Текст книги "Атаманщина"

Кадр монгольской армии в Забайкалье мною уже был создан и состоял из Азиатского корпуса под командой генерал-лейтенанта барона Унгерна (возможно, Семенов произвел Унгерна в генерал-лейтенанты после взятия Урги, так как в приказе от 2 марта 1921 года сам барон еще подписывается как генерал-майор. – Б. С.). Был также заготовлен некоторый запас вооружения для развертывания новых формирований в Монголии. Все работы по подготовке Азиатского корпуса к походу в Монголию пришлось держать в строгой тайне, и о задуманном мною плане знал ограниченный и особо доверенный круг лиц.

Идею этого движения полностью разделял духовный глава Внутренней Монголии Богдо Наинчи-хутухта, который агитировал среди монголов за поддержку моего плана. Впоследствии китайцы жестоко отплатили ему за эту поддержку: будучи обманным образом завлечен китайцами к себе, он был расстрелян ими без всякого суда. В осуществлении моего плана близкое участие принимал и представитель княжества Хамба, который одновременно являлся и посланцем ко мне Далай-ламы, а со многими прочими представителями теократической власти в Монголии, Тибете и Синьцзяне было достигнуто взаимное понимание.

Самое трудное было обеспечение финансовой базы похода и существования корпуса в Монголии в первое время, до занятия им Калгана. С занятием этого пункта монголами мы включили в наше движение крупные китайские группировки, имевшие своей целью реставрацию монархического строя в Китае. Монголия же должна была приобрести полную политическую самостоятельность и искать союза с Китайской империей для совместной с нами борьбы с Коминтерном. В финансовом отношении Азиатский корпус был снабжен, конечно, недостаточно, но я не мог отпустить в распоряжение барона Унгерна более семи миллионов золотых рублей.

Обстановка последних дней моего пребывания в Забайкалье была настолько тяжела, что предполагаемое движение Азиатского корпуса необходимо было скрывать не только от красных, но и от штаба армии (где, кстати сказать, после объединения армии преобладали колчаковцы, панмонгольскую идею никогда не поддерживавшие. – Б. С.). Тем не менее удалось сделать все, что было возможно, при ограниченных наших ресурсах и при тех труднопреодолимых пространствах, которые отделяли нас от руководящих центров ламаистских владык, с сохранением полной тайны. В интересах той же маскировки истинных целей движения после выхода последних частей корпуса из пограничного района Акша-Кыра я объявил о бунте Азиатского конного корпуса, командир которого барон Унгерн вышел из подчинения командованию армии и самовольно увел корпус в неизвестном направлении…

После выступления Азиатского корпуса и занятия им Урги (на самом деле речь идет о первых, неудачных атаках города. – Б. С.) я стал подготовляться к походу вслед за ним. Для этого необходимо было по возможности безболезненно вывести из боя части 1-го корпуса генерала Мациевского, которые составляли казачьи полки и полки моего старого особого Маньчжурского отряда. Постепенно я начал стягивать их к границам Маньчжурии, чтобы впоследствии их можно было легко перебросить в район Хайлара, где к ним должны были присоединиться китайские части генерала Чжан Кун Ю для того, чтобы совместно двинуться на Ургу. Одновременно части Сибирской Армии должны были эвакуироваться в Приморье. К 20 ноября я должен был вывести армию на маньчжурскую территорию и надолго проститься с родным мне Забайкальем.

Однако в последний момент обстановка сложилась так, что мне внезапно пришлось изменить свой план. Я вынужден был отказаться от намерения идти в Монголию и принял решение перебросить свою ставку и всю армию целиком в Приморье. В Приморье, как я точно знал, находились на складах свыше шестидесяти тысяч винтовок с большим количеством патронов к ним, а также предметы воинского снаряжения и обмундирования. Все это могло быть использовано для нужд Дальневосточной армии.

Приняв это решение, я должен был немедленно известить барона Унгерна и генерала Чжан Куню об изменении принятого нами плана и о внесении вытекающих из этого корректив в выполнение намеченных операций. Кроме того, я инструктировал барона, каким образом ему следовало поддерживать добрые отношения с монголами, чтобы не оттолкнуть их от себя и тем самым не провалить всей намеченной кампании».

