Текст книги "Пиратская история"

10

В капитанской каюте Фил присел на койку. Устало взъерошил волосы. Хольк, флаг, монах… Жаклона, конечно, из капитанов придется убрать. Слишком он еще глуп для капитанства. Пусть будет кормчим, это у него получается, а командовать над ним должен кто-то другой, посолиднее. И про мертвый хольк Жаклон, наверное, напривирал куда больше, чем было на самом деле, это как пить дать…

Открылась дверь, и Жаклон втолкнул в каюту монаха.

Тот едва удержался на ногах.

– Жаклон, – сказал Фил, – крикни на берег, чтоб позвали Гоура. Пускай смотаются за ним в тюрьму, на лошадях, мигом, туда и назад!

– Ну, – произнес Фил, оставшись в каюте наедине с монахом, – здрасьте… Что хорошего скажешь, парень? Как поживает папа римский, не знаешь? Мы тут за него очень беспокоимся. Как он там, в Риме? Не тоскует?

– Думаю, у него есть много причин для печали.

– А у тебя?

– Тоже.

– Жить хочешь? – внезапно спросил Фил.

– Конечно, – спокойно ответил монах.

– Понял уже, что ждет тебя в нашем городе?

– Да.

– Мне приятно, что ты не валишься на колени и не лижешь мои сапоги, – сказал Фил. – Присаживайся.

– Благодарю. Вы очень любезны.

Монах сел на табурет, привинченный к полу. До того, как пинасе оказался в руках пиратов, он принадлежал какому-то богатому испанскому купцу. Его просторная капитанская каюта была обставлена изящной мебелью. Погибший предшественник Жаклона хоть и был коренным фрис-чедцем, смотрел на это сквозь пальцы. Жаклон же, не терпевший роскоши, первым делом повыбрасывал из каюты всю прежнюю мебель, заменив ее на матросскую койку, два табурета и дощатый стол. Свою одежду он вешал на им же вколоченные в стенку ржавые гвозди с огромными круглыми шляпками.

Монах, подумал Фил, от своей веры, ясное дело, не откажется, не тот фрукт, видно по глазам. Но держит себя с достоинством, да, с достоинством… С таким человеком даже просто так приятно потолковать, прежде -чем взбешенный Жаклон расправится с ним. Надо же хоть когда-нибудь попять, что это за люди такие – святоши, и что их заставляет надевать рясу. Вот этот, к примеру. Мог бы стать заправским моряком…

Адмиралу перехотелось расспрашивать пленника про мертвый хольк, про исчезнувшую с холька команду, про историю с флагом. Все это, скорее всего, жаклоновские враки. Фил был в этом уверен почти наверняка.

– Монах, – сказал Фил, – когда мы закончим этот разговор, тебя убьют. Как я понимаю, ты не собираешься молить меня о пощаде?

– Нет.

– Значит, я в тебе не ошибся, – Фил был доволен своим умением с ходу разгадывать, кто есть кто.

– Другие – молят? – спросил монах.

– Еще как! Таких проще укокошить сразу, чем наблюдать, как они позорят себя. Мы берем в плен только тех, кто потверже, поупрямее. Из них потом получаются пираты что надо, – адмирал прицокнул языком. – Я забыл представиться. Меня зовут Фил. Я адмирал этого острова.

– Рад познакомиться. Если вы…

– Чему радуешься-то? – перебил его Фил.

– Знакомству.

– А-а, – Фил недоуменно хмыкнул. – Ну, продолжай…

– Если вы позволите, пусть мое имя останется при мне. Можете называть меня просто монахом. Но, однако, если вы настаиваете, я могу и…

– Нет, не настаиваю. Это твое дело. Когда-то, много лет назад, в нашем городе, жил один человек, его звали Чед. Но своего настоящего имени он так и не назвал. Здесь это никого не удивляет… Ты, монах, я вижу, смышленый человек. Растолкуй мне, будь добр, что там у вас творится, в вашей Европе. До нас, через пленных, доходят разные слухи.

