Текст книги "Боги выбирают сильных. Вторая книга трилогии «Наследники Рима» в новой редакции 2017 года"

Глава двадцать седьмая, или один вечер и одна ночь из жизни Психеи, Минервы и Дискордии

148-й Год Кракена (1786),

20 декабря, Темисия, дворец Большой Квиринал, Палаты Сфинкса

Княгиня София Юстина стояла у окна и смотрела, как тяжёлые капли дождя ложатся на мутное зеркало Квиринальского озера. Она думала о том, что весь декабрь уродился хмурым, слякотным, промозглым – под стать новациям, которые пришли в её жизнь вместе с этим декабрём: всякий новый день этого месяца оказывался хуже предыдущего, радовал её врагов.

Это было падение. Странная катастрофа аэросферы у берега Нарбоннской Галлии и связанный с нею дерзкий побег Варга стали последней каплей. Недовольство правительством зрело давно и имело больше внутренние, чем внешние, корни. Главной причиной этого недовольства было нежелание – или неумение? – Тита Юстина лавировать между известными центрами имперской власти.

Первым центром власти, разумеется, была столичная верхушка, а вернее, могущественное столичное чиновничество. На высоких должностях десятилетиями сидели одни и те же люди; иногда этих людей заменяли их родственники или выдвиженцы. Первые попытки Софии чуть разбавить эту «старую гвардию» новыми людьми были встречены с ропотом и предубеждением; старая чиновная гвардия заняла глухую оборону, и Софии пришлось отступить; она довольствовалась уже тем, что столичное чиновничество выдерживало лояльность ей лично как наследнице Юстинов, прославленной династии консулов-правителей и первых министров.

Втором бесспорным центром власти был таинственный Мемнон. Таинственным он оставался, скорее, не для Софии, которой посчастливилось некоторое время учиться в Священном Городе, а для темисиан и, в том числе, темисианского чиновничества. Про обитателей Мемнона рассказывали удивительные истории; внимая им, кое-кто и вправду верил, что судьбы Ойкумены решают не величавые государственные мужи в блистательной Темисии, а сморщенные старцы-отшельники в мрачных пещерах Хрустальной Горы. Темисианское чиновничество втайне побаивалось неосязаемой власти мемнонских старцев, а правительство Тита Юстина шло у него на поводу и тем давало повод обвинять себя в недостаточном благочестии.

Третьим центром власти стал Гелиополь. Этот «Город Солнца» часто именовали «западной столицей». Океанский порт Гелиополя был самым крупным портом Обитаемого Мира. Обиженные центральной властью нобили облюбовали Гелиополь и в целом благодатное побережье Илифии. С каждым годом обиженных становилось всё больше. Гелиополь превращался в центр провинциальной аристократической оппозиции правительству столичных аристократов.

Однако главная опасность для правительства Юстинов исходила не из Мемнона и не из Гелиополя, а из Киферополя. «Высокогорная столица» была самым молодым из важнейших городов Аморийской империи. Киферополь построили всего три столетия тому назад. Это был «город магнатов», признанный центр крупных торговцев, финансистов, промышленников.

Магнаты – это обогатившиеся плебеи. Как ни пытается государство контролировать их состояния, всё чаще и чаще плебейские магнаты превосходят богатством князей, потомков самого Фортуната: ибо, в отличие от наследственных князей, которые владеют состоянием по праву своего рождения, магнаты делают деньги каждый день. Мало кто из плебейских делегатов в состоянии выиграть предвыборную кампанию без финансовой поддержки тех или иных магнатов. Настало время – и это время пришлось на период правления Тита Юстина, – когда магнаты потянулись к рычагам государственной власти. Не раз и не два аристократическое правительство давало «низкорожденным» по рукам, что, разумеется, не прибавляло правительству популярности у денежных мешков и лишь распаляло их интерес к высоким должностям.

Благочестивые отцы и матери Мемнона, отверженные нобили Илифии, амбициозные магнаты Киферополя перестали бы уважать самое себя, если бы не попытались в полной мере воспользоваться всеми неприятностями, которые принес правительству Юстинов новый нарбоннский кризис.