Атаман Семенов в мемуарах писал, что около 20 ноября 1920 года отправил к Унгерну посланца с донесением, что он, Семенов, отказывается от первоначального плана идти со своими войсками в Монголию вслед за Азиатской дивизией, а будет отступать в Маньчжурию, чтобы затем перебраться в Приморье.

На допросе у красных Унгерн как будто опроверг эту версию Семенова. Барон утверждал, что, «начав свои действия под Даурией… отошел от нее под давлением партизанских частей Лебедева. После отхода от Даурии имел намерение через Акшу пройти в район Хингана, где и вести борьбу против партизан. Узнав же, что Семенов из Читы «вылетел», решил по этому плану не действовать, тем более что имевшиеся в его отряде пушки вследствие гористой местности в этом районе пройти не могли».

Получалось, что весь поход в Монголию был чистой импровизацией, а не следствием заранее подготовленного плана. Дескать, Азиатская дивизия сначала двинулась на Акшу, чтобы ударить в тыл красным, наступающим на Читу, но, узнав, что Чита Семеновым уже оставлена, решил пойти в Монголию.

В мемуарах Семенов не объясняет толком, почему он не смог последовать за Унгерном в Монголию. Можно только предположить, что дело тут было в позиции Японии. Создавать Великую Монголию без помощи какой-либо из великих держав Унгерн и Семенов не могли. Единственной державой, поддерживающей панмонгольскую идею в тот момент, была Япония. Очевидно, тут и кроется разгадка, почему Семенов вдруг решил идти не в Монголию, а в Приморье, где еще оставались японские войска. По всей вероятности, в Токио решили, что сейчас не время втягиваться в монгольскую авантюру, которая вызовет противодействие других великих держав и для которой сейчас у Японии нет достаточно сил и средств (нескольких тысяч семеновско-унгерновских казаков и бурят для этого было явно недостаточно). Поэтому японцы предложили Унгерну идти в Приморье, где пытались создать последний буфер между Советской Россией и Японией. И от этого предложения атаман не смог отказаться.

А может быть, все объясняется тем, что с силой воли у атамана Семенова, в отличие от Унгерна, были большие проблемы? Атаман мог в последний момент просто испугаться идти в Монголию, навстречу неизвестности, и предпочел более спокойную Маньчжурию с перспективой поставить под свой контроль Приморье с его богатыми складами вооружения и снабжения.

По утверждению бывшего агента правительства Колчака в Монголии Бориса Николаевича Волкова, в дальнейшем – известного в кругах русской эмиграции в Америке поэта, «атаман Семенов и его бурятские сторонники хотели образовать Великое Монгольское государство, в которое должны были войти все те области Китая и России, где население говорило на монгольских наречиях. Предполагалось, что в это государство могут войти Монголия, Внешняя и Внутренняя, Барга и часть русского Забайкалья. На станции Даурия Забайкальской железной дороги, где была резиденция барона Унгерна, было образовано временное правительство будущего Монгольского государства. Правительство возглавлял некто Нейсэ-гэгэн, живой бог одного из монастырей Внутренней Монголии; в состав его входило и несколько выдающихся русских бурят. В качестве вооруженной силы правительство это могло располагать так называемой Азиатской конной дивизией атамана Семенова, состоявшей из конных полков, сформированных – один из внутренних монголов (харачинов), и два – из баргутов и бурят».

Волков достаточно скептически оценивал как боевые качества монголов, так и возможность создания ими действительно самостоятельного государства, которому все равно суждено было бы быть в зависимости от кого-либо из соседей-гигантов, России или Китая. Но зависимость от России, пусть даже от советской, он считал все же предпочтительной, поскольку она спасала страну от массовой иноземной (в данном случае – китайской) колонизации. Здесь он был прав. В дальнейшем во Внутреннюю Монголию, оставшуюся в составе Китая, началась массовая иммиграция китайцев из внутренних районов Китая. Одновременно представителям немногочисленной монгольской интеллигенции уже в коммунистическом Китае предлагались выгодные места работы в собственно китайских провинциях. В результате сейчас монголы во Внутренней Монголии составляют меньшинство населения. Наверняка такая же судьба ждала бы и Внешнюю Монголию, останься она в составе Китая.

