Текст книги "Пиратская история"

12

На румпеле стоял Жаклон.

Через горловину Фил обычно проводил свой галион сам. Так было и на этот раз. Как всегда, делалось это медленно, с большой осторожностью. В иных местах от борта до скал можно было дотянуться багром, а то и рукой. Частые изгибы горловины вынуждали то и дело останавливать парусник, чтобы острые каменные выступы не задели его.

Но едва судно оказалось на большой воде, Фил ощутил невероятную усталость. Ломило плечи, шею. Накануне весь вечер и всю ночь адмирал занимался погрузкой провианта и боеприпасов, проверял орудия, оснастку. Рейс, конечно, предстоял нетрудный. Всего-то найти где-нибудь на пустынном берегу подходящую сосновую рощу, загрузиться бревнами и доставить их назад. Но даже и в такой рейс идти без боеприпасов было немыслимо: океан… Тяжелый, крутой, по-стариковски ворчливый, он лежал впереди и справа, а капризное Карибское море оставалось слева, в туманистой мгле, и медленно исчезало из виду.

– Держи, – сказал Фил, уступая Жаклону место у румпеля. – Схожу к себе, подремлю, а то глаза уже слипаются…

В своей каюте он снял сапоги, лег на кровать. Но – не спалось. События вчерашнего дня все еще будоражили адмирала.

Он был рад, что, наконец, может побыть в тишине, наедине с собой.

Встал, рассеянно походил босиком по каюте. С наслаждением выпил холодной воды из кувшина. Вода еще хранила запах горного ручья.

Фил опять прилег, положил руки на голову. В распахнутый иллюминатор задувал ветер, шевелил тяжелые розовые портьеры у двери, эти портьеры остались от прежнего хозяина каюты – испанского капитана. Как впрочем и все, что здесь было: массивный письменный стол из черного дерева, диван с высокой, обитой пурпурным атласом спинкой, широкая деревянная кровать, глубокие кожаные кресла, индийские ковры на стенках, зеркала, бронзовый подсвечник, безделушки из серебра и дорогих сортов дерева… Филу нравились вещи, сделанные хорошо и красиво.

Эта каюта, которую он, смеясь, иногда называл игрушкой, была его домом на воде. На берегу он не мог позволить себе такой обстановки. Там, дома, единолично правил Дукат, который когда-то сам смастерил всю мебель и с тех пор не терпел ничего привозного, чужого. Фил с ним не спорил. Молодой адмирал одинаково спокойно воспринимал и подчеркнутую строгость обстановки отцовского дома, и роскошь своей каюты. Красивое оружие, развешанное на стенах берегового жилища, было единственной привилегией, которую предоставил ему Дукат.

…Небесный посланец, думая о монахе, размышлял Фил. Небесный посланец…

Чушь,

А если не чушь?

Вот и меня уже начинают одолевать сомнения, недовольно подумал Фил.

Да – нет, да – нет…

Но в конце концов кто он такой, этот монах с глазами цвета морской волны?

Три недели он смирно торчал в трюме жаклоновского пинасса и даже, говорят, не пикнул. Будь он всесильным, он бы заставил пиратов, взявших его в плен, плыть куда •угодно, хоть в тот же Веракрус, прямиком, и сдаться там на милость местного губернатора.

А, да он и в плен не дался бы! Сделал бы из жаклоновских пиратов каких-нибудь заколдованных остолопов, вынудил бы их добровольно утопиться… мало ли что он мог, если б хотел и если б, опять же, был всесильным.

Теперь вот – сидит в бывшем пороховом погребе и помалкивает.

Нет, не всесилен…

Но, с некоторой опаской подумал Фил, предположим, что небесный дурак все же есть. Ну, как бы, конечно, как бы! Разве же не мог он сделать так, чтобы его посланец сразу очутился во Фрис-Чеде? Без всей этой нелепой истории с мертвым хольком, без вынужденного торчания в трюме, а теперь – и в погребе? Мог. Значит, и небесный дурак тоже не всесилен.

