Текст книги "Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда"
Автор книги: Борис Вишневский
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Вот так возникают первые наметки повести, ее скелет. Идет разработка глав. мы уже понимаем, что повесть должна быть построена таким образом: глава «вид сверху, с Горы», глава «вид изнутри, из Леса». мы придумываем, что речь крестьян должна быть медлительна, вязка и многословна, и все они беспрестанно врут. И врут они не потому, что нехорошие или такие уж аморальные, а просто их мир так устроен, что никто ничего толком не знает, все только передают слухи, а слухи почти всегда врут… Эти медлительные существа, всеми заброшенные, никому не нужные, становятся для нас как бы символом человечества, оказавшегося жертвой равнодушного прогресса. Выясняется, что нам очень интересно писать этих людей, появляется какое-то сочувствие к ним, готовность к сопереживанию, жалость, обида за них…
мы начинаем писать, пишем главу за главой, глава «Горбовский», глава «Атос-Сидоров», и постепенно из самой ситуации начинает выкристаллизовываться концепция, очень важная, очень для нас существенная и новая. Это – концепция взаимоотношения между человеком и законами природы-общества. мы знаем, что все движения наши, и нравственные, и физические, управляются определенными законами. мы знаем, что каждый человек, который пытается противостоять этим законам, рано или поздно будет сломлен, повержен, уничтожен, как был сломлен пушкинский Евгений, осмелившийся крикнуть Вершителю Истории. «Ужо тебе!…» мы знаем, что оседлать Историю может только тот человек, который действует в полном соответствии с ее законами… Но что же тогда делать человеку, которому не нравятся сами эти законы?!
Когда речь идет о законах физических – что ж, там проще, мы как бы привыкли, притерпелись к их непреложности. Или же научились их обходить. А иногда и использовать себе во благо. Человек должен падать – но летает. В том числе и в космос. Должен тонуть – но живет у самого морского дна. А если жесткий закон природы не позволяет ему, скажем, двигаться вспять по оси времени – что ж, это грустно, конечно. Но это факт, с которым можно, в конце концов, смириться, и причем без особого напряжения чувств. Это факт, который (почему-то) не задевает ни гордости нашей, ни нашего достоинства.
Гораздо труднее смириться с неодолимой силой законов истории и общества. Попытайтесь представить себе, например, мировосприятие людей, которые до революции были всё, а после революции стали ничто, людей, принадлежавших к привилегированному классу. С детства они знали, что мир создан для них, Россия создана именно для них и что все у них будет замечательно хорошо. И вдруг мир рухнул. Вдруг те социальные условия, к которым они привыкли, куда-то подевались, и возникли совершенно новые, безжалостные к ним и невероятно жестокие. И при этом самые умные из этих людей прекрасно понимали, что таковы законы развития общества, что это не чья-то там злая воля бросила их в грязь, на самое дно жизни, а слепая, но непреложная закономерность истории. Как они должны были к этому относиться? Как должен относиться человек к закону общества, который ему кажется плохим? можно ли вообще ставить так вопрос? Плохой закон общества и хороший закон общества – что это такое? то, что производительные силы непрерывно развиваются, – это хорошо или плохо? то, что производительные силы рано или поздно войдут в противоречие с производственными отношениями, – это закон человеческого общества.
Хорошо это хорошо или плохо? Я помню, мы много рассуждали на эти темы. Это было интересно. А потом – очень скоро – мы поняли, что фактически об этом и пишем, потому что судьба нашего землянина, оказавшегося среди крестьян, замордованных и обреченных, – эта судьба как раз и содержит в себе если не ответ, то, по крайней мере, сам этот вопрос. Ведь там у нас существует и властвует прогрессирующая цивилизация, эта вот биологическая цивилизация женщин. И есть остатки прежнего вида гомо сапиенс, которым суждено неумолимо и обязательно погибнуть под напором «передового, прогрессивного». так вот, наш землянин, наш собрат по виду, попавший в этот мир, – как он должен относиться к открывшейся ему картине? Историческая правда здесь на стороне крайне неприятных, чужих и чуждых ему, самодовольных и самоуверенных амазонок. А сочувствие героя – целиком и полностью на стороне этих туповатых, невежественных, беспомощных и нелепых мужичков и баб, которые его все-таки как-никак, а спасли, выходили, жену ему дали, хату ему дали, признали его своим. Что должен делать, как должен вести себя цивилизованный человек, понимающий, куда направлен отвратительный ему прогресс? Как он должен относиться к прогрессу, если этот прогресс ему – поперек горла?!
