Текст книги "Боги выбирают сильных. Вторая книга трилогии «Наследники Рима» в новой редакции 2017 года"

* * *

Из воспоминаний Софии Юстины

– Зачем ты пришла, мама? – спросил Марсий.

– Я пришла сюда, сынок, чтобы вырвать тебя из когтей этой порочной женщины! – воскликнула Клеменция.

В тот миг я ощутила не обиду, а усталость: мне почудилось, что тяжкий разговор с Клеменцией остался позади. В сущности, так оно и было. Не в моей власти что-либо доказать отчаявшейся матери. Дядя выиграл у меня самого ценного сенатора: когда колеблющиеся увидят, что стойкая Клеменция изменила мне, они мне тоже изменят!

Но это случится потом, а пока нам предстояло сотрясать воздух конвульсиями бессмысленной «семейной сцены». В любом случае мне надлежало самой услышать все обвинения Клеменции Милиссины. Я поборола слабость и потребовала:

– Извольте объясниться, ваша светлость!

Она обернулась к Марсию и распорядилась:

– Сынок, выйди, у меня с ней будет женский разговор.

– Нет, мама, я останусь! Ты не имеешь право оскорблять министра!

Клеменция рассмеялась женским колким смехом.

– Министра? Ты думаешь, я не знаю, кто она тебе? Я знаю о вас всё! Вы любовники, и много уже лет! Ты станешь это отрицать, сынок?

Я подала Марсу знак глазами: отрицай! Но он усмехнулся и кивнул:

– Да, я люблю Софию, и что с того? Ты скажешь мне, что это аморально?

– Нет, не скажу, сынок, ты свободен. Но у неё есть муж, и она очень опасная женщина!

– Que venit ex tuto, minus est accepta voluptas.44
  «Наслаждение без опасности меньше приятно» (лат.)


[Закрыть] Ты помнишь, мама, кто это сказал? Это сказал Овидий Назон. Он понимал, что такое любовь. А я добавлю от себя: предпочитаю опасную красоту надежной посредственности! Понимаешь, мама? Если понимаешь, изволь оставить нас в покое – меня и женщину, которой я дарю свою любовь.

– Из-за неё ты гибнешь, Марсий! – воскликнула Клеменция, с отчаянием в голосе, которое могла подделать я, но не она; Фурия искренне страдала за сына и винила меня во всех его бедах.

– Послушайте, ваша светлость, – вмешалась я, – если вам всё о нас известно, вы должны понимать, что мы, ваш сын и я, любим друг друга.

Клеменция разрезала воздух рукой, как клинком разрубила, прерывая меня.

– Умолкни, лживая Геката! Ты любишь лишь саму себя! Ты всех используешь, ты всеми понукаешь, ты жаждешь только власти, а какой ценой она тебе достанется, тебе неважно! О, если б ты любила моего сына, разве ты послала бы его воевать против нарбоннских дикарей!

– Это ложь! – загремел Марсий. – Я добровольно вызвался туда!

– Не верю!

– Ты мне не веришь, мама?

– Не верю, ибо ты ею околдован!

– Я кровью Фортуната поклянусь тебе!

– Довольно, сын! Довольно клясться кровью предков всуе! Ломаного обола не стоила бы наша святая клятва, если бы все князья бросались ею, как медной мелочью, и прятались за нею от превратностей судьбы!

Марсий покраснел. Я пришла ему на выручку:

– Вы заблуждаетесь на мой счёт, ваша светлость. И я не стану перед вами извинятся за то, в чем нет моей вины. А в качестве доказательства моей искренности предлагаю вам прочесть декрет, который только что подписан моим отцом, первым министром.

Я протянула Клеменции бумагу. Однако она начертанную мной бумагу не взяла, скрестила руки на груди, и на устах её появилась торжествующая ухмылка:

– Ты снова лжешь, лукавая Апата! Ты выдала себя. Я только от твоего отца. Он болен, никого не принимает и никаких декретов не подписывает!

Вероятно, говоря мне это, Фурия ждала, что я, устрашенная угрозой «разоблачения», начну униженно молить её о пощаде. Как же иначе, она за руку меня поймала!