– О чем?

– Так, насчет ваших тамошних предводителей… В Ватикане, говорят, сущий бордель. Святоши своих же травят ядом, это правда? Одному папе римскому подсунули пилюлю с ядом, другому, третьему… Это правда? – повторил Фил.

– Ходят слухи, – подтвердил монах, на его лице появилась горькая улыбка.

– Что они там не поделили? Власть? Деньги?

– Несчастные люди. Я им сочувствую.

– Кому? Тем, кто был отравлен?

– Да. И тем, кто отравил их, тоже.

– Какой ты, однако, добряк, – Фил усмехнулся. – Но ты же подчиняешься этим, из Ватикана. Боишься их?

– Не боюсь. Но я их люблю и сочувствую им.

– Да? Любопытно, – Фил оживился, – Не понимаю, как это можно любить и тех, и этих? Всех, значит, уважаешь?

– Любить друг друга должны все. А уважать – это когда есть за что, это надо заслужить.

– Может, и так, – задумчиво произнес Фил. – Но – любовь! Я не говорю про любовь между мужчинами и женщинами. Я – про любовь вообще, между всеми людьми. Ты же про нее говорил?

– Именно про нее… Любовь дана каждому, от рождения и до смерти. Любовь к ближнему. Она всегда есть в человеческой душе. Но не все пользуются этим дарованным им счастьем.

– Кто же его даровал?

– Господь.

– Ну, начались сказки, – Фил сердито засопел. – Господь… Мы его называем небесным дураком, да будет тебе это известно! Дураком, которого никогда не было и нет.

– Я соболезную вашему горю.

– Горю?

– Да. Я так думаю. Но Господь не в обиде на вас.

– Тоже, как и ты, сочувствует нам?

– Да, конечно.

– Значит, мы, по-твоему, тоже несчастные?

– Увы!

– А ты – счастливый?

– Я об этом не думал.

– А кто вообще в этом мире счастливый, по-твоему?

– Тот, кто любит.

– Кого любит? – заорал Фил, не вытерпев. – Ближнего – так ты сказал? А кто он, этот ближний? Если это отец, то я, значит, счастливый человек! Я люблю отца! И значит, все люди счастливы, если брать по-твоему! Потому «что у каждого есть отец, или мать и отец, или… кто там еще… бабушка, скажем, или сын, дочь, жена, друг! Но почему же я так мало встречал в океане счастливых людей? Почему? Ты мне объясни, кто он, этот твой ближний?

– Каждый человек, – ответил монах.

– Туманишь!

Фил уже сам не рад был, что затеял этот разговор. Монах, который поначалу, чисто по-людски, так понравился Филу своим умением держаться, теперь уже смущал его своей непреклонной уверенностью. Теперь Филу, наоборот, уже не терпелось поскорее поставить его на колени! Но не силой, а только правдивыми словами, точными, как выстрелы, бьющие наповал.

– Любовь к ближнему! – зло произнес Фил. – Вот она, стало быть, какая необъятная!.. Но где же она, эта любовь, у испанцев, которые истово веруют в твоего, монах, Господа, но заодно перестреляли и перевешали уже почти всех карибских индейцев? Из какого кармана должны достать испанцы эту твою всеобщую любовь, чтобы не дуреть от золота?

– Из того же кармана, что и вы, Фил!

– В моем кармане – только гребень, которым я расчесываю волосы. А в потайном кармане куртки – стилет, про который я никогда не забываю. И больше в моих карманах ничего нет. Но я люблю своего отца, который меня воспитал, и люблю всех людей, которые живут в этом городе, на этом острове. Эту любовь мне не надо ниоткуда доставать. А все прочие люди мне без разницы!.. К слову, монах: что это твой Господь до сих пор не торопится наказывать нас за наши… как это по-вашему… грехи? Мы же убиваем, разбойничаем. Но – живем и не тужим.

