Текст книги "Любопытный – значит успешный: книга о том, как владение информацией позволяет владеть миром"

Мой подход к любопытству сочетает в себе вышеописанные подходы, которые мы видим у Стива Джобса, Сэма Уолтона и Procter & Gamble. Я на самом деле любопытен по природе, я всегда любопытен. Если кто-то приходит ко мне поговорить о музыке для фильма или об изменениях в телесценарии, и я вижу у него на ногах классные ботинки, то наш разговор начнется именно с ботинок.

Но я знаю, что не все считают себя любопытными по натуре или достаточно смелыми, чтобы спросить про чьи-то ботинки. Но вот вам секрет: это не имеет значения. Вы можете включать любопытство, даже если не считаете себя любопытным.

Как только я осознал всю мощь этого качества, всю его способность качественно улучшить мою профессиональную деятельность, я стал сознательно работать над тем, чтобы любопытство стало частью моей повседневной жизни. Я превратил его в дисциплину. И потом сделал его привычкой.

Но есть важное различие между мной и сверхрассудительными сотрудниками Procter & Gamble. Я использую слово «любопытство» применительно к себе, к тому, что я делаю. Все остальные практически никогда не называют свои изыскания «любопытством». Даже в том случае, когда мы чем-то заинтересованы и упорядоченно и целенаправленно что-то выясняем, это слово не употребляется. Когда тренер с помощниками пять дней подряд смотрят записи матчей противника, никто не говорит, что им «любопытен» и «интересен» их соперник, даже если они полностью погружены в логику, характер и стратегию команды. В спорте просто говорят о «просмотре записей». В политических кампаниях речь идет об «анализе оппозиции». Корпорации, тратя огромные средства и усилия на то, чтобы изучить модель поведения покупателей, тоже не «любопытствуют». У них в ходу фразы в духе «исследование потребительского поведения» или «инновационные разработки». (Если они прибегают к дорогостоящим услугам внешних консультантов, чтобы помочь им в деле любопытства, то говорится, что разрабатывается «стратегическая дорожная карта инновационного процесса».)

В 2011 году в журнале Harvard Business Review на девяти страницах вышла статья об инновационной работе Procter & Gamble. Материал был подготовлен в соавторстве с директором компании по технологиям, и его объем был равен этой главе моей книги – 5000 слов. Авторы заявили, что хотят описать, как Procter & Gamble пытается «систематизировать серендипность (интуитивное открытие), которая очень часто помогает родиться новым бизнес-замыслам». В Голливуде это называется просто – «ланч». Но систематизация «серендипности» – то есть поиска новых путей к отличным идеям – это именно то, что пытаются делать разумные компании. Так и Сэм Уолтон «систематизировал серендипность», проводя воскресные совещания. Я же ее систематизировал, устраивая сеансы любопытства.

В статье Harvard Business Review о P&G слово «инновации» появляется 65 раз, слово «любопытство» – ни разу¹¹.

Невообразимо. Мы просто не отдаем должного любопытству. Мы не ссылаемся на него, даже когда пользуемся им, описываем его и превозносим.

А ведь то, как мы о чем-либо говорим, очень показательно и важно. Невозможно что-то понять, оценить и культивировать, если даже не признаешь само существование этого явления. Как мы можем научить детей быть любопытными, если даже понятие такое не употребляем? Как мы будем поощрять интерес на работе, если мы не говорим никому, что нужно быть любопытным?

И это не просто спор об определениях. Мы живем в обществе, совершенно повернутом на инновациях и креативности. Двадцать лет назад, в 1995 году, слово «innovation» (инновация) упоминалось в американских СМИ 80 раз в день, «creativity» (креативность) – 90. А уже спустя пять лет число упоминаний этих понятий взлетело до 260 и 170 случаев в сутки соответственно. К 2010 году эти цифры составляли 660 и 550 упоминаний в день. Что касается «curiosity» (любопытство), то число упоминаний этого слова в четыре раза меньше – в 2010 году оно появлялось в СМИ около 160 раз за день. А сегодня его результаты такие же, как у «креативности» и «инноваций» десять лет назад¹².

Крупные американские университеты собирают базы данных «экспертов» из профессорско-преподавательского состава, к которым могут обращаться представители медиа и бизнеса. В Массачусетском технологическом университете (MIT) числится девять сотрудников, которые считаются экспертами в вопросах «творческого подхода», и 27 экспертов по инновациям. Что насчет экспертов по любопытству в MIT? Их нет. Готов ли кто-нибудь в Стэнфорде поговорить о любопытстве? Нет.