София Юстина хорошо понимала их. Равно она понимала и то, что на сей раз правительству не устоять. Тит Юстин, её отец, давно уже смирился с поражением, лишь воля дочери удерживала его от немедленной отставки. Падение правительства неизбежно – но падать можно очень долго! Можно падать месяц, полгода, год, а можно и два года – ровно столько, сколько осталось ей до заветного тридцатилетия. Тогда отец и уйдёт, не раньше!

Весь этот сумрачный декабрь София предпринимала героические усилия, чтобы её отца не «ушли» в отставку прежде срока. Наступив на собственную гордость, она встречалась с людьми, которые вызывали у неё глубокую антипатию, любезничала с ними, очаровывала их, давала обещания… К её огорчению, ей верили далеко не все, с кем она встречалась. Тогда в ход шли предусмотрительно подобранные обличающие материалы, и это помогало, но тоже не всегда, не во всем и не со всеми.

Корнелий Марцеллин знал, чем занимается София, и занимался тем же самым. В середине декабря он отлучился в Киферополь и вернулся оттуда в приподнятом настроении. София знала, что Корнелий уже успел пообещать места в своем новом правительстве по меньшей мере полусотне человек, при том, что мест всего было двенадцать. Подконтрольные магнатам и фракции Марцеллина столичные газеты каждодневно ругали правительство и требовали его немедленной отставки. На Форуме сторонникам правительства небезопасно стало появляться. Плебейские делегаты из радикальной фракции Кимона Интелика грозились со дня на день устроить Титу Юстину вотум недоверия. А если за недоверие первому министру проголосуют ещё и большинство сенаторов, – вероятности подобного развития событий София исключить не могла, – то правительство рухнет не через год или два, а уже в ближайшие недели, если не дни.

Самым дурным предзнаменованием для себя София Юстина сочла новость о том, что Виктор V пренебрёг указаниями придворных врачей и отказался переехать из промозглой Темисии в солнечную Элиссу. Это могло означать лишь одно: старый август, переживший на своём веку почти двадцать правительств, ждёт Тита Юстина с прошением об отставке и готов принять его в Палатинском дворце в любой из дней декабря.

«Если все поймут, как поняла я, что Божественный Виктор ждёт отставки отца, а отец заставляет Божественного ждать, нас снова обвинят в недостаточном благочестии, – ещё подумала София. – Как обидно, что мне нельзя сейчас отлучаться из Темисии! Я бы поехала в Мемнон и убедила синклит Храма Фатума интерпретировать какое-нибудь божественное знамение благоприятным для нас образом!»

Башенные часы Пантеона пробили четыре пополудни. Смеркалось. Из окна София вдруг увидела Марсия. Он мчался прямо к главному подъезду министерства колоний. Как всегда, он был на стройном скакуне вороной масти. Марсий спешился и широким решительным шагом вошел в здание. И лишь тогда София поняла, что Марсий торопится именно к ней.

Так они не договаривались. Он не должен был встречаться с ней на виду у всех. В конце концов, он же не мальчик, он знает, что за ними следят, он знает, сколь опасны злые языки, особенно теперь, когда судьбы влюбленных висят на волоске! Они договаривались, что он свяжется с ней по видикону и расскажет, как прошло заседание сенатской комиссии.

Почему он пренебрег разумной договорённостью и явился к ней в министерство? Должно быть, случилось нечто экстраординарное. Прежде, в начале этого дня, отпуская Марса на «допрос с пристрастием» в Сенат, она дала себе зарок не терзаться напрасными волнениями и спокойно ждать его возвращения. Напрасными волнения казались ей потому, что она сделала для Марса максимум возможного. Но сейчас… сейчас в голове Софии мгновенно пронеслись все напасти, которые способен сотворить с её Марсом ненавистный Корнелий Марцеллин, и не смогла сдержать стон. Усилием воли она взяла себя в руки и приказала референту пропустить генерала Милиссина, как только тот появится в приемной.