Парировать подобные «удары» я училась ещё с пелёнок. Я выдержала взгляд Клеменции и невозмутимо заметила:

– Вы правы, ваша светлость, мой отец сегодня не вполне здоров. Посмотрите, какой нынче климат в Темисии! Разве человек, который не так давно перенес инфаркт, не нуждается в поддержке, моей и вашей? А вместо этого вы… – я выразительно вздохнула.

– Никто не смеет обвинять меня, что я хотя бы раз хотя бы в чем-то отказала Титу Юстину! – оскорбилась Клеменция.

Мне только это и нужно было; Фурия уже забыла о своем «разоблачении» меня и защищалась от моих «наветов», а я нападала. Я подошла к Клеменции, сложила руки на груди и проникновенно молвила:

– Ваша светлость, наши общие враги, враги Юстинов и Милиссинов, пытаются поссорить наши семьи. Они занимаются этим недостойным делом со времен Великого Фортуната! Вспомните, сколько усилий положил знаменитый интриган Петрей, пытаясь разбить союз неустрашимой Милиссы с мудрым Юстом!

Марсий улыбнулся; к счастью, его мать не видела этой улыбки. Я затронула «больную тему» Клеменции. Отношения между эпигонами Фортуната на самом деле были очень далеки от описанной в официальных хрониках идиллии; в частности, Петрей, первый принцепс нового имперского Сената, действительно преследовал Милиссу. (Глядя на эту современную копию той Милиссы, я могу понять Петрея!) Мне это всегда казалось забавным, но по упомянутой причине Клеменция Милиссина недолюбливала потомков того Петрея – собственно Петринов, а также Даласинов и, что самое важное, Марцеллинов.

Я продолжала:

– Наши предки нашли в себе мужество противостоять интригам Петрея. И боги присудили им победу, Петрею – поражение! Достойнейшая зачинательница вашего рода пережила Петрея на семнадцать лет, а мой достойный предок – на двадцать два года, и что это были за годы! Велением небесных аватаров Юстинам с Милиссинами начертано держаться вместе. Так неужели мы проявим слабость и посрамим честь легендарных предков?

Мне удалось добиться невозможного: Фурия смягчилась!

– Я ничего не имею лично против тебя, София, – сказала она. – Я помню тебя совсем ещё крошкой! Ты всегда была красивой девочкой, совсем как моя Эстелла…

Внутри меня словно что-то взорвалось. Она сравнила меня с Эстеллой! Когда Фурия называла меня Гекатой, Апатой и прочими обидными эпитетами, это, признаюсь, даже льстило моему самолюбию, но теперь… как могла она поставить рядом блистающий рубин и мерклую гальку, что мешается под ногами?!

Я знала, что никогда не прощу Клеменции этого сравнения. Глубокая обида подхлестнула мою страсть к игре, новая многоходовая комбинация мгновенно высветилась в моем мозгу, наделяя игру неожиданным смыслом. Разговор больше не казался мне напрасным. Я лучезарно улыбнулась Фурии и промолвила:

– И я вас помню с самых ранних лет. Я помню, как лежала в маленькой коляске, а рядом, в другой коляске, лежал ваш Марсий, и помню вас, ваше открытое и доброе лицо, вашу красивую улыбку, как улыбку мамы! Право же, Клеменция, вы идеально подходили моему отцу – по роду и по возрасту, и по характеру! Сама я часто задавала себе вопрос: ну почему она не моя мама?

Любимый Марс из-за спины Клеменции отчаянно жестикулировал, умоляя меня замолчать. Увы, я не могла остановиться! Не могла и не желала, напротив, я желала говорить и говорить, по мере того, как лицо Фурии утрачивало румянец и одевалось землистым покрывалом…

– А однажды, – не унималась я, – у меня с моим сводным братом Овидием, ныне покойным, вышла большая ссора по причине моей немыслимой привязанности к вам. Он говорил про вас дурное, будто бы вы, Клеменция, свели в могилу его мать Клариссу Даласину!.. А, впрочем, ваша светлость, я даже благодарна вам, ибо, если бы вы этого не сделали, мой отец не соединился бы вторым браком с моей матерью, а моя мать не родила бы меня! Вот и выходит, ваша светлость, что вы определенным образом произвели меня на свет, и я люблю вас, как преданная дочь ваша красавица Эстелла, право же, ничуть не меньше, чем она!

