Текст книги "Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил"

4. Старый обветшалый крест

В феврале 1989 года мы с Ивой Энсли открыли новый некоммерческий юридический центр в Таскалузе, задачей которого было обеспечивать бесплатными качественными юридическими услугами осужденных мужчин и женщин, приговоренных к смертной казни в Алабаме. Мы не рассчитывали, что это будет легко, но все оказалось еще труднее, чем мы думали.

Не прошло и двух месяцев, как уволился наш первый директор; юридическая школа Алабамского университета, где мы открыли офис, отказала в поддержке и отозвала свое обещание предоставить помещение; и мы на собственном опыте поняли, как трудно найти юристов, готовых приехать в Алабаму и заниматься работой по смертным приговорам на полную ставку с зарплатой менее 25 000 долларов в год.

Препятствия стремительно множились. Законодательные органы штата отказали нам в финансировании, необходимом, чтобы получить такое же финансирование от федерального правительства. После нескольких разочаровывающих совещаний с нашим советом директоров стало ясно, что здесь мы не найдем никакой поддержки для своего проекта. Лидеры адвокатской коллегии штата были полны решимости и желали нам успеха: одни – потому что считали неприемлемым положение, при котором осужденные заключенные не могли получить юридическую помощь; другие же хотели, чтобы казни шли быстрее, и чувствовали, что отсутствие адвокатов у осужденных их тормозит. Но теперь мы поняли: придется делать все самим и собирать деньги самостоятельно. Мы с Ивой перегруппировались и решили начать все заново в Монтгомери, столице штата. В итоге проект получил название «Инициатива за равное правосудие» (Equal Justice Initiative, EJI).

Я нашел небольшое здание неподалеку от центра Монтгомери, и летом 1989 г. мы подписали договор аренды. Это было хорошее начало: двухэтажный дом в стиле греческого Возрождения, построенный в 1882 году, недалеко от исторического района под названием Старый Алабамский Городок. Дом был выкрашен в желтый цвет, с очаровательной верандой, благодаря которой казался открытым и гостеприимным, создавая приятный контраст с пугающими залами суда, комнатами ожидания в учреждениях и тюремными стенами, определявшими значительную часть жизни членов семей наших клиентов. Зимой в офисе зуб на зуб не попадал, почти невозможно было выгнать белок с чердака, а мощности электропроводки не хватало для одновременной работы копира и кофеварки, чтобы при этом не вылетали пробки. Но с самого начала это здание ощущалось и как дом, и как место для работы – и учитывая, сколько времени мы там проводили, оно всегда было и тем и другим.

Ива взяла на себя административные обязанности в нашем проекте – достаточно трудные, учитывая, что федеральные деньги влекут за собой всевозможные сложные отчеты и бухгалтерскую работу. Ива бесстрашна и умна, и ей удалось разобраться со всеми задачами так, что к нам потекла тоненькая струйка денег. Мы наняли на работу администратора и начали прикидывать, как бы выжить. Я занялся сбором средств для Южного комитета защиты заключенных практически сразу же, как приехал туда работать, и у меня уже был какой-никакой опыт в выпрашивании денег на поддержку наших трудов. Я был уверен, что найдется какой-то способ собрать деньги и на новый алабамский офис, чтобы соответствовать минимальным федеральным требованиям. Нам нужно было только немного времени – но, как оказалось, как раз времени-то у нас и не было.

Нас ожидал поток назначенных дат казней. Между проведением нового закона о смертной казни в Алабаме в 1975 году и концом 1988 года осуществили только три казни. Но в 1989 году, под воздействием изменения отношения Верховного суда к апелляциям по смертным приговорам и перемен в политических веяниях, генеральная прокуратура начала энергично требовать казней осужденных заключенных. К концу 1989 года числу приговоренных, казненных в штате Алабама за год, предстояло удвоиться.

