Текст книги "Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил"

Воевать с полицией Атланты не было времени: моим клиентам грозила смертная казнь. И все же я не мог перестать думать о том, насколько опасной и незаконной была эта ситуация, и что я не сделал ничего плохого. А если бы у меня в машине оказались наркотики? Последовал бы арест, а потом мне пришлось бы убеждать адвоката поверить моим объяснениям, что полицейские проникли в машину незаконно. Смог бы я найти такого адвоката, который всерьез воспринял бы подобные утверждения? Поверил бы судья, что я ничего плохого не сделал? Поверили бы люди точно такому же человеку, как я, но только не адвокату? Такому же, как я, только безработному или с уголовным прошлым?

Я решил обратиться к молодежным группам, церквям и общественным организациям, рассказать о трудностях, создаваемых презумпцией виновности, применяющейся в отношении бедняков и цветных. Я выступал на общественных митингах и пытался убедить людей в необходимости настоятельно требовать, чтобы силы правопорядка отвечали за свои дела. Я утверждал, что полиция могла бы совершенствовать общественную безопасность, не допуская злоупотреблений в отношении людей. Даже бывая по делам в Алабаме, я находил время для выступлений на общественных мероприятиях, откликаясь на любую просьбу.

Я как раз был в небольшом сельском округе в Алабаме после очередной поездки за протоколами одного из дел с приговором к смертной казни, когда меня пригласили выступить в маленькой афроамериканской церкви. В зал пришли всего два десятка слушателей. Один из глав общины представил меня, я вышел, встал перед скамьями и начал говорить о смертных приговорах, о растущем числе заключенных, о злоупотреблении властью в тюрьмах, об ужесточении дискриминационных законов и о необходимости реформ. В какой-то момент я решил рассказать о своей стычке с полицией в Атланте и понял, что эмоции хлещут через край. Голос задрожал, и мне пришлось силой воли призвать себя к порядку, чтобы все-таки закончить речь.

Выступая, я обратил внимание на старика чернокожего в инвалидной коляске, приехавшего в церковь прямо перед началом программы. Мужчине на вид было за семьдесят. Одет в старый коричневый костюм. Седые коротко стриженные волосы непокорными клочками торчали в разные стороны. Он пристально смотрел на меня все время выступления, но не демонстрировал ни одной эмоции, ни одной реакции. В церковь его привез мальчик лет двенадцати, наверное, внук или родственник. Я обратил внимание, что порой мужчина просил мальчика подать ему ту или иную вещь. Он без слов кивал, и мальчик, похоже, как-то понимал, что старику нужен веер или молитвенник.

По окончании моей речи прихожане спели гимн, тем самым завершив вечер. Старик не пел; он просто закрыл глаза и сидел в кресле. После завершения программы люди стали подходить ко мне; большинство были очень добры и выражали благодарность за то, что я нашел время приехать и поговорить с ними. Несколько молодых чернокожих парней подошли, чтобы пожать мне руку. Меня порадовало, что люди сочли полезной информацию, которой я с ними делился. Мужчина в инвалидной коляске чего-то ждал, сидя в конце зала, и по-прежнему пристально разглядывал меня. Когда все остальные прихожане разошлись, он кивнул мальчику, который поспешно покатил его ко мне.

Старик приближался, выражение его лица не менялось. Юный помощник остановил его передо мной. Он подался вперед и с неожиданной силой проговорил:

– Знаешь ли ты, что ты делаешь?

Выражение его лица было крайне серьезным, без тени улыбки.

Его вопрос огорошил меня. Я не мог понять, действительно ли он задает вопрос или просто наезжает на меня, и не знал, что ответить. Тогда он погрозил мне пальцем и переспросил:

– Знаешь ли ты, что ты делаешь?

Я попытался улыбнуться, чтобы смягчить ситуацию, но чувствовал себя совершенно растерянным.

– Думаю, да…

Он перебил меня и громко проговорил:

– Я скажу тебе, что ты делаешь. Ты бьешь в барабан, требуя справедливости! – Лицо старика продолжало оставаться бесстрастным. Он повторил, подчеркивая каждое слово: – Ты должен бить в барабан, требуя справедливости.