Я стояла и наблюдала, как мой возлюбленный Марс помогает своей незадачливой Беллоне устроиться в моем кресле, затем подносит ей воды и говорит слова успокоения… Я рисковала, разумеется, вызвав на себя неудовольствие Марса, а он и так был мною недоволен. Однако если бы я сама не поставила его перед выбором, она или я, Клеменция это сделала бы за меня. Побеждает тот, кто наносит упреждающий удар. И, во-вторых, я указала ей на место: меня не запугаешь! Решительная Фурия опасна – а не эта увядающая женщина, подавленная гнетом старинных тайн!

– Сынок, ты видишь, я права, – прошептала Клеменция, когда пришла в себя. – Это гарпия, мегера, ламия, нагиня, сладкоголосая сирена, мечтающая погубить тебя! Ты сам это слышал… она мне угрожала!

– Успокойся, мама. Она имела в виду совсем другое.

– Нет! Я поняла её. Она хочет сказать, что ей известны мои тайны… Ну и пускай! Это меня не остановит, Марсий! Она уже погубила многих, она довела до инфаркта своего несчастного отца и продолжает мучить его. Но ты ей не достанешься!

– Несправедливые слова обо мне и моем отце останутся на вашей совести, княгиня. Что же до Марсия, то он хороший сын. И, как хороший сын, он скажет матери правду. Скажи ей, Марс, про нашего ребенка.

Клеменция выкатила глаза и простонала:

– Что? Кого? Ребенка?

– София носит от меня ребенка, – сказал Марсий. – Через пять месяцев она родит. Я не могу жить без нее, мама. Тебе придется с этим смириться. Иначе…

Я представила, что творится в голове Клеменции. От первой жены Марсий имел дочь Ренату, и Клеменция, в душе смирившаяся с тем, что у него больше не будет детей, воспитывала внучку как единственную наследницу рода Милиссинов (дочь Эстеллы Доротея, как известно, носила фамилию отца, Марцеллина). Но дело было не в наследстве Милиссинов, точнее, не только в наследстве: наш будущий ребенок по закону не мог претендовать на имя и наследство. Дитя вне брака – всегда позор для княжеской семьи, а у потомков Милиссы Фортунаты в особенности. Сообщив Клеменции о том, что вынашиваю внебрачного ребенка Марса, я вызвала на себя максимум материнской ненависти к «коварной совратительнице»; само собой, Фурия не могла допустить и мысли, что её сын в действительности жаждал – и жаждет! – иметь от меня ребенка; она полагает, что я околдовала Марсия.

Как вскоре стало ясно, я переоценила Клеменцию. Она вовсе не желала воспринимать правду. «Это ложь! – повторяла она. – Никакого ребенка нет и в помине!»

– Ребенок существует, – сказала я, – и тому имеются веские доказательства, понятные каждой женщине. Когда моё положение станет заметным, мы с Марсом объявим о нашей помолвке.

– У тебя есть муж! – в растерянности выкрикнула Клеменция.

– Благодарю вас, мама, что напомнили, теперь я, без сомнения, дам ему согласие на развод, – улыбнулась я.

Лицо Фурии было поистине страшным в те мгновения, я подумала, что, возможно, чуть переиграла: случись с матерью какая неприятность, Марс будет обвинять в этом меня.

– Если ты это сделаешь, я тебя уничтожу! – прошипела Фурия.

– Ты много на себя берешь, мама, – заявил Марсий. – По-твоему, София с мужем развестись не может без твоего согласия?

Клеменция встала и схватила сына за руку.

– Пойдем отсюда, Марсий! Я обо всем уже договорилась. Сенатская комиссия не станет обвинять тебя.

Мой Марсий отстранился и произнес с горькой усмешкой:

– Ты обо всем договорилась, мама? Я не ослышался? Договорилась за моей спиной? И, стало быть, Корнелий Марцеллин пообещал тебе простить меня? Скажи мне, мама, что он ещё тебе пообещал взамен двух слов из моих уст: «София Юстина»! Он сделает меня военным министром?

– Да, да! – вырвалось у Клеменции.

Она остановилась, но было уже поздно. Наивная старушка! Без малого сорок лет заседает в Сенате – и ничему не научилась. Марс стал мрачнее штормовой тучи.