6 марта мы написали первые строчки: «Сверху лес был, как пятнистая пена…» 20 марта мы закончили первый вариант. мы писали быстро. Коль скоро план был разработан в подробностях, мы начинали писать очень быстро. Но тут нас ждал сюрприз – поставивши последнюю точку, мы обнаружили, что написали нечто никуда не годное, не лезущее ни в какие ворота. мы вдруг поняли, что нам нет абсолютно никакого дела до нашего Горбовского. При чем здесь Горбовский? При чем здесь светлое будущее с его проблемами, которые мы же сами и изобрели? елки-палки! Вокруг нас черт знает что творится, а мы занимаемся выдумыванием проблем и задач для наших потомков. Да неужели же сами потомки не сумеют в своих проблемах разобраться, когда дело до того дойдет?! И уже 21 марта мы решили, что повесть считать законченной невозможно, что с ней надо что-то делать, что-то кардинальное. Но тогда нам было еще совершенно не ясно – что именно?
Было ясно, что те главы, которые касаются Леса, – годятся. Там «ситуация слилась с концепцией», все закончено и закруглено. Эта повесть внутри повести может даже существовать отдельно. А вот что касается части, связанной с Горбовским, то она никуда не годится. И дело не в том, что она, скажем, дурно написана. Нет, написана она вполне достойно, но вот к тому произведению, над которым мы сейчас работаем, она никакого отношения не имеет. Она нам не интересна сейчас. Главы с Горбовским надлежит вынуть из общего текста и отложить в сторону. Пусть полежат (так они и пролежали «в стороне» аж до середины 80-х. В начале перестройки, когда стало возможным напечатать всё, когда издатели готовы были вырвать из рук любую не публиковавшуюся ранее вещь, мы достали нашего «Горбовского» из архива, перечитали его и к огромному своему изумлению обнаружили, что это – вовсе недурно! текст выдержал испытание временем, читался легко и способен был, как нам показалось, заинтересовать нового читателя… так появилась и стала жить собственной жизнью повесть «Беспокойство».)
Вынуть главы было легко, трудно было их достойным образом заменить. Чем заменить? Ответа на этот мрачный вопрос мы пока не знали. Но настоящего отчаяния уже не было – мы были (почему-то) уверены, что с проблемой справимся.
В следующий раз мы встретились в конце апреля. Увы, я уже не помню сейчас, как и кому пришла в голову генеральная идея, определившая содержание и суть второй половины повести. В дневнике, к сожалению, этого нет. В дневнике, собственно, и сама по себе формулировка идеи отсутствует. Просто 28 апреля вдруг появляется запись: «Горбовский – Перец, Атос – Зыков». И тут же: «1. Убежавшая машинка; 2. Сборы в лес; 3. Уговаривает всех, чтобы взяли в лес…» Идея о том, что из повести надо убрать будущее и заменить его настоящим, возникла и заработала. В дневнике появляются новые имена. Начинается разработка линии «Перец», уже в том виде, в котором она потом реализовалась. «Не состоялась встреча-рандеву с начальником, который иногда выходит делать зарядку…», «договаривается с шофером на завтра…», «ждет в грузовике, с грузовика снимают колеса…». Что-то здесь с нами произошло, что-то важное. Возникла идея Управления по делам Леса – этой бредовой пародии на любое государственное учреждение. Каким-то образом и кому-то пришло в голову, что одну фантастическую линию, линию Леса, надо дополнить второй, но уже скорее символической. Не научно-фантастической, а именно символической. Один человек мучительно пытается выбраться из Леса, а какой-то другой человек, совсем другого типа и другого склада, должен мучительно стараться попасть в Лес, чтобы узнать, что там происходит.