В монгольских делах Бориса Волкова можно было считать экспертом. В конце мая 1919 года он отправился в качестве агента (представителя) Омского правительства в Ургу для сбора информации о поддерживаемом Японией панмонгольском движении. Перед отъездом в Монголию 25 апреля 1919 года он получил в Иркутске освобождение от воинской службы по состоянию здоровья. Волков также неоднократно бывал в 1918 и в начале 1919 года в Урге, где, очевидно, и познакомился с семейством Витте. А уже 29 апреля 1919 года в Иркутске Волков женился на Елене Петровне Витте, дочери российского императорского советника при монгольском правительстве барона Петра Александровича Витте, двоюродного брата знаменитого царского премьера, творца Октябрьского манифеста и Портсмутского мира, графа Сергея Юльевича Витте.

По своим политическим взглядам Волков, согласно его собственному признанию, был близок к кадетам, да и барон Петр Александрович Витте слыл либералом. Кстати сказать, выбраться из Монголии барону не удалось. Осенью 1921 года он попал в плен к красным, которые, однако, репрессировать его не стали, а, оставив некоторое время поработать при красномонгольском правительстве, отправили в его бывшее имение в Ростовской области заниматься агрономией, причем барону удалось создать образцовое хозяйство. Ведь по образованию Петр Александрович был агроном. 20 июля 1922 года он писал И.М. Майскому, бывшему колчаковскому министру, ставшему председателем Сибирского Госплана, а затем – заведующим отделом печати НКИД: «В конце концов я, за отсутствием обвинительного материала, 19/VI был освобожден Сиб[ирским] п[редствительст] вом ГПУ. Немедленно вслед за тем я возбудил перед ГПУ вопрос о моем возращении в Монголию, куда меня влечет перспектива восстановить часть утраченных материалов экспедиции обследования Монголии и продолжить мои работы по исследованию лошадного скотоводства, пастбищ Монголии и намечению наиболее легкого эволюционного перехода к более продуктивному скотоводству и использованию пастбищ Монголии». Однако в Москве не рискнули оставлять барона в Монголии: вероятно, опасаясь, что оттуда он легко может сбежать в Китай.

Брак с Е.П. Витте, заключенный не без явного политического расчета, открыл Волкову в Урге доступ к самым значительным монгольским чиновникам и самым видным представителям русской колонии, так как Витте в Урге был чрезвычайно популярен. Он в 1915–1916 годах возглавлял первую русско-монгольскую экспедицию по обследованию Монголии, а также был первым управляющим государственными имуществами Внешней Монголии. Он предложил план реформ, призванный способствовать созданию в Монголии современного государства.

В Урге Волков должен был противодействовать японской интриге по поощрению панмонгольского движения, поддерживавшегося также атаманом Семеновым. Целью этого движения, как мы помним, было создание обширного Монгольского государства в составе Забайкалья, Внешней и Внутренней Монголии, а также, если обстоятельства позволят, Маньчжурии и Тибета. Это – «Центральноазиатское королевство всех монгол» мыслилось под протекторатом Японии. Впоследствии, в начале 30-х годов, этот проект был частично реализован Японией с созданием из Маньчжурии и Внутренней Монголии марионеточного государства Маньчжоу-Го во главе с последним представителем династии Цин императором Пу И. Правительство Колчака, боровшееся за «единую и неделимую Россию», видело в этом проекте безусловное нарушение этого принципа, так как предполагалось отторгнуть от России Забайкалье.