За несколько месяцев до открытия нашего центра я начал посещать алабамскую тюрьму для смертников каждый месяц, ездя туда из Атланты на встречи с несколькими новыми клиентами, включая Уолтера Макмиллиана. Они были благодарны за помощь, но близилась весна 1989 года, и все под конец наших свиданий просили об одном: помогите Майклу Линдси. Казнь Линдси была запланирована на май 1989 г. Потом они просили меня помочь Хорасу Данкинсу, которого должны были казнить в июле 1989 г. Я старательно объяснял ограниченность наших ресурсов и времени, рассказывая о том, как лихорадочно мы пытаемся наладить работу нового офиса. Хотя клиенты отвечали, что все понимают, их явно мучило сознание, что они-то получают юридическую помощь, а другим предстоит казнь.

Мы пытались основывать свои аргументы на интересном повороте в его деле: жюри присяжных вообще не принимало решения о том, что Майкла Линдси следует казнить.

И у Линдси, и у Данкинса были адвокаты-волонтеры, обратившиеся ко мне за помощью, потому что пребывали в полной растерянности. Адвокат Линдси, Дэвид Бэгвелл – уважаемый поверенный по гражданским делам из Мобила; он работал над делом Риттера, которого казнили годом ранее. Бэгвелл пережил крушение иллюзий и гнев. Он написал язвительное письмо, опубликованное в журнале ассоциации адвокатов штата, в котором клялся «никогда в жизни больше не браться за дело смертника, даже если меня исключат из коллегии за отказ» и призывал других адвокатов по гражданским делам не браться за такие дела. Публичные жалобы Бэгвелла затруднили судам процесс назначения «гражданских» адвокатов на апелляционные слушания последней инстанции по делам со смертными приговорами – хотя не сказать, чтобы они делали это с большой охотой. Но письмо дало и другой эффект. Заключенные прослышали о нем и обсуждали его между собой, особенно леденящее кровь замечание, скрытое в тексте иеремиады Бэгвелла: «Я вообще склоняюсь в пользу смертной казни, потому что бешеных собак надо отстреливать». Это еще сильнее подорвало доверие заключенных к адвокатам – даже тем, которые утверждали, будто хотят помочь.

После дальнейших просьб наших клиентов мы решили сделать, что сможем, для Майкла Линдси, чья казнь быстро приближалась. Мы пытались основывать свои аргументы на интересном повороте в его деле: жюри присяжных вообще не принимало решения о том, что Майкла Линдси следует казнить.

По вердикту жюри Линдси должен был быть приговорен к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение, но судья использовал свое преимущественное право и вынес смертный приговор единоличным решением. Смертные приговоры, являющиеся единоличным решением судьи, были аномалией уже тогда, в 1989 году. Почти в каждом случае жюри присяжных принимали решение применить смертную казнь или пожизненное заключение без права освобождения. Если жюри применяло или отвергало смертную казнь, это было окончательным решением. Только Флорида и Алабама разрешали судьям перечеркивать своей волей решение жюри – и впоследствии Флорида применила ограничения, резко сократившие эту практику. Однако она осталась законодательно закрепленной в Алабаме, где судьи почти исключительно использовали эту власть для того, чтобы превращать пожизненные приговоры в смертные своим решением. С 1976 года судьи в Алабаме единоличным решением вынесли приговоры по тяжким преступлениям в 111 делах. В 91 проценте этих случаев{30}30
  «В 91 проценте этих случаев…» “The Death Penalty in Alabama: Judge Override,” Equal Justice Initiative (2011), 4, URL: http://eji.org/eji/files/Override_Report.pdf, дата обращения 30 апреля 2014.


[Закрыть] судьи заменяли пожизненные заключения смертными приговорами.

Эта практика осложнялась все более состязательной природой выборов судебной власти в штате. Алабама избирает всех своих судей{31}31
  «Алабама избирает всех своих судей…» Billy Corriher, “Partisan Judicial Elections and the Distorting Influence of Campaign Cash,” Center for American Progress (October 25, 2012), available at www.americanprogress.org/issues/civil-liberties/report/2012/10/25/42895/partisan-judicial-elections-and-the-distorting-influence-of-campaign-cash/,accessedJuly8,2013.


