пираты втихомолку посмеивались, некоторые просто зевали от скуки. Делать на хольке было нечего. Но если капитан желает, то можно и помолчать, постоять рядом, послушать: забавно все же…

– Вот что, монах, – сказал Жаклон. – Кончай врать. Вот объясни, к примеру, как такое могло случиться: на хольке даже, это самое, не пахнет никаким провиантом, пресной воды – ни капли! А ты, между тем, на голодного не похож. И жажда тебя, видать, не мучает!

– Сущая правда, – подтвердил монах.

– И как это ты не сдох тут, а? – допытывался Жаклон. – Живёхонек, и все у тебя хорошо… Ты хоть скажи мне, из какого порты ты вышел?

– Увы… Ничем не могу вас обрадовать. Это был порт без названия.

– Ты мне, это самое, надоел со своим враньем, – вздохнул Жаклон и задумчиво потрогал нос монаха дулом пистолета. – В общем, так… Не ответишь честно на мой последний вопрос, выстрелю тебе в живот, а это очень-очень неинтересно, монах… Больно будет. Смотри, не глупи! Скажи, куда посмывались эти испанцы?

– Какие испанцы?

– Ну, команда этого холька?

– А почему вы решили, что это должны были быть испанцы?

– Так хольк же – испанский!

– Разве? – удивился монах.

– Флаг же – испан…

Жаклон, не глядя, привычно ткнул пальцем туда, где обычно на испанских парусниках реяли пурпурные флаги с гербами. А потом и сам глянул на флагшток. И – обомлел.

– Где он?! – рявкнул, придя в себя, Жаклон. – Где флаг?!

Лица только что улыбавшихся пиратов словно окаменели. Все, разинув рты, тупо смотрели на флагшток. Но там лишь вяло подрагивали на ветру веревки.

Жаклон тем временем отчаянно пытался сообразить, как ему поступить. Признать, что флаг, который, казалось бы, еще недавно был на своем обычном месте, исчез, означало признать и то, что он, капитан, законченный идиот. Потому что огромное полотнище просто так, само по себе, никак не могло исчезнуть незаметно, Жаклон мог поклясться в этом. Все это время он находился в нескольких шагах у основания флагштока, тот был перед его глазами. Пираты? Нет, они к флагштоку даже не прикасались. Незаметно полотнище снять никто не мог. Монах? Да нет же, нет, он тоже все время был на виду. Наконец, и флаг тоже вначале был… вроде бы.

Но признавать себя идиотом Жаклону, разумеется, не хотелось.

– Закройте рты, – сурово бросил он пиратам. – Вот что я вам скажу… Никакой вонючей испанской тряпки там, – он кивнул на флагшток, – не было. Это нам… почудилось, вот, по привычке. Мы привыкли, это самое, что на испанских и всяких прочих корытах болтаются тряпки, вот у нас в глазах, это самое, и пестрит…

Он неуверенно засмеялся.

Пиратам его объяснение понравилось. Им тоже не хотелось признавать себя дураками. Конечно, флаг вроде бы был. Но если капитан уверяет, что не было, то кому же охота выставлять себя на посмешище и доказывать, что испанская тряпка была! Раз се нет, то, значит, и быть не могло.

Однако это загадочное происшествие все же оставило в мыслях пиратов некоторый сумбур. И заставило внимательнее приглядеться к монаху. Черт возьми, кто он такой, этот единственный пассажир мертвого холька? И почему он так вызывающе невозмутим?

– Монах, – медовым голосом произнес Жаклон, – скажи: правда ведь, никакого флага на хольке не было?

Жаклону, как капитану больше всех не терпелось поставить точку в этом, откровенно говоря, смутившем его происшествии. Ему уже было наплевать и на странный хольк, и на исчезнувших матросов из экипажа холька, и вообще на все. Кроме истории с флагом. Если монах ответит, что флага не было, то капитанский авторитет Жаклона останется неподмоченным.

– Флаг? – повторил монах и пожал плечами. – Верьте своим глазам.

– Верим, верим, – торопливо заговорил Жаклон, которого туманный ответ монаха, однако, еще больше смутил. – Верим! Не было, это самое, флага. И хорошо, что не было! Молодец, монах!

Жаклон, признаться, был готов расцеловать этого парня, одетого в балахон святоши. Как бы то ни было, а монах спас его капитанский авторитет. Хотя эти слова – «Верьте своим глазам» – могли означать что угодно. В том числе и то, что флаг – при воспоминании о флаге у капитана заныли зубы – был…

Жаклон добродушно взвел курок своего пистолета, намереваясь уже выполнить собственное обещание: застрелить монаха одним выстрелом, наповал, чтоб парень не мучился. Но в этот момент, надо же было случиться, ему пришла на ум презабавнейшая мысль.

Что если привезти этого святошу в подарок Гоуру. А? Жаклон едва не расхохотался.

Он просто изнывал от нестерпимого желания отомстить тюремщику.

