Текст книги "Солнце на перекладине"

9. Общество же добровольное!

Он понимал, что это будет не легко. Догадывался, что скажет на это папа. Что он уже так много преодолел и сравнительно многого добился. И что сам папа столько ему помогал и столько сил на него положил. И что настоящие мужчины не должны пасовать перед трудностями.

И вечером все эти слова были действительно сказаны.

– Ты уже столько переделал, сынок, и сравнительно немалого добился, – говорил папа, расхаживая по комнате. – Во-первых – что тебя вообще взяли в эту спортивную школу. Во-вторых, что тебя взяли в первую группу. И ты неплохо выступил на соревнованиях. Шестое место – это совсем не плохо. Ну и мне тоже обидно: разве я мало с тобой возился?

– Много, – согласился Вова.

– Кто-нибудь еще из отцов сделал своему сыну брусья? – спросил папа.

– Нет, – сказал Вова. – Никто не сделал.

– Вот видишь, – сказал папа. Вова видел.

– Так объясни мне, в чем же дело. Вова не мог объяснить. Он только сказал твердо:

– Я ухожу из гимнастики. – И добавил: – Я больше не хочу туда ходить.

И это было истинной правдой.

Тогда папа обратился к Вовиной маме.

– Галя, – сказал он, – поговори с Вовой. Вова уходит из гимнастики.

Но мама была занята. Она что-то писала и читала, связанное с работой, и сказала, чтобы папа от нее отстал. И папа отстал.

– Хорошо, – сказал он Вове. – Давай сделаем так: ты еще две недели походишь – до конца февраля. А там, если не передумаешь…

– Ладно, – нехотя согласился Вова. – Две недели похожу.

Две недели можно было и походить. Тем более что тренировки переносились в малый зал, где не будет девочек, где не будет Оли Султановой с ее обидным смехом.

Через несколько дней Вова рассказал о своем решении Коле Потапову.

– Здорово! – одобрил Коля Потапов. И вдруг сказал:

– Знаешь что: я тоже уйду из гимнастики!

– Зачем тебе-то уходить? – удивился Вова. – Ты способный.

– Ну и что, что способный, – возразил Коля. – Может, я не хочу больше. Может, я хочу во дворе поиграть. У нас во дворе ребята, например, играют в штаб.

– В штаб? – спросил Вова и задумался на некоторое время. Ему нужно было представить себе, как это играют в штаб. Но он не смог сразу представить и спросил – А где у них штаб?

И Потапов ответил:

– В сарае. А наблюдательный пункт на крыше.

– Понятно, – одобрил Вова. – Тогда уходи.

Разговор этот происходил в раздевалке. Они уже натянули пальтишки, затянули пояса. Пальтишки у них были одинаковые: защитного цвета, с погончиками, подбитые искусственным мехом. Мама одного мальчика – Сушко Вадима – работала в магазине, и все желающие родители одели с ее помощью своих юных спортсменов в такие модные пальтишки.

– Уйду, – пообещал Потапов. И добавил: – Хоть ни кто не будет шлифовать.

Потапов очень обижался, когда его «шлифовали». Если он, например, повиснет на снаряде, а сам не вытянется в струнку, его отшлепывали ладонью, как бы состругивая торчащие живот, попку, колени, неоттянутые носки. Других тоже «шлифовали», но они не обижались. Если кто и заплачет, то только потому, что больно, а не от обиды. А Потапов обижался. И если плакал, то больше от обиды, а не от боли. И вот теперь, все припомнив, решил тоже уйти из гимнастики.

– А как родители? – спросил Вова. – Разрешат?

– Не знаю, – сознался Потапов Коля. – Думаю, нет.

– И мне папа тоже вообще-то не разрешает, – вздохнул Вова.

Они как раз вышли в это время из вестибюля и остановились, беседуя. Оба были серьезны и взволнованны. И тут Вова обратил внимание на вывеску спортивного клуба. Написано было так: «Добровольное спортивное общество „Трудовые резервы“. Специализированная детская спортивная школа олимпийского резерва».

– Прочти, – сказал он Коле со значением.

Коля прочел. Он учился в первом классе и читал уже почти неплохо.

– Ну и что? – спросил он.

– А то! – сказал Вова с чувством. – Общество же добровольное! А не принудительное! Значит, по желанию: хочешь – ходи, не хочешь – не ходи. Ты так своим и объясни. И я так объясню своему папе.

Коля Потапов долго соображал, сомневался долго, потом согласился. Он сказал:

– Попробую… А когда бросим? Вова ответил совершенно определенно:

– Я с первого марта. Коля сказал:

– Я – тоже.