– Но Господь никого не наказывает.

– Хм… Какой у тебя голос спокойный… Но ты объясни мне, зачем же он нужен, этот Господь, если он все терпит и ни мычит ни телится!

– Чтобы любить нас и печалиться о нас.

– И все?

– Но разве этого мало?

– А инквизиторов он тоже любит и тоже печалится о них?

– Да.

– Но они же действуют от его имени!..

– В этом их огромный грех перед Господом. Когда-нибудь им придется за это ответить.

– Чем? Смертью?

– Умирает тело, душа остается, ей и нести за все ответ.

– Где? На небе, конечно же, да?

Фил ткнул пальцем вверх, усмехнулся. Вспомнил, кок часто кричали пленники, перед тем, как пираты их убивали: «Вы за все ответите на небесах!» Сколько раз он слышал эти слова…

– Это как Господу будет угодно, – ответил монах. – Он один знает – где.

– Если твой Господь так добр к людям, как ты говоришь, почему же он позволяет людям делать оружие и стрелять друг в друга?

– Это люди сами придумали. Господь их этому не учил.

– Что, и святош-инквизиторов люди сами придумали? На свою же голову?

– Да. Те, кого вы, адмирал, называете святошами, это обыкновенные люди. И, как все люди, они бывают разными: одни – благородны, другие – подлецы, третьи – равнодушно трусливы…

– Получается, что сами же люди во всем и виноваты? А чему же учит твой Господь?

– Любви. Добру. Милосердию. Он дает людям жизнь, а дальше они должны сами показать, на что способны. Человеческая жизнь, с самого ее начала, подобна юному путнику, который стоит на развилке дорог, Сам выбирай, куда идти.

– Ну и куда же, монах, посоветуешь идти юному путнику?

– А это он сам должен выбрать. Хочешь жить честно – иди вперед, по прямой дороге, никуда не сворачивай и ничего не бойся. И всегда благодари Господа за все тяготы, которые встретятся тебе на пути. Прямая дорога – самая простая и самая тяжелая, но она самая прекрасная, ибо она ведет к Господу. На этой дороге ты никого не убьешь, не ограбишь, не обманешь.

– Да-да, – Фил засмеялся. – Только не забудь взять с собой нож, пистолет и побольше этаких свинцовых штуковин под названием пули. Иначе: ты-то никого, зато тебя и грабанут, и облапошат, и укокошат. Славная дорожка, ничего не скажешь. Иди и пой, и жди, певчая птичка, пока из тебя сварганят рагу!..

– Это уж как Господу будет угодно, – возразил монах. – Господь сам знает, сколько времени он дал каждому человеку на земной путь. Это точный срок, от первого мига до последнего, и этот срок нельзя ни убавить, ни продлить. От людей туг ничего не зависит. Земная жизнь – это всего лишь испытание для души, не более.

– А другие дороги… они куда ведут?

– В никуда, – коротко ответил монах.

– Ах, – опять засмеялся Фил, – что же нам, фрис-чедским грешникам, теперь делать? Мы же не знали, неучи, что с самого начала пошли в никуда! Ума не приложу, как же нам теперь исправляться! Вроде уже поздновато, а? Растолкуй, монах, растолкуй!.. Расскажи перед смертью еще какие-нибудь байки про своего доброго-предоброго небесного придурка!

– Адмирал, – вдруг жестко произнес монах, чеканя каждый звук, – вы можете оскорблять меня, и я все стерплю и все прощу, ибо я не умею мстить. Но если вы не возьмете свои гнусные слова о Господе обратно, вы больше не услышите от меня ни слова.

Монах замолчал, глядя в глаза Филу. Тот тоже не отводил свой взгляд.