В ожидании София прошлась по своему кабинету. Он представлял собой большую палату, в которой было место и для массивного письменного стола министра, и для длинного стола совещаний, и для роскошного дивана, и для полагающихся к нему кресел. У задней стены в нише возвышалось изваяние аватара Сфинкса, покровителя науки и дипломатии. Над рабочим столом министра висел огромный портрет Виктора V в полный рост и в коронационном облачении. На столе также имелся бронзовый бюст царствующего императора, рядом с ним стояла статуэтка консула Юста Фортуната, основателя фамилии Юстинов. В центре кабинета на постаменте стоял большой глобус; а напротив глобуса на стене, во всю её длину, размещалась рельефная карта Ойкумены с электрической подсветкой. И глобус, и карта были подлинными произведениями искусства, их украшали драгоценные металлы и самоцветы. В дальнем углу кабинета располагались большое видиконовое зеркало и пульт управления им. С помощью этого зеркала министр колоний мог в любое время напрямую связываться с любой точкой Ойкумены, где также установлена видиконовая связь.

Дверь распахнулась, пропуская Марсия. Его лицо показалось Софии застывшей ледяной маской, но она, знавшая Марсия, как себя, понимала, что под этой неприступной личиной он прячет растерянность и смятение. Едва за Марсием затворилась дверь, София бросилась к нему на грудь.

– О, Марсий! Что они с тобою сделали?

– Ничего. Они ничего со мной не сделали. А что они могли со мною сделать?

– Пожалуйста, Марс, не томи меня! Какое решение приняла комиссия?

Марсий пожал плечами и мягко, но решительно, отстранился.

– Никакого. Под конец моя мать спровоцировала ссору с Кассием Альмином, и Корнелию пришлось разнимать их. Кассий потребовал от матери извинений, а когда она отказалась извиниться, заявил, что не будет заседать с ней в одной комиссии. Потом этому мерзкому старику сделалось дурно, он принялся поносить весь наш род, начиная с Милиссы Фортунаты, мама ему ответила, – ты же знаешь мою маму! – ну, и я не сдержался… в общем, Корнелий обещал продолжить заседание завтра.

– Почему Клеменция так поступила? Неужели не было другого способа отстоять тебя, помимо скандала? Скандал способен только дать отсрочку. Затеяв ссору, вы продемонстрировали Корнелию свою слабость.

Здесь Марсий счел нужным пересказать Софии содержание разговора с сенатской комиссией.

– Теперь всё ясно, – печально заметила София. – На месте Клеменции я поступила бы так же. Самопожертвование сына – зрелище не для любящей матери. Она старалась вытащить тебя, но ты не подал ей руки. Тогда она решила подтолкнуть тебя… ты снова не помог ей! И твоей матери не оставалось ничего иного, как спровоцировать скандал и выиграть время, чтобы вразумить тебя.

– Напрасные старания. Я тебя не выдам. Они бы очень этого хотели, услышать твое имя из моих уст. Век будут ждать – и не дождутся!

– Прости меня, Марс, мой возлюбленный бог. Опять из-за меня страдают другие! Теперь и ты! Нет, я этого не переживу!

Марсий усмехнулся уголками губ и промолвил:

– Переживешь, любимая. Ты же политик Dei gratia!

Интонация, с которой он произнес слова «политик Божьей милостью», не понравилась Софии. Она устремила на Марсия внимательный взгляд. Он отвернулся.

– Это всё происки Корнелия, – сказала София. – Поссорить нас – его заветное желание. Пока ты был в Нарбоннии, мне всякий день подсовывали разные улики против тебя. Однажды даже подослали фотографию, где ты изображён в интимной близости с какой-то варварской девицей.

– Это фальшивка! Ни с кем я не был близок с того дня, как мы…

– Ах, Марс, оставь. В твою измену как не верила я прежде, так не поверю и теперь. Мы не доставим такого праздника Корнелию, пускай он мечется от злобы!

София снова подошла к окну и задумчиво проговорила:

– Любимый, мне нужно принять очень важное решение. Но для этого я должна знать всё, что случилось в тот страшный день третьего декабря.

– Ты знаешь всё, – удивился Марсий.

– Нет. Я главного не знаю: почему это случилось! Я чувствую, что где-то оступилась и ошиблась, но где, не могу понять, и это мучает меня. Я знала, что в покорность Варга рано верить, что это не человек, а «огонь под золой». Но я надеялась, что он созреет и признает правоту моей позиции.

– Да, в этом и была твоя фатальная ошибка. Ты слишком умная для всех остальных, и ты ждешь, что в ответ на твой ум они изъявят свой. А нет у них такого ума, какой ты ждешь! Особенно у Варга! Ты в нем увидела подобие отца – но он не Крун, он Варг, он дикий и свирепый вепрь! Он затаился, а ты поверила, что размышляет. Он обманул тебя, София. При первой же возможности он вырвался из твоей паутины и был таков!