Или так было задумано? Чтоб все выглядело по-настоящему? Чтоб фрис-чедцы не попадали замертво при виде внезапно очутившегося на острове монаха, а чтоб приняли его поначалу за простого смертного?

В таком случае небесный дурак и в самом деле милостив. Уберег многих фрис-чедцев от разрыва сердца.

Фил невольно усмехнулся.

Уберег…

Фил представил себе, какая паника началась бы, увидь фрис-чедцы неведомо откуда взявшегося чужака. Горная стража клялась бы, что никого на остров не пропускала, В горной страже состояли только коренные фрис-чедцы, самые надежные, матерые пираты, которые, став отцами многодетных семейств, предпочитали жить на берегу. Как им было бы не поверить? Стали бы искать поблизости потайное судно, веревки, по которым монах мог бы незаметно вскарабкаться на скалы, пролизнуть на остров мимо свирепых караульных. Искали бы, но – нет же ничего, никаких следов!..

Милостив небесный дурак, да милостив. Да и такой ли уж он дурак?

Чушь! Чушь!

Нет никакого небесного дурака!

Лезут в голову всякие мысли… ненужные…

И сам я – хорош, нечего сказать, с запоздалым ожесточением подумал Фил. Отец правильно заметил: надо было что-нибудь попроще предложить. Сосны, церковь, север… На кой черт? Это все от растерянности! Монах так внезапно заявил о своем наглом намерении построить во Фрис-Чеде церковь, что я был к этому не готов… А надо было, конечно, проще действовать. Надо было сказать так: если в ближайшую ночь весь Фрис-Чед не увидит одинаковых снов, в том числе и я, то монаху – каюк! И так оно, конечно, и произошло бы. Мне вот сроду никакие сны не снились. И в эту ночь не приснились бы! Так нет же, захотелось потянуть время, чтоб уж наверняка.

А отец и Гоур – тоже… Наглотались в детстве сказок про Бога, и теперь, к концу жизни, все это им аукнулось, взыграло, этакий стариковский штормец.

Но как они будут радоваться, когда монах сгорит в новопостроенной сосновой церкви!

Монах проиграет!

Проиграет, будь он проклят!

Сто лет Фрис-Чед жил своей жизнью, и небесный дурак ничего не мог изменить. Не мог, или не хотел, или все недосуг ему было, а, какая разница. Жил Фрис-Чед и дальше будет жить по-старому. У Бога, видать, не больно много посланников, на весь мир не хватит, в мире повсюду война за войной, сплошная пальба и пожары. На захваченных кораблях чего только не услышишь, весь белый свет как на ладони.

Вдруг Фил поймал себя на том, что думает о Боге едва ли не всерьез и называет его мысленно уже не небесным дураком, а Богом, Так, будто тот все же не выдумка. Филу стало неприятно.

Он нахмурился.

Прошлой ночью, пока еще шла погрузка на галион, адмирал, улучив момент, ненадолго заглянул в погреб, где находился монах. Тот не спал, ходил взад-вперед. Фил поставил горящую свечу на утрамбованный земляной пол. Затхлый воздух здесь еще был пропитан запахом пороха. Теперь тут хранили старую парусину, на всякий случай, не помешает, а для пороха построили новый погреб – попросторнее и посуше, и подальше от домов. А этот служил чем-то вроде гауптвахты, сюда иногда запирали на ночь разбуянившихся пиратов.

– Монах, – сказал Фил, – а чего это твой Господь не прислал тебя раньше? Чего он так оттягивал наше свидание? Неужто мы ему за прошлые сто лет не надоели?

– Он – ждал, – ответил монах.

– Чего? Что мы сами начнем верить в него?

– Он – ждал, – повторил монах, – пока вы сами поймете, что жить разбоем и убийствами – это грязное дело.

– Нынче все убивают, – сказал Фил. – Всюду, Без ппули в стволе не прожить – сожрут. Но чем же мы, именно мы, ему так приглянулись? От испанцев, к примеру, он ничего не ждет?