Он отклонился назад, на спинку коляски, и я перестал улыбаться. Что-то в том, как он это говорил, настраивало на серьезный лад. Я тихо ответил:

– Да, сэр.

Старик снова подался вперед и хрипло проговорил:

– Ты должен продолжать бить в барабан, требуя справедливости. – Он проиллюстрировал свои слова жестом, а потом, после долгой паузы, вновь повторил: – Бить в барабан, требуя справедливости.

Он снова откинулся на спинку: казалось, его как-то сразу одолели усталость и одышка. Потом странный собеседник сочувственно посмотрел на меня и поманил к себе. Я наклонился, он схватил меня за руку и подался вперед. Заговорил очень тихо, почти шепотом, но в его голосе звучала неукротимость, которую невозможно забыть.

– Видишь этот шрам у меня на макушке? – он наклонил голову, чтобы показать рубец. – Я получил этот шрам в округе Грин, в штате Алабама, пытаясь зарегистрироваться как избиратель в 1964 году. А видишь вот этот, сбоку на голове? – Он чуть повернулся влево, чтобы я смог разглядеть шестисантиметровый шрам над его правым ухом. – Я обзавелся им в Миссисипи, требуя гражданских прав.

Его голос окреп. Он сильнее сжал мою руку и ниже наклонил голову.

– А видишь вот эту отметину? – у основания его черепа виднелось темное круглое пятно. – Этот кровоподтек я получил в Бирмингеме после «крестового похода детей»[10]10
  Мирная демонстрация с участием чернокожих детей, организованная Мартином Лютером Кингом, которую полицейские разгоняли, используя водометы и собак. – Прим. перев.


[Закрыть].

Он оперся на спинку коляски и пристально вгляделся в меня.

– Люди думают, что это мои шрамы, раны и синяки.

Я впервые заметил, что его глаза полны слез. Он обхватил голову ладонями.

– Это вовсе не мои шрамы, раны и синяки! Это мои почетные медали.

Старик долгий миг глядел на меня, потом смахнул слезы с глаз и кивнул мальчику, который повез его прочь.

Я глядел ему вслед, и в горле у меня стоял ком.

Спустя минуту я понял, что настало время открывать офис в Алабаме.

3. Суды и невзгоды

После многих месяцев разочарований, неудач и растущего общественного возмущения шериф Томас Тейт, главный следователь ABI Саймон Бенсон и следователь из окружной прокуратуры Ларри Икнер решили арестовать Уолтера Макмиллиана, основываясь преимущественно на голословных обвинениях Ральфа Майерса. Они еще не расследовали версию причастности Макмиллиана, поэтому решили арестовать его по подложному обвинению, а пока он будет сидеть в тюрьме, сфабриковать дело. Майерс утверждал, что боится Макмиллиана; один из полицейских намекнул Майерсу, что Макмиллиан, возможно, совершил в отношении него сексуальное насилие. Эта идея была настолько провокационной и подстрекательской, что Майерс сразу же понял ее полезность и мрачно признался, что так и было. Закон Алабамы объявлял секс без цели деторождения противозаконным, поэтому власти планировали арестовать Макмиллиана по обвинению в содомии.

Закон Алабамы объявлял секс без цели деторождения противозаконным, поэтому власти планировали арестовать Макмиллиана по обвинению в содомии.

