Текст книги "Боги выбирают сильных. Вторая книга трилогии «Наследники Рима» в новой редакции 2017 года"

– Да, – вздохнула Медея. – Это война, София. Они так просто не сдадутся. Они сильны. Они тебя сильнее.

– Я знаю. Ещё я знаю, как их победить. Помимо «новой молодежи», меня поддержат многие магнаты, так как твоим назначением я дам им знак своей готовности к реформам и, следовательно, магнатам не будет никакого резона ставить на лукавого Корнелия. Лояльные магнаты помогут мне добиться перевеса среди избранников народа. Но, главное, меня поддержат иереи Содружества. Я знаю настроения в Мемноне: члены синклита тоже полагают, что нашей светской власти пора устроить хорошую встряску… Теперь ты видишь, сколь много значит для меня и для Отечества твоя новая работа. И это будет лишь начало. Rerum novus ordo nascitur!2626
  «Рождается новый порядок вещёй» (лат.)


[Закрыть] Когда я стану первым министром, я постараюсь заменить всех архонтов провинций; иные, сверстники царя Огига, сидят в своих дворцах по двадцать лет и более!

– Я как раз об этом хочу тебя спросить. Лициний Гонорин, как ты сказала, правит Илифией двадцать девять лет, это значит, его третий срок закончится только через семь лет, а в отставку он не собирается…

Карминные уста Софии отразили озорную улыбку, и Медее стало неловко за свой вопрос: ей ли не знать, какими способами подруга обычно решает подобные проблемы?

– Наше преимущество в том, – ответила София, – что у князя Лициния есть сын Галерий. И этот самый Галерий, между нами, подругами, говоря, большой развратник. Представляешь, он умудряется иметь сношения с тремя женщинами одновременно, и это не считая законной жены! Ну, добро бы он просто был развратником, это отец бы пережил. Так нет же! Одна из упомянутых мною женщин – плебейка низшего рода, уличная проститутка. И это ещё не всё! Она понесла от Галерия Гонорина и скоро должна родить.

– А если старик Лициний заупрямится?

София сделала обиженное лицо.

– Ты, что же, полагаешь меня способной к низменному шантажу? По-твоему, я буду шантажировать старого друга семьи? Да и зачем мне сын, когда грехов отца satis superque est2727
  «Довольно, и больше чем довольно» (лат.)


[Закрыть]? О, нет, подруга, всё наоборот! Завтра я встречусь со старым князем Лицинием, – он как раз в Темисии, – отмечу все его заслуги, пообещаю устроить орден Фортуната за многолетний и достойный труд на благо государства… ну а затем, когда старик разомлеет, я уговорю его отказаться от власти в пользу любимого сына. Да-да, Медея, ты не ослышалась, в пользу того самого Галерия, который славится своим умом, как Нестор, соперничает честностью с Катоном, красив, точно Парис, и верен браку, как Адмет. Старый архонт уйдет в отставку, а на следующий день в какой-нибудь газетке обнаружится неприглядное лицо князя Галерия. Уверяю тебя, подруга, всегда найдется некая плебейка, согласная удостоверить под присягой, что сын Лициния Гонорина безжалостно насиловал её, и не раз. Само собой разумеется, правительство не сможет в такой момент рекомендовать младшего Гонорина на пост архонта. Навряд ли и отец, и сын захотят искать правды в грязи большого скандала. Я помогу друзьям семьи замять его, и оба Гонорина ещё будут признательны мне за услугу!

«Она в своем репертуаре, – подумала Медея Тамина. – Мне не дано постичь извивы её могучего ума. Я могу только исполнять задуманное ею. Вероломство, вознесённое на пьедестал высокого искусства! София – тринадцатая муза2828
  Аморийцы выделяют не девять, а двенадцать муз, богинь-покровительниц наук и искусств, – см. «Словарь имен и названий».