[Закрыть] в ходе крайне конкурентных «партийных» выборов – одна из шести штатов, в которых это делается (в 32 других штатах есть какая-либо форма объективного процесса выборов судебной власти). Избирательные кампании привлекают пожертвования от заинтересованного бизнеса, стремящегося к реформе гражданского права, или от судебных адвокатов, желающих защитить вердикты по крупным гражданским делам. Но поскольку большинство граждан не разбираются в этих областях, кампании неизменно фокусируются на преступлении и наказании. Все судьи соревнуются друг с другом в суровости отношения к преступности. Людей, финансирующих эти выборы, в основном не интересуют весьма скромные различия, существующие между кандидатами во взглядах на преступность; но наказания приносят кандидатам голоса. Преимущественное право судьи принимать решения – невероятно мощный{32}32
  «Преимущественное право судьи принимать решения – невероятно мощный…» В ноябре 2013 г. судья Верховного суда США Соня Сотомайор написала язвительную критическую статью о продолжающемся в Алабаме использовании права судьи на единоличное решение о применении смертного приговора – вопреки решению Верховного суда больше не пересматривать этот вопрос. Вместе с судьей Брейером они обнаружили серьезные конституционные изъяны как в политике, окружающей единоличное решение судьи, так и в том способе, которым оно подрывает роль жюри присяжных. Woodward v. Alabama (2013).


[Закрыть] политический инструмент. Ни один судья не хочет становиться объектом язвительных статей, выворачивающих наизнанку неприятные подробности дела об убийстве, по которому он не сумел назначить самое суровое наказание. Учитывая это, неудивительно, что количество единоличных решений судей{33}33
  «Неудивительно, что количество единоличных решений судей…» “The Death Penalty in Alabama,” 5.


[Закрыть] растет в годы выборов.

Мы написали письмо губернатору Алабамы, Гаю Ханту, с просьбой отменить казнь Линдси на том основании, что жюри, имевшее право вынесения приговора, решило не предавать его смертной казни. Губернатор Хант тут же отклонил нашу просьбу о помиловании, заявив, что «не пойдет против выраженных через жюри пожеланий общества, чтобы мистер Линдси был предан смертной казни». И это несмотря на то, что мы подчеркивали, что представители общества – присяжные – сделали прямо противоположное: они решили сохранить жизнь Линдси! Оказалось, это не имело значения. Какой бы странной ни была эта практика{34}34
  «As peculiar as the practice is…» Harris v. Alabama, 513 U.S. 504 (1995); Spaziano v. Florida, 468 U.S. 447 (1984).


[Закрыть], Верховный суд США поддержал право судьи на единоличное решение в одном из предыдущих флоридских дел, что не оставило нам никаких конституционных оснований предотвратить казнь Майкла Линдси. Его казнили на электрическом стуле 26 мая 1989 года.

Сразу же после Линдси нас ожидала запланированная дата казни Хораса Данкинса. Опять же мы пытались помочь чем могли, хотя времени было в обрез, а надежды мало. Данкинс страдал интеллектуальными расстройствами{35}35
  «Данкинс страдал интеллектуальными расстройствами…» See Penry v. Lynaugh, 492 U.S. 302 (1989).


[Закрыть], и судья во время слушания выяснил, что он был «умственно отсталым», основываясь на его школьной успеваемости и предварительном обследовании. За считаные месяцы до того, как была запланирована казнь Данкинса, Верховный суд поддержал практику казни «умственно отсталых». Спустя тринадцать лет{36}36
  «Спустя тринадцать лет…» Atkins v. Virginia, 536 U.S. 304 (2002). Решение по этому делу объясняет, что был достигнут национальный консенсус против казни психически больных людей, когда законодательные собрания штатов приняли новые законы, ограничивающие эту практику, после «дела Пенри».


[Закрыть] в деле «Аткинс против Вирджинии» Верховный суд признал, что казнь людей с интеллектуальными расстройствами – наказание жестокое и необычное и запретил эту практику как неконституционную. Для многих осужденных инвалидов вроде Хораса Данкинса этот запрет был принят слишком поздно.