7 июня 1987 г. шериф Тейт вывел свою маленькую армию – более чем дюжину полицейских – на дальнюю лесную дорогу, по которой, как было известно полиции, Уолтер возвращался домой после работы. Полицейские остановили грузовик Макмиллиана, угрожая оружием, затем заставили Уолтера выйти из машины и окружили его. Тейт объявил, что он арестован. Когда Уолтер принялся лихорадочно допытываться у шерифа, что такого он сделал, тот ответил, будто его обвиняют в содомии. Не знавший этого слова Уолтер признался: он не понимает, что это означает. Когда шериф в грубых выражениях объяснил суть предъявленного обвинения, Уолтер не смог удержаться от недоверчивого смеха. Это спровоцировало ярость Тейта, который разразился потоком расовых оскорблений и угроз. Впоследствии Уолтер не раз рассказывал, что во время ареста только и слышал от Тейта, что уничижительное словечко «ниггер». «Ниггер то», «ниггер сё» – а следом опять оскорбления и угрозы линчевания. «Мы не позволим всем вам, ниггерам{22}22
  «Мы не позволим всем вам, ниггерам…» McMillian v. Johnson, Case No. 93-A-699-N, P. Exh. 12, Plaintiff’s Memorandum in Opposition to Defendant’s Motion for Summary Judgment (1994).


[Закрыть], водиться с нашими белыми девушками. Мне следовало бы взять и повесить тебя, как сделали с тем ниггером в Мобиле!» – разорялся Тейт.

Шериф имел в виду линчевание молодого афроамериканца по имени Майкл Дональд в Мобиле, примерно в шестидесяти милях к югу от Монровилля. Однажды вечером Дональд шел домой из магазина. Это было через считаные часы после того, как было объявлено о судебной ошибке в отношении чернокожего, которого обвиняли в убийстве белого полицейского. Многие белые были шокированы вердиктом и винили в этом афроамериканцев, которым было позволено заседать в жюри присяжных. После сожжения в знак протеста креста на лужайке перед зданием суда группа разъяренных белых мужчин, членов ку-клукс-клана, вышла на улицы в поисках возможной жертвы. Они увидели Дональда, идущего домой, и накинулись на него. Жестоко избив юношу, куклуксклановцы повесили его на первом попавшемся дереве, на котором его безжизненное тело и было обнаружено несколько часов спустя.

Местная полиция проигнорировала очевидные доказательства того, что эта смерть была преступлением на почве ненависти, и выдвинула гипотезу об участии Дональда в торговле наркотиками. Его мать категорически отрицала это обвинение. Возмущенное отсутствием интереса местных правоохранительных сил к этому делу, афроамериканское сообщество и активисты борьбы за гражданские права убедили вмешаться Министерство юстиции Соединенных Штатов. Два года спустя были арестованы трое белых мужчин, а обстоятельства линчевания наконец преданы огласке.

С тех арестов минуло больше трех лет, но когда Тейт и остальные полицейские начали грозить Уолтеру линчеванием, он пришел в ужас. К тому же он совершенно растерялся: ему сказали, что он арестован за изнасилование другого мужчины, но при этом забрасывали вопросами об убийстве Ронды Моррисон. Уолтер яростно отрицал оба голословных обвинения. Когда полицейским стало ясно, что они не получат от Уолтера никакой помощи в фабрикации против него уголовного дела, они бросили его в тюрьму и продолжили расследование.

Когда окружной прокурор округа Монро Тед Пирсон впервые узнал, какие есть у следователей доказательства против Уолтера Макмиллиана, должно быть, он был весьма разочарован. История Ральфа Майерса о преступлении явно была вымыслом; его склонность к драматическому приукрашиванию придавала даже простейшим обвинениям ненужную сложность.

Вот рассказ Майерса об убийстве Ронды Моррисон.

Сотрудники правоохранительных органов знали, что историю Майерса будет очень трудно доказать, поэтому арестовали Уолтера за содомию – обвинение, которое должно было шокировать общество и еще больше демонизировать Макмиллиана.

В день убийства он якобы покупал бензин на бензоколонке, где его увидел Уолтер Макмиллиан и, угрожая пистолетом, заставил сесть в свой грузовик и ехать с ним в Монровилл. До этого дня Майерс Макмиллиана не знал. Потом Уолтер велел Майерсу вести машину, потому что у него самого травмирована рука. Майерс пытался воспротивиться, но у него не было выбора. Уолтер велел Майерсу подвезти его к химчистке «Джексон Клинерс» в центре Монровилля, а потом сидеть и ждать; сам Макмиллиан вошел внутрь. После долгого ожидания Майерс проехал дальше по улице до продуктового магазина, чтобы купить сигарет. На прежнее место он вернулся через десять минут. После нового продолжительного ожидания Майерс наконец увидел, что Макмиллиан выходит из химчистки и возвращается к грузовику. Сев в машину, Уолтер якобы признался, что убил работницу химчистки. Затем Майерс вернулся с Макмиллианом обратно на бензоколонку, чтобы пересесть там в свою машину. Прежде чем Майерс уехал, Уолтер пригрозил убить его, если он расскажет кому-нибудь о том, что видел или делал.