[Закрыть], муза интриги; чем эта муза хуже Эвтерпы или Мельпомены?.. Бедняга Галерий! Сегодня он достойный сын достойного отца, а завтра может стать изгоем общества – и только потому, что ей понадобилось сделать меня архонтессой Илифии! Нужно немедленно соглашаться, а там будь что будет. Иначе в один прекрасный день я вдруг узнаю, что брала взятки в суде, либо передавала государственные секреты варварам, либо, в лучшем случае, спала с уродливым рабом…»

– Конечно, если ты не уверена в своих силах, можешь отказаться, – с расстановкой заметила София. – Я найду тебе другую работу; талантливые люди мне нужны и здесь, в Темисии.

– Я уверена в своих силах, – быстро промолвила Медея. – Извини мои сомнения… я вспомнила, что князь Галерий в своё время помог моему отцу выбраться из долговой ямы.

– Полагаю, Квинтий Тамин не остался в долгу, – усмехнулась София.

– Мой отец никогда в жизни никому не давал взяток. Он кристально честный человек.

– По каковой причине в свои сорок девять лет служит в чине доктора, – съязвила София. – Учился бы он у тебя, как нужно строить жизнь. Некоторым отцам иногда не вредно учиться у своих дочерей. Но ты права: это очень славно, что твой отец хороший человек с отличной репутацией; для нас было бы гораздо неудобнее, если бы архонтессой Илифии становилась дочь негодяя.

– Прости, – отведя глаза, произнесла Медея. – Насчёт Галерия и моего отца я просто так сказала. На самом деле я и не надеялась, что ты решишься оказать мне столь высокое доверие.

Легкая усмешка, промелькнувшая на устах Софии, свидетельствовала о том, что она разгадала истинные мысли подруги. Желая ещё раз проверить реакцию Медеи, София сказала:

– В сущности, у меня не было иного выбора, кроме как предложить этот пост тебе. Ты – идеальная кандидатура в архонтессы Илифии. Ты оттуда родом, то есть своя для илифийской оппозиции. Затем, ты Феникс, согласно Выбору, а этот аватар, как всем известно, покровительствует солнечной Илифии. Наконец, ты никак не связана с кланом нынешнего архонта, и у тебя своя безупречная репутация – кто, как не ты?

«Когда-нибудь она продаст меня кому-нибудь, кто ей окажется полезен больше, – ещё подумала Медея. – Но это будет не сегодня. И не завтра. Я нужна ей. Следующий год – Год Феникса, следовательно, я, как архонтесса Илифии, целый год буду заседать в Консистории. И именно в этот год ей исполнится тридцать! Она права – это будет решающий для неё год. Для нее… и для меня! Она нуждается во мне, а я нуждаюсь в ней. По закону прокуратор не может быть наместником имперской провинции больше двух лет, он должен или получить чин проконсула, или уйти… Она всё рассчитала! Если я справлюсь, если она будет мной довольна, я получу чин проконсула и смогу править в Илифии ещё десять лет, но вдруг оступлюсь – тогда она меня утопит, как утопила Марса, или даже хуже… Пусть так. Как писал Сенека, „ducunt volentem fata, nolentem trahunt“2929
  «Согласного судьба ведет, а несогласного влечет» (лат.)


[Закрыть]. Напрасно я вспомнила Сенеку… она не любит Сенеку. Тогда я тоже не люблю Сенеку, а люблю Софию»

Медея стойко выдержала испытующий, чуть насмешливый взгляд Софии и проговорила:

– Ты права во всем. Я буду стараться. Ты не пожалеешь.

– Знаю, – с улыбкой ответила София. – На тебя можно положиться. Позволь, я обниму тебя, Медея, моя самая добрая и верная подруга.