Родственники Данкинса часто звонили нам, пытаясь выяснить, что еще можно сделать, когда до казни осталось всего несколько дней. Но вариантов было очень мало. Когда стало ясно, что нет никаких способов воспрепятствовать казни, родственники обратили все внимание на то, что станется с телом Данкинса после смерти. Похоже, их особенно заботила задача по религиозным соображениям не позволить штату провести вскрытие. Дата казни настала, и Хорас Данкинс был убит в ходе халтурно проведенной казни, о которой сообщили все национальные газеты. Служащие тюрьмы неправильно прикрепили электроды к стулу, поэтому Данкинс получил только частичный разряд, когда электрический стул был включен. Через несколько минут мучений стул выключили, но Данкинс был все еще жив: без сознания, но дышал. Чиновники выждали несколько минут, «чтобы тело остыло», и только после этого поняли, что электроды подключили неправильно. Их поправили, снова пропустили разряд, и на сей раз он сработал. Данкинса убили{37}37
  «Данкинса убили…» Peter Applebome, “2 Electric Jolts in Alabama Execution,” New York Times (July 15, 1989), URL: www.nytimes.com/1989/07/15/us/2-electric-jolts-in-alabama-execution.html, дата обращения 30 апреля 2014; см. также “Two Attempts at Execution Kill Dunkins,” Gadsden Times (July 14, 1989), URL: http://news.google.com/newspapers?id=02cfAAAAIBAJ&sjid=3NQEAAAAIBAJ&pg=3122%2C1675665, дата обращения 30 апреля 2014.


[Закрыть]. После этой казни, осуществленной столь же жестоко, сколь и халатно, власти штата провели вскрытие – вопреки неоднократным просьбам родственников этого не делать.

После казни отец Данкинса позвонил мне в отчаянии. Он сказал:

– Пусть они забрали его жизнь, хоть он и не получил справедливого суда и не заслужил подобного, но у них не было никакого права лезть в его тело и душу! Мы хотим подать против них иск.

Мне хотелось бы сказать что-то утешительное, вроде «не волнуйтесь». Но это значило бы требовать от человека слишком многого.

Мы оказали некоторую помощь волонтеру-адвокату, который вел это дело, и иск был подан, хоть и без особой надежды на положительное решение. Кое у кого взяли показания под присягой, но никакого решения о смягчении приговоров вынесено не было. Этот гражданский иск не сумел даже притормозить штат Алабама, который продолжал активно назначать все новые даты казней.

Мы переезжали в новый офис в Монтгомери в мрачной тени, отброшенной этими двумя казнями. Обитатели тюрьмы смертников были как никогда взволнованы и возбуждены. Когда в июле Герберт Ричардсон получил известие о том, что его казнь назначена на 18 августа, он позвонил мне из тюрьмы за мой счет.

– Мистер Стивенсон, это Герберт Ричардсон, и я только что получил уведомление о том, что штат планирует казнить меня 18 августа. Мне нужна ваша помощь. Вы не можете отказать! Я знаю, вы помогаете некоторым парням, и вы открываете свой офис, так что, пожалуйста, помогите мне.

Я ответил:

– Мне очень печально слышать о том, что назначена дата вашей казни. Нынешнее лето выдалось на редкость тяжелым. Что говорит ваш адвокат-волонтер?

Я еще не придумал наилучшего способа говорить с осужденными о том, как следует реагировать на сообщение о назначенной дате казни. Мне хотелось бы сказать что-то утешительное, вроде «не волнуйтесь». Но это, конечно, значило бы требовать от человека слишком многого: весть о запланированной казни была чем угодно, только не надуманным поводом для беспокойства. «Мне жаль» – это тоже были не те слова, но ничего лучшего я придумать не мог.

– У меня нет адвоката-волонтера, мистер Стивенсон. У меня вообще никого нет! Мой адвокат-волонтер сказал, что больше ничего не может для меня сделать, больше года назад. Мне нужна ваша помощь.