– И от них – тоже. Ждет и печалится обо «всех, живущих на земле.

– Опять туманишь, – вздохнул Фил. – Я тебе – пример за примером, по-деловому, а ты в ответ – только пустые слова.

– Да нет, – монах тоже вздохнул, – это как раз очень простые слова. Как печально, что многие люди, в гордыне своей, воротят носы от той простоты, которую дарует каждому из них Господь. Делают вид, что веруют, и сами в это верят, и в церковь ходят, и молятся, но на деле остаются верны только своей гордыне. Надеются обмануть – кого? Господа, единственного, кто дает им жизнь?

– Жизнь дают женщины! Матери!

– А кто им, матерям, это дарует, по-вашему?

– Ну, мужчины им помогают, – осклабился Фил.

– А мужчинам кто даровал право на такую помощь?

– Кто, кто… Не знаю. Так уж, верно, повелось. Не мы это придумали.

– Но – кто же, по-вашему, кто? Кто вселяет в человека душу, которая изначально чиста и непорочна? Душу, без которой человек был бы истуканом и не мог бы ни мыслить, ни надеяться, ни радоваться, ни биться в отчаянии, ни трепетать, ни восторгаться красотой!

Монах почти кричал. Фил еще не видел его таким и, сам того не желая, смутился. Он понимал, что монах говорит то, что думает, то, что знает и в чем уверен целиком, весь, без остатка. Человек, который лжет, так не смог бы… И Фил опять, проклиная себя мысленно, неистово проклиная, пожалел о том, что этот парень в рясе, подпоясанной обыкновенной веревкой, никогда не уйдет с ним в океан на адмиральском паруснике.

У меня нет друзей, с тоской подумал Фил. В моем подчинении есть остров, город, люди, корабли, я наделен правом казнить и миловать, мое слово – всегда решающее, но я еще не встретил ни одного человека, которого захотел бы назвать другом. Дукат? Нет, он не в счет, он – отец. А друг – это что-то другое, особенное, так, наверное… Человек, которому ты доверяешь, как отцу, и которого любишь, как брата. Его боль – это твоя боль, его крик – это твой крик… Нет, друзья – это много, это неслыханная роскошь. А мне бы хоть одного, но – друга! Вот такого, как этот, что стоит напротив меня в нелепой монашеской рясе: неистовый, смелый до одурения, безоглядный и насквозь искренний. Я ненавижу его, потому что обязан его ненавидеть, но я же его и… люблю… как брата… Проклятие!

Фил сцепил зубы.

– Раскричался, монах, – зло процедил он. – Ишь, раскричался… Что, сил больше нет? Подустал? Прослезиться не желаешь?

– И прослезился бы, – пробормотал монах, – если б Знал, что это что-нибудь изменит… Но люди научились презирать даже чужие слезы – даже этому научились! А казалось бы, как все просто. Если бы каждый человек выполнял десять святых заповедей, проще которых ничего нет, то на земле уже давно был бы рай…

– Что это за заповеди?

– Не убий, не укради… – произнес было монах, но Фил раздраженно прервал его.

– Хватит! Занудство! Ты мне лучше вот что скажи. Вот, допустим, все будет по-твоему: ты выиграешь. Построим мы церковь, и народ попрет в нее валом, разинет рты и станет тебя слушать. Но! Ты уверен, что у нас не получится, как у тех же испанцев вроде бы веруют – но убивают, вроде бы молятся – но крадут, вроде бы при крестах – но мошенничают, насилуют, вероломствуют, ненавидят!

– И что, все они такие? – монах улыбнулся.

– Не лыбься! – взорвался Фил. – Все или не все – не знаю. Других, уж извини, не видел: времени не хватает на разбирательство – кто, да как, да что!

– Странно, – сказал монах. – Кто же тогда делает корабли? Кто пишет научные трактаты? Кто веселит людей в ярмарочных балаганах? Кто пашет землю?