Они обнялись, добрые и верные подруги, а затем обговорили детали предстоящего торжества по случаю тридцатилетнего юбилея Медеи. Вернее, говорила София – кому и как отсылать приглашения на торжество, и каких артистов звать, и что они должны показывать, и в каком наряде лучше всего предстать перед гостями, – а Медея согласно кивала и иногда вставляла свои уточняющие вопросы. За окном занимался рассвет; в отличие от Медеи, чья работоспособность всегда казалась фантастической, София чувствовала себя усталой. Медея видела это, но, будучи достаточно умна и опытна, не выказывала подруге ни понимания, ни сожаления, а ждала, когда София сама закончит разговор. Наконец, все указания, советы и намеки были розданы. София заявила, что отдохнет прямо здесь, в кабинете, на диване; Медея знала, что четырех часов сна подруге обычно бывает достаточно для восстановления сил. Медея ещё раз поблагодарила Софию за доверие и заботу, но на прощание высказала просьбу, которая удивила хозяйку кабинета.

– Уступи мне своего референта, – сказала Медея. – Архонтессе нужен хороший референт, а лучшего, чем подобрала ты, мне не сыскать. Ты же найдешь себе другого, который будет ещё лучше этого.

София улыбнулась: лесть маленькая и невинная всегда приятна.

– Не могу отказать близкой подруге, – сказала она и нажала кнопку вызова.

Референт появился не сразу, а после второго звонка. Выглядел он, словно только что проснулся; скорее, так оно и было.

– Прошу прощения, ваше сиятельство, – проговорил референт. – Я работал… и задумался.

– Вас, вероятно, не устраивает, что приходится работать ночью, – предположила министр колоний.

– Нет, ваше сиятельство, я всем доволен, – ответил референт.

– Я также довольна вами и вашей работой, мандатор. Поэтому я сочла возможным порекомендовать вас своей подруге. Ей необходим хороший референт.

Лицо мужчины залилось багрянцем. Ему было известно, что София Юстина иногда развлекается издевками над чиновниками; такие издевки обычно помечали скорый финал чиновничьей карьеры. «Кто ж знал, что эта Медея Тамина – её подруга?», – подумалось несчастному референту. В его голове не укладывалось, как он, мандатор, может быть референтом у другого мандатора!

– Я вижу, вы сомневаетесь, – задумчиво промолвила София. – Как жаль! А я-то думала, вы не откажетесь помочь моей близкой подруге. Видно, ошиблась.

Медея, которую тоже забавлял этот маленький спектакль, с улыбкой прибавила:

– Я обещаю научить вас делать три дела сразу: читать, писать и наблюдать за обстановкой. И вы не будете завидовать другим, кто это может. Ещё я даю слово, у меня вам не придется работать по ночам.

Референт слушал её, не отрывая взгляда от двух звездочек на рукаве фланелевого платья, и лицо его темнело на глазах. Воспитанный на святости чиновной иерархии, он ничего не понимал. София пожалела его:

– Fronti nulla fides!3030
  «Не доверяйте наружности» (лат.)


[Закрыть] Это старое платье. Лучше научитесь называть мою подругу «её превосходительством».

Сказав эти слова, София прикрыла рукой две из трех больших звезд на рукаве своего калазириса и оставшуюся звезду показала референту. Он вытаращил глаза. Женщины рассмеялись, настолько комичным показалось им это зрелище.

Обретя дар речи, референт отдал Медее честь и промолвил:

– Да, прокуратор.

Медея приложила палец к губам.

– Тс-с! Это пока секрет. Равно как и то, что вы отправитесь со мной в Гелиополь, мандатор.

Этот чиновник, не мысливший себя вне блистательной Темисии, но ставший из-за своего любопытства жертвой маленькой женской мести, отныне дал себе зарок никогда больше не подглядывать за незнакомыми женщинами, ибо одни лишь боги ведают, чьими подругами те могут оказаться.

Глава тридцать первая, которая подтверждает древнюю истину, что честный человек, избегнув Харибды, непременно попадает в Сциллу

148-й Год Симплициссимуса (1787),

8 января, военный лагерь в окрестностях Джоки

Привет тебе, неустрашимая Минерва, гроза Нептуна и его быков!

Прости великодушно! Сам понимаю, виноват: ты ждешь вестей, а я молчу, словно пропал в Кефейских джунглях, подобно юноше, искателю перьев сирен. Но это правда: минувшие недели я провел в разъездах, инспектируя пограничные войска, и вернулся в Джоку три часа тому назад.