В гляделки решил со мной поиграть, подумал Фил. В детскую игру… Весь в моих руках, а вот, смотри-ка, отважен… А ведь я, кажется, уступлю ему. Да, уступлю. Он, как ни крути, по-своему прав. Для пего небесный дурак, видно, значит то же, что для меня – отец. Окажись я на месте монаха, я бы тоже не потерпел таких слов про Дуката. Теперь этого парня сколько ни пытай, он свое слово сдержит: будет молчать. Но я, вот что странно, не хочу заканчивать этот разговор. Не хочу… Почему?! Что, что меня заставляет задавать монаху вопрос за вопросом?! Что?!

– Хорошо, – сказал Фил. – Я беру те свои слова обратно. Продолжим?

Монах помолчал. Кивнул.

– Во дела! – вдруг сказал Фил. – Голова раскалывается… Еще никогда я не вел таких заумных разговоров… Ты голоден?

– Нет. А вы?

Фил не ответил.

– Скоро сюда придет Гоур, – после долгой паузы сказал он. – Это наш городской тюремщик. Посмотрим, что ты ему скажешь.

– То же, что и вам.

– Ну, я-то в святошеских заумствованиях мало что смыслю, это все от меня уж очень далеко. А Гоур – старая лиса, он через все прошел. Он тебя, верно, и слушать-то не станет. А если и станет, то быстро выведет на чистую воду… Когда тебя будут убивать, твой Господь спасет тебя от гибели?

– Ему виднее.

– А если не спасет? Ты не проклянешь его за это перед смертью?

– Нет. Это будет праведная смерть, и моя душа вернется к Господу незапятнанной.

– Испачкаться боишься?

– Черной работы не боюсь. После нее руки можно вымыть, и вот они уже чисты. А душу ничем не отмоешь. Так не проще ли ее вовсе не пачкать?

– Душа, душа… Что, там, на небе, где живут эти… души, тоже есть города, улицы?

– Там все есть.

– И тюрьмы тоже?

– Наступит время – сами узнаете, – монах улыбнулся. – Печально, что вы не верите ни одному моему слову.

– Откуда ты это знаешь? Ты что, разгадываешь мои мысли?

– Назовем это так, – монах опять улыбнулся.

– Ну, и что же я сейчас, в этот момент, думаю о тебе?

– Вы жалеете о том, что я никогда не стану пиратом.

– Продолжай, – сказал Фил.

– Вы очень боитесь верить моим словам, но они остаются в вашей душе помимо вашего желания. И вам неприятно это сознавать. Вы мечетесь между своим любопытством ко мне и своей неприязнью к тому, о чем я говорю.

Фил хмыкнул.

– Все это ерунда, – сказал он. – Ты просто понял это по моим глазам. Но в Бога я все равно никогда не поверю.

– А я вас и не заставляю. И это вас тоже раздражает, правда?

– Не дури мне голову, монах, – устало произнес Фил. – Не будь ты святошей, я бы и в самом деле взял тебя матросом на свой фрегат. И ты научился бы и убивать, и песни горланил бы, в стельку пьяный!

– Нет, адмирал. Нет.

– Вот потому мне и обидно, что все это невозможно.

Фил потер пальцами виски.

– Мне, – сказал он, – в первый раз жаль, что тебя, пленника, придется убить.

– Спасибо.

– За что? – удивился Фил.

– За сочувствие.

– А, пустяки… Что думал, то и сказал.

В дверь постучали.

– Войдите! – буркнул адмирал.

На пороге стоял Гоур.

11

Он увидел монаха, вежливо наклонил голову, улыбнулся, его улыбка получилась как всегда мягкой, он это умел.

– Какие у нас гости! – сказал Гоур. – Жаклон уже успел рассказать мне о вас, милостивый сударь, – обратился он к монаху. – Как вам у нас? Жалоб нет? Вас, как я вижу, еще не били?

– Спасибо. Еще нет.

Услышав голос монаха, Гоур покачнулся, лицо его исказила судорожная гримаса.

Фил вскочил.

Гоур раздраженно махнул рукой.