Барон Унгерн, выступая в поход на север, направил к атаману Семенову полковника Ивановского с просьбой, чтобы атаман поддержал наступление Азиатской дивизии действиями своих сил. Тогда появлялись хоть какие-то шансы на то, что удастся установить на какое-то время контроль пусть над частью Дальнего Востока. Но Семенову, из-за того, что командиры бывшей Сибирской армии (колчаковцы) отказались ему подчиняться, не удалось открыть новый фронт против красных в Приморье ни до конца 1920 года, как он это планировал первоначально, ни позднее. Атаман прибыл в Порт-Артур, где начал готовиться к перевороту в Приморье. Он вспоминал: «Этим актом открытого неповиновения мне генералы Сибирской армии заставили меня отказаться от попытки произвести немедленный переворот во Владивостоке и воссоздать противокоммунистический фронт в Приморье… Таким образом, план образования национальной государственности в Приморье был сорван. Мало того, было затруднено мое дальнейшее пребывание на Приморской территории, так как я получил определенный совет покинуть Приморскую область, дабы не служить причиной возможных столкновений между частями армии, причем мне было дано понять довольно ясно, что в случае отказа моего выехать из Приморья верные мне части Дальневосточной армии и их семьи не будут впущены туда из Пограничной, что обрекло бы их на голод и распыление. Хуже всего было то, что я не мог вернуться и к реализации моего первоначального плана Монгольского похода, ибо части 1-го корпуса, предназначенные к участию в экспедиции, находились уже на станции Пограничная и вернуть их обратно в Хайлар не представлялось возможным из-за отсутствия средств (все перевозки по КВЖД совершались за наличный расчет в золоте) и невозможности вновь их вооружить, так как при переходе границы все наше оружие было сдано китайцам…

Я со своим штабом 5 декабря оставил Владивосток и выехал на Гензан-Сеул. 9 декабря прибыл в Порт-Артур. Немедленно же были восстановлены нити связи моей с оставленной территории России и Монголии, и я возобновил свою организационную работу по подготовке выступления предстоящей весной 1921 года».

В январе 1921 года в Дайрене Семенов разработал «План мировой войны с большевизмом», который, вполне возможно, успел довести и до Унгерна. Главными врагами объявлялись Советская Россия и созданный ей Коминтерн как главные агенты мировой революции. План предполагал признание белым движением независимости государств, выделившихся из состава бывшей Российской империи, поскольку «по существу своему советская власть должна постоянно находиться в состоянии войны с кем-либо из соседей, и обстановка в этих войнах не всегда бывала и, очевидно, не всегда будет благоприятна ей». Очевидно, атамана вдохновил разгром Красной Армии под Варшавой. Крах советского режима, как думал Семенов, мог бы наступить в результате неудачной войны с коалицией стран и организаций «Белого Интернационала», который Семенов предлагал создать, и при активном участии отошедших за пределы России белых армий. Очевидно, Монголию и Синьцзян он стремился захватить, рассчитывая создать там, под охраной японцев, плацдармы для своих войск у российских границ.

Семенов в мемуарах следующим образом излагал свой замысел совместных с Унгерном действий в мае – июне 1921 года: «План этого движения был основан на одновременном выступлении на востоке и на западе. Под моим личным руководством должно было осуществиться занятие Владивостока и вообще Приморья; а генерал-лейтенант барон Унгерн должен был начать движение из Урги на запад, если первая и основная его задача – диверсия на Калган – по каким-либо причинам не была бы поддержана теми китайскими кругами, с коими нами был установлен контакт. Но барон Унгерн получил сведения о том, что красная конница, сосредоточенная у Троицкосавска, готова якобы перейти на сторону белых, и потому, отказавшись от диверсии на Калган и вопреки полученным от меня инструкциям, со всем своим корпусом выступил на запад (здесь, очевидно, опечатка в тексте семеновских мемуаров. По смыслу должно быть: на север. – Б. С.), полагая, что переворот во Владивостоке и восстановление национального фронта в Приморье отвлекут внимание красных от монгольского направления и дадут ему возможность выйти на коммуникационную линию красных в самом чувствительном, Байкальском ее районе».