Ну и гиблые тут места, скажу я тебе! Солнце не царствует над горизонтом, а точно растворилось в водной взвеси – душной, мутной. По-моему, тут в воздухе воды никак не меньше, чем в озере Несс и реке Анукис, вместе взятых. После девственной атмосферы нарбоннских лесов здешний воздух показался мне отравленным, как вода в Стиксе, особенно на первых порах. Стыдно сказать, я впал в депрессию, а тут ещё доброхоты подсунули мне газету с сообщением о скандальном заседании Сената, после которого мама попала в больницу.

К счастью, ты оказалась молодец (как всегда!) и сообщила мне письмом подробности; я получил его на марше и читал, стараясь отвлечься от заунывного пения эмпусов. Эти крокодилы-переростки чувствуют себя здесь настоящими хозяевами, не боятся ни людей, ни гидр. Каждую минуту приходится быть начеку, ибо они ещё и быстро бегают, как по суше, так и в воде; третьего дня я наблюдал одного эмпуса, в десять мер длиной, не менее, так он мчался за гиппонгом, как гидромобиль с двумя пропеллерами, и настиг-таки!

Не думай, что я тебя пугаю. Без ложной скромности скажу: меня, командующего пограничными войсками провинции, тут все боятся, и ходящие на двух, и ползающие на четырех; иногда мне самому непросто различить первых и вторых. Если забыть об обонянии и слухе и вспомнить о глазах, природа здесь неистово прекрасна первозданной мощью. Мне порой не верится, что эти яростные джунгли – такая же часть нашей великой империи, как блистательная Темисия, божественный Мемнон, суровый Оркус или сумрачный Пифон. Вечнозеленые деревья здесь повсюду; они спускаются к реке, к Анукису, чуть не растут в воде, и все почти увиты каверзными лианами. Бороться со «змеиной травой», как называют здесь лианы, напрасное занятие; мне довелось лицезреть наш подвесной мост, сплошь покрытый зеленью лиан, как будто он творение природы, не людей!

Ещё я видел, как цветут деревья; цветы находятся на высоте в десять мер и более; они настолько потрясают алой красотой, что я, рискуя вызвать у тебя насмешку, волен сравнить их прелесть лишь с чарами твоих уст, таких же алчно ждущих, пылающих и влажных. Разнообразного зверья здесь столько, сколько песчинок в Ливийской пустыне, и всякая тварь норовит другую цапнуть, – ну равно мы, двуногие! Особенно восхитил меня необычайный попугай, подобный радуге и перламутру; я приказал словить его… ты понимаешь, зачем. К несчастью, пока мои отважные легионеры ловили радужную птицу, откуда ни возьмись явилась змея и опередила их.

В знак оправдания этой неудачи шлю тебе перо сирены – купил его у одного помешанного тут, в Джоке, за тысячу солидов. Он клялся, будто сам нашел это перо в лесу после трех лет бесплодных поисков. Лжет, вне всякого сомнения. Убил кого-то и перо забрал; тут каждый день друг друга режут из-за перьев. Воистину, дикарская земля! Надеюсь сам найти перо не хуже. Опять же, не тревожься, опасности нет никакой: в отличие от прочих смертных, мне не пристало опасаться пения здешних сирен – мне, околдованному твоей божественной красой и твоим голосом, подобным шепоту далеких звезд!

Страшусь иного – увидеть пропасть глубже, чем уже увидел. Я знал, конечно, о коррупции, что процветает здесь, с твоих слов и по внутреннему разумению, но реальность превзошла все мои опасения. Вор царствует на воре, вору служит! Воруют все – от легионера на пограничной заставе до самого архонта Сиренаики.