У нас в офисе до сих пор не было ни компьютеров, ни юридических справочников, а штат до сих пор не был укомплектован другими адвокатами. Поначалу я взял на работу бывшего однокашника по Гарвардской юридической школе, который согласился стать нашим постоянным работником и переехать в Алабаму из Бостона, где прежде жил. Я был в восторге от того, что у меня появится помощник. Он пробыл в Монтгомери пару дней, после чего мне пришлось отправиться в поездку для сбора средств. Когда я вернулся, его уже и след простыл. Он оставил письмо с объяснениями, что не представлял, насколько трудно ему будет жить в Алабаме. Он проработал меньше недели.

Попытки приостановить казнь означали бы непрерывную работу по восемнадцать часов в день в течение месяца в отчаянных попытках получить от суда распоряжение. Мы могли бы добиться этого, только бросив все остальное и сосредоточив усилия, и все равно было крайне маловероятно, что мы преуспеем. Я судорожно пытался придумать, чем заполнить возникшую паузу, а Ричардсон продолжил:

– Мистер Стивенсон, у меня есть тридцать дней. Пожалуйста, скажите, что вы мне поможете.

Я не знал, что можно сказать на это, кроме правды:

– Мистер Ричардсон, мне очень жаль, но у меня нет ни справочников, ни сотрудников, ни компьютеров – ничего, что позволило нам бы сейчас брать новые дела. Я еще даже не нанял адвокатов. Я пытаюсь решать вопросы…

– Но у меня назначена дата казни! Вы должны представлять меня! Какой смысл во всем остальном, если вы не собираетесь помогать таким, как я? – Я слышал, как он нервно задышал в трубку. – Они убьют меня! – выдохнул он наконец.

– Я понимаю, что́ вы говорите, и пытаюсь сообразить, как вам помочь. Просто мы настолько перегружены… – Я не знал, что сказать, и между нами повисло долгое молчание. Я слышал, как мой собеседник тяжело дышит в трубку, и мог только догадываться, насколько он должен быть расстроен. Я молчал, внутренне собираясь с силами, готовый услышать от него гневные или резкие слова, проглотить его вполне понятную ярость. Но в трубке внезапно стало тихо. Он отключился.

Этот звонок выбил меня из колеи на весь день, и ночью я не сомкнул глаз. Меня преследовали воспоминания о собственных бюрократических возражениях; а в ответ – его отчаяние и молчание…

На следующий день он, к моему облегчению, позвонил снова.

– Мистер Стивенсон, прошу прощения, но вам придется представлять меня. Мне не нужно, чтобы вы говорили, что не можете остановить казнь; мне не нужно, чтобы вы говорили, что не можете получить отсрочку. Но у меня осталось двадцать девять дней, и я не думаю, что проживу эти дни, если у меня не будет вообще никакой надежды. Просто скажите, что вы что-нибудь сделаете, и дайте мне какую-никакую надежду.

Я никак не мог сказать ему «нет», поэтому сказал «да».

– Я не уверен, что мы сможем что-то сделать, чтобы предотвратить казнь, учитывая положение вещей, – мрачно ответил я ему. – Но мы попытаемся.

– Если бы вы смогли сделать что-нибудь, хоть что-нибудь… ну я был бы очень благодарен.

Одна из наименее часто обсуждаемых послевоенных проблем – то, насколько часто ветераны привозят с собой травмы и по возвращении в общество оказываются за решеткой.