30 апреля в дневнике впервые появляется слово «Управление», а за ним идет «штатное расписание»: Группа Искоренения, Группа Изучения, Группа Вооруженной Охраны, Группа Научной Охраны… Идет подробный план первой главы, обрывки будущих рассуждений героев, и вот – фундаментального значения строчка: «Лес – будущее».
Именно с этого момента все встает на свои места. Повесть перестает быть научно-фантастической (если она и была таковой раньше) – она становится просто фантастической, гротесковой, символической, как вам будет угодно. Во всем появляется скрытый смысл, каждая сцена наполняется новым содержанием. Что такое Лес? Лес – это Будущее. Про которое мы ничего не знаем. О котором мы можем только гадать, как правило, безосновательно, о котором у нас есть только отрывочные соображения, так легко распадающиеся под лупой сколько-нибудь пристального анализа. О Будущем, если честно, если – положи руку на сердце, – о Будущем мы знаем сколько-нибудь достоверно лишь одно: оно совершенно не совпадает с любыми нашими представлениями о нем. мы не знаем даже, будет ли мир Будущего хорош или плох, – мы в принципе не способны ответить на этот вопрос, потому что, скорее всего, он будет нам безмерно чужд, он будет до такой степени не совпадать с любыми нашими о нем представлениями, что к нему нельзя будет применять понятия «хороший», «плохой», «неважнецкий», «ничего себе». Он будет просто чужой и ни с чем не сравнимый, как мир современного мегаполиса ни с чем не сравним и ни с чем не сообразен в глазах современного каннибала с острова Малаита.
А тот Лес, который мы уже написали, прекрасно вписывался в эту концепцию. Почему бы не представить себе, что в отдаленном будущем человечество сольется с природой, сделается в значительной мере частью ее? Человек перестанет быть человеком в современном смысле этого слова. Не так уж много для этого надо. Деформируйте у homo sapiens всего лишь один инстинкт – инстинкт размножения. Этот инстинкт, как на фундаменте, стоит на бисексуальности, на двуполости вида. Уберите один из полов – у вас получатся абсолютно новые существа, похожие на людей, но уже не люди. У них будут совершенно другие, чуждые нам, нравственные принципы, совершенно другие представления о том, что должно и что можно, другие цели, другой смысл жизни, в конце концов… Оказывается, мы сидели месяц и писали – не зря! мы, оказывается, создавали совершенно новую модель Будущего! Причем – не просто гипотетическую структуру, не застывший мертвенно-стабильный мир в манере Олдоса Хаксли или, скажем, Оруэлла, а мир в движении, мир, который еще не закончил сооружать себя, мир, который все еще строится. И при этом в нем сохранились остатки прошлого, живущие своей жизнью, психологически близкие нам и задающие как бы систему нравственных координат…
И в этом аспекте совершенно по-другому выглядел не написанный еще мир Управления. Что такое Управление – в нашей новой, символической схеме? Да очень просто – это Настоящее! Это Настоящее, со всем его хаосом, со всей его безмозглостью, удивительным образом сочетающейся с многоумудренностъю. Настоящее, исполненное человеческих ошибок и заблуждений пополам с окостенелой системой привычной антигуманности. Это то самое Настоящее, в котором люди все время думают о Будущем, живут ради Будущего, провозглашают лозунги во славу Будущего и в то же время – гадят на это Будущее, искореняют это Будущее, всячески изничтожают ростки его, стремятся превратить это Будущее в асфальтированную автостоянку, стремятся превратить Лес, свое Будущее, в английский парк со стрижеными газонами, чтобы Будущее сформировалось не таким, каким оно способно быть, а таким, каким нам хотелось бы его сегодня видеть…
Интересно, что эта счастливая идея, которая помогла нам сделать сюжетную линию «Управление» и которая совершенно по-новому осветила всю повесть в целом, в общем-то, осталась совершенно недоступна массовому читателю. По пальцам одной руки можно пересчитать людей, которые поняли авторский замысел целиком. А ведь мы по всей повести разбросали намеки, расшифровывающие нашу символику. Казалось бы, одних только эпиграфов для этого достаточно. Будущее как бор, будущее – Лес. Бор распахнут тебе навстречу, но ничего уже не поделаешь, Будущее уже создано… И улитка, упорно ползущая к вершине Фудзи, это ведь тоже символ движения человека к Будущему – медленного, изнурительного, но неуклонного движения к неведомым высотам…
И вот вопрос – должны ли мы, авторы, рассматривать как наше поражение, то обстоятельство, что идея, которая помогла нам сделать повесть емкой и многомерной, осталась, по сути, не понята читателем? Не знаю. Я знаю только, что существует множество трактовок «Улитки», причем многие из этих трактовок вполне самодостаточны и ни в чем не противоречат тексту. так может быть, это как раз хорошо, что вещь порождает в самых разных людях самые разные представления о себе? И может быть, чем больше разных точек зрения, тем больше оснований считать произведение удачным? В конце концов, оригинал картины «Подвиг лесопроходца Селивана» был «уничтожен, как предмет искусства, не допускающий двоякого толкования». так что, может быть, единственная возможность для «предмета искусства» уцелеть как раз в том и состоит, чтобы иметь не одно, а множество толкований?