– Уходи, мама, – голосом, в котором звучала кованая сталь в тисках обиды, выговорил он. – Я и не думал, что моя гордая мать когда-нибудь предложит мне продать мою любовь за щедрую подачку из рук презренного Корнелия! Уходи! Я остаюсь с Софией. И запомни: всё, что ты сделаешь против неё, ты сделаешь против меня! Ещё подумай, прежде чем идти на нас войной. Войны мы не хотим, но если хочешь ты, то ты войну получишь!

– Hic abdera…55
  «Вот так глупец…» (лат.)


[Закрыть] – в отчаянии простонала Фурия и, обратившись ко мне горящим ненавидящим взглядом, изрекла: – Я этого так не оставлю, нет! Ты не обманешь всех, не околдуешь, не испугаешь! Я тебя остановлю. Если будет нужно, я упаду к ногам Божественного Виктора, и он… он снизойдет к моей мольбе!

Я собралась ответить ей, но Клеменция не стала меня слушать. Она ушла, громко хлопнув дверью…

– О, ты такой счастливый, – сказала я Марсу, – у тебя замечательная мать. Она готова ради сына схватиться с самим дьяволом! Или с дьяволицей. Со всеми горгонами сразу и даже с самой Гекатой.

– Смеешься? А она не смеялась! Я знаю свою мать. Она способна…

– И мне известно, милый, на что она способна. В том состоянии, в каком она ушла от нас, она способна только совершать ошибки! Уверена, наш хитроумный родственник Корнелий ещё не раз будет жалеть, что с матушкой твоей связался. Горячностью она ему смешает карты!

Он нахмурил брови.

– Ты не должна была так поступать, София. Та женщина, которую мы выгнали отсюда, – моя мать, а не очередная фишка в твоей игре за власть!

– Если бы она не была твоей матерью, Марс… А что, по-твоему, я должна была сказать ей? Если она не верит в нашу любовь, разве может она поверить в то, что, отправляя любимого в ссылку, я спасаю его от худшей кары? Ничего не добьешься, мигая слепому и шепча глухому. Разве дойдет до нее, если я скажу, что мне бессмысленно виниться перед комиссией Корнелия по поводу Варга. Да, бессмысленно, ибо мой дядя в любом случае поставил себе целью растоптать тебя, Марс, за одну лишь твою любовь ко мне! Разве поймет твоя мать, что лучший способ увести от тебя месть Корнелия – это позволить тебе исчезнуть, пока страсти не успокоятся? Увы, мой бог, Клеменция Милиссина это не поймет! Как она может понять такое, если даже наш будущий ребенок для неё не плод любви, а следствие роковой слабости мужчины перед «коварной совратительницей»? Если уж она слепа настолько, что поверила, будто мой дядя с радостью вручит тебе ключи от Палат Симплициссимуса66
  Т.е. сделать военным министром.


[Закрыть] за одно лишь предательство! Хотя он мог и вправду это посулить – чтобы потом тебя подставить и с позором выгнать!

– Что меня больше всего угнетает, это то, что мама не посовестилась войти в сделку с Марцеллином и выступить против нас. Но я её люблю, София, она была не только мамой мне, но и отцом; отца-то я совсем не помню!

– Не говори «была», любимый. Она ни слова не сказала против тебя. Ты сын её, был, есть и будешь. Тебе нужно немедленно уехать, как мы договорились.

Марс посмотрел на меня удивленным взглядом и сказал:

– Если я сейчас уеду в ссылку, она накинется на тебя. А тебе и без неё проблем хватает.

– Верно, – улыбнулась я, – нынче у меня проблем так много, что Клеменция не сможет создать мне новые!

Он покачал головой, а затем внезапно сжал меня в своих объятиях…

– Я обожаю вас, – прошептал он мне на ухо, – тебя, моя Психея, и его!

– Не зарекайся, мой Эрот, – игриво заметила я, – там может быть и она!

Марс проговорил, кивнув на мой живот:

– Если это «она», я также буду счастлив. Боги наградили меня самой удивительной женщиной на свете, и я пою тебе, моя богиня: «Tu mihi sola places, nec jam te praeter in urbe Formosa est oculis nulla puella meis»…77
  «Ты одна мне отрада, ослепли для римских красавиц, кроме тебя лишь одной, очи мои навсегда» (лат.)