На другой день к ним подошел Сушко Вадим.

Он поделился с ними замечательной новостью, которую сам узнал совершенно случайно от Светы Ваксиной. Они со Светой сидели в школе за одной партой. Мультики – вот что это была за новость. Оказывается, по телевизору каждый день по утрам показывают мультики! И те ребята, которые учатся во вторую смену и не ходят ни на какую гимнастику, каждый день смотрят мультики! Просто-напросто садятся и безо всякой паники смотрят! Эта новость произвела на Потапова и Розенталя сильное впечатление. Они задумались и некоторое время ничего не говорили. И вдруг Потапов, молчаливый, в сущности, человек, произнес неожиданно своим басом:

– Так и жизнь пройдет, не заметим как.

То ли он слышал где-нибудь эту фразу и сейчас ее вовремя вспомнил, то ли сам придумал – неизвестно. Во всяком случае, Вова живо представил проходящую мимо жизнь в виде мультфильмов, цирковых представлений, каких-то праздничных шествий с разноцветными шарами и веселой музыкой, с выставками служебных собак, с яхтами под красными и желтыми парусами, наполненными ветром, и все это проплывает и исчезает в туманной дали, в то время как Коля Потапов висит на перекладине и тренер его шлифует, а сам он, Вова Розенталь, безуспешно пытается сделать фляк.

Созревшее ранее решение укрепилось.

– А чего до первого ждать? – спросил Сушко Вадим. – Давайте завтра и бросим.

– Зиму доходим, – сказал авторитетно Вова. – Я тем более папе обещал зиму доходить. Зиму доходим и бросим.

Сушко Вадим больше не возражал. Зиму можно и доходить. Осталось-то – с заячий хвостик.

А тренер и не подозревал даже, какой сюрприз готовит ему первый день приближающейся весны.

10. Она скоро пятого родит

Финская баня окончательно сбила с позиций Владимира Розенталя. Если раньше он, как мог, сопротивлялся той необъяснимой силе, которая тянула его к Ларисе Балясной, то теперь это сопротивление оказалось сломленным.

Баню организовал, как и обещал, бармен. Звали бармена Олегом, сынишка его тренировался во второй группе.

Это была хорошая банька – с холлом, маленьким бассейном, с холодильником для пива. Принадлежала баня небольшой судоверфи, на которой делали байдарки, фофаны и даже – в последнее время – яхты. Какое отношение имел к судоверфи бармен Олег, осталось тайной, в которую никто, впрочем, и не старался проникнуть.

Когда все отпарились по первому разу, мама Сушко Вадима по имени Сушко Ира пригласила теплую – действительно! – компанию к столу. Это была красивая, энергичная женщина, которая согласилась взять на себя роль хозяйки. Была она при муже, Сушко Петре, но мужа слышно, в общем, не было: ему высказываться приходилось совсем мало – Ира высказывалась за обоих. К тому же он, вообще говоря, заикался.

И вот все расселись – кто в купальнике или плавках, кто в специально предназначенном для такого дела халате. Такая запорожская вольница.

Бармен Олег, например, был в халате.

А Лариса Балясная была в своем ярко-синем купальнике.

Тренер открыл мероприятие.

– Товарищи отцы, – сказал он. Но, услышав глухой шумок в рядах лучшей половины родительского состава, понял свою оплошность и, надо отдать ему должное, не растерялся. Напротив, мило улыбнулся и добавил: – …И матери!

И сорвал аплодисменты.

А Лариса Балясная улыбнулась загадочно.

Потом он сказал, что они сами своими руками решили судьбу своих детей и в какой-то степени его, тренера, судьбу тоже.

– И все-таки за отцов! – сказал он. Но тут же добавил: – И за матерей!

И было это более чем славно. И были, как пишется в газетах, смех, аплодисменты.

А Лариса Балясная вдруг, кажется, загрустила.

Почему?!

Следующий тост был конечно же за тренера.

И родители смотрели на полуобнаженного тренера – по нему можно было, как но наглядному пособию, изучать анатомию, по крайней мере, мышечную систему, – и думали о том, что их пацаны вырастут такими же безукоризненно сложенными – так это, кажется, называется.

Тренер девочек, огромный, как мамонт, Ян Янович, тоже присутствовал – в качестве гостя. Он благодушно улыбался, и от него шел пар.

А Лариса Балясная задумалась о чем-то, и глаза ее сначала посинели еще сильнее, а потом подернулись туманом.

А когда включили музыку и начались танцы, тренер девочек вдруг взял да и пригласил Ларису.