Короче говоря, афроамериканец, планирующий ограбление с убийством в самом центре Монровилля посреди бела дня, останавливается на бензоколонке. Наобум выбирает себе в сообщники белого, требуя, чтобы тот сперва отвез его на место преступления, а потом забрал оттуда, потому что у него ранена рука. Заметим при этом, что раненая рука не помешала ему самостоятельно привести машину на заправочную станцию, где он и встречает Майерса, а потом, вернувшись с Майерсом к его машине, так же самостоятельно вести грузовик, возвращаясь домой.

Сотрудники правоохранительных органов знали, что историю Майерса будет очень трудно доказать, поэтому арестовали Уолтера за содомию – обвинение, которое должно было шокировать общество и еще больше демонизировать Макмиллиана; это также давало полиции возможность пригнать грузовик Уолтера к тюрьме, чтобы его осмотрел Билл Хукс, полицейский осведомитель.

Билл Хукс, молодой чернокожий, пользовался репутацией тюремного «подсадного». К моменту ареста Макмиллиана он уже несколько дней провел в окружной тюрьме по обвинению в кражах со взломом. Хуксу было обещано освобождение из тюрьмы и денежное вознаграждение, если он сможет связать грузовик Макмиллиана с убийством Моррисон. Хукс с готовностью сообщил следователям, что ехал мимо химчистки «Джексон Клинерс» примерно в то время, когда произошло это преступление, и видел, как от химчистки на полной скорости удалялся грузовик с двумя мужчинами в кабине. На тюремном дворе Хукс опознал грузовик Уолтера как тот самый, который видел возле химчистки шестью месяцами раньше.

Эти вторые свидетельские показания дали правоохранителям основание обвинить Уолтера Макмиллиана в убийстве Ронды Моррисон с отягчающими обстоятельствами с помощью огнестрельного оружия.

Когда было объявлено о вынесении обвинительного заключения, горожане испытали радость и облегчение: наконец-то кому-то предъявлено обвинение! В адрес шерифа Тейта, окружного прокурора и других сотрудников органов правопорядка, которые прежде были мишенями для критики, теперь слышались одобрительные реплики. Отсутствие ареста выбило жизнь в Монровилле из колеи, и теперь она могла снова вернуться в привычное русло.

Людям, знавшим Уолтера, трудно было поверить, что он виновен в сенсационном убийстве. За ним не числилось ни уголовного прошлого, ни склонности к насилию, и большинство знакомых полагали, что для такого трудяги, как Уолтер, ограбление просто не имело смысла.

Чернокожие жители городка говорили шерифу Тейту, что он арестовал не того человека. Тейт так и не удосужился выяснить, что за человек Макмиллиан, какую он ведет жизнь, какое у него прошлое и даже где он находился в день, когда было совершено убийство. Он знал об интрижке Макмиллиана с Карен Келли, слышал подозрения и слухи о том, будто финансовая независимость Уолтера наверняка означает, что он торгует наркотиками. Учитывая ярое желание шерифа хоть кого-нибудь арестовать, похоже, этого хватило, чтобы он воспринял всерьез обвинения Майерса. Оказалось, в день убийства в доме Уолтера проходило церковное благотворительное мероприятие: там готовили еду на продажу. Члены семьи Уолтера провели весь день перед домом, продавая приготовленные блюда прохожим. Эвелин Смит, сестра Уолтера, служила в местной церкви и вместе с родственниками время от времени собирала средства для церкви, торгуя съестным у дороги. Поскольку дом Уолтера располагался ближе к главной дороге, часто это делалось на его дворе. Как минимум десять других прихожан церкви провели все утро вместе с Уолтером и его семьей в тот день, когда была убита Ронда Моррисон.