Л.Н. Вериго описывает эти события следующим образом: «Сидя уже в Порт-Артуре, совместно с японцами был опять-таки разработан план, по которому Семенов, заняв Приморскую область, направляет свою деятельность на КВЖД, развивая там хунхузнические шайки в широких размерах, дабы занять возможно большее количество войск Чжан-Цзо-Лина и одновременно с этим дать сообщение Унгерну в Монголию – открыть военные действия против китайцев же, захватив Ургу, Уде и Калган. Так как сообщение с Унгерном было крайне затруднено, то ему заранее назначили время действия, и послано было со специальным курьером-японцем (возможно, с этим курьером было послано и сообщение о производстве Унгерна в генерал-лейтенанты. – Б. С.). События же разыгрались иначе, и Меркуловы, получив от Семенова деньги на устройство переворота во Владивостоке, предпочли деньги взять, а самим остаться у власти. Не принятый во Владивостоке Семенов, даже сидя в Гродеково, ничего не мог сделать, так как японцы не могли его поддержать и дать средства, и вся эта затея кончилась гибелью Унгерна».

Семенова преследовали сплошные неудачи. С 7 декабря 1920 года по 26 мая 1921 года атаман находился в Дайрене (рядом с Порт-Артуром). Вместе с местными купцами братьями Меркуловами он готовил переворот во Владивостоке, намеченный на конец мая 1921 года. 27 мая атаман, еще не зная, что переворот при поддержке каппелевцев уже свершился, зафрахтовал судно «Киодо Мару», несмотря на противодействие японских властей, полагавших, что во Владивостоке он неприемлем ни для армии, ни для общественности, и отправился на владивостокский рейд, куда и прибыл 30 мая.

Семенов писал в мемуарах: «Я решил остановиться на рейде и, обдумав создавшееся положение, поискать путей к выполнению моего плана, связанного с намеченными шагами барона Унгерна в Халхе». К 30 мая он еще не имел сведений, что барон отправился в поход на север. Поэтому, как вспоминал Семенов, он «срочно отправил к генералу барону Унгерну монгольского князя Цебена с указанием о прекращении движения на запад и о необходимости связаться с генералом Чжан Кун Ю и монголами Внутренней Монголии, имея в виду выработанный нами план совместных с китайскими монархистами действий. К несчастью, к этому времени Азиатский корпус уже начал операции в направлении Байкала, на Мысовск, и вернуть его не представлялось возможным. Не имея еще донесений об этом движении барона Унгерна, я, обдумав положение, пришел к выводу, что при создавшихся условиях наилучшим выходом будет попытка моя уговорить Меркуловых остаться, если они так этого хотят, заниматься домашними приморскими делами, а мне не мешать идти в Хабаровск». Однако переговоры с С.Д. и Н.Д. Меркуловыми на борту «Киодо Мару» 4 июня провалились. Братья наивно надеялись, что, возглавив приморское правительство, они смогут договориться с большевиками о том, чтобы Приморье было признано в качестве некого буферного государства при условии, что оттуда не будет совершаться никаких враждебных действий против Советской России. По словам Семенова, старший из братьев, Спиридон Дионисович, бывший капитан речного флота, заявил, что «перст Божий указал на него как на избранника, и Он Всемогущий поможет ему выйти из создавшегося положения». Этот «мистический» ответ и тупое упорство, с которым мой собеседник шел против логики и фактов, вывели меня из терпения настолько, что я не сдержался и сказал Меркулову, что сильно сомневаюсь, чтобы у Господа Бога нашлось время и желание заниматься братьями Меркуловыми». Семенову удалось 9 июня все-таки пробраться к своим войскам под Владивосток, в Гродеково. Он рассчитывал либо идти на Хабаровск, занятый красными, либо, используя свои связи в окружении маршала Чжан Цзо Лина, добиться пропуска своих войск по КВЖД в Монголию. Семенов вспоминал: «В мои планы… не входили никакие перевороты, так как я стремился поскорее начать движение на Амур или добиться пропуска через полосу отчуждения КВЖД в Монголию, чтобы оказать своевременную помощь барону Унгерну». Очевидно, к 9 июня Семенов уже знал, что Унгерн выступил против Советской России. По всей вероятности, начальник штаба Унгерна Ивановский принес Семенову известие о северном походе Унгерна только в начале июня. Атаман отправил его обратно к барону с обещанием в скором времени выступить к нему на помощь в Монголию или отвлечь на себя силы красных наступлением на Хабаровск. Скорее всего, Ивановский прибыл в Ургу только во второй половине июня, уже после поражения Азиатской дивизии под Троицкосавском, и с Унгерном они так никогда больше и не увиделись. Не исключено, правда, что он все-таки нашел барона, а потом по его приказанию отбыл в Ургу, чтобы позаботиться о ее обороне. В этом случае Унгерн должен был быть воодушевлен на продолжение борьбы ожиданием скорой семеновской поддержки.