Вся местная работорговля держится на воровстве. К примеру, племенной вождь продаёт раба перекупщику за пять-десять оболов (цена дрянного хлеба с отрубями в Темисии!), перекупщик приводит его к заставе, где отстёгивает ещё два-три обола «стражам границы», те пропускают их без документов; затем раба берет работорговец, уже за двадцать-двадцать пять оболов, платит чиновникам за фиктивные бумаги; дальше он либо продаёт раба на невольничьей агоре в Джоке (уже за сто оболов!), либо уступает другому работорговцу, который в состоянии осуществить доставку товара на более выгодные рынки. Рабов везут в трюмах, оформляя как благовония (представь себе «благовоние» черномазой скотины маурийских джунглей!) или древесину, пошлина на которые во много раз меньше, чем на живой товар. Само собой, везут без санитарного контроля и даже без досмотра; так экономят от двухсот оболов до десяти денариев. И этот самый раб, приобретенный у вождя за пять медных оболов, попадает в Темисию (если выживает, конечно), где идёт уже за золотые солиды! Этот раб, ещё не нашедший себе хозяина, успевает самим своим существованием накормить десяток алчных негодяев!

Доходит до абсурда. Мне рассказали историю о мальчике-рабе, которого продала его родная мать за ожерелье из зеркальных бляшек; такими ожерельями, по оболу за штуку, торгуют в столице лишь нищие. Поскольку щенок был о шести пальцах на одной ноге, хитрые работорговцы оформили его как уникум, приобретенный-де у дагомейского владыки за добрых два солида. В Темисии он не успел попасть на рынок – какой-то сумасбродный нобиль купил никчемного мальца за империал! (Ты случайно не знаешь, не Корнелий ли тот сумасброд? Только он на моей памяти держит паноптикум уродов!)

Nota Bene, Sophia! Раб, купленный за обол, ушел за империал – в сто двадцать тысяч раз дороже! И государство ничего не получило! Совсем ничего! Одни воры нагрели руки!

Возможно, я кажусь тебе наивным, но я намерен покончить с этими бесчинствами, хотя бы на границе. Три десятка откровенных негодяев уже пошли под трибунал, и пятерых успели расстрелять. Теперь ты понимаешь, почему меня боятся. Пытались по-всякому задобрить – и лестью, и подлой ложью, и даже подношением. Мне, генерал-легату, князю, в чьих жилах течет священная кровь Основателя, какой-то жирный работорговец из плебеев предлагал взятку, лишь бы я оставил в покое его «дело»! Во имя всех перунов Зевса! Я разукрасил негодяя так, что он до конца своей презренной жизни не сможет ходить. А вернувшись в Джоку, узнал, что этот низкий человек считается магнатом, вхож даже во дворец архонта! Ещё узнал я, что его сообщники, такие же воры и негодяи, состряпали обо мне донос для своего плебейского делегата; неровен час, ушаты лжи польются на меня с трибуны Плебсии.

Куда обиднее другое. Все видят это безобразие и ничего не делают, чтобы восстановить порядок. Граница наша с дикарями – не «стальной рубеж», как говорят в столице, а решето: кто хочет, тот идёт, что хочет, то творит! А местные командиры лишь виновато разводят руками. И даже мой непосредственный начальник, командующий девятым корпусом, старый и опытный генерал-префект, судя по всему, во взятках не замешанный, по-дружески присоветовал мне «самое большее, срывать вершки и не трогать корни». Известно, на кого он намекает. Но не бывать тому! Буду наводить порядок и сделаю из решета Стальной Рубеж, а кто мешать мне станет, того отдам под трибунал! И на тебя надеюсь, милая. На трон архонта нужен человек достойный, иначе, в самом деле, я только и смогу, что «обрывать вершки».

Прощай, великая Минерва, animae dimidium meae,3131
  «Половина души моей» (лат.)


[Закрыть] надень перо сирены на какой-нибудь прием, всех зачаруй – и вспомни своего Улисса.

* * *

148-й Год Симплициссимуса (1787),

10 января, Темисия, дворец Большой Квиринал, Палаты Сфинкса

Давно ты меня так не пугал, мой воинственный бог. Нет, не скажу, что ты наивен, как дитя, – ты безрассуден, как Александр, пожелавший покорить всю Ойкумену! Но у великого македонянина была великая армия, а у тебя – одна лишь я, та единственная, которая сознаёт, сколь страшная опасность над тобой нависла!