– Нет, – прошептала София, – я в это не верю. Если ты и прав, то не на все сто. У Варга острый и глубокий ум. Мне кажется, мы понимаем с ним друг друга. Я понимаю, почему он поступил именно так, а не иначе.

Марсий помотал головой и горько усмехнулся.

– Невероятно! У меня складывается впечатление, что ты испытываешь симпатию к этому зверю! Не будь он столь ничтожен в сравнении с тобой, я бы приревновал!

– Это не симпатия, любимый, это уважение к достойному врагу.

– Уважение? К злодею, нечестивцу и пособнику слуг дьявола?

– Он не злодей. Он глубоко несчастный человек, который по ошибке родился среди варваров. Родись он князем в Амории, ему бы не было цены!

– Ну, хватит! Я не желаю тебя слушать! Ты запуталась в своих психологических опытах. Прошу тебя, не продолжай, иначе я и в самом деле начну думать, что твое правление губительно для нашей державы!

София закрыла лицо руками.

– Никто меня не понимает! Никто, даже ты…

Однако мгновение спустя она обратила своё лицо к Марсию и спросила, уже совершенно иным тоном:

– Ответь мне, Марс, но честно, тебе не показалось ли, что Доротея разыгрывала роль заложницы?

– Он держал нож у её горла! Он был готов её зарезать! Крик Доротеи до сих мне слышится в ушах! Какая уж тут «роль», о чем ты говоришь?

– Ты должен вспомнить, какого лицедея она дочь.

– По-твоему, Корнелий дергает дочь за ниточки?

– А по-твоему, зачем Корнелий выдал её за Варга? Чтобы через неё управлять им!

– Корнелий не настолько глуп. Свирепым вепрем невозможно управлять. Гораздо легче приручить Тифона.

– Пусть так, Марс, но через Варга можно досадить тебе и мне! Что и получилось в итоге! Выходит, не напрасно Корнелий рисковал любимой дочерью – он побеждает!

– Я тебе одно скажу: Варг держал нож у горла Доротеи и готов был её убить. Если бы я не принял его условия, он бы её убил.

София покачала головой.

– Ты очень мне помог своею убеждённостью. Чем больше я слушаю тебя и думаю об этом загадочном деле, тем тверже моё убеждаюсь в том, что Варг и Доротея разыграли трагикомическую сцену специально для тебя.

– Ты иногда бываешь непереносима! – прогремел Марсий. – Я сам там был и всё видел, а ты мне тут говоришь…

– Погоди, я ещё не всё сказала. Мне кажется, Корнелий Марцеллин сам себя перехитрил. Ты знаешь Доротею с детства. Она – не я, она всегда была покорна своему отцу. Корнелий не воспринимал её иначе как любимую игрушку. Но вот он выпустил её в большую жизнь. Могу догадываться, какие напутствия он ей давал; наверное, мой дядя понимал, на что идет. Он был уверен в Доротее. Она и в самом деле его не подвела. Моим людям не удалось вбить клин между ней и Варгом. Это мне казалось странным: Варг и Доротея слишком разные, у них должны быть ссоры! А так как ссор ни разу не случалось, я поняла, что дядя Марцеллин поставил перед дочерью задачу войти в доверие к Варгу. Думаю, ей это удалось. А дальше… дальше приключилось то, чего не смог предусмотреть мой хитроумный дядя: Варг и Доротея просто-напросто влюбились! Она – в него, а он – в неё.

– У тебя разыгралась фантазия, – сказал на это Марсий. – Я своими ушами слышал, как Варг назвал Дору «куколкой» и добавил, что она ему и даром не нужна, а следом Дора обозвала мужа «диким и безумным зверем»!

– Да, именно! У меня больше нет сомнений, что влюблённая парочка разыграла тебя, мой бедный Марс! Вспомни: я сама исполнила роль «заложницы» у герцогини Кримхильды, когда нам понадобилось обмануть бдительность восставших баронов и бежать из Нарбонны!

– Не делай из меня идиота! Это вы, ты и Корнелий, взяли на себя дерзость играть судьбами людей. Вы заставили Дору страдать, вы подвергли её жизнь опасности. Ты бы видела, как она рыдала у меня на груди!