Так странно было видеть их в паре и так больно!

По Ларисе тоже можно было изучать анатомию, по крайней мере, скелет. И казалось, что необъятный Ян Янович сейчас прижмет ее покрепче своей лапищей, и она переломится.

Тогда Розенталь подошел к магнитофону, приглушил музыку и стал раздавать родителям фотографии их юных спортсменов. Он изрядно потрудился в лаборатории и теперь не обделил никого, а тренер так и вообще целый ворох получил – для стенда. Таким образом, танцы распались, тренер девочек Ян Янович тоже заинтересовался фотографиями, и Лариса Балясная получила свободу. И улыбнулась. И Розенталю показалось, что он опять слышит слетевшие однажды с ее уст слова: «Господи, как хорошо!»

А тут еще Гена Перекатов взял слово.

– Поднимаю тост за Володю Розенталя! – сказал он, счастливо улыбаясь. – За то, что он хороший человек!

Никто, в сущности, в этом не сомневался, но… мало ли хороших людей на свете? Или даже не на свете – в этой небольшой компании? По крайней мере, Ира Сушко пожала плечами.

А Гена продолжал тем временем:

– Володя, спасибо тебе, что поддержал в трудную минуту, помог заявление составить…

– Да что ты, – честно возразил Розенталь, – ты же сам все прекрасно написал!

– Нет, помог, помог, – не переставая улыбаться, настаивал Гена, – поддержал морально! И теперь – многие еще не знают, – теперь я квартиру получил! В новом доме, четырехкомнатную! – И, пьянея от привалившего четырехкомнатного счастья, неожиданно закончил: – Ура!

Само собой разумеется, все «ура» закричали, стали поздравлять наперебой, даже кто-то пошутил, что ему теперь впору фамилию сменить, что теперь он не Перекатов, не Перекати-Поле, а скажем, Новоселов. А кто-то за жену, за Наташу Перекатову, предложил тост в том смысле, что не столько Гена Перекатов четырехкомнатную квартиру заработал, сколько Наташа. И возник сам собою вопрос, почему это он Наташу не взял; мол, как поголовье увеличивать, так Наташа, а как гулять и развлекаться, так Гена.

И тогда Гена еще одну новость сообщил.

– Многие еще не знают, – сказал он, сияя улыбкой, – многие еще не знают, она в положении. Она скоро пятого родит!

Тут все затихли. Мужчины с опаской стали на него посматривать. А он стоял, малорослый, едва ли метр шестьдесят набравший, а глаза лучились самым настоящим счастьем… А женщины притихли все, было похоже, что задумались, примеряя на себя Наташину судьбу, и никому она не оказалась впору. А Лариса Балясная смотрела на Гену Перекатова восторженно.

– И все будут заниматься спортивной гимнастикой, – к полному уже восторгу собравшихся воскликнул Гена.

Тем временем Сушко Ира прибавила музыки и долгим взглядом посмотрела на тренера, приглашая. Тренер хлопнул по-гусарски, разведя руками, – дескать, что поделаешь, желание женщины для нас закон, – отправился танцевать.

Муж Сушко Иры – Сушко Петр – заикнулся что-то возразить или, наоборот, одобрить, но не нашлось человека, который бы дождался, что он скажет.

Тренер танцевал сноровисто. Это был – никто не знал, какой танец, – это был некий шейк-твист-ха-ли-гали, когда каждый работает как может, осуществляя довольно слабую визуальную связь с партнером. А тренер сноровисто танцевал. У него был на этот случай отработан комплекс движений, и он этот комплекс выполнял. Причем среди прочих движений был резкий отворот головы этакого трагического свойства, и этот трагический отворот произвел, видимо, впечатление на Сушко Иру, потому что она тоже трагически отвернула голову – и раз, и другой, и третий. Причем, отворачивая свою красивую с короткой стрижкой голову и в первый и во второй раз, она косила все же взгляд на тренера, а в третий раз перестала косить и увидела мужа – Сушко Петра, – как он сидит почему-то рядом уже с Ларисой Балясной и пытается что-то ей сказать.

А Лариса Балясная смотрела на Владимира Розенталя.

А Владимир Розенталь смотрел на Ларису Балясную.

И вот они поднялись со своих мест и направились навстречу друг другу, причем Сушко Петр так и не успел сказать того, что собирался.

Они соединились: Лариса положила руки на плечи Владимира Розенталя, Владимир осторожно и ласково обнял ее, и не было для них никаких шейков там и твистов, они просто раскачивались потихоньку.