Нет, не боюсь я ни эмпусов, ни гидр, ни ядовитых змей – боюсь людей, которым ты высокомерно объявил жестокую войну. В уме ли ты, князь Марсий Милиссин? Рукой ты пишешь мне, сколь велика добыча казнокрадов, а головой вынашиваешь планы скорой расправы с ними. Неужели ты не понял, что донос в столицу на тебя за избиение магната – лишь предупреждение? Потому-то тебе и позволили о нем узнать. Тебе дают понять: «Угомонись, заезжий нобиль; ты, выросший в столице, не знаешь нашей жизни; мы тут живём, воруя, сто лет, и двести, и пятьсот; когда-то меньше, а когда и больше; так будем жить и впредь, и что тебе до нас? Товары наши пользуются спросом, мы процветаем, нам платят, и мы платим кому надо, и все, кто что-нибудь решает, нас не дадут в обиду. И ты не трогай нас, тогда и мы тебя не тронем».

Ты думаешь, любимый мой, я не владею информацией о казнокрадстве в Сиренаике? Ты полагаешь, в Гелике или в Батуту лучше? Ничуть! И в других провинциях не лучше. Везде прогнило всё – таков итог правления потомственных Юстинов, не исключая моего «великого» отца, и наших «друзей». И что же делать мне теперь? Уступить власть сыну Марцеллинов, как хочет он, или броситься на негодяйские ножи от сознания своей вины и от безысходности, как поступаешь ты?

Я выбираю третий путь: я жду надежного момента. Этот момент наступит, когда я надену бриллиантовую звезду консула и стану полноправным первым министром Его Божественного Величества. Не сомневайся, я знаю, что нужно делать с негодяями, и как. И чего не нужно делать, тоже знаю. Не нужно злить противника – только уничтожать, когда злодей не будет ожидать падения, либо, когда по слабости своей он нам грозить не сможет!

Кому я это говорю? Ты был отличником в Академии Генштаба – каким недобрым чародейством ты обратился в несмышленого юнца?!

Угомонись, прошу тебя. Молю, если тебе угодно! Представь свою богиню на коленях – вот глубина отчаяния, в которое ты вверг меня, безумный Марс! Угомонись, ради меня, ради своей несчастной матери, которая только-только выбирается из кризиса, ради своей дочери – и ради нашего с тобой ребенка; когда родится он, никто не сможет заменить ему отца!

Пойми предел опасности. Злодеи, для которых верховная святыня – не Творец и не Учение, не аватары, не земной бог, не наше государство и не княжеская честь, а золотое руно, – такие homo sapiens не остановятся, поднимут руку на наследника священной крови!

Ты хочешь победить коррупцию? И я хочу того же. Но я, в отличие от тебя, понимаю, сколь слабы мои силы и сколь умеренно я обязана ими распоряжаться, если хочу выжить.

Ты говоришь, тебя боятся? Нет, милый, не боятся. Тебя ненавидят, тебя презирают, над тобой смеются. Ты неуклюжий Полифем, а не искусный Улисс. Причем не тот Полифем, который был циклопом, а тот циклоп, которому Улисс выткнул единственный глаз, совсем слепой бедняга!

Довольно, Марс. Я послала тебя не для того, чтобы ты погиб в неравной схватке. Я послала тебя переждать столичную грозу в спокойном отдалении. А ты? Это надо уметь: избегнув Харибды, попал в Сциллу!

Имей терпение, дождись меня и остальных, подобных нам. И не проси, пожалуйста, сменить архонта. Вчера я понудила князя Лициния Гонорина уйти в отставку. Это стоило мне невероятных усилий – гелиопольский старец словно камень, не имеющий ни ушей, ни мозга! Подписал прошение только тогда, когда я клятвенно пообещала ему устроить назначение архонтом Илифии его сына. Однако не считай меня клятвопреступницей: я пообещала для Галерия гелиопольский трон, но не уточнила, когда это случится – через день или через тридцать лет! Вот так, любимый, делается благо в государстве, умом и хитростью, а не рукоприкладством.