Впрочем, «Улитке» возможность множественного ее толкования не слишком помогла. Уничтожить ее не уничтожили, но на много лет сделали запретной для чтения. В мае 1968 года некто В. Александров (видимо, титанического ума мужчина) в партийной газете «Правда Бурятии» посвятил «Улитке» замечательные строки (цитирую с некоторыми купюрами, ни в малой степени не меняющими смысла филиппики):
«…Авторы не говорят, в какой стране происходит действие, не говорят, какую формацию имеет описываемое ими общество. Но по всему строю повествования, по тем событиям и рассуждениям, которые имеются в повести, отчетливо видно, кого они подразумевают. Фантастическое общество, показанное А. и Б. Стругацкими <…>, – это конгломерат людей, живущих в хаосе, беспорядке, занятых бесцельным, никому не нужным трудом, исполняющих глупые законы и директивы. Здесь господствует страх, подозрительность, подхалимство, бюрократизм…»
Поневоле задумаешься: а не был ли автор критической заметки скрытым диссидентом, прокравшимся в партийный орган, дабы под благовидным предлогом полить грязью самое справедливое и гуманное советское государственное устройство? Впрочем, эта заметка была только первой (хотя и самой глупой) в целой серии разгромных рецензий по поводу «Улитки». В результате повесть была впервые опубликована целиком, в ее настоящем виде, уже только в новейшие времена, в 1988 году. А тогда, в конце 60-х, номера журнала «Байкал», где была опубликована часть «Управление» (с великолепными иллюстрациями Севера Гансовского!), были изъяты из библиотек и водворены в спецхран. Публикация эта оказалась в Самиздате, попала на Запад, была опубликована в мюнхенском издательстве «Посев», и впоследствии люди, у которых при обысках она обнаруживалась, имели неприятности – как минимум по работе…
«Обитаемый остров» (1969)
На протяжении более тридцати лет – с того момента, как в руки мне попались номера журнала «Нева» с самым первым вариантом ОО, этот, как называют его АБС, «роман о приключениях комсомольца XXII века», остается в числе моих самых любимых и наиболее часто перечитываемых произведений Стругацких. Уступает он разве что ТББ – да и то ненамного. А с точки зрения актуальности так, пожалуй, и превосходит – судя по всем недавним, да и нынешним временам.
Чем же таким роман притягивает? Ведь не тем же, что мастерски построен по законам развлекательного жанра, крепко сколочен и ладно сшит, держит в напряжении до последней страницы (когда читаешь в первый раз) и заканчивается эффектным финалом?
Конечно же, нет. Боевиков, выстроенных по тем же рецептам, – пруд пруди. И тех, где действие происходит сегодня, и тех, где действие происходит в отдаленном будущем. С куда более ловко закрученным сюжетом и куда большим количеством приключений. Но все они, как правило, пригодны лишь для одноразового чтения.
ОО – исключение.
Комментарий БН:
Совершенно точно известно, когда был задуман этот роман, – 12 июня 1967 года в рабочем дневнике появляется запись: «Надобно сочинить заявку на оптимистическую повесть о контакте». И тут же:
«Сочинили заявку. Повесть „Обитаемый остров“». Сюжет: Иванов терпит крушение.