Безусловно, очень важно культивировать креативность и инновации. Это то, что толкает вперед экономику, значительно улучшает нашу жизнь на всех уровнях – от телефонов до розничной торговли, от медицины до развлечений, от путешествий до образования. Но при всей необходимости и важности инновационности и творческого подхода их трудно измерить и им практически невозможно обучить (доводилось ли вам встретить кого-нибудь, кто никогда не отличался изобретательностью, а потом прошел курс и стал творцом и новатором?) Мы ведь даже не всегда соглашаемся насчет того, что составляет идею, которую можно назвать «творческой» и «инновационной». А сколько раз возникали ситуации, когда одни предлагают свою идею, считая ее блестящей, а другие думают, что она глупая.

На самом деле я считаю, что такое повышенное внимание к креативности и инновациям может быть контрпродуктивным. Типичный сотрудник офисных опен-спейсов не считает себя творческим работником или новатором. Те из нас, кто не связан с корпоративными департаментами исследований и разработок, вполне могут быть уверены, что творческий подход не входит в их задачу, потому что где-то там, в соседнем здании, находится отдел инноваций. Независимо от того, считаем ли мы сами себя творческими или нет, многие понимают, что креативность в наши рабочие функции не входит. Потому-то, звоня на горячие линии, мы все время слушаем готовый текст, читаемый по бумажке, с нами никто не разговаривает.

В то же время в отличие от креативности и инноваций любопытство более доступно, более демократично, его проще увидеть и практиковать.

По собственному опыту переговоров, когда я приносил на студии свои предложения о съемках, я знаю, как часто нам говорят «нет» в ответ на блестящие идеи – не просто в большинстве случаев, а в 90 % случаев. Нужно крепкое нутро, чтобы переварить эти отказы, и, думаю, большинство считает, что им не заплатят за выдвижение идей, потому что большинство из них все равно отвергается. (В киноотрасли, к сожалению, без таких отказов вам и вовсе не платят, потому что единственный путь к «да» лежит через многие «нет»).

Вот секрет, который мы, по-видимому, не понимаем, волшебная взаимосвязь, которой не видим: любопытство есть тот инструмент, который порождает креативность, и метод, который ведет к инновациям. Именно вопросы задают настрой на инновации и творчество.

Любопытство исходит из того, что всегда можно обнаружить что-то новое. Оно допускает возможность того, что наш способ выполнять ту или иную задачу не единственный и даже не самый лучший.

Я говорил в главе 1, что любопытство – это кремень, который высекает искру идей для новых историй. Но на самом деле все еще более масштабно: из любопытства возникают не только истории – появляется вдохновение работать, чем бы вы ни занимались.

Вы всегда можете проявлять интерес. И любопытство может вести вас за собой, пока вы не найдете отличную идею.

Сэм Уолтон не ходил по рядам собственных магазинов, ища вдохновения и новые идеи. Пользы от этого было бы не больше, чем от заглядывания в пустые фуры Wal-Mart. Ему нужен был новый взгляд на ситуацию. Так было и в моем случае, с начальником полиции Гейтсом и Лью Вассерманом. Сэму Уолтону нужно было придумывать что-то новое в самой тривиальной ситуации – в магазине. И для начала он стал интересоваться тем, что делают другие компании розничного сектора. Он просто продолжал вновь и вновь задавать вопросы: чем занимаются наши конкуренты?

Я не сижу у себя в офисе, глядя в окно на Беверли-Хиллз в ожидании, пока меня посетит какая-нибудь идея фильма. Я разговариваю с людьми. Мне важен их взгляд на мир, их опыт и истории, и таким образом я преумножаю мой собственный опыт в тысячу раз. Все, что я делаю, – это, по сути, продолжаю задавать вопросы, пока не произойдет что-то интересное.

Иногда это все, что мы можем – научить задавать хорошие вопросы, слушать ответы и использовать их для следующего вопроса. Первый шаг – ценить вопросы и относиться к ним серьезно, начиная с общения с собственными детьми. При внимательном отношении к вопросу тот, кто его задал, так же уважительно выслушает ответ (даже если собственно ответ его не устроит).

Когда мы интересуемся чем-то и задаем вопросы, возникает вовлеченность.