В тот день Уолтер не поехал валить лес. Он решил заменить трансмиссию в грузовике и вызвал механика и друга, Джимми Хантера, чтобы тот ему помог. К 9.30 утра мужчины разобрали грузовик Уолтера, полностью демонтировав трансмиссию. К 11 часам подтянулись родственники и начали жарить рыбу и готовить другие блюда на продажу. Другие прихожане прибыли еще позже.

Эвелин Смит впоследствии вспоминала слова опоздавших участников мероприятия: «Сестра, мы бы уже давно были здесь, но все движение в Монровилле перекрыто. Полицейские машины, пожарные машины… похоже, в химчистке случилось что-то скверное».

До Майерса начало доходить, что признаваться в соучастии в громком убийстве, к которому он на самом деле не имел никакого отношения, не слишком умно.

Согласно полицейскому отчету, убийство Моррисон произошло около 10.15 утра, примерно в 11 милях от дома Макмиллиана, в то самое время, когда как минимум десять прихожан церкви находились у Уолтера дома и занимались приготовлением пищи, а сам Уолтер и Джимми чинили грузовик. Во второй половине дня Эрнест Уэлч, белый, которого местные чернокожие прозвали «мебельщиком», поскольку он работал в мебельном магазине, приехал, чтобы забрать у матери Уолтера деньги за покупку, оформленную в кредит. Уэлч рассказал собравшимся в доме Макмиллиана, что этим утром в помещении химчистки была убита его племянница. Некоторое время все обсуждали эту шокирующую новость.

Учитывая прихожан церкви, родственников Уолтера и людей, которые то и дело притормаживали у его дома, чтобы купить сандвичи, в общей сложности десятки людей могли подтвердить: Уолтеру никак не удалось бы совершить это убийство. В числе свидетелей был даже полицейский, который остановился возле дома, купил сандвич и отметил в своем журнале факт покупки, сделанной в доме Макмиллиана в присутствии Уолтера и группы церковных прихожан.

Упирая на тот факт, что каждый из них лично знал, где находился Уолтер в момент убийства Моррисон, родственники, прихожане церкви, чернокожие пасторы и другие люди дружно просили шерифа Тейта освободить Макмиллиана. Тейт не желал этого делать. Он ждал этого ареста слишком долго, чтобы признать его очередной неудачей. После совещания окружной прокурор, шериф и следователь ABI договорились не снимать обвинения с Макмиллиана.

Алиби Уолтера оказалось не единственной проблемой для правоохранителей. Ральф Майерс начал отказываться от своих обвинений против Макмиллиана. Ему также было предъявлено обвинение в убийстве Моррисон. Следствие обещало ему, что смертный приговор он не получит, и гарантировало благоприятное обращение в обмен на нужные показания. Но до Майерса начало доходить, что признаваться в соучастии в громком убийстве, к которому он на самом деле не имел никакого отношения, не слишком умно.

За пару дней до того, как обвинение против Макмиллиана было оглашено публично, Майерс потребовал встречи с полицейскими следователями и сказал им, что его обвинения против Уолтера ложны. В тот момент Тейт и следователи не заинтересовались заявлением Майерса. Вместо этого они решили надавить на него, чтобы добиться дополнительных уличающих подробностей. Когда Майерс воспротивился – мол, какие могут быть дополнительные уличающие подробности, если вся история целиком выдумана? – следователи не пожелали его слушать. Неясно, кто именно решил перевести и Майерса, и Макмиллиана в тюрьму для смертников еще до суда, чтобы обеспечить дополнительное психологическое давление, но это был почти беспрецедентный ход, который оказался на поверку весьма эффективным.

Все существование в Холмане крутилось вокруг алабамского электрического стула. Между собой заключенные называли его «Желтой Мамой».