Обстановка. Капитализм. Олигархия. Управление через психоволны. Науки только утилитарные. Никакого развития. машиной управляют жрецы. Средство идеальной пропаганды открыто только что. Неустойчивое равновесие. Грызня в правительстве. Народ шатают из стороны в сторону, в зависимости от того, кто дотягивается до кнопки. Психология тирании: что нужно тирану? Кнопочная власть – это не то, хочется искренности, великих дел. есть процент населения, на кого лучи не действуют. Часть – рвется в олигархи (олигархи тоже не подвержены). Часть – спасаются в подполье от истребления, как неподатливый материал. Часть – революционеры, как декабристы и народники.
Иванов после мытарств попадает в подполье. Любопытно, что эта нарочито бодрая запись располагается как раз между двумя сугубо мрачными – 12.06.67: «Борис прибыл в Москву в связи с отвергнутием „Сказки о тройке“ Детгизом» и 13.06.67: «Афронт в „молодой Гвардии“ с Сот». Этот сдвоенный удар оглушил нас и заставил утратить на время сцепление с реальностью. мы оказались словно бы в состоянии этакого «творческого грогги».
Очень хорошо помню, как, обескураженные и злые, мы говорили друг другу: «Ах, вы не хотите сатиры? Вам более не нужны Салтыковы-Щедрины? Современные проблемы вас более не волнуют? Оч-чень хорошо! Вы получите бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях мальчика-е…чика, комсомольца XXII века…» Смешные ребята, мы словно собирались наказать кого-то из власть имущих за отказ от предлагаемых нами серьезностей и проблем. Наказать тов. Фарфуркиса легкомысленным романом! Забавно. Забавно и немножко стыдно сейчас это вспоминать. Но тогда, летом и осенью 67-го, когда все, самые дружественные нам редакции одна за другой отказывались и от «Сказки», и от «Гадких лебедей», мы не видели в происходящем ничего забавного.
Мы взялись за «Обитаемый остров» без энтузиазма, но очень скоро работа увлекла нас. Оказалось, что это дьявольски увлекательное занятие – писать беззубый, бездумный, сугубо развлеченческий роман! тем более что довольно скоро он перестал видеться нам таким уж беззубым. И башни-излучатели, и выродки, и Боевая Гвардия – все вставало на свои места, как патроны в обойму, все находило своего прототипа в нашей обожаемой реальности, все оказывалось носителем подтекста – причем даже как бы помимо нашей воли, словно бы само собой, будто разноцветная леденцовая крошка в некоем волшебном калейдоскопе, превращающем хаос и случайную мешанину в элегантную, упорядоченную и вполне симметричную картинку.
Это было прекрасно – придумывать новый, небывалый мир, и еще прекраснее было наделять его хорошо знакомыми атрибутами и реалиями. Я просматриваю сейчас рабочий дневник: ноябрь 1967-го, Дом творчества в Комарова, мы работаем только днем, но зато как работаем – 7,10,11 (!) страниц в день. И не чистовика ведь – чернового текста, создаваемого, извлекаемого из ничего, из небытия! Этими темпами мы закончили черновик всего в два захода, 296 страниц, за 32 рабочих дня. А чистовик писался еще быстрее, по 12–16 страниц в день, и уже в мае готовая рукопись была отнесена в московский Детгиз, и почти одновременно – в ленинградский журнал «Нева»…
Собственно фантастических допущений в ОО всего два. Первое – супермен Максим Каммерер, почти неуязвимый для пуль и ядов. Второе – излучение башен, лишающее большинство обитателей Саракша способности к критическому анализу окружающей действительности. Превращающее «человека мыслящего в человека верующего, верующего фанатично, исступленно и вопреки бьющей в глаза реальности». При ближайшем рассмотрении выясняется, что действительно фантастическим является лишь первое допущение. Потому что «гигантский пылесос», вытягивающий из людей всякие сомнения в том, что им внушает идеологическая пропаганда, прекрасно реализуем без всяких фантастических предположений…
Надо сказать, что в определенной степени «Остров» – противоположность ТББ. Ведь, в отличие от дона Руматы, Максим Каммерер не тяготится сомнениями насчет того, надо или не надо ему вмешиваться в происходящее на Саракше. И только и делает, что вмешивается. При этом, опять же в отличие от Руматы, он не считает необходимым проявлять излишнюю гуманность – к банде Крысолова, например.