Жаклон знал то, что кроме Фила и Гоура никто во Фрис-Чеде знать не должен был Дело было деликатное. Когда адмирал назначил Жаклона капитаном пинасса, то тюремщик, старый пройдоха, был недоволен. Жаклон случайно услышал его разговор с Филом. Тюремщик заявил, что Простачок, мол, ненадежный человек, в городе еще не забыли его крамольные слова про Чеда, и все та кое. Но Фил ответил, что все это было давно и не надо это ворошить. Тюремщик хмыкнул, но не стал возражать. Заткнулся,

Гоур… Ха! Вот теперь Гоур получит от Жаклона подарок! Монаха! Пускай фрис-чедцы лопаются со смеху. А какие у Гоур будут круглые глазищи! Любопытно, что старик сделает с таким подарком, а? Затрясется, наверное, позеленеет… Не зрелище – заглядение!

Что будет с монахом во Фрис-Чеде, Жаклона не интересовало. Прихлопнут, конечно, что же еще. Но зато весь город будет потешаться над Гоуром. Будут подначивать старика: а что, Гоур, у тебя, говорят, очень важный пленник объявился? Или так: Гоур, не для того ли Жаклон подарил тебе монаха, чтобы ты выстроил в тюрьме церковь? И монах там, говорят, будет псалмы петь?

Жаклон мстительно рассмеялся.

– Вот что, монах, – сказал он сладко. – Я, это самое, беру тебя в плен.

Услышав это, пираты взвыли от возмущения.

– Жаклон, не дури!

– Кого – в плен? Монаха?!

Но капитан был неумолим.

– Я сказал – и все, решено! А ты, – опять обратился Жаклон к монаху, – приготовься к приятной встрече. Мы тебя скоро познакомим с очень ласковым человеком, он та-а-акой милашка, его звать Гоур, и…

Жаклон не успел договорить – раздался взрыв хохота. Пираты сразу оценили замысел своего капитана. Святошу, ха-ха-ха, в подарок, ха-ха-ха, Гоуру!..

– А? – торжествующе сказал Жаклон. – Как задумано? Дошло до вас? То-то же! Во потеха будет, а? Гоур так опешит, что в штаны наделает! При всем народе!

Теперь уже никто не возражал. Пираты любили устраивать потехи, которые украшали их не очень богатую на события жизнь на берегу.

– Монаха – в трюм! – сказал Жаклон.

Пираты, подталкивая пленника, вернулись на свой пинасс и, оставив хольк дрейфовать дальше, продолжили плавание.

Но этот рейс оказался самым сволочным из всех, в которых Жаклон участвовал за свою жизнь.

Пираты сунулись было поближе к жирному испанскому гнездышку – Веракрусу, но там, покрутившись на подходах к острову Улоа, нарвались на отряд испанских сторожевых кораблей. Чудом, отстреливаясь, ушли от погони. Пинасс получил несколько пробоин, трое матросов были ранены.

Во Фрис-Чед пришли без добычи, озлобленные. Встречавший их Фил поднялся на борт пинасса.

– Фил, – сказал он, – мне от такого позора жить не хочется. Первый капитанский рейс! Подумать только: первый капитанский рейс!..

– Ничего, бывает… Ты себя еще покажешь. Люди целы? Убитые, раненые есть?

– Трое раненых, осколками задело, ничего страшного. Нарвались на сторожей…

– Все? Больше новостей нет?

– Нет… А, – вспомнил Жаклон, – мы тут одного пленного… То есть, не то чтобы, а как бы пленного…

После такого рейса ему было уже не до потех и не до Гоура. А про монаха он на обратном пути и вовсе подзабыл.

– Что ты мямлишь, – нахмурился Фил. – Что это за пленный, который как бы и не пленный?

– Ну, монах один…

– Кто? – Филу показалось, что он ослышался.

– Я, это самое, говорю: монаха привезли… это самое… в трюме торчит…

– Монаха?! Во Фрис-Чед?!

– Ну, да, да… Ну, это самое, так получилось! Мы же не знали, что так получится… Мы, это самое, думали: вот, придем с победой, а монаха – Гоуру в подарок… Хотели для потехи… Мы его, это самое, на мертвом хольке нашли…

И Жаклон рассказал Филу, как было дело.

– «Это самое!», – передразнил его адмирал. – «Это самое»… Дурак! Ну и дурак же ты, Жаклон! На кой ляд Гоуру твой подарок? Трое раненых и покореженный пинасе – вот твой подарок! Монаха привез… Еще никогда на землю Фрис-Чеда не ступала нога святоши!

– И не ступит! – поспешно заверил его Жаклон. – Я ему сейчас… Проклятье, а не рейс! Ноги повыдираю! Зарежу!

Чертыхаясь, он вытащил из-за пояса нож и стал спускаться в трюм – убить монаха.

– Постой, – недовольно произнес Фил. – Раз уж он тут, то… Мне любопытно было бы увидеть этого твоего монаха. Хольк, флаг… Чертовщина! Распорядись, чтоб его привели в твою каюту, я там подожду.

– Да нет же, Фил, – стал объяснять Жаклон. – Флага не было! Голову тебе даю на отсечение – не было! Я тебе про флаг так сказал, это самое, для примера только, чтоб ты лучше…

– Выполняй! – прервал его адмирал.

И, глядя вслед Жаклону, покачал головой:

– Вот дурак же…