[Закрыть]

Я подарила Марсу поцелуй и заметила:

– Вот так воинственный бог – не Марс, а Мусагет, коль скоро у тебя на памяти «Элегии» Тибулла! Ну, не предполагала…

– Всегда подозревал, что ты меня недооцениваешь, – рассмеялся он и продолжил: – «Tu mihi curarum requies, tu nocte vel atra Lumen, et in solis tu mihi turba locis»…88
  «Ты утешенье в заботах моих, ты светоч во мраке, ты и в безлюдье пустынь будешь весь мир для меня» (лат.)


[Закрыть] Если бы на твоем месте был кто другой, я бы присоветовал ему выкинуть белый флаг. Но на твоем месте – ты, и я – с тобой, всегда и всюду! Поэтому я говорю тебе: не отступай, борись, сражайся, и скоро победишь всех своих недругов!

– Мы победим, – поправила я Марса, – в твоей любви моя победа!

Незадолго до полуночи Марсий покинул меня и поторопился в Эсквилинский аэропорт, чтобы успеть на ночной рейс аэросферы в столицу Сиренаики. Если ничего не случится в пути, ещё до наступления нового дня он прибудет в Джоку, а сенатской комиссии останется только хлопать глазами и скрежетать зубами в бессильной ярости; дядя слишком умен, чтобы настаивать на отмене декрета и возвращении Марсия в столицу. В отличии от матери моего возлюбленного, дядя Марцеллин умеет с достоинством принимать поражения, этого у него не отнимешь. Я думаю, завтрашний день дядя потратит, успокаивая чрезмерный воинственный пыл Клеменции Милиссины.

Однако успокаиваться было рано. Едва ушел Марсий, я включила видиконовое зеркало и связалась с бункером разведшколы «Везувий». Как известно, полночь – излюбленное рабочее время моей замечательной подруги Медеи Тамины. Так и есть: она отозвалась сразу.

– Что празднуем? – спросила она меня, увидев знакомую улыбку на моём лице.

– Три хорошие новости, подруга, – ответила я. – Первая новость касается бедняги Марса. Эту головную боль можешь вычеркнуть из нашего списка. Я сослала его в Кефейские джунгли, сторожить черномазых дикарей. Peractum est!99
  «С ним кончено!» (лат.)


[Закрыть] Вторая новость: по моим расчетам, из-за Марса в рядах моих противников случится серьезный конфликт…

– Macte!1010
  «Отлично!» (лат.)


[Закрыть] А третья новость?

– Третья новость, Медея, заключается в том, что скоро я тебя увижу.

На лице моей подруги отразилось удивление, и я пояснила:

– Сворачивай свои дела и приезжай в Темисию. Ты думаешь, я позабыла, что десятого января у тебя юбилей? Счастливая ты, подруга, тебе тридцать лет! А мне ещё два года мучиться.

– Как поступить с Варгом?

– Ох, ты иногда бываешь бестактной, дорогая подруга. Могла бы и не напоминать о том, что мы с тобой скрывали моего врага от моего любовника! Ты уверена, что он по-прежнему прячется в пещере Гнипахеллир?

– София! Как мне не быть уверенной, когда его ближайший друг работает на нас.

– Кто ещё об этом знает?

– Двое надежных агентов.

– Это очень ценные агенты?

С Медеей мне всегда было приятно разговаривать: мнения своего она не скрывала, но понимала меня с полуслова.

– Не очень, – сказала она. – Ещё один вопрос: что с делать Ромуальдом? Если закрываем это дело, то и его…

– Нет, он может нам ещё пригодиться. Я хочу сохранить всех: Варга, Ромуальда, Кримхильду, Доротею, Свенельда, Марса, его мать, моего дядю, моего мужа… всех, кто что-то значит! Да, это сложно. Намного проще было бы убирать их, одного за другим. Я так не хочу. Это мне неинтересно. Чтобы так поступать, большого ума не надо. Но заставить этих людей, столь разных, работать на общее дело, на благо нашей великой державы… по-моему, это достойная цель!

Медея улыбнулась и спросила:

– Я слышала, что герцогиня Кримхильда быстро идет на поправку.

– Тебя это удивляет? Северянки выносливее нас, южанок.

– Что будет, когда она выздоровеет?

– Не загадывай, подруга. Мы должны рассчитывать только на самих себя. Однажды мы уже помогли герцогине выбраться из затруднительного положения; если понадобится, поможем снова. И не только ей. Множество важных людей нуждаются в том, чтобы кто-то помог решить их проблемы.