Помещать таких задержанных, как Уолтер и Майерс, до суда в тюрьму, служащую для отбывания наказаний осужденными преступниками, противозаконно. Задержанные до суда, как правило, размещаются в местных тюрьмах, где у них больше привилегий и относительной свободы, чем у заключенных, отправленных в тюрьму строгого режима. Сажать человека, который еще не предстал перед судом, в тюрьму для осужденных преступников – дело почти неслыханное. Как и помещать еще не осужденного человека в тюрьму для смертников. В шоке от этого были даже другие приговоренные к смертной казни. Тюрьма для смертников – пенитенциарное учреждение самого строгого режима из всех существующих. Заключенные заперты в крохотных одиночных камерах в течение 23 часов в сутки. У них ограничены возможности заниматься физическими упражнениями, принимать посетителей, их держат в тревожной близости к камере с электрическим стулом.

Шериф Тейт отвез Уолтера в исправительную тюрьму Холман, располагавшуюся недалеко от Монровилля, в Атморе, штат Алабама. Перед этим шериф опять предъявил Уолтеру смесь расовых оскорблений и пугающих планов. Неясно, каким образом Тейту удалось убедить начальника Холмана разместить двух неосужденных задержанных в камерах для смертников, хотя он был лично знаком со служащими тюрьмы с того времени, когда был сотрудником службы пробации. Перевод Майерса и Макмиллиана из окружной тюрьмы в тюрьму для смертников произошел 1 августа 1987 года – меньше чем за месяц до запланированной казни Уэйна Риттера.

Когда Уолтер Макмиллиан прибыл в тюрьму для смертников – всего через десять лет после того, как в Америке была восстановлена смертная казнь, – там его ожидала целая община осужденных. Более ста заключенных, приговоренных к казни в Алабаме с момента восстановления в 1975 году смертной казни, были чернокожими, хотя, к удивлению Уолтера, почти сорок процентов смертников составляли белые. Все они были из бедных слоев населения, и все спрашивали, за что он туда попал.

Осужденные в алабамской тюрьме для смертников размещались в бетонных зданиях без окон, печально славящихся своей духотой и дискомфортом. Каждого из смертников помещали в камеру 1,5 на 2,5 м с металлической дверью, стульчаком и стальной койкой. Температура в августе стабильно зашкаливала за 37 градусов на целые дни, а то и недели подряд. Заключенные ловили крыс, ядовитых пауков и змей, проникавших внутрь тюрьмы: это было нужно и чтобы скоротать время, и ради безопасности. У изолированных и отчужденных от общества людей было мало посетителей и еще меньше привилегий.

Все существование в Холмане крутилось вокруг алабамского электрического стула. Это большое деревянное кресло изготовили в 1930-х, и его выкрасили в желтый цвет, прежде чем прикрепить кожаные ремни и электроды. Между собой заключенные называли его «Желтой Мамой». Казни в Холмане возобновились всего за пару лет до прибытия туда Уолтера. Незадолго до заселения в тюрьму Макмиллиана здесь были казнены электрическим током Джон Эванс и Артур Джонс. Расс Канан, адвокат Южного комитета защиты заключенных в Атланте, добровольно вызвался представлять интересы Эванса. Тот снялся в специальном фильме для детей, в котором рассказывал школьникам историю своей жизни и настоятельно советовал им избегать тех ошибок, которые он совершил.

После того как суды неоднократно отклоняли апелляции и отказались отменить казнь Эванса, Канан приехал в тюрьму, чтобы присутствовать при казни по просьбе своего клиента. Это переживание оказалось еще страшнее, чем Расс себе представлял. Впоследствии он составил вызвавший большой общественный резонанс аффидевит[11]11
  Письменные показания под присягой. – Прим. перев.


[Закрыть] с описанием всего этого чудовищного процесса:

«В 20.30 первый электрический разряд в 1900 вольт был пропущен через тело мистера Эванса. Он длился тридцать секунд. Искры и пламя вырывались из электрода, прикрепленного к левой ноге заключенного. Его тело билось в ремнях, удерживавших его на электрическом стуле, кулаки постоянно сжимались. Очевидно, электрод сорвался с ремня, удерживавшего его на месте. Большой клуб сероватого дыма с искрами вырвался из-под капюшона, прикрывавшего лицо Эванса. Невыносимая вонь горелой плоти и ткани начала заполнять комнату свидетелей. Два врача обследовали заключенного и объявили, что он не мертв.