Включать любопытство, чтобы перевернуть свой собственный взгляд на мир, всегда полезно, даже если в итоге получается совсем не то, чего ожидаешь. В этом, в частности, и состоит радость любопытства – всегда удивляться. Если получаешь только те ответы, которых ожидаешь, значит, не очень любопытен. Лишь тогда, когда ответы неожиданные, понимаешь, что взгляд на мир изменился.

Как я говорил, одним из тех, с кем я был решительно настроен устроить сеанс любопытства, когда только начинал общаться вне своей профессии, был Эдвард Теллер. Теллер был выдающимся деятелем со времен моей юности, хотя и не всегда исключительно в положительном смысле.

Он был блестящим физиком-теоретиком, участвовавшим в Манхэттенском проекте по разработке первой атомной бомбы. Сначала были опасения, что ядерная реакция, вызванная атомной бомбой, может никогда не остановиться, что одна бомба может уничтожить всю планету. Теллер рассчитал и доказал, что при всей разрушительной силе этого оружия, его поражающее действие будет ограниченным.

Впоследствии Теллер занялся разработкой в тысячу раз более мощной водородной бомбы. Он стал директором Ливерморской национальной лаборатории им. Э. Лоуренса в Калифорнии. Он был не только блестящим специалистом, он выступал, как убежденный сторонник сильной обороны и страстно верил в необходимость ядерного оружия для этой цели.

В то время, когда я уже работал продюсером, Теллеру было за семьдесят, и он нашел для себя новую задачу – пропагандировать и помогать разрабатывать спорную рейгановскую программу по созданию ракетного щита обороны, получившую название «Звездные войны» (в официальной версии – Стратегическая оборонная инициатива). Теллер был своенравным, сложным человеком – говорили, что с него был списан Доктор Стрейнджлав, персонаж одноименного фильма Стэнли Кубрика 1964 года.

Я хотел с ним познакомиться, потому что мне было интересно узнать, что за человек может вдохновенно работать над самым разрушительным оружием в истории. Неудивительно, что назначить с ним встречу было почти невозможно. В его офисе на звонки не отвечали. Я писал письма. Снова и снова. Говорил, что могу прилететь к нему сам. Наконец в 1987 году мне позвонили: доктор Теллер, которому тогда было 79 лет и который работал над «Звездными войнами», будет проездом в Лос-Анджелесе. Он на несколько часов остановится в гостинице рядом с аэропортом, и, если я готов приехать в отель, у меня будет час на разговор с ним.

В отеле меня встретили двое военных. Они поднялись со мной наверх. Теллер занимал сьют из двух совмещенных комнат, с ним находились сотрудники штаба и помощники. Один на один мы не оставались.

С самого начала он показался мне пугающим. Он был маленького роста, с безразличным выражением лица. Казалось, его совсем не интересовало, что я приехал к нему. Обычно, если вам рады или просто хотят показаться вежливыми, вы замечаете какое-то оживление. Дэрил Гейтс определенно оживился. Но только не Теллер.

Когда видишь такое безразличие, разговаривать очень трудно. Он, по-видимому, знал, что я пытался назначить с ним встречу целый год, и это его раздражало. Разговор он начал язвительно, и за время нашей беседы его тон не сильно изменился.

Теллер, определенно, был умен, профессионал своего дела, но и весьма высокомерным. Я пытался распросить его о работе над вооружением, но мало чего добился. Его ответ был таков: «Я развиваю технологии до уровня, которого они могут достигнуть. Это моя миссия».

В нашем диалоге он возвел барьер, который, как он говорил, нужно создать на североамериканском континенте. Между нами будто бы была стеклянная стена.

Он явно давал понять: я ему не интересен, я отнимаю его время.

Честно говоря, когда собираешься встретиться с кем-то вроде Теллера, с тем, кто сыграл огромную роль в событиях мирового масштаба, надеешься узнать какой-то секрет. Секрет мировой безопасности или безопасности США. Секрет самого собеседника. Надеешься на какое-то озарение, новое знание, знак, мнение. Такие ожидания, конечно, слишком грандиозны. Трудно что-то узнать, когда проводишь с человеком всего 45 минут.

Однако от Теллера я, казалось, не получил ничего, кроме пренебрежения.

Я спросил его о телевидении. Он ответил: «Я его не смотрю».

Я поинтересовался о фильмах. Он отрезал: «Я их не смотрю. В последний раз я видел кино 50 лет назад. Это был мультфильм «Дамбо» (Dumbo)».