– Для этого ты вызываешь меня в Темисию? Чтобы я помогла важным людям решить их проблемы?

– Приезжай – узнаешь. И ещё одно, Медея: в Неаполь ты больше не вернешься.

– Жаль, – вздохнула она, – эта работа была мне по душе!

– Не печалься, подруга, найду тебе другую работу по душе, – ободрила я её, и на этом наш разговор завершился.

Было уже поздно, и я не стала работать с документами. Завтра ожидался трудный день, мне нужно подготовиться к нему. Я отправилась в спальные покои. Все последние дни ночевала в министерстве – отсюда было много проще контролировать дела, чем из фамильного дворца Юстинов.

Мелькнула мысль зайти к отцу, и я направилась в его апартаменты. Для этого было достаточно пройти по галерее из Палат Сфинкса в Малый Квиринал. Однако майордом первого министра сообщил мне, что отец уснул, и я решила его не беспокоить. Повернулась, чтобы уйти, но в этот момент дверь отцовской опочивальни отворилась, и оттуда появился кесаревич Эмилий Даласин.

Заметив моё удивление, он быстро подошел и взял меня под руку.

– Очень хорошо, Софи, что ты здесь. Мне нужно с тобой поговорить.

– Так поздно?

– Лучше поздно, чем никогда, – сумрачно отозвался кузен, и я поняла, что разговор у нас выйдет тяжелый.

Мне пришлось вернуться в кабинет, потому что Эмиль был не тем человеком, которого я могла принимать в спальне. Он устроился в кресле около дивана, я села напротив.

– Тебя, наверное, интересует, что я делал ночью у твоего отца, – начал Эмиль. – Я выручал тебя, кузина.

– Вот как? Ты выручал меня, а я даже не знаю, от какой напасти. Не лучше ли было для начала зайти ко мне и посоветоваться?

– Не лучше! Время было дорого. Если бы я промедлил, сенаторы могли успеть первыми.

– Сенаторы?!

Эмиль кивнул.

– Да, Софи, те самые сенаторы, которые прямо сейчас убеждают твоего отца подать в отставку.

Сенаторы – у моего отца! И я об этом ничего не знаю! Что это, если не заговор? Как может Эмиль быть таким спокойным в тот момент, когда мои враги склоняют моего отца предать меня?

Он увидел, как заблестели мои глаза, и воздел руку, останавливая меня:

– Не торопись бросаться в битву, отважная Пенфесилея. Не все данайцы трепещут перед тобой.

Я взяла себя в руки и сказала:

– Продолжай, кузен.

– Это началось на званом вечере у князей Виталинов. Само собой, мы со Стефанией там были. Обычный вечер, ничего экстраординарного. Пока не появилась…

– Позволь, я догадаюсь! Пока не появилась Клеменция Милиссина?

– Да! её, разумеется, никто не ждал, ты знаешь, она не нашего круга… Но она возникла из темноты, равно erinnys ex tragoedia,1111
  «Эриния из трагедии» (лат.)


[Закрыть] вызвала принцепса Клавдия Петрина, который вместе с моим отцом предавался Каиссе,1212
  Т. е. Клавдий Петрин и Гораций Даласин играли в шахматы.


[Закрыть] и потребовала завтра же, то есть уже сегодня, созвать Сенат! Князь Клавдий задал ей резонный вопрос: зачем?

– Пустой вопрос, – усмехнулась я. – Известно, зачем: чтобы вынести вотум недоверия первому министру!

– Она сказала иначе… Извини меня, Софи, я не стану повторять всего, что она о тебе наговорила! Какие-то страшные вещи!.. Будто ты совратила её сына Марсия, и в результате… – мой достойный кузен покраснел и остановился на полуслове.

– Не надо, Эмиль, не говори. Я примерно представляю, на что она способна в исступлении. Лучше скажи, кто слышал клеветнические речи.

– Я, моя жена, Клавдий Петрин, ещё сенаторы Виталин, Ираклин, Валентин, моя бабушка Цецилия Даласина, а кроме сенаторов…

– Ясно, кузен. И как они отреагировали?

– А как ты думаешь, кузина? Они были потрясены!

– Корнелий Марцеллин это слышал?