Герберт Ричардсон был ветераном войны во Вьетнаме. Кошмарные военные переживания оставили на нем травмы и шрамы на всю жизнь. Он пошел служить в армию в 1964 г., в восемнадцать лет, в период, когда Америка активно участвовала в сражениях. Молодой солдат получил назначение в 11-ю авиационную группу, 1-ю аэромобильную дивизию, и был откомандирован в лагерь Рэдклифф в Анкхе во Вьетнаме. Этот лагерь располагался рядом с Плейку, территорией, где в середине 1960-х шли особенно тяжелые бои. Герберт участвовал в смертельно опасных боевых операциях, в ходе которых на его глазах гибли или были серьезно ранены друзья. Во время одного задания весь его взвод был уничтожен, попав в засаду, а он сам был тяжело ранен. Герберт пришел в сознание, залитый кровью товарищей, дезориентированный и не способный шевельнуться. Вскоре после этого он пережил серьезный нервный срыв. Страдая от сильнейших головных болей, молодой солдат пытался покончить с собой. Несмотря на неоднократные рекомендации командования пройти психиатрическую экспертизу, Ричардсон оставался в действующих войсках еще семь месяцев, прежде чем его «слезливые истерики» и «некоммуникабельность и уход в себя» привели к почетной отставке в декабре 1966 года. Неудивительно, что свою травму он привез домой, в Бруклин, вместе с кошмарными снами и оглушительными приступами головной боли. Временами он выбегал из дома с криками «нападение!». Герберт женился, у него родились дети, но посттравматическое стрессовое расстройство продолжало лишать его способности управлять своим поведением. В результате он оказался в госпитале для ветеранов в Нью-Йорке, где медленно и трудно оправлялся от острых головных болей, связанных с полученными ранениями.

Герберт стал одним из тысяч военных ветеранов, которые оказались в тюрьмах или исправительных учреждениях после завершения службы. Одна из наименее часто обсуждаемых послевоенных проблем – то, насколько часто ветераны привозят с собой травмы и по возвращении в общество оказываются за решеткой. К середине 1980-х почти 20 процентов заключенных в тюрьмах Соединенных Штатов были бывшими военными. Хотя их доля снизилась в 1990-е, когда начала уменьшаться тень, отброшенная войной во Вьетнаме, заключенных-ветеранов снова стало больше: результат конфликтов в Ираке и Афганистане.

Уход за Гербертом в нью-йоркском госпитале для ветеранов позволил ему постепенно поправиться. Он познакомился там с медсестрой, женщиной из алабамского городка Дотан, чья сострадательная забота, пожалуй, впервые за всю жизнь подарила ему утешение и надежду. Когда она была рядом, Герберт чувствовал себя живым и верил, что все будет хорошо. Она спасла ему жизнь. И когда медсестра вернулась домой, в Алабаму, Герберт последовал за ней.

Он пытался встречаться с этой женщиной и даже говорил, что хочет на ней жениться. Поначалу она была против, поскольку знала, что Герберт по-прежнему страдает от последствий участия в боевых действиях, но в конечном счете уступила. У них были недолгие интимные отношения, и Герберт в это время был счастлив, как никогда. Им целиком завладело стремление защитить свою подругу. Но женщине казалось, будто эта отчаянная и неусыпная сосредоточенность на ней ближе к обсессивной зависимости, чем к любви. Она пыталась прекратить их отношения. После нескольких месяцев безуспешных попыток дистанцироваться от Геберта она наконец настоятельно потребовала, чтобы он держался подальше.

Вместо этого Герберт переселился еще ближе к ее дому в Дотане, чем лишь усилил ее тревогу. Дошло до того, что она запретила ему пытаться увидеться с ней, разговаривать и вообще приближаться. Герберт был убежден, что возлюбленная просто растерялась и со временем обязательно вернется к нему. Обсессия ввела его в заблуждение; логика и сознание становились все более искаженными, иррациональными и опасными.

Герберт не был глупцом – отнюдь, он был довольно умен и имел особый талант к электронике и механике. И душа у него была широкая. Но еще давали о себе знать полученные на войне травмы, к тому же и довоенных травм ему досталось немало. Мать умерла, когда мальчику было всего три года. Впоследствии у него возникали трудности с наркотиками и алкоголем, прежде чем он решил пойти в армию. Ужасы войны еще сильнее расшатали и так нездоровую психику.

Поскольку жертвами оказались чернокожие дети из бедных семей, это был не тот случай, когда случившееся сочли бы особо тяжким преступлением, если бы не одно «но».

У Герберта возникла идея, как вновь завоевать подругу. Он решил, что если женщина почувствует угрозу, то обратится к нему за защитой. Он составил трагически ошибочный план: соорудить небольшое взрывное устройство и подложить ей на крыльцо. Он дистанционно подорвет бомбу, примчится на помощь, спасет любимую, и потом они будут жить долго и счастливо. Столь легкомысленное применение взрывчатки было бы неразумным даже в зоне военных действий, не говоря уже о бедном негритянском районе в Дотане. Однажды утром Герберт закончил собирать устройство и оставил его на крыльце у своей подруги. Вместо нее из дома вышли племянница женщины и ее подружка, вторая маленькая девочка. Дети и увидели сверток.