Великий физик-ядерщик посмотрел всего одну из драгоценных моему сердцу картин и всего раз – полвека назад. «Дамбо». Мультфильм о летающем слоненке.

По сути, он сказал, что не видит ни малейшей ценности в том, что я делаю. Ему, определенно, не было никакого дела до сюжетов и историй. И ему это не просто было безразлично – он это презирал. В этом смысле я в своем роде был оскорблен. Зачем соглашаться на эту встречу, а потом так грубо себя со мной вести? Но обижена была только часть меня, в основном же его презрительное отношение меня увлекло. В конечном итоге, он определенно сильным образом повлиял на меня, действительно задел меня так, что я никогда этого не забуду.

Теллер был страстным патриотом, почти фанатичным. Он радел за США, он стоял за свободу и по-своему пекся о человечестве. Но, что интересно, со временем я пришел к выводу, что в нем самом, казалось, совершенно не было ничего человеческого, он был абсолютно свободен от каких-то человеческих привязанностей.

Когда я познакомился с Теллером, я уже состоялся, как продюсер. Но после такого разговора уходишь опозоренным, несмотря ни на что, это уж точно. Я ощущал себя так, будто меня ударили под дых.

Нет, я вовсе не пожалел о том, что добивался встречи с Теллером целый год. Каким-то совершенно неожиданным для меня образом его личность соответствовала его достижениям. Но в этом и есть суть любопытства: не всегда мы получаем то, что рассчитывали получить.

И что не менее важно, не всегда можно знать, как отнесутся к твоему интересу. Не всем нравится быть объектом любопытства, и в этом тоже есть возможность взглянуть на мир глазами другого человека.

По правде говоря, я получил ровно то, на что надеялся. У меня сложилось живое мнение об Эдварде Теллере. Я четко усвоил посыл, который Теллер мне преподнес относительно наших взаимных позиций в этом мире.

Любопытство несет в себе определенные риски. Но это хорошо. Именно так и понимаешь, насколько оно ценно.

Глава 3
Любопытство внутри истории

«Человеческий разум сдается притяжению истории».

Джонатан Готтшалл, The Storytelling Animal¹.

Когда Вероника де Негри рассказывает историю своей жизни, трудно соединить воедино то, что слышишь, и облик этой спокойной сдержанной женщины, которая стоит рядом.

Де Негри работала бухгалтером в целлюлозно-бумажной компании, они с мужем и двумя сыновьями жили в Вальпараисо, чилийском городе с 500-летней историей, красивом настолько, что его называют «жемчужиной Тихого океана». В свободное время де Негри работала с профсоюзами и женскими объединениями Вальпараисо, а в начале 1970-х она также сотрудничала с правительством демократически избранного президента Чили Сальвадора Альенде.

Альенде был свергнут в 1973 году человеком, которого он поставил во главе вооруженных сил, – генералом Аугусто Пиночетом. Переворот был настолько жестким, что самолеты чилийских ВВС бомбардировали президентский дворец в Сантьяго, чтобы заставить Альенде уйти. Пиночет пришел к власти 11 сентября 1973 года, и сразу начались облавы и «исчезновения» тех, в ком он видел своих оппонентов или даже потенциальных оппонентов.

Возможно, де Негри припомнили работу в профсоюзах или сотрудничество с Альенде, но в 1975 году за ней пришли офицеры военно-морской разведки. Ее увезли на базу разведки в Вальпараисо. Ей было 29 лет, ее сыновьям – восемь лет и два года. Мужа тоже забрали.

Тогда силы Пиночета арестовали и подвергли пыткам и тюремному заключению столько людей (40 тысяч человек), что диктатору пришлось создать сеть концентрационных лагерей для заключенных.

Де Негри сначала держали на морской базе в Вальпараисо. Спустя несколько месяцев ее отправили в концлагерь в Сантьяго. Ее постоянно пытали, беспощадно, изо дня в день, в течение многих месяцев.

Я познакомился с Вероникой де Негри в неожиданном месте – на пляже в Малибу в Калифорнии. В конце 1980-х я жил в Малибу, и среди моих соседей были музыкант Стинг и его жена Труди Стайлер. Как-то в воскресенье вечером они пригласили небольшую компанию к себе на ужин.

«Хочу тебя кое с кем познакомить, – сказал Стинг. – Вероника де Негри. Она была в заключении и подверглась пыткам режима Пиночета».