Электрод на левой ноге был закреплен заново. В 20.30 [sic] к Эвансу применили второй тридцатисекундный разряд тока. Вонь от горелой плоти вызывала тошноту. От его ноги и головы снова пошел дым. И снова врачи обследовали Эванса и сообщили, что сердце все еще бьется и он еще жив.

На этот раз я попросил члена комиссии по делам тюрем, который поддерживал связь по открытой телефонной линии с губернатором Джорджем Уоллесом, о даровании помилования на том основании, что мистер Эванс подвергается жестокому и необычному наказанию. Просьба о помиловании была отклонена.

В 20.40 сквозь тело Эванса был пропущен третий электрический разряд{23}23
  «В 20.40 сквозь тело Эванса был пропущен третий электрический разряд…» Glass v. Louisiana, 471 U.S. 1080 (1985), denying cert. to 455 So.2d 659 (La. 1984) (J. Brennan, dissenting).


[Закрыть] продолжительностью тридцать секунд. В 20.44 врачи объявили о его смерти. Казнь Джона Эванса длилась четырнадцать минут».

До перевода в Холман Уолтер Макмиллиан ничего этого не знал. Но поскольку быстро приближалась очередная запланированная казнь, в момент его прибытия электрический стул был главной темой разговоров среди заключенных. В первые три недели пребывания в тюрьме для смертников он только и слышал, что о казни Джона Эванса.

Сюрреалистический водоворот событий предшествующих недель опустошил душу Уолтера. Проживший всю жизнь свободным человеком, не ограничиваемый никем и ничем, он оказался заперт в клетке, над ним нависла угроза, которой он и вообразить себе не мог. Свирепая ярость полицейских, производивших арест, расистские оскорбления и угрозы людей в форме, которые ничего о нем не знали, шокировали его. Уолтер видел в лицах людей, которые арестовали и судили его, и даже в глазах других заключенных в тюрьме такое презрение, с каким никогда прежде не сталкивался. Он всегда нравился людям и хорошо ладил почти со всеми окружающими. Уолтер искренне верил, что обвинения были результатом какого-то ужасного недоразумения, и как только власти поговорят с родственниками и те подтвердят алиби, его освободят – надо только подождать пару дней. Когда эти дни стали превращаться в недели, Уолтер начал погружаться в пучину отчаяния. Родственники уверяли, что полиция вскоре его отпустит, но ничего подобного не происходило.

Его организм отреагировал на потрясение. Уолтер, всю жизнь куривший, пытался курить и в Холмане, чтобы успокоить нервы, но обнаружил, что дым стал вызывать у него тошноту, и сразу бросил. Много дней подряд он не мог ощутить вкуса пищи, что бы ни ел. Он не мог ни взять себя в руки, ни успокоиться. Каждое утро по пробуждении он пару минут чувствовал себя нормально, но потом его охватывал ужас, когда он вспоминал, где находится. В тюрьме Уолтеру сбрили волосы и бороду. Глядя в зеркало, он не узнавал себя.

Окружные тюрьмы, в которых Уолтер был размещен до перевода, тоже были ужасны. Но крохотная жаркая камера смертника в Холмане оказалась стократ хуже. Макмиллиан привык работать на свежем воздухе в окружении деревьев, аромата свежей хвои, на прохладном ветерке. Теперь же перед его глазами были только голые стены тюрьмы для смертников. Страх и му́ка, подобных которым он никогда не знал, стали его постоянными спутниками.