Эмиль насупился и проронил:

– Его там не было. Виталины, насколько мне известно, люди порядочные и с подобной публикой не знаются. Забери меня Эреб, Софи, но у меня создается впечатление, что ты довольна выходкой Милиссины! Она оклеветала тебя – а ты довольна?

Я улыбнулась и сказала:

– Mallum nullum est sine alique bono.1313
  «Нет худа без добра» (лат.)


[Закрыть] Когда обсуждают мою политику, это одно. А когда пытаются опорочить честное имя дочери Юстинов, это совсем другое. Когда меня чернят плебеи в своих газетках, это никого не может удивить. Было бы странно, если бы радикалы из народа вдруг полюбили наше правительство. Но когда сенатор Империи начинает вести себя, как последняя плебейка, ты прав, Эмиль, это чересчур для высокородного собрания! Оно перестаёт обсуждать мою политику и переключается на защиту моего честного имени. А если учесть, что искренних друзей Клеменции в Сенате можно пересчитать по пальцам одной руки, то я не вижу причины, по которой мне следует бояться завтрашнего заседания.

– Никакого заседания не будет, – угрюмо произнес Эмиль. – Позволь, я закончу. Сенаторов весьма смутило, почему одна из самых стойких сторонниц твоей фракции вдруг обрушилась на тебя.

– Это же очевидно. Мой дядя подсунул ей какой-нибудь компромат на Марсия и пригрозил, что пустит его в ход, если Клеменция не выступит против меня.

– Неужели он способен на такую низость?

– Кузен, мой милый, дядя Марцеллин способен на всё! Никогда не оставайся с ним один на один в темной комнате, он задушит тебя шнурком от твоего калазириса, и потом никто никому ничего не докажет! Мой дядя – патологический интриган, для него поистине нет ничего святого. Как ты думаешь, могла ли Клеменция сама выдумать столь пошлую историю про меня и Марсия? Ещё не забывай, что дочь Клеменции приходится Корнелию женой; Эстелла также может быть замешана в интриге.

– Негодяй! И этот низкий человек зовётся князем и сенатором!

– Ты обещал мне рассказать, что было дальше.

– Да, разумеется… Принцепс Клавдий Петрин предложил посетить твоего отца, чтобы узнать его мнение по поводу обвинений Милиссины. Пока сенаторы собирались, я успел первым. Как-никак, мы дружны с Титом, и он порою говорит мне то, чего тебе не скажет…

– Ну, и?

Кузен осуждающе посмотрел на меня.

– Как ты можешь быть такой жестокой, Софи? Он же твой отец!

– Какие у него ко мне претензии?

Эмиль не выдержал моего взгляда и склонил голову.

– Твой отец, Софи, мечтает о покое.

– О покое? – с расстановкой переспросила я. – А разве не в покое живет и существует этот Цинциннат? Кто его тревожит? Никто, все его жалеют, а стрелы критики встречаю я! Какой первый министр мог себе позволить вот просто так сидеть в этом дворце и ничего не делать?

– Пойми, кузина, он не хочет «сидеть в этом дворце»! Ты сама не видишь? Тит болен, он только перенес инфаркт, ему бы в горы Киферона или на Плеядовы острова, на отдых, – а ты неволишь его терпеть ношу первого министра!

– Ещё раз говорю, Эмиль: нет ни малейшей ноши. Тит Юстин называется первым министром, а правлю за него я. Ну ради всех богов, кузен, я же не виновата, что мне всего лишь двадцать восемь лет!

Он горестно покачал головой и заметил:

– Не ожидал, что власть окажется тебе дороже жизни твоего отца. Я говорю тебе это как друг. Тит Юстин не выдержит ещё два года такой жизни, нет, ни за что не выдержит!

Мы помолчали. Я думала о том, что мой кузен, конечно, прав насчет отца. Бывают в жизни случаи, когда Нецесситата особенно немилосердна к прежним своим любимцам. В моем отце угасла личность, и остался беспомощный старик, laudator temporis acti,1414
  «Хвалитель былых времен» (лат.)


[Закрыть] единственным желанием которого нынче было в покое скоротать свой век.

Мне помнился отец другим. Я думала и вспоминала, как он учил меня жестокой жизни, как неспешно, но и неколебимо, внедрял в моё сознание идею о призвании Юстинов, и как готовил меня к власти, и как надеялся, особенно после трагической кончины первенца, на мои таланты. А как старалась я не разочаровать отца!