Стинг сотрудничал с Amnesty International и через эту организацию познакомился с Вероникой. К тому времени она переехала в Вашингтон, Округ Колумбия.

После освобождения из лагеря в Сантьяго ее еще несколько раз арестовывали, чтобы напомнить, что за ней следят, она была выслана из Чили и воссоединилась с детьми в Вашингтоне, где ее первый сын уже учился в старших классах, а второй в средних.

Когда мы познакомились у Стинга дома, мучитель Вероники Пиночет по-прежнему находился у власти в Чили.

Большую часть своего заключения Вероника пережила с завязанными глазами. Ее мучители были расчетливы. Все пытки устраивали внезапно. Даже когда ее не истязали, она пребывала в постоянном страхе, потому что знала, что в любой момент дверь камеры может открыться, и ее уведут и снова будут мучить. Неважно, который час это был. Неважно, сколько времени прошло после прошлой пытки – час или три дня. Следующий раунд всегда мог начаться в следующую секунду. Люди Пиночета делали все, чтобы моральная пытка Вероники продолжалась даже тогда, когда рядом не было исполнителей для истязаний физических.

Ту же методику они применяли, чтобы сделать ее мучения еще более невыносимыми. Одну из пыток, которым подвергали Веронику, она назвала «подводные лодки». В резервуар наливали помои, воду, смешанную с мочой, фекалиями и другими отходами. Вероника была привязана веревкой, закрепленной на крутящемся барабане на дне резервуара. Ее держали над ним, а затем окунали на глубину, и ей приходилось задерживать дыхание до тех пор, пока она снова не окажется на поверхности среди жуткой вони, исходящей от того, что было намешано в воде.

Продолжительность времени погружения всегда была различной, интервалы для дыхания на поверхности тоже никогда не были одинаковыми. Эта непредсказуемость, рассказала Вероника, была, пожалуй, самым худшим для нее испытанием. Как долго я смогу дышать? На сколько мне нужно будет задержать дыхание и смогу ли я не дышать столько, сколько потребуется?

Одно дело слышать о человеческой жестокости в новостях или читать. Но идти рядом с Вероникой де Негри и слушать о том, что с ней сделали, – ничего подобного я никогда не переживал. Как человек может причинять такие страдания другому человеку? Откуда берутся силы, чтобы выжить?

Нужна огромная смелость, чтобы даже просто рассказать об этом незнакомцу, снова пережить то, что с тобой делали, и увидеть реакцию слушателя.

Я был абсолютно очарован Вероникой, ее храбростью, самообладанием и достоинством. Тем, что она не стала молчать. Она открыла реальность, о которой я никогда бы не узнал, целый спектр человеческих качеств и поступков, о которых я никогда бы не подумал. От Вероники де Негри я получил нечто очень важное, помимо наводящих ужас обстоятельств ее истории. Она дала мне совершенно новое понимание человеческой стойкости.

Есть у меня любимые идеи, которые действительно меня очень интересуют, и среди них – понятие мастерства. Я хочу увидеть, что нужно, чтобы действительно овладеть чем-то в совершенстве: не просто быть сотрудником полиции, а стоять во главе ведомства, служить не рядовым агентом разведки, а руководить ЦРУ, быть не просто адвокатом, а Фрэнсисом Ли Бейли. Это одна из тихих струн моего любопытства и в той или иной форме повторяющаяся тема всех моих фильмов без исключения. Эти истории, я надеюсь, затрагивают весь спектр человеческого опыта, но в центре часто борьба за достижение. Как выглядит успех, и как он ощущается для отца семейства, для президента США, для рэп-музыканта или математика?

Вероника де Негри полностью перевернула мои представления о мастерстве и совершенстве. Из всех, кого я когда-либо встречал, она столкнулась с самым сложным и страшным испытанием, которое в то же время является и самым основополагающим. Нет, она не решала математическую задачу. Она просто пыталась выжить. Она пыталась выстоять перед лицом расчетливых нелюдей, которые хотели ее уничтожить.

Веронике неоткуда было ждать помощи. Спасения не было. Ей противостоял самый страшный враг – хорошо вооруженные люди. На карту было поставлено все – ее рассудок и ее физическое существование. И единственным человеком, на которого она могла полагаться, была она сама. Ей нужно было внутри себя искать способности выдержать то, что с ней делали. Ничего другого не было. Даже возможности видеть то, что ее ожидает, когда глаза ее были завязаны.