– Сиди, Малыш, – хрипло сказал он. – Я сейчас… за Дукатом… он тут, рядом…

– Отец? – спросил Фил. – Он тоже сюда явился? Он же почти из дома не выходит… А теперь – с чего бы это?

– Видно, захотел на гостя посмотреть… Про нашего дорогого гостя уже весь Фрис-Чед знает, жаклоновские матросы постарались.

– Балаболки! – заметил Фил.

Гоур, все еще пошатываясь, вышел и почти сразу вернулся вместе с Дукатом.

– Вот, – сказал тюремщик, кивнув на монаха. – Гость наш… Значит, милостивый сударь, – обращаясь к монаху, с заметным усилием произнес Гоур, – говорите, что вас еще не били?

– Но я уже сказал – нет, – ответил тот.

Дукат растерянно переглянулся с Гоуром:

– Он!

– Он, – подтвердил тюремщик. – Ошибки нет.

– Да что тут в конце концов происходит? – привстав, воскликнул Фил. – Отец! Гоур!

– Да, – глядя на монаха, сказал Дукат, – это его голос я слышу каждую ночь в своих снах.

Гоур согласно кивнул.

Опять на стариков блажь напала, с тоской подумал Фил. Им, оказывается, голос монаха знаком… Вот уж поистине: старость – не радость!

– Видишь ли, монах, – рассмеялся Фил, – у моего отца и у Гоура в последнее время… в ушах шумит. Но…

– Это он! – свирепо перебил адмирала Дукат. – А ты, Малыш, заткнись! Нечего адмиральствовать, когда твой отец о серьезном деле говорит! Молчи, кому сказано! Сопляк!

– Отец! – вспыхнул Фил. – Ты что это… при людях… мне…

– Сиди и помалкивай! Меня интересует, что этому… монаху, скажем так, нужно на нашем острове!

– Меня сюда привезли, – ответил тот.

– Чепуха! Это все неспроста. Я в этом уверен. Это правда, что тебя… что… что вас нашли на мертвом хольке?

– Да.

– И что на хольке не было никаких следов провианта и пресной воды – тоже правда?

– Да.

– А где этот хольк сейчас?

– В океане, наверное…

– Нет, все это неспроста, – упрямо повторил Дукат. – Ну, вот, и на наш остров это пришло…

– Это? – спросил Фил. – Что ты имеешь в виду?

– Я знаю, что я имею в виду. И Гоур знает. Это – не монах. Это… это… я не знаю, кто это. Но только это не монах!

– Хм, – Фил почесал затылок. – Кто же он? Переодетый губернатор Пуэрто-Рико? А может, это вообще не он, а она? Может, этот монах – английская королева?.. Опять, отец, ты вместе с Гоуром затянул песенку про свои сны? Старые люди, а городите невесть что!

– Малыш, – сказал Дукат, – если ты собираешься дурачиться и дальше, то у меня еще хватит сил дать тебе оплеуху!

– Совсем сдурели, – заметил Фил, однако уверенности в его голосе поубавилось.

– Кто вы? – продолжал допытываться Дукат у монаха. – Откуда? Кто вас сюда послал?

– Господь, – негромко ответил монах.

В каюте наступила тишина. Дукат и Гоур были неподвижны. Казалось, у них обоих сперло дыхание.

Фил осторожно кашлянул.

– Ну, Господь или не Господь, а мне все это уже опротивело, – сказал он. – Ты, отец, не ори на меня. Все-таки я адмирал Фрис-Чеда, и я хочу понять, про что это вы…

Он не договорил. За дверью послышались громкие голоса. В каюту бочком протиснулся Жаклон, лицо его было разгоряченным.

– Фил! Люди, это самое, волнуются! Сбежались на пирс! Спрашивают, что это за монах, который в одиночку ухитрился вывести хольк на середину океана!

– В одиночку! – Фил был взбешен. – Да не верю я в это! Все это твои выдумки, Жаклон! Сначала ты со своими болванами все сдуру перепутал, а теперь еще и народ взбаламутил!