– Это они все для денег! Деваться некуда: жрать-то что-то надо, вот и приходится… Ты, монах, людской жизни не знаешь, а она, я тебе скажу, всякая. То очень закрученная, то – очень простая, еще проще, чем эти твои заповеди… Я, бывало, под настроение, к Гоуру захаживал, в тюрьму: послушать, что пленные ему рассказывают. Теперь не хожу туда. Противно. Я там такого наслушался, что до сих пор тошнит… Вот ты говоришь: кто землю пашет? Верно. Пашут. Потом обливаются. Но это ничего еще не значит, монах. Можно честно пахать землю с рассвета до вечера, а вечером, когда стемнеет, втихую убить соседа – тоже честного пахаря. А зачем? А затем, чтобы соседскую корову себе забрать… Как это назвать? Почему это так?

– «Не убий», – напомнил монах. – Библейская заповедь… Человек, не отворивший свое сердце Господу, одинок, жесток и жалок, как затравленный зверь: он идет на все. Отворивший же – никогда не убьет, ибо он счастлив, а счастливые на убийство не способны. Человек, верящий умом, а не сердцем, лжет. Потому что говорить о своей вере его заставляет только страх перед Господом, но не любовь к Господу. Только страх. Чувство, которое безнадежно далеко от истинной веры… Что, адмирал, я опять говорю туманно?

– Что ж, – сказал Фил. – Я, значит, многожды раз несчастен. Но ты, счастливчик, сидишь взаперти, а я – свободен. Не знаю, как твой Господь, а ты уж точно дождешься: жарко тебе будет в пылающей церкви!

Фил взял свечу и вышел.

…Теперь, лежа в своей каюте, он вспоминал этот ночной разговор, беспокойно ворочался и все отчетливее сознавал, что уснуть уже все равно не удастся: не до сна. Перед его мысленным взором маячила нескладная фигура монаха, и, сколько Фил не гнал от себя это видение, оно не уходило.

Наконец усталость взяла свое, и адмирал уже было задремал, но тут в каюту, не постучавшись, ворвался вахтенный матрос:

– Адмирал, тебя Жаклон зовет!

Опять – Жаклон! Этого Жаклона убить мало, меланхолично подумал Фил, надевая сапоги. Мало того, что монаха привез, так теперь еще и поспать не дает! Зря, ох, зря пираты сняли его когда-то из-под балки таверны. Пусть бы и до сих пор там висел, охламон рыжий. И не было бы теперь ни монаха, ни этого безмозглого рейса за северными соснами, ни бессонницы!

– Что, – лениво спросил Фил, – Жаклон опять кого-то в плен взял? Кого на сей раз? Монахиню? А неплохо бы… Мы б ее выдали замуж за нашего монаха… тьфу ты, сапог не налезает… открыли бы во Фрис-Чеде монастырь…

Он поднял голову, увидел выпученные глаза вахтенного и мгновенно понял: случилось что-то очень паршивое!

– Что?! Говори!

– Там, – забормотал матрос, – там… такое…

13

Фил выбежал на палубу и не сразу сообразил, что происходит. Сначала он увидел побелевшие лица пиратов, потом такое же неестественное бледное лицо Жаклона. И наконец, переведя взгляд туда, куда смотрели все, увидел по правому борту, в полумиле от галиона, песчаный остров, на пологом берегу которого густо росли высоченные сосны.

– Что это? – внутренне похолодев, спросил Фил.

– Ну, это самое, – промямлил Жаклон, – вот… остров…

– Откуда тут мог взяться остров?! Мы же только что вышли из Фрис-Чеда! Тут поблизости сроду никаких островов не было!

– Не было, – подтвердил Жаклон. – Вот только что – еще не было! А теперь – есть! Остров!

– Откуда он взялся?!

– Откуда мне знать – откуда! – рассвирепел Жаклон. – Но если это не остров, то, значит, я – китаец!

– Может, ты с курса сбился? – Фил цеплялся за последнюю надежду, хотя уже понимал, что курс тут ни при чем.