После того первого знакомства в доме у Стинга я встречался и говорил с Вероникой несколько раз. Со временем я начал понимать, что она нашла в своем внутреннем мире способность, которую большинство из нас даже не пытаются открыть, не то чтобы использовать.

Единственный путь выстоять – это способность спокойно отделить себя от того, что с тобой происходит.

Вероника поняла: чтобы выдержать мучения, она должна была вытащить себя из той реальности, в которой она оказалась. Нужно замедлить мышление, замедлиться. Многие рассказывают, что переживают состояние «потока», когда занимаются писательством, или серфингом, или поднимаются в горы, они забываются, их полностью поглощает то, что они делают.

Как рассказала мне Вероника, чтобы пережить истязания, час за часом, день за днем в течение восьми месяцев, ей тоже нужно было найти состояние потока, но потока другой реальности, в которой свой собственный ход событий. Так она выжила. Она не могла контролировать физический мир, но могла управлять своей психологической реакцией на происходящее в нем.

Способ, которым она спаслась, по сути, представляет собой механизм создания истории. Нужно было найти для себя другой ход повествования, чтобы выйти из ситуации пыток.

История Вероники настолько поражает воображение, что мы попытались ее воссоздать в фильме «Страна в шкафу» (Closet Land). В нем всего два персонажа – женщина и ее мучитель. Это кино не для большой аудитории, потому что оно очень тяжелое, беспощадное. Но я хотел снять фильм, который покажет зрителю то, что творится в сознании того, кто подвергается истязаниям. Это происходит по всей планете, и я хотел, чтобы зрители могли это увидеть.

То, что я узнал от Вероники, ее понимание мастерства, увязывается и с психологией персонажей во многих других фильмах и шоу. Когда я впервые прочитал воспоминания Джима Ловелла о взрыве и внештатной ситуации в капсуле миссии «Аполлон-13», я не смог уяснить все подробности устройства космического корабля, орбитальной механики, проблем с топливом и углекислым газом. Но я сразу увидел и понял это переданное Ловеллом ощущение безвыходной ситуации, когда они с экипажем оказались в сложных условиях, на грани жизни и смерти, где они потеряли контроль над происходящим. Как и Веронике, им нужно было задать другой настрой. Они должны были создать альтернативный ход повествования, чтобы мобилизовать в себе психологические ресурсы для возвращения на Землю. Я думаю, что и этим фильмом многим обязан Веронике де Негри.

Можно было бы подумать, что тот, кому выпало пережить нечто подобное, будет сломлен, потеряет надежду и впадет в цинизм. Однако это совсем не про Веронику. Она живая и энергичная, человек высокого интеллекта и внутренней силы. Она не искрит и не фонтанирует, но в ней есть огромная жизненная сила, огромная энергия. И у нее есть то, что мне кажется таким необходимым в эмоциональном состоянии человека, – эта невероятная способность полагаться на собственную моральную силу, чтобы выстоять. Веронику спас ее характер, ее личность и история, которую она сама смогла для себя создать.

* * *

Любопытство сводит вас с реальностью.

Я живу в двух пересекающихся мирах, которые часто далеки от реальности, – в мире голливудского шоу-бизнеса и в мире созданных историй. В Голливуде возникает ощущение, что находишься в центре планеты. Наше творчество затрагивает всех в США и во многих других странах мира. Мы имеем дело с актерами и режиссерами, которые знамениты и – по крайней мере в Голливуде – имеют большое влияние в том смысле, что могут запросить большие чеки, могут командовать армиями сотрудников и техническими службами, могут выбирать материал, могут буквально создавать новые миры с нуля, и до мелочей диктовать свои условия, например, в отношении питания, которое они хотят получать. В наших проектах крутятся большие деньги – те, что необходимы на начальном этапе для создания проекта, и те, которые уже мы получаем при успешном прокате. Миллионы исчисляются сотнями, и мы уже прочно вышли на уровень миллиардных кинофраншиз и миллиардных заработков актеров за игру².

Поэтому в Голливуде очень серьезно относятся к тому, что мы делаем, и к тем, кто это делает. И можно потерять грань между теми историями, которые мы создаем со всей возможной живостью и колоритом, и реальным миром. Однако необходимо помнить, что даже если деньги реальные и риски реальные (и часто очень высокие), все прочее понарошку – это ведь шоу-бизнес.