Однако 12 июля произошло столкновение семеновцев с каппелевцами у села Раздольное. Бой остановило только вмешательство японцев, причем войска Гродековской группы семеновцев потеряли четверых убитыми и семерых ранеными. К тому же Меркуловы прекратили снабжение семеновцев и обещали возобновить его только после того, как Семенов покинет Приморье. В Японии же пришло к власти новое правительство, которое стремилось к миру с Москвой.

В середине июля 1920 года Семенов собрал совещание командиров своей армии. По словам атамана, «мнение почти всех начальников частей сходилось на том, что политика правительства, раздольненские события и недоедание последнего времени ослабили в людях бодрость и стремление к продолжению борьбы. Все хотят отдыха прежде всего, и потому надежность частей должна быть взята под сомнение. Предположенный мною поход на Запад в Халху, по предстоящим трудностям его, совершенно не давал шансов на благополучный исход, так как неразумно было вести всю эту массу плохо одетых и почти не вооруженных людей: первое же сопротивление китайцев на нашем пути привело бы к сдаче наиболее слабых духом и дезорганизации остальных. Таково было единодушное мнение командиров частей. Не теряя еще надежды найти какой-нибудь выход, я предложил начальникам частей обсудить вопрос, нельзя ли привлечь к выполнению плана только добровольцев, вызвав таковых из всех частей. Результаты были до поразительности неутешительны. По докладу начальников частей, не было надежды на то, что в частях найдется достаточное число людей, готовых пойти на полную неизвестность и риск вооруженных столкновений не только с красными, но, возможно, и с китайцами.

Принимая во внимание, что к этому времени я получил сведения, что движение барона Унгерна к Мысовску потерпело неудачу и положение в Халхе складывается не в нашу пользу, я решил, что дальнейшее мое упорство не может привести ни к чему, и потому вступил в переговоры с меркуловским правительством и японским командованием о ликвидации создавшегося положения и о готовности моей обсудить всякое предложение, которое будет мне сделано».

Да, если Семенов уже не надеялся, что его бойцы выдержат столкновение даже с китайцами, ни о каком походе в Монголию больше думать не приходилось. О неудачах Унгерна и взятии красными Урги Семенов, скорее всего, узнал уже из газет. Он покинул Приморье и отправился в эмиграцию в Китай 14 сентября 1921 года, за два дня до казни Унгерна.

После Второй мировой войны, на допросе в Смерше 23 октября 1945 года атаман Семенов показал: «В 1921 году, поселившись в Порт-Артуре, я договорился с князьями Внутренней Монголии – ургинским хутухтой и баргутским князем Шин-Фу – организовать независимое монгольское государство. Тогда же я выехал на станцию Гродеково, имея намерение увести остатки своих частей в Монголию, но эта операция мне также не удалась, так как японцы запретили мне уводить белогвардейцев и захватили приобретенное мною оружие». После этого Семенову ничего не оставалось, кроме как договориться с Чжан Цзо Лином о расселении своего войска в Маньчжурии. Всего у него было 12 тыс. боеспособных солдат и офицеров и около 14 тыс. больных – в основном участников Ледяного похода из армии Колчака.