Надо сказать, что они соединились вовремя, потому что тренер девочек Ян Янович выскочил из парилки, огромный, красный, как ошпаренный мамонт, поискал глазами Ларису и с большим неудовольствием обнаружил ее в объятиях Розенталя. Он грозно повел бивнями и снова удалился в очистительную преисподнюю.

Они неизвестно сколько времени так бы еще покачивались, испытывая одинаковое чувство возвышенного какого-то таяния, если бы не вывел их из состояния, можно смело сказать, гипноза трезвый, тоскующий Виталий Потапов.

– Ребята, – сказал он грустно, – я трезвый, как диспетчер. Пойдемте со мной в парилку, попаримся, а? Раз человек просит…

Они пошли.

Жар был хороший, не слишком изнурительный, градусов сто десять – то что надо. И вообще все было – то что надо.

Плюс Лариса.

– А чего невеселый такой? – спросил Розенталь Виталия.

– Трезвый потому что, – коротко ответил Виталий Потапов.

– А чего трезвый?

– Это все Олег!

– Олег?

– На работу меня устраивает.

– Ты же работаешь…

– Не в этом смысле. Только без трепотни: кельнером в ресторан.

– Официантом, что ли?

– Кельнером, – строго поправил Потапов. – Но с условием полной завязки. А сегодня – вроде как испытание. Все принимают, а я – ни в зуб. Если выдержу – все. Если дрогну – хана. Там такая потому что работа – пьющему нечего делать.

– Ничего не понимаю, – сказал Розенталь. – Ты же шофер и вдруг – подавальщиком.

– Кельнером, – опять поправил Потапов. – Капуста хорошая, – пояснил он. – И потом, причина нужна завязать. А то чувствую – дуреть начинаю. Вечером поддам – утром опохмелюсь. Опохмелюсь – по новой тянет. И память теряю – дурею, ну!

Жар тем временем пробрал их до самых косточек.

– Пошли в бассейн, – сказал трезвый Потапов, – а то Лариса вся растает до нуля.

Это было чудо – выскочить из ледяного бассейна, почувствовать, как ошпаренную холодной водой кожу согревает идущий изнутри жар. А рядом, серебрясь капельками воды, смеялась Лариса – уже не худая, но изящная!

Розенталь не отпускал уже от себя Ларису и в скором времени собрался уходить – вместе с ней.

А веселье в бане продолжалось, и последнее, что они оба услышали, был восторженный возглас Гены Перекатова:

– Пятого! И это не предел!

11. Потому что я умею делать фляк

Первого марта Коля Потапов и Вова Розенталь не явились на тренировку. Тренер был очень удивлен и раздосадован. Дело в том, что в первой группе тренировок не пропускали. Никто и никогда. В особенности было досадно, что не пришел Потапов. Он здорово проявился последнее время, не уступал, а в чем-то и превосходил Балясного, и тренер подумывал о том, чтобы его, и Балясного, и Перекатова выставить в будущем учебном году на первенство общества по программе второго взрослого разряда. Что же касается Розенталя, то он может оказаться мальчиком без настоящего, но с будущим. Так тоже бывает. Физические данные у него хорошие. И есть упорство. Пока, правда, скован, нерешителен, даже трусоват. Но упорство есть.

Мысли о болезни тренер не допускал: парни здоровые, чего там! Тренер был твердо уверен, что здоровые парни болеть не могут. Тем более сразу двое. «Ладно, – подумал тренер, – вечером разберемся. У Розенталя есть телефон, а к Потапову придется ехать на квартиру».

А Потапов Коля сидел в это время у Розенталя Вовы и смотрел телевизор. По телевизору действительно шли мультики! Они с Вовой сдвинули вплотную два больших мягких кресла на колесиках и утопали в них, заложив нога на ногу, как американские боссы, и самым бессовестным образом жрали торт! В холодильнике у Розенталей обнаружилось полторта, вот они его и лопали, не заботясь ни о фигуре, ни о весе, поскольку с гимнастикой было покончено!

– Балдеем, – радостно констатировал Розенталь Вова.

– Кайф ловим! – басом уточнил Потапов Коля. Они действительно балдели и ловили кайф.

Потапов все же не решился сообщить родителям о том, что покончил с гимнастикой. И его папа, учась в данный момент на официанта (пардон, на кельнера!), и его мама, управляя в данный момент автомобилем, были твердо уверены, что их Потапов заканчивает в данный момент разминку и приступает к обязательному ежедневному занятию хореографией, и можно было надеяться, что эта иллюзия вдохновляла их на положительные свершения – каждого на своем поприще.