– Верю, Марс, она рыдала! От счастья, что её возлюбленный выходит из темницы! И не повторяй, пожалуйста, что он держал нож у её горла. Я тебя уверяю, он ничего бы ей не сделал, даже если бы ты приказал застрелить его на месте. Вот тебе и психология, воинственный мой бог! Если бы ты понимал душу Варга, ты ни за что бы не поверил, что он способен причинить боль женщине, которая не сделала ему ничего дурного, а его любит, родила ему прекрасного ребенка, сына, наследника. Они отчаянно блефовали, он и она, а ты поддался их блефу!

Марсий издал гневный вопль и грянул кулаком по столу.

– Всё, что ты мне тут наговорила, живёт лишь у тебя в воображении! По-твоему, в той ситуации я должен был рискнуть Дорой и схватить злодея?

София подумала несколько мгновений и ответила:

– Ты не политик, не психолог, ты военный. Ты обязан был спасти жизнь Доротеи Марцеллины, и эту жизнь ты спас. В одном ты прав, любимый: я часто бываю умна задним умом. Не упрекай себя. Если бы ты поступил иначе, тебя бы обвинили в небрежении жизнью дочерью Марцеллина, и это принесло бы ещё больше вреда твоей репутации.

– Что будет с Доротеей?

София загадочно улыбнулась. Марсий знал, что подобные улыбки обычно предвещают крупные неприятности людям, которым довелось встать Софии поперек дороги. Она поспешила его успокоить:

– Я ничего не сделаю этой бедной девушке. Она достаточно наказана своею злосчастной любовью. А её отцу понервничать придется!

Глаза Марсия зажглись довольным огнем.

– Прижми его, любимая, за нас обоих! Я бы и сам не прочь, но ты мне скажешь, сейчас нельзя…

– Почему же, – усмехнулась София, – можно и сейчас! Если ты желаешь погубить нас! Ох, да, нужно ведь что-то с тобой делать…

Она задумалась.

– Я готов понести наказание, – сказал Марсий.

– За мои грехи, – вздохнула София.

– За твои грехи. Это самое большее, что я могу для тебя сделать!

Она кивнула, подошла к Марсию и негромко сказала ему:

– Мы воспользуемся паузой и опередим комиссию Корнелия. Я не могу совсем освободить тебя от кары, но в моей власти максимально облегчить её. У меня есть бланки с подписью отца и печать первого министра. Я напишу декрет о переводе тебя… Где бы ты сам хотел отбывать ссылку?

– Где угодно, лишь бы там было поменьше политики! И ещё одно: я не желаю, чтобы на новом месте службы ты опекала меня и удерживала мою руку всякий раз, когда я должен принимать решительные меры!

– Да будет так. Нынче же отправишься в Сиренаику, в Кефейские джунгли, на нашу южную границу с воинственными племенами мауров. Там всё просто: только служба, никакой политики. Но будь осторожен, там свои проблемы… Ты согласен?

– Я даже рад, моя любовь, особенно если тебе это поможет, – улыбнулся Марсий.

Их уста слились в долгом, страстном поцелуе. А затем София вернулась к своему рабочему столу и принялась за составление обещанного декрета. Марсий ничуть не удивился тому, что у Софии оказались и бланки с готовой подписью первого министра, и государственная печать. Наоборот, его мужскому самолюбию льстило обладание такой сильной, страстной и изобретательной женщиной, какой была София. Воин не только по профессии, но и по складу характера, Марсий ценил всех, в ком пылал огонь схватки. София была готова драться до конца, и в душе Марсий одобрял её; он бы не понял, если бы она сдалась. Он восхищался ею, её неукротимым духом, который заставлял выкладываться многочисленных врагов. Все эти враги, во главе с самим Корнелием Марцеллином, лезли из кожи вон, чтобы сломить эту одну-единственную женщину – ибо остальных, кто что-то мог решать, они уже победили или неизбежно победят, если сломят Софию.

Он, Марсий, прекрасно понимал, что и его Корнелий преследует исключительно из-за Софии. «Низкий негодяй, – думал Марсий о своем шурине, – тебе моя София не достанется никогда, сколько бы ты ни изощрялся! Она тебя переиграет. И наступит день, когда мы с ней поженимся на твоих похоронах!»