Ближайший остров находился далеко отсюда, совсем в другой стороне, к тому же ничего, кроме камней, на нем не было.

Да и Жаклон – опытный кормчий, он, как и Фил, знал здешние места назубок.

– Ты, это самое, назад глянь! – крикнул Жаклон. – Прямо по корме!

Фил обернулся. Сзади, всего в нескольких милях отсюда, виднелись знакомые силуэты гор, то были горы их родного острова.

– Отлично…

Усилием воли Фил заставил себя говорить негромко. Команда должна видеть, что адмирал спокоен.

– Отлично… Не было тут острова, теперь – есть остров. Жаклон, когда ты его заметил?

– Только что! И сразу послал за тобой!

– А до этого? Не мог же он из воды вынырнуть, так?

– Вот именно! Как раз и вынырнул, что ли…

– А остальные? Тоже ничего не видели, а потом вдруг – увидели?

По молчанию пиратов Фил понял, что появление острова было и для них неожиданностью.

Фил задумался.

Надо решать… Можно проплыть мимо, но – нет, нет, это не выход. Потом пойдут разговоры, будто адмирал струхнул. А прослыть струхнувшим означает вечный позор, И тогда ничего не останется, как уйти в гости к Чеду.

– А что, – неторопливо сказал Фил. – У океана много всяких загадок. Про такую, – он кивнул на остров, – мы еще не знали, теперь она – перед нашим носом.

– Это не океанское дело – выставлять целый остров, да еще и с деревьями, из воды, напоказ, – опасливо заметил молоденький матросик, это был его первый рейс на адмиральском корабле.

– Ты-то откуда знаешь? – сказал Фил, не повышая голоса.

Матросик до этого сделал несколько рейсов с другими капитанами и долго упрашивал Фила взять его на галион. Мечтал походить под командой самого адмирала. Чтобы потом, наверное, хвастать перед фрис-чедскими девчонками. Фил уступил – взял. На свою голову?

– Так откуда же тебе это известно? – повторил Фил.

– Ну… не бывает такого…

– Все молчат, а ты, зеленый, болтаешь… Негоже.., Шлюпку – на воду! – приказал Фил вахтенному помощнику. – Этого, – он кивнул на матросика, – с собой, пускай посидит на весле, болтун зеленый! Проверьте глубину на подходах к острову, есть ли там где пришвартоваться.

– Фил, это не остров, – сказал матросик, голос его звучал по-прежнему опасливо. – Это… я не знаю, что это…

– Не сядешь на весло?

Матросик долго молчал, озирался. Было тихо.

– Нет, Фил… Ну его, этот остров, он какой-то не такой…

Фил снял с пояса револьвер.

– Манцинеллы тут, на борту, нет, – сказал он. – Придется тебе лечь спать сразу в воду.

Он в упор выстрелил в матросика. Крутнул барабан револьвера.

Матросик медленно падал навзничь.

– В воду его, – сказал Фил. – В барабане еще пять пуль. Кто следующий?

Он ждал ответа, глядя, как пираты подтаскивают труп матросика к борту, как переваливают его ногами вперед.

Послышался всплеск воды.

– Туда ему и дорога, – сказал Фил. – Эй, парни! Живее! Живее! «Выполнять приказ!

Пока пираты промеряли глубину, Фил прохаживался по палубе.

Ни на кого не смотрел.

Монах мне этот остров подстроил, думал он. Точно. Монах. Или это его небесный хозяин решил надо мною подшутить? Я ему пошучу!

Филу опять, уже в который раз, стало неприятно, что он размышляет о Боге так, будто тот – есть.

Он терялся в догадках.

Как тут, рядом с Фрис-Чедом, вокруг которого, куда ни глянь, одна вода, мог появиться остров?

Пираты тоже молчали, искоса поглядывая на адмиральский револьвер.

И эти держатся не очень-то бойко, зло подумал Фил. Лучшие матросы Фрис-Чеда… Ничего, пусть перемелют свой страх. Смелее будут.

Вернулась шлюпка.