Надеюсь, ты уже сам понял: я не могу устроить отставку твоего архонта. Один архонт ушел, а если вслед за ним уйдет второй, всем будет ясно, что это неспроста. И всполошатся остальные правители наших провинций, и переметнутся к дяде; тогда мне точно не видать заветной власти! Я их заставлю уйти, всех, без исключения, но не сейчас.

И снова говорю тебе, мой Марс: имей терпение!

Предполагаю, в своих джунглях ты не читаешь газет вовсе и не представляешь, что у нас творится. In nuce3232
  «Вкратце» (лат.)


[Закрыть]: я глупо подставилась (с Доротеей и Варгом), дядя крикнул: «Фас!», все собаки выползли и громко лают на меня. Сенатская комиссия расследует мои нарбоннские затеи. Нет газетенки, которая бы не пищала об отставке правительства. Радикалы из фракции отца и сына Интеликов ходят довольные, словно не люди, а стриксы, голубая кровь Юстинов пьянит их. У меня нервы крепкие, но отец деморализован, мне больно, стыдно и – да простят меня великие аватары! – противно на него смотреть. Он, видишь ли, мечтал закончить путь служения Отечеству в зените земной славы, – а тут его и дочь поносят все, кому не лень работать языком!

Ты знаешь, я прихожу к печальному выводу, что он и в самом деле не продержится до моего тридцатилетия. Поэтому пытаюсь обойти проклятый возрастной порог. Уговариваю членов Консистории отпустить отца «как бы» на отдых, «как бы» для укрепления здоровья, а обязанности первого министра – опять ad interim! – возложить на меня. Первый архонт (стимфалийский) на моей стороне – ему, при каждой встрече со мной вспоминающему о толстой папке в моем тайнике, другого и не остаётся; понтифик Святой Курии – тоже (я всегда умела ладить с иереями). Сложнее с принцепсом Сената. Клавдий Петрин упирается, и я не понимаю, в чем причина; возможно, дядя соблазнил принцепса какой-либо своею «замечательной идеей», а может, подоплеки нет, и наш достойный принцепс всего лишь считает мою затею некрасивой. Ничего, я обязательно придумаю, с какой стороны к нему подступиться; Ахилл был непобедимый герой, но Феб знал, куда целить стрелу Париса!

Что же до четвертого из членов Консистории, то я – ты не поверишь! – заключила сделку с дьяволом, читай, с Кимоном Интеликом: я обеспечила ему голоса умеренных делегатов, и не далее как вчера он стал плебейским трибуном; взамен он проголосует за меня в Консистории. Одного боюсь: Кимон – создание лживое и гадкое, так сказать, по определению, как всякое существо, возвысившееся своим громким лаем из уличной грязи; можно ли верить его слову? С другой стороны, даже вождь разнузданного плебса должен понимать, сколь небезопасно в открытую обманывать Софию Юстину!

Привет тебе от мамы. Я каждый день бываю у неё в больнице. Она всё поняла, и мы с ней подружились. Клеменция меня простила и благословила наш с тобой союз.

Пришла пора прощаться, возлюбленный мой бог: нас ждут великие дела. Vale at me ama – и прости мне тон этого письма. Он менторский немного, но ты помни, что Ментор был мудрец, которому внимал сам Улисс. И если хочешь быть Улиссом, не обижайся на меня. Ты дорог мне, я люблю тебя, я не смогу жить без тебя. Ut serves animae dimidium meae,3333
  «Чтобы ты сохранил половину души моей» (лат.)


[Закрыть] – молюсь об этом и скучаю по тебе, Психея не всегда разумного Амура.

P.S. Перо сирены восхитительно. За мной уже пришли – иду на юбилей Тамины. Туда перо надену. Явлюсь сиреной, зачарую всех мужчин, выжму и выкину, ибо ни один из них, равно как и все вместе, не стоят одного тебя!