Марсий не собирался помогать Корнелию и его алчной сенаторско-плебейской своре; даже если бы ему, Марсию, угрожала смерть, он не назвал бы им её имя! За одну лишь её стойкость он прощал ей все терзания, которые испытывал из-за её чудачеств. И она вынашивала его ребенка; этот будущий ребенок был пока их тайной, её и его.

Внезапно послышался шум со стороны приемной министра. Марсий обернулся в ту сторону, и София перевела глаза с текста декрета на входную дверь. Мгновением спустя эта дверь распахнулась.

На пороге кабинета стояли двое – референт министра и высокая женщина, выглядящая моложе своих шестидесяти лет. В женщине князь Марсий Милиссин узнал свою мать, а княгиня София Юстина узнала одну из наиболее стойких сторонниц аристократической фракции в Сенате.

– Я не ошиблась, – сказала Клеменция Милиссина вместо приветствия. – Я знала, где искать сына, и я его нашла!

Министерский референт повинно развел руками:

– Ваше сиятельство, я пытался остановить её светлость, но она…

– Всё в порядке, вы свободны, – проговорила София.

Клеменция Милиссина являлась прямым потомком Милиссы, одной из младших дочерей Фортуната-Основателя, но, пожалуй, самой знаменитой после своих царствовавших сестер Астреи и Береники. Однако если те вошли в историю с прозваниями «Святая» и «Мать Родины» соответственно, то Милиссу редко называли иначе как «Беспощадная», либо переименовывали в Минерву: по жизни Милисса Фортуната шла поступью богини-воительницы; разве что родилась она естественным образом, а не из головы отца, как Минерва. Потомкам Милисса запомнилась прежде всего битвой у озера Несс, когда легионы новой империи, которыми она командовала, нанесли сокрушительное поражение объединенным войскам центральноафриканских племен. Но ещё больше, чем самой битвой, Милисса вошла в историю приказом, отданным уже после разгрома войск чернокожих варваров. По этому приказу легионеры в один день истребили более двухсот тысяч человек беззащитного мирного населения; подобным образом молодые хозяева Нового Мира отвоевывали для себя жизненное пространство.

Как Юстины были династией правителей, так и Милиссины были династией воинов. Мужчины, потомки Милиссы, воевали в разных концах Ойкумены, утверждая власть Божественных императоров; женщины обычно оставались на хозяйстве, но находились среди них и такие, кому удавалось повторить, хотя и в куда менее значительных масштабах, подвиги знаменитой дочери первого Фортуната.

Что касается Клеменции Милиссины, она была воительницей не по роду занятий, а, скорее, по духу. Её мать умерла рано, потом на войне погибли старшие братья. Клеменция стала главой семьи и, соответственно, сенатором Империи от рода Милиссинов ещё до замужества, в возрасте двадцати лет. Она удачно вышла замуж, родила дочь Эстеллу, которая позже станет женой Корнелия Марцеллина, а через семь лет после Эстеллы – сына Марсия. В отличие от апатичной и безвольной Эстеллы, Марсий пылал жизнью и закономерно стал любимцем своей деятельной матери. Марсий был гордостью Клеменции; обиды, причиненные ему, она полагала обидами, причиненными лично ей, и такие обиды никогда не забывала. Она не отличалась выдающимся умом, была не более красива, чем большинство аморийских аристократок, не имела каких-либо личных амбиций – зато у неё был острый язык, а ещё она славилась редкостным упрямством: её суждения не менялись десятилетиями. Клеменция Милиссина не понимала, что такое политическая гибкость; в Сенате она всегда голосовала вслед за Юстинами, но горе было тому, кто брался её за это осуждать: Клеменция могла дать резкую отповедь всякому, невзирая на лица. Поскольку ей бессмысленно было угрожать, с ней нельзя было столковаться и её крайне трудно было переубедить, её побаивались и с ней старались не связываться. Между собой сенаторы называли Милиссину «Фурией». Только такому хитроумному и нестандартно мыслящему политику, каким был сенатор Корнелий Марцеллин, могла прийти в голову идея пригласить Фурию в комиссию по расследованию деятельности её любимого сына!

Корнелий Марцеллин не прогадал.