Заключенные-смертники то и дело давали ему советы, но он никак не мог понять, кому верить. Судья назначил ему адвоката, белого мужчину, которому Уолтер не доверял. Семья собрала деньги, чтобы нанять единственных чернокожих адвокатов по уголовным делам в этом регионе, Дж. Л. Честната и Брюса Бойнтона из Селмы. Честнат был пламенным оратором и многое делал для защиты гражданских прав афроамериканского сообщества. Мать Бойнтона, Эмилия Бойнтон Робинсон, была легендарной активисткой; у самого Бойнтона тоже была внушительная биография защитника гражданских прав.

Несмотря на весь свой коллективный опыт, Честнат и Бойнтон не сумели убедить местные власти освободить Уолтера, как и не смогли предотвратить его перевод в Холман. Более того, наем адвокатов со стороны, казалось, спровоцировал еще бо́льшую враждебность властей округа Монро. На пути в Холман Тейт бушевал из-за того, что Макмиллиан привлек «постороннего» адвоката, и насмехался над Уолтером – мол, зря он думает, что это что-то изменит. Хотя деньги на оплату услуг Честната и Бойнтона были собраны родственниками Уолтера с помощью церковных пожертвований и продажи скудной собственности, местные правоохранители трактовали это как доказательство, что у Уолтера есть тайные богатства и двойная жизнь – подтверждение того, что он не такой уж невинный «черный агнец», которым пытается казаться.

Уолтер пытался адаптироваться к условиям жизни в Холмане, но его бедственное положение только усугублялось. Поскольку надвигалась очередная запланированная казнь, люди в тюрьме становились все более возбужденными и гневливыми. Другие заключенные советовали ему действовать и подать федеральную жалобу, поскольку его не должны держать в тюрьме смертников – это противозаконно. Когда Уолтер, едва умевший читать и писать, не смог разобраться в разнообразных прошениях, заявлениях, ходатайствах и судебных исках, другие заключенные, советовавшие ему подать жалобу, заявили, что он сам виноват в своем бедственном положении.

«Борись за себя. Не верь своему адвокату. Тебя не могут держать в тюрьме для смертников без вынесения приговора». Уолтер слышал это постоянно, но не мог и представить, как он сможет самостоятельно подать заявление в суд.

– Были дни, когда я не мог дышать, – вспоминал впоследствии Уолтер. – Никогда прежде в моей жизни такого не было. Меня окружали убийцы, однако порой мне казалось, что они единственные пытаются мне помочь. Я молился, читал Библию и солгал бы, если бы сказал, будто каждый мой день не был наполнен страхом и ужасом.

Майерс позвонил Тейту на следующее утро и пообещал: он скажет все, что потребуют, только бы его вызволили из тюрьмы для смертников.

У Ральфа Майерса дела шли не лучше. Его тоже обвинили в тяжком убийстве Ронды Моррисон, и отказ продолжать сотрудничать с правоохранителями означал, что его одновременно с Уолтером перевели в тюрьму для смертников. Его поместили на другой ярус, чтобы предотвратить контакты с Макмиллианом. Любые обещанные поблажки, на которые рассчитывал Майерс, когда говорил, будто кое-что знает об убийстве Моррисон, словно испарились. Он был в депрессии и все глубже погружался в эмоциональный кризис. С того случая в детстве, когда Майерс обгорел на пожаре, он боялся огня, жара и замкнутых пространств. Слыша от заключенных все новые рассказы о подробностях казни Эванса и грядущей казни Уэйна Риттера, Майерс все больше терял самообладание.

Вечером того дня, когда должны были казнить Риттера, Майерс впал в истерику и рыдал в камере. В алабамской тюрьме для смертников есть традиция: в момент проведения очередной казни осужденные заключенные колотят по дверям своих камер кру́жками в знак протеста. В полночь, когда все остальные заключенные грохотали кружками по дверям, Майерс лежал, свернувшись калачиком, на полу в углу своей камеры, часто дыша и вздрагивая от каждого нового удара. Когда вонь горелой плоти, которую, по утверждениям многих смертников, они чувствуют во время казней, проникла в его камеру, Майерс сломался. Он позвонил Тейту на следующее утро и пообещал: он скажет все, что потребуют, только бы его вызволили из тюрьмы для смертников.