– Можно швартоваться прямо к острову, Фил… Тут берег сразу, у кромки, круто обрывается в воду. Глубина подходящая. Чудной островок… Что, адмирал, тут сосны будем брать?

Фил кивнул. Ну вот, заговорили уже повеселее. Им для смелости всего одной пули хватило. И это – матросы, которые в самый рисковый бой привыкли ходить, как на гулянку в таверну!

Впрочем их можно понять, тут есть отчего опешить…

Он встал к румпелю.

Пришвартовались на удивление легко. Сбросили дощатый трап.

Фил сошел на берег. Поднял ракушку с песка, подкинул ее на ладони.

Обыкновенная ракушка…

Пираты сносили на берег топоры, пилы.

– Живее, – приговаривал Фил. – К вечеру надо загрузиться бревнами.

К нему приблизился Жаклон.

– Фил, а с фрис-чедских горных батарей нас видят, как по-твоему?

– Видят, наверное.

– И – молчат?

– А что ж им, песни петь, что ли?

– Нет, это я так… Непривычно все же…

– Следи, чтоб бревна грузили как следует, – сказал Фил. – А я пойду, прогуляюсь…

Он поднялся на пригорок, оттуда спустился, цепляясь за редкий кустарник, в рощу.

Вокруг были только сосны.

Остров был намного меньше того, где размещался Фрис-Чед.

Фил, держа в руке револьвер, дошел напрямик до противоположного края острова.

Пусто.

Людей тут, похоже, сроду не было. Фил потрогал носком сапога песок на берегу, пощупал пальцами валуны. Все было настоящим.

Зачем я тут, вдруг с внезапным остервенением подумал адмирал. Что я тут делаю? Зачем я вообще живу на земле? Умру ли я своей смертью, погибну ли в сражении, но от этого ничего не изменится. Будет море, будет океан, днем будет светить солнце, по ночам – звезды, и кто-то другой будет водить пиратов в походы, грабить морских купцов, торговать с бешеными, улепетывать от погони, пить ром и жрать мясо, засовывая его жирными пальцами в рот.

Кто придумал этот мир, этот океан, пальмы, пауков размерами с крабов, ленивых и глупых красных попугаев ара или светящихся жуков кукуйо, которые, если собрать их в мелкую сетку, светят по ночам не хуже факелов? А откуда взялись люди?

Меня не станет, размышлял Фил, и я так и не узнаю, куда исчезают днем звезды, по которым я привык с наступлением темени держать курс. Они дьявольски далеки, и паршиво, что я до них никогда не доберусь, Я видел чужие берега только с воды, но чужие берега всегда были мне неинтересны. А на звездах я, пожалуй, не отказался бы пожить. Занятно было бы взглянуть на Фрис-Чед сверху, какой он оттуда, меньше комара, что ли…

Филу стало грустно, он не знал – почему. О таинственном сосновом острове он старался не думать. Фил уже знал, что будет дальше. Знал, И потому был спокоен.

Он вернулся к месту стоянки галиона и, сбросив куртку, тоже взялся за топор.

…Ближе к вечеру трюм был заполнен бревнами до отказа. Берег был завален грудами сосновых веток. Пахло хвоей:

– Отправляйтесь во Фрис-Чед, – сказал Фил пиратам, – Разгрузитесь и к утру вернетесь за мной. А впрочем, чего гонять галион туда-обратно… Пришлете сюда сторожевой бергантин.

– А ты? – спросил Жаклон.

– Разве не ясно? Останусь здесь. Переночую.

– Зачем?

– Скажете монаху, что адмирал Фрис-Чеда изволил провести ночь на острове, которого вчера еще не было. Так и передайте. Можете добавить, что мне тут очень понравилось: хороший воздух.

– Позволь, Фил, я останусь с тобой, – сказал Жаклон.

– Думаешь, без тебя не обойдусь?

– Я не люблю, Фил, когда кто-то в одиночку расхлебывает кашу, которую я сам заварил.