– Это не я, это мои матросы… Теперь народ требует, чтоб показали монаха! Фил, выведи его на палубу! Пусть все убедятся, что он обыкновенный, самый обыкновенный монах!

– М-да, – проскрипел Гоур, – самый обыкновенный… Век бы нам не видать таких обыкновенных!

– Эх, люди, – сказал Фил. – Ну черт с ним, с этим монахом… Жаклон, ступай и скажи людям, что он сейчас выйдет на палубу. Я его лично туда выведу.

– Это опасно, Малыш, – заметил Гоур.

– Почему?! – Фил стукнул кулаком по стене. – Что в нем опасного? Монах как монах! Отстаньте вы все от меня со своими страхами! Ваше королевское величество королева Лисси! – насмешливо сказал он монаху. – Не соблаговолите ли вы показаться перед доблестными фрис-чедцами, которые, наверное, уже успели трижды описаться от интереса к вашей персоне!

– Пожалуйста, – монах встал.

Они все вышли, точнее, протиснулись через толпу пиратов к фальшборту, который нависал над пирсом. Но еще большая толпа собралась внизу, на берегу. Э, да тут весь Фрис-Чед, подумал Фил. Все, кто умеет ходить или хотя бы ползать! Умора…

– Фрис-чедцы! – громко сказал Фил. – Сегодня капитан Жаклон, который только через мой труп будет еще когда-нибудь капитаном, привез нам океанский подарок – монаха! Жаклон, черт бы его побрал, хотел только пошутить, и он своего добился! Даже чересчур! Сами видите! – Фил перевел дыхание. – Этот монах, – продолжал он, – утверждает, будто бы его послал к нам сам небесный дур…

Фил оглянулся на монаха, мысленно чертыхнулся, помедлил и произнес;

– …сам небесный, скажем так, хозяин. Это, конечно, большая честь для всех нас!

В толпе хохотнули, но адмирал поднял руку, и опять стало тихо.

– Так давайте же спросим у небесного гостя, что ему нужно было на нашем безбожном острове!

– Да! – крикнули из толпы. – Пусть скажет!

Монах, положив ладони на фальшборт, обвел взглядом заполнивших длинный пирс людей.

– Я не умею громко говорить, – произнес он. – До адмирала Фила мне, в смысле громкого голоса, далеко… Вы хотите знать, что мне нужно от вас? Отвечаю: ничего страшного.

Он помолчал.

– Разве что церковь построить в вашем городе, если вы не будете против. Кто захочет, тот будет приходить в эту церковь. Вот и все.

В голове у Фила зашумело.

Церковь?!

Церковь – во Фрис-Чеде?!

Ему захотелось тотчас же схватить монаха сзади за ноги и перебросить через фальшборт, вниз, чтоб толпа затоптала пленника, забила до смерти, растерзала!

Но Фил справился со своей яростью. Не надо, решил он. Глупо. Это не выход. Монаха-то растерзают, но сомнение у людей останется, они потом до смерти будут вспоминать про таинственный хольк, шушукаться… Нет ничего хуже, чем сомнения. Они отбирают у человека уверенность, делают его размазней!

Нет, тут что-то другое надо придумать… Церковь, значит? Церковь, церковь… И странные сны… Со всеми этими бреднями надо покончить одним махом. Это должен быть самый меткий выстрел – без оружия и без пули.

– А что, – сказал Фил, – хорошая мысль. Церковь так церковь! Hoi И у меня есть хорошая мысль, да, и у меня тоже, хоть я живу на земле, а не на небесах. Я, монах, слышал от тебя, что твой Господь – всесилен.

– Да, – согласился пленник. – Это так.

– Что ж, пусть он поможет тебе. Мое условие такое…

Фил сделал паузу, быстро и напряженно продумывая те слова, которые ему сейчас предстояло произнести. Будь повежливее, приказал он себе. Монах – учтив, и ты тоже должен быть учтивым. Это как раз тот случай, когда уверенное спокойствие и ледяной расчет должны заменить силу!