Вова же Розенталь решил заявить о переменах в своей жизни открыто и приготовился к большому спору, но все как-то смазалось. Папа ушел рано – он вообще последнее время рано уходил и поздно приходил, так что Вова его почти не видел. Поэтому разговаривать пришлось с мамой, но мама сказала, что ей некогда. Как ни странно, Вова был даже разочарован тем, что не встречает никакого сопротивления. Тем более что он приготовил блестящий довод. Не должен же этот довод пропадать, и он все-таки заявил маме:

– Общество же добровольное, а не принудительное!

Мама не возразила и не согласилась – она просто сказала, чтобы этот вопрос Вова решал с папой, а не с ней. Но папы, как уже было сказано, под рукой не оказалось. Его вообще последнее время слишком часто не оказывалось под рукой, и Вове было от этого не по себе, он иногда чувствовал себя неумелым лыжником, у которого отобрали лыжные палки. Больно уж большую роль играл папа в Вовиной жизни.

Мультики кончились. Кончился и торт. Можно было и поговорить, И Вова сказал:

– Сегодня мой папа ушел рано… А Коля сказал на это:

– А мой папа теперь на кельнера учится.

Помолчали, потом Вова сказал:

– Вчера папа вечером поздно пришел и не сказал, где был.

А Коля сказал на это:

– Он у Балясного мамки был. Он с ней гуляет.

– Как гуляет? – спросил Вова, хоть на самом деле догадывался, что это означает.

И Потапов Коля подтвердил его догадку. Он сказал:

– Так гуляет: водит ее под ручку и говорит ей «пардон, мадам».

И засмеялся.

Вова представил, как папа шаркает перед Серегиной мамой ножкой и говорит ей «пардон, мадам», и тоже засмеялся. Потом вдруг представил, что и Серега крутится между ними, и папа гладит его по голове и говорит за что-нибудь: «Ну, ты молодец, Сережечка, пойдем, я куплю тебе пепси-колу!»

Представив все это, Вова перестал смеяться – ему стало не до смеха. Ему стало обидно до слез. То есть плакать-то он, конечно, не плакал, но слезы стали наворачиваться.

И тогда выяснилось, что Потапов Коля – настоящий друг.

Потому что он понял, о чем думает Вова.

Вова ничего ему еще не сказал, а он понял. И предложил:

– Пойдем Балясного отлупим!

Вообще-то Вове эта мысль понравилась. Но было тут одно препятствие.

– Нельзя, – сказал он, вздохнув. – Он маленький. Он в садик ходит. Маленьких нельзя.

Потапов подумал немножко и придумал. Он сказал:

– А мы не сильно.

На том и порешили.

Они встретили Балясного у спортклуба. «Балясный!» – позвали. Балясный подошел. Как-то надо было начинать. Сразу бить никак не получалось. И Вова сказал:

– Привет!

– Привет, – ответил Балясный. – А вы чего на тренировке не были?

Он, как всегда, в садик торопился к обеду. Садик рядом находился. Поэтому он спросить спросил, но ответа ждать не стал – идти хотел.

– Постой, – сурово объявил Потапов. – Мы бить тебя будем.

И толкнул сильно, так, что Балясный потерял равновесие.

Другой какой-нибудь мальчик от такого толчка, может быть, сразу бы и упал и растянулся, одним словом, был бы во всех отношениях повержен. Но Балясный Сережа мгновенно сгруппировался, перевернулся через голову и вскочил, как ванька-встанька. И спросил:

– А за что меня бить?

Вова промолчал.

Не было никакого желания бить Серегу. У Коли тоже желания больше не было, но просто так отпустить Балясного он не мог. Нужно было, по крайней мере, объясниться.

– За то, – объяснил он. – А чего его папа к тебе ходит! Ходит, отвечай, или не ходит?

– Ходит, – сознался Балясный.

– А чего? – спросил Потапов.

– Потому что, – сообразил Балясный. – Потому что я умею делать фляк. Ему нравится.

И тут опять Вова чуть не заплакал. Но при Балясном-то не мог же он! И стоял, сдерживаясь.

– Я пойду? – наконец-то сказал Балясный. Он не любил опаздывать на обед.

Потапов посмотрел на Вову Розенталя. Вова торопливо кивнул, и Потапов отпустил Балясного.

Тут у Вовы слезы опять навернулись, он стал их незаметно смахивать, а Потапов отвернулся, ждал, пока Вова справится с собой.

После этого они расстались: нужно было по домам и в школу. Школа – не добровольное общество. Школу пропускать было нельзя.