– А что тут расхлебывать? – как можно равнодушнее бросил адмирал. – Остров как остров.

– Не скажи… Тут всякое может быть. Так что, разрешаешь мне остаться?

– Как хочешь.

Стоя на берегу, Фил смотрел вслед тяжело груженному паруснику, который вел вахтенный помощник, тоже опытный кормчий.

Жаклон лежал на песке, положив руки за голову и уставясь взглядом в темнеющее небо,

– Не часто на галионах возят бревна, – сказал он.

– А по мне, так и вовсе в первый раз, – усмехнулся Фил, укладываясь рядом. – Ночь не спал, и теперь в сон не тянет.

– Меня тоже.

– Островок-то, а? – Фил засмеялся. – Ни зверья, ни птиц… Москитов – и тех нет.

– Занятный островок, – согласился Жаклон. Он, как и адмирал, старательно делал вид, будто ничего не происходит. – Помнишь, как мы, когда были пацанами, любили уходить на ночь в горы и выискивать там глухие места, где еще никто не бывал!

– Да-а… Оставались там до рассвета, сидели в засадах, держа арбалеты наизготове: ждали, вдруг на остров нападут враги. Мне, признаться, так хотелось, чтоб кто-нибудь да напал. Хотелось поубивать их, а утром вернуться в город и сказать, поплевывая сквозь зубы: «Тут ночью враги шли на штурм, но мы их – из арбалетов, сами, даже стражников не стали звать, дело-то пустячное!»

Он улыбнулся!

– Тебе тогда, в горах, страшно было? – спросил Жаклон.

– Ха! Каждого шороха боялся. Мы же, помнишь, вдалеке вдруг от друга устраивали засады. Рядом – никого не видать… Но я заставлял себя пересиливать страх. А ты? Боялся?

– Конечно… Мне и потом, в первых рейсах, страшновато было. Дым, кровь, трупы… Потом привык.

– Да, смелость приходит не сразу…

Фил вдруг вспомнил матросика, которого застрелил утром. Фрегат вот-вот вернется во Фрис-Чед, пираты начнут перетаскивать бревна на берег. Матери матросика, которая, конечно, придет встречать сына, пираты скажут, что тот… Ну, что, что? Нечаянно упал за борт, и его съели акулы, больше и придумывать-то нечего. Никто никогда не скажет ей правду, пожалеют, во Фрис-Чеде только матерей и жалеют, даже матерей предателей…

Филу перехотелось разговаривать с Жаклоном,

Уже стемнело.

Волны негромко накатывали на берег и, шипя, угасали на песке, но на их место уже торопились другие и тоже гасли…

– Фил, – произнес Жаклон, – а тебя радует твое адмиральство?

– Не знаю… Привык. Кто-то же должен быть адмиралом. Не я, так другой. Меня выбрали, вот я и адмирал.

– А вот я покапитанил чуток, и больше не тянет. Не мое это дело. Не люблю командовать другими. Могу, но не люблю,

– Тебе это больше не грозит, – заверил его Фил. – Лучше уж будь кормчим. И тебе хорошо, и всему Фрис-Чеду спокойнее.

– Злишься на меня за монаха-то?

– Как тебе сказать… Ты сделал это по глупости, потому тебе и сошло это с рук.

– Странный он, этот монах…

– Заткнись.

– Понял. Не буду. – Жаклон помолчал, но ему явно хотелось еще поговорить. – Вот смотрю я сейчас на звезды и думаю: жаль, что я никогда не смогу увидеть Мадрид.

– А что тебе там делать?

– Так, поглазеть, это самое, что за столица у наших первейших врагов. Как они там живут, что пьют, что жрут… Пошататься по ихним улицам… Фрис-Чед мне уже до смерти надоел. Всех знаю, одни и те же хари. Одна только радость – уйти в рейс. А то пошел бы в гости к Чеду! – с неожиданной злостью добавил Жаклон.

Фил зевнул.

– Ты, Жаклон, драпануть из Фрис-Чеда еще не собрался?