Когда в марте Унгерн изгнал китайцев из Монголии, он узнал, что на помощь Семенова можно рассчитывать не ранее мая 1921 года, когда планировались переворот во Владивостоке и свержение тамошнего просоветского правительства, представлявшего «буфер» – Дальневосточную республику. После того, как от генерала Чжан Кунь Ю не удалось получить обещания поднять свои войска против республиканского правительства в Пекине, Унгерн предпочел ударить на север, чтобы попытаться перерезать Транссиб на самом уязвимом его прибайкальском участке. Здесь взрыв тоннелей надолго прервал бы сообщение Дальнего Востока с остальной Россией. Это могло облегчить положение белых войск в Приморье. Идти же на запад, как того требовал семеновский план, Унгерн отнюдь не торопился. Семенов предполагал тем самым вовлечь в единый антибольшевистский фронт корпус генерала Бакича, интернированный с Синьцзяне и все еще насчитывающий до 5 тысяч бойцов. Кроме того, предполагалось занять Синьцзян, используя, как и в Монголии, антикитайские настроения местного населения, и сделать его еще одной базой для продолжения борьбы в России. Однако Унгерн, вероятно, не хотел делить власть с Бакичем. Генерал-лейтенант Андрей Степанович Бакич, черногорец по рождению, произведенный в полковники еще в 1916 году, кавалер ордена Св. Георгия 4-й степени и Георгиевского оружия, был личностью популярной в белом движении. Он вряд ли бы подчинился Унгерну, а сам барон тоже не пошел бы под начало Бакича.

Не исключено, что, когда после неудачи похода в Забайкалье Унгерн собирался идти на запад, в Урянхай, он пытался с запозданием вернуться к первоначальному семеновскому плану, рассчитывая, что рано или поздно Семенов овладеет ситуацией в Приморье и поможет ему.

Австралийский офицер капитан Лэтчфорд так характеризовал семеновцев: «Главой области был атаман Семенов – типичный пират в окружении крепких диковатых парней. Большинство его солдат выглядели полумонголами, и мы не завидовали капитану Марриотту, который был представителем союзников у Семенова. Последний считался наместником Колчака, но было очевидно, что он и его банда просто охотились за всем, что плохо лежит. Со временем он дал японцам возможность оценить его силу… Во время войны некоторые чересчур чувствительные люди считали военнослужащих австралийской армии грубой и агрессивной толпой. Интересно, что бы они сказали при виде этих «хищников»? Австралийцы выглядели по сравнению с ними как контуженые резервисты».

Семенов попытался высадиться во Владивостоке в сентябре 1921 года, чтобы возглавить войска Приамурского земского края, но казаки узнали его, припомнили ему бегство из Читы и не позволили высадиться на берег. Так завершилось участие Семенова в Гражданской войне. В эмиграции он с 1934 года участвовал в Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ). 24 августа 1945 года, после вторжения советских войск в Маньчжурию и капитуляции Японии, Семенов был арестован органами Смерша на своей вилле в Дайрене (Даляне). Военной коллегией Верховного суда СССР 30 августа 1946 года Семенов был приговорен к смертной казни через повешение как «враг советского народа и активный пособник японских агрессоров». Его повесили в тот же день.

Григорий Михайлович Семенов и подчиненные ему войска все время числились в составе белых армий. Атаман даже стал формальным преемником адмирала Колчака по руководству белым Восточным фронтом, но это произошло тогда, когда белые удерживали здесь лишь его родное Забайкалье. Однако за пределы Забайкалья деятельность Семенова фактически не распространялась. Там он творил полный произвол и не выполнял приказы Колчака. Также ни один полк забайкальских казаков не был послан на фронт против большевиков, несмотря на требования Колчака. План Семенова по созданию фактически независимого государственного образования в составе Забайкалья, Монголии и Маньчжурии был мертворожденной авантюрой, поскольку острые противоречия существовали между монголами и китайцами и между китайцами и забайкальскими казаками. Немногочисленное Забайкальское казачье войско никогда не могло бы контролировать столь обширные территории. Фактически атаман Семенов жил одним днем, не задумываясь о последствиях и о возможном проигрыше белыми Гражданской войны. Его деятельность дезорганизовывала тыл Колчака, так как семеновские отряды нередко захватывали эшелоны с боеприпасами, фуражом и продовольствием, направлявшиеся на фронт. Жестокость же подчиненных Семенова, наряду с бесчисленными реквизициями, только настраивала население против белых и вела к росту краснопартизанского движения.