Некоторое время назад я спросил Бориса Натановича: помните, как во время этой драки (а точнее, бойни) у Максима что-то «сдвигается» в сознании, и перед ним уже не подворотня на Саракше, а планета Пандора, и не люди, а «жуткие, опасные животные», с которыми надо драться, чтобы выжить. Неужели и у хомо сапиенс образца двадцать второго века сохранилось тяжкое наследие тоталитарного сознания? Ведь этот эпизод Максим отнюдь не воспринимает как грех…
БН ответил: это попытка – может быть, неудачная – совместить высокое воспитание с необходимостью совершить аморальный поступок. И конечно, свой поступок (по сути – массовое убийство в целях самообороны) Максим воспринимает как греховный. Хотя и вуалирует это чисто фрейдистским образом: при помощи перехода в другое состояние, в другое психическое пространство. Мы сознательно ничего не писали о том, что испытывал Максим на другой день после драки. Я думаю, что на самом деле он должен был испытывать сильнейшие нравственные страдания. Но ему предстояло еще много испытаний на этом пути, и Максим в конце книги – это совсем не тот человек, что Максим в начале книги…
Спору нет: Максим в конце ОО и в его начале – два разных человека. Но, пожалуй, первый из них, куда более решителен, чем второй. И куда более прагматичен, если не циничен. И куда более тверд. В конце книги, после гибели Гая, Максим уничтожает экипаж танкаизлучателя «силой выковыривая черных погонщиков из железной скорлупы», но рефлексирует по этому поводу ничуть не больше, чем при расправе с бандой Крысолова в начале книги. Более того, ему ничего так не хочется в этот момент, как «почувствовать под пальцами живую плоть». И вряд ли после этого он испытывает какие-нибудь сильнейшие нравственные страдания…
Правда, так и остается загадкой, чем же завершилось вмешательство «комсомольца XXII века» в дела планеты Саракш. К каким же последствиям для Саракша привела финальная «акция» Максима со взрывом Центра?
Последующие произведения АБС из «каммереровского» цикла – «Жук в муравейнике» и «Волны гасят ветер» – ответа на этот интересный вопрос не дают совершенно.
Понятно, что Максим не был, вопреки угрозам Рудольфа Сикорски, он же Странник, он же Экселенц, немедленно отправлен на Землю и, как известно, резидентствовал на Саракше примерно еще лет десять. В это время был установлен контакт с Голованами (при участии Геннадия Комова и Льва Абалкина), организована некая загадочная операция «Вирус», после которой не менее загадочный Суперпрезидент наградил Максима прозвищем Биг-Баг, и еще Максиму удалось проникнуть в Островную Империю (о чем ниже). Однако что же происходило в государстве Неизвестных Отцов (они же Огненосные Творцы) все это время – совершенно не ясно.
Удалось ли уничтожить башни, прекратилось ли излучение, если прекратилось – что стало с привыкшим к «лучевому наркотику» населением, какова судьба Отцов и их Гвардии (она же Легион), изменился ли, выражаясь современным языком, политический режим в стране… В общем, вопросов можно сформулировать множество. Ответов же на них – нет. По крайней мере, Борис Натанович на все мои и не только мои просьбы заполнить лакуну в «каммереровском» цикле и написать, например, роман о приключениях Максима в Островной Империи неизменно отвечал, что ему это совершенно неинтересно. Хотя недавно выяснилось, что некоему молодому писателю (имя БН не разглашал) была дана санкция на написание такого романа и переданы некие сделанные когда-то АБС наброски. Единственный из этих набросков, увидевший свет и хоть как-то раскрывающий авторский замысел, был опубликован в предисловии БН к сборнику «Время учеников» из серии «Миры братьев Стругацких». Вот этот текст:
В последнем романе братьев Стругацких, в значительной степени придуманном, но ни в какой степени не написанном; в романе, который даже имени-то собственного, по сути, лишен (даже того, о чем в заявках раньше писали «название условное»); в романе, который никогда теперь не будет написан, потому что братьев Стругацких больше нет, а С. Витицкому в одиночку писать его не хочется, – так вот в этом романе авторов соблазняли главным образом две свои выдумки.