– Брось ты… Я пиратскую клятву давал. И ты знаешь, что я ее сдержу.

– Знаю… Потому и терплю твою болтовню, что уверен в тебе. Хорошо, что мы сейчас наедине. А сказал бы ты это при людях и лежал бы уже под манцинеллой.

– Сам знаю.

Жаклон вздохнул, прислушался. Ему почудился неясный гул, который доносился с разных сторон. Жаклон рассеянно поковырял пальцами в ушах. Это от бессонницы, решил он, в голове шумит.

Но гул быстро нарастал, и вдруг земля затряслась.

– Фил! – вскакивая, крикнул Жаклон. – Что это?! Вставай!

Но адмирал и сам уже был на ногах.

Весь остров светился разноцветными огнями. Гул уже стих, земля больше не тряслась, но стало неестественно светло.

– Вот так островок, – пробормотал Фил. – Вот так островочек!

Огни тяжело переливались. От них в сторону Фила и Жаклона шли волны густого серого тумана. Откуда-то из глубины острова к берегу пролегла узкая, ровная, как ствол мушкета, дорога, уложенная железными плитами.

С обеих сторон ее все гуще обволакивал туман, и вскоре сквозь него уже ничего нельзя было разглядеть. Но сама дорога была пронзительно ярко освещена невидимыми огнями. По ней навстречу пиратам шел человек в серой, блеклой, спадающей почти до самых плит одежде, похожей на грубую парусину, с отверстиями для рук и двумя большими карманами по бокам. На голых руках человека, чуть ниже локтей, виднелись две серебристые полоски.

Невозможно было определить, сколько ему лет. Неподвижное лицо его, казалось, было вытесано из серого гранита.

Его легкая, пританцовывающая походка никак не вязалась с натужно сгорбленными плечами.

– Что будем делать, Фил? – прошептал Жаклон,

– Ничего. Ждать.

– Чего, это самое, ждать?!

– Сам не знаю! Прикуси язык!

Человек приблизился.

Глаза его были похожи на выдолбленные в камне отверстия. Они ничего не выражали.

– Рад вас приветствовать, – ровным металлическим голосом сказал он. – Мне поручено встретить вас и провести в свой отсек.

Он произнес это на том же языке, на каком говорили во Фрис-Чеде.

– Кто ты? – медленно спросил Фил.

– Серебристые полоски на моих руках, – сказал человек, – означают, что я сегодня старший по отсеку на улице Карманных Воров.

– Какое мне дело, старший или младший! Кто ты?

– Старший по отсеку. Следуйте за мной.

– Куда? – выдавил из себя Жаклон.

– На улицу Карманных Воров.

– А имя-то у тебя имеется? – раздраженно спросил Фил.

– Да, Старший по отсеку.

– Занятное имя… Оружие здесь оставить?

– Все ваше может быть при вас. Никакое оружие здесь не стреляет, не колет, не режет, не убивает.

– А если мы откажемся с тобой идти? – спросил Жаклон.

– Ваше право.

– Приглашают – надо идти, – сказал Фил.

Он первым двинулся за незнакомцем. За адмиралом, озираясь по сторонам, шел Жаклон. Озираться, однако, было бессмысленно. Дорогу огораживал непроницаемый туман, который, точно потолок, ровным слоем нависал и сверху.

Дорога внезапно оборвалась и исчезла. Все трое очутились у стены, рядом расхаживали какие-то люди в такой же, как и у старшего, одежде.

Сзади, скрежеща, захлопнулись невидимые ворота.

– Пришли, – сказал старший. – Вы находитесь в одном из отсеков улицы Карманных Воров. Ваше пребывание здесь будет недолгим. У вас нет причин для беспокойства.

– И на этом спасибо, – с иронией заметил Фил.

– Скоро вы вернетесь назад. Разговаривать с кем-либо из обитателей отсека не пытайтесь. Они обязаны молчать. На ваши вопросы могу отвечать только я.

– Здесь нет домов, – задумчиво произнес Фил.