В комедии, действие которой разворачивается в нью-йоркском морге («Ночная смена»), нет трупов. Телевизионная драма «Ночь спорта» о создании программы спортивных новостей обходится без спортивных состязаний, спортсменов и новостей. В кино о жестоком мире наркоторговли («Гангстер») нет настоящих наркотиков и жестокости. Даже в великой истории любви обычно никто не влюбляется.

Само по себе создание истории – это не реальность. Но каким бы очевидным это ни казалось, на деле это далеко не всегда так. И вот пример – когда мы возвращаемся домой с работы и рассказываем мужу или жене «историю» своего дня, мы переформатируем прошедшие девять часов, чтобы показать действие, поставить себя в центр происходящего и пропустить скучные подробности (которые могут составлять восемь часов из девяти). А ведь мы рассказываем реальную историю своего реального дня.

В кино и на телевидении мы всегда пытаемся рассказывать правдивые истории, будь то фильм «Фрост против Никсона», основанный на реальных событиях, или «Гринч – Похититель Рождества», повествующий о детских фантазиях. Правдивыми истории должны быть с точки зрения эмоций и тем, а не обязательно фактов.

В любом фильме, который претендует быть пересказом реальных событий, есть неточности и несовпадения с реальностью. Вы можете найти информацию о несоответствиях действительности в таких фильмах, как «Гравитация» (Gravity) и «Капитан Филлипс» (Captain Phillips). Мы выпустили «Аполлон-13» летом 1995 года, до того, как в Интернете появился Google, но тем не менее вы можете прочитать, чем фильм отличается от фактических событий спасения команды, на полдюжине сайтов³. Можно узнать и, например, о различиях в сюжете фильма «Ной» (Noah) с Расселом Кроу 2014 года и «реальной» историей библейского героя⁴.

На самом деле мы хотим рассказывать вам отличные, захватывающие истории, и поэтому мы их постоянно немного меняем. По сути, когда мы создаем фильм или телесериал, мы каждый день работаем над сюжетом и изменяем его, чтобы добиться более непосредственного эффекта или ускорить темп. Мы искажаем их, чтобы они выглядели реалистичнее, даже если на деле мы отклоняемся от фактов. Все мы – рассказчики, и примерно в третьем классе начинаем замечать разницу между правдивой историей и историей, верной фактически.

Легко попасться на удочку голливудского ажиотажа и харизмы. Это герметичный мир (и не спасает даже то, что мы в Калифорнии, вдали от серьезных решений, принимаемых в Вашингтоне и Нью-Йорке). Легко застрять в мире историй, поделенных на эпизоды.

Любопытство возвращает меня в действительность. Возможность задавать вопросы реальным людям, чья жизнь не связана с кинобизнесом, служит хорошим напоминанием обо всех тех мирах, которые существуют за пределами Голливуда.

Можно снять сколько угодно фильмов о войне, революции или тюрьме. Но это только фильмы. То, что сделали с Вероникой де Негри, – это не фильм, это ее реальность, ее боль и ее выживание.

* * *

Что с вами происходит, когда вы смотрите безумно захватывающий фильм? Я имею в виду такие фильмы, за просмотром которых вы теряете счет времени, когда отступает на второй план все, кроме судьбы героев, их мира на экране. Такие фильмы, после которых вы выходите из зала и будто снова возвращаетесь в реальность, думая про себя: «Вау, сегодня воскресенье, весенний вечер».

Когда вы запоем смотрите новые эпизоды «Замедленного развития» (Arrested Development) или «Карточного домика» (House of Cards), что заставляет вас нажимать на кнопку воспроизведения еще раз, и два, шесть раз подряд? Когда вы читаете, что заставляет вас продолжать перелистывать страницу за страницей, даже если давно уже пора было отложить книгу и пойти спать?

На Национальном общественном радио (NPR) точно знают, насколько увлекательными могут быть радиоистории. В NPR выяснили, что многие слушатели, добравшись до места, часто паркуются, глушат двигатель и сидят в машине, дожидаясь окончания истории, которую еще не рассказали до конца. Сотрудники радиостанции даже придумали специальный термин – парковочные минуты⁵.

Так что заставляет предпочесть три минуты окончания рассказа тому, чтобы поскорее пойти домой к семье на ужин?

Ответ – любопытство.

Именно оно заставляет перелистывать страницу за страницей, включать «еще один эпизод», терять счет времени, забывать о погоде, когда вы находитесь в кресле кинозала. Любопытство создает эти «парковочные минуты»⁶.