Во-первых, им нравился (казался оригинальным и нетривиальным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира – все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды – гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя ощетинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары.
Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими же, как мы с вами, – чуть похуже, чуть получше, еще далеко не ангелами, но уже и не бесами.
А в центре царил мир Справедливости. «Полдень, XXII век». теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности.
Каждый рожденный в Империи неизбежно оказывался в «своем» круге, общество деликатно (а если надо – и грубо) вытесняло его туда, где ему было место – в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (чего-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип «каждому – свое» в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай. Классика.
А во-вторых, авторам нравилось придуманная ими концовка. Там у них максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добравшись до центра ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ничем не уступающую земной, и, общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройства Империи, и пытаясь примирить нетримиримое, осмыслить неосмысливаемое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: «А что, у вас разве мир устроен иначе?» И он начинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой теории воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой…
Абориген слушает, улыбается, кивает, а потом замечает как бы вскользь:
«Изящно. Очень красивая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике». И пока максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман все-таки написать.
«Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали, – говорит абориген. – такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал – до вас и без вас, – а вы не догадываетесь об этом…»
По замыслу авторов, эта фраза должна была поставить последнюю точку в жизнеописании максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о мире Полудня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или – приговор?..
Впрочем, в земном мире, где жили и работали АБС, тем временем (имеется в виду время написания ОО) происходили события, которые не смог бы выдумать самый изощренный фантаст.
Комментарий БН:
ОО – рекордно толстый роман АБС того времени – написан был на протяжении полугода. Вся дальнейшая история его есть мучительная история шлифовки, приглаживания, ошкуривания, удаления идеологических заусениц, приспособления, приведения текста в соответствие с разнообразными и зачастую совершенно непредсказуемыми требованиями Великой и могучей Цензурирующей машины.
«Что есть телеграфный столб? Это хорошо отредактированная сосна». До состояния столба «Обитаемый остров» довести не удалось, более того – сосна так и осталась сосной, несмотря на все ухищрения сучкорубов в штатском, но дров таки оказалось наломано предостаточно, и еще больше оказалось испорчено авторской крови и потрепано авторских нервов. И длилась эта изнурительная борьба за окончательную и безукоризненную идеологическую дезинфекцию без малого два годика.
Два фактора сыграли в этом сражении существеннейшую роль. Во-первых, нам (и роману) чертовски повезло с редакторами – и в Детгизе, и в «Неве». В Детгизе вела роман Нина Матвеевна Беркова, наш старый друг и защитник, редактор опытнейший, прошедший огонь, воду и медные трубы, знающий теорию и практику советской редактуры от «А» до «Я», никогда не впадающий в отчаяние, умеющий отступать и всегда готовый наступать. В «Неве» же нас курировал Самуил Аронович Лурье – тончайший стилист, прирожденный литературовед, умный и ядовитый, как бес, знаток психологии советского идеологического начальства вообще и психологии А. Ф. Попова, главного тогдашнего редактора «Невы», в частности. если бы не усилия этих двух наших друзей и редакторов, судьба романа могла бы быть иной – он либо не вышел бы вообще, либо оказался изуродован совсем уж до неузнаваемости.
Во-вторых, общий политический фон того времени. Это был 1968 год, «год Чехословакии», когда чешские горбачевы отчаянно пытались доказать советским монстрам возможность и даже необходимость «социализма с человеческим лицом», и временами казалось, что это им удается, что вот-вот сталинисты отступят и уступят, чашки весов непредсказуемо колебались, никто не знал, что будет через месяц – то ли свободы восторжествуют, как в Праге, то ли все окончательно вернется на круги своя – к безжалостному идеологическому оледенению и, может быть, даже к полному торжеству сторонников ГУЛАГа.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?