– Мое условие такое, – повторил Фил. – Сегодня же я отправлю в горы две дюжины пиратов. Первую поведет Гоур, вторую – Дукат. Каждая дюжина расположится в разных концах острова, взяв с собой провианта столько, чтоб хватило на месяц. Разговаривать между собой всем, посланным в горы, будет запрещено. За одно слово вслух – пуля. Гоур и Дукат – это люди, которым вы все доверяете, они не обманут. А я, вместе со своей командой, на своем галионе завтра с рассветом уйду на север. Там, на материке, много отличных сосен.

– Зачем тебе сосны? – недоуменно спросил Гоур.

– На строительство церкви. У нас тут сосен маловато, побережем их. Я хочу построить высоченную церковь из сосен, они хороши горят. Мне нравится, когда горят сосны. Так вот, когда я вернусь назад, то с гор, по одному, приведут пиратов из обеих дюжин. Каждый из них должен будет рассказать всем нам, прилюдно, какой голос по ночам приходил в его сны и что этот голос говорил. Если монах сделает так, что все сны окажутся одинаковыми, а монах ли это сделает или его небесный хозяин, мне это все равно, так вот, если это произойдет, я – клянусь вам! – построю церковь во Фрис-Чеде! И стану первым ее… как это называется…

– Прихожанином, – сказал сзади Гоур и закашлялся.

– Да, прихожанином. Если же сны у всех – у всех, я повторяю! – не будут одинаковыми, то церковь все равно построим. Запрем туда монаха и – подожжем ее, И тогда всем станет ясно, что и монах, и его выдуманный Бог не значат на этой земле ничего. Согласны?

– Да! Да! – кричали фрис-чедцы. – Молодец, Фил!

– А ты, посланец небесный? Согласен?

– Зачем все это, столько лишних хлопот, – сказал монах. – Но хорошо, я согласен.

– Заприте его в бывший пороховой погреб, – приказал Фил пиратам. – У погреба выставить стражу. С монахом – не болтать, только давать ему еду и воду. Все! Уведите его! И вы, фрис-чедцы, расходитесь по домам, ступайте в таверну, отдыхайте…

Он посмотрел на отца и Гоура. Те вяло кивнули. Ох, подумал Фил, как же крепко она держит их, эта их блажь насчет приходящего в сны голоса!

– Не боишься проиграть? – спросил Дукат.

– Нет.

– Возвращайся поскорее, – беспокойно сказал Гоур. – Чем быстрее мы избавимся от этой заразы, тем лучше. Но, Малыш, я не уверен, что ты правильно это затеял. Надо было монаха сразу на небеса отправить, а не заводить с ним разговоров… Впрочем все мы задним умом крепки, да и предугадать все заранее трудно.

– Когда он заговорил про церковь, я понял, что у меня нет другого выхода, – сказал Фил.

– Да, – согласился Дукат. – Это точно… Но все-таки ты еще мальчишка, Малыш. Зачем так далеко идти за соснами? К чему все это? Надо было что-нибудь попроще придумать. Ну, ладно, ладно, не сердись. Может, ты и прав. Время должно сработать на нас. Если, конечно, сработает…

– Я хочу убить всякие сомнения, – сказал Фил. – Это должно запомниться нашим людям навсегда.

К ним подошел Жаклон.

– Фил, ты, это самое, возьми меня с собой, – попросил он. – А то, боюсь, пока ты вернешься, уже некого будет сжигать в церкви. Я этого монаха удавлю, и никакая стража мне не помешает, всех расшвыряю!..

– Уговорил, – недовольно бросил адмирал. – Пойдешь со мной кормчим. А своего, с галиона, пошлю в горы с отцовской дюжиной, пусть там покемарит, рейс-то все равно пустячный.

…На рассвете, как и было условленно, адмиральский корабль, миновав горловину, вышел в море.