Я вспоминала это, и протест нарастал в моей душе. Это был протест стойкого пилигрима, всю жизнь добросовестно шествовавшего к великой цели, почти достигшего её, эту цель… и вдруг встречающего на своем пути людей, которые говорят ему: «Туда идти не стоит. Туда тебе нельзя. Остановись и посмотри назад. Там твое будущее».

Я не могла остановиться. Отец наставил меня на этот путь – но нынче он тянул меня назад. Тем хуже для него! Без этого цинизма я не выживу, не стану той, кого он сам воспитывал в своей Софии. Я люблю отца – и именно поэтому не вправе позволить ему утащить меня вслед за собой, на дно реки забвения. Я люблю отца, но я чувствую в себе силы идти по жизни без него. Я люблю отца, но ещё больше я люблю своё призвание, которое он мне привил: я могу и должна, я обязана управлять нашей великой державой, у меня это получается лучше, чем у других.

Вот тому последний пример: Нарбонния. Я совершила крупную ошибку, поставив на Кримхильду и вручив ей престол герцога Круна. Но я нашла в себе силы исправить эту ошибку. Я проглотила все обиды, которые нанёс мне юный Варг, потому что разглядела в нем достойного сына своего великого отца. Варг повзрослел за этот страшный год. Теперь, когда мертвы Ульпины, смущавшие рассудок Варга, он волен примириться с неизбежным и выбрать мир с Империей; я помогу ему спастись и выжить – и так исполню свою клятву благородному Круну.

Я больше года министр колоний; за это время в подвластном Божественному Виктору мире не случилось ни одного военного выступления против нас, кроме мятежа в Нарбоннии. Мне удалось наладить добрые отношения даже с таким могущественным и строптивым федератом Империи, как персидский падишах. И после всего этого я должна уйти вслед за живой развалиной, которая была моим отцом? Уйти – и добровольно уступить власть дяде, то есть тому, кто спит и видит, как бы разрушить наследие Юстинов?!

– Эмиль, – сказала я кузену Даласину, – ты знаешь меня двадцать восемь лет. У меня нет друга ближе, чем ты. Поверь, я бы многое могла тебе сказать, могла бы оправдаться, и ты бы меня понял, как понимал всегда. Но я очень устала. In crastinum seria.1515
  «Серьезное – на завтра» (лат.)


[Закрыть] Ты знаешь, что мне завтра предстоит. моё имя будут полоскать на каждом углу, в каждой плебейской газетке, возможно, с трибуны Сената…

– Никакого заседания не будет, – с прежним горестным выражением повторил Эмиль и прибавил: – Если твой отец немедленно подаст в отставку…

– Этого не случится! – быстро проговорила я. – Ты можешь как-нибудь сказать своему деду, чтобы он не ждал Тита Юстина в Палатинском дворце. Собственно, ты окажешь мне услугу, если сделаешь это. Убеди императора уехать из Темисии. Скоро ему всё равно отправляться в Мемнон, так пусть уедет раньше! Для меня это важно, Эмиль. Помоги!

– Ты ведешь себя, как ребенок! – взорвался он. – Ну что изменится, если нам с тобой удастся развести на несколько дней Виктора Фортуната и Тита Юстина? Неужели тебе хочется, чтобы твоего больного отца изгнали из Квиринала с позором? К этому идёт!

– Мне очень неловко, Эмиль, но в таких делах тебе меня учить…

– Пусть я в политике невежда, но я сам слышал, как принцепс Клавдий Петрин заявлял, что Сенат может объявить Титу вотум недоверия!

– Может, не может… По-твоему, я понимаю меньше Клавдия Петрина? Это мои заботы, Эмиль. Я с ними справлюсь. Чем сильнее на меня давят, тем увереннее я себя чувствую. Между прочим, дядя это знает; вот почему он столь осторожен. «Спеши медленно» – вот его девиз. Не беспокойся за меня, кузен. Я справлюсь.

Разговор с Эмилем утомил меня, я взаправду мечтала выспаться, и поэтому прямо попросила его удалиться. На прощание он поцеловал меня в щеку и, вздохнув, заметил:

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Софи. Мне бы очень не хотелось видеть тебя страдающей.

Я заснула с мыслью о том, какой всё-таки замечательный человек мой кузен Эмилий Даласин!

Иногда такие друзья бывают незаменимы…