Десятилетняя девочка заинтересовалась странным пакетом с часиками и взяла его в руки. Она потрясла часы, проверяя, работают ли они, и это спровоцировало сильный взрыв. Девочка погибла на месте, а ее двенадцатилетняя подружка, стоявшая рядом, была ранена. Герберт знал обеих девочек. В этом районе дети вечно слонялись по улицам, ища, чем бы заняться. Герберт любил детей, зазывал их к себе во двор, платил за выполнение мелких поручений, разговаривал. Он даже начал специально готовить еду для детей, которым случалось проходить мимо его дома. Эти две девочки не раз захаживали к нему, чтобы позавтракать.

Герберт, наблюдавший за домом с другой стороны улицы, пришел в отчаяние. Он-то планировал ринуться на помощь подруге, когда взорвется бомба, чтобы тем самым оправдать свою готовность защищать любимую и хранить ее безопасность. Когда взрывное устройство подобрали дети и оно взорвалось, Герберт бегом пересек улицу и оказался в толпе охваченных скорбью соседей.

Полиции не потребовалось много времени, чтобы произвести арест. В машине и во дворе Герберта нашли трубки и другие материалы для изготовления взрывных устройств. Поскольку жертвами оказались чернокожие дети из бедных семей, это был не тот случай, когда случившееся сочли бы особо тяжким преступлением, если бы не одно «но»: Герберт был не местным. То, что он был пришлым, северянином, и сама природа его преступления вызвали особенно сильное презрение у сотрудников правоохранительных органов. Бомба, заложенная в жилом районе Дотана, пусть даже в бедняцкой части городка, представляла собой совершенно иной тип угрозы, чем «типичное» бытовое насилие. Прокурор заявил, что Герберт вовсе не совершил трагическую ошибку по недомыслию – это был злой умысел. Штат потребовал смертного приговора. Дав отвод всем возможным чернокожим присяжным в округе, где жили 28 процентов афроамериканского населения, обвинитель в своем заключительном слове, обращаясь к чисто «белому» жюри, сказал, что такой приговор оправдан, поскольку Герберт «якшался с чернокожими мусульманами из Нью-Йорка» и не заслуживает милосердия.

Закон о смертной казни штата Алабама требует, чтобы любое убийство, караемое смертным приговором, было преднамеренным; но было ясно, что Герберт не собирался убивать ребенка. Тогда штат решил прибегнуть к беспрецедентной теории об «ошибочном выборе жертвы», чтобы это убийство подпадало под уложение о смертной казни. Но Герберт вообще не намеревался никого убивать. Ему сначала рекомендовали отрицать всякую виновность, но в итоге был выдвинут аргумент о том, что произошло убийство по неосторожности, а не тяжкое преднамеренное убийство, и поэтому оно могло караться пожизненным заключением, но не смертным приговором.

Во время слушания назначенный Герберту адвокат не представил никаких доказательств, которые касались бы прошлого Герберта, его службы в армии, военной травмы, отношений с жертвой, одержимости подругой, – вообще ничего. Алабамское законодательство того времени ограничивало гонорар назначенных судом адвокатов за внесудебную подготовку дела тысячей долларов, поэтому юрист практически не тратил на него времени. Слушания продолжались чуть дольше одного дня, и судья быстро приговорил Герберта к смерти.

После вынесения смертного приговора назначенный адвокат Герберта, впоследствии исключенный из коллегии за некачественную работу по другим делам, сказал своему подзащитному, что не видит никаких причин подавать апелляцию, оспаривая обвинение или приговор, ведь разбирательство было ровно настолько справедливым, насколько он и рассчитывал. Герберт напомнил адвокату, что его приговорили к смерти. Он все равно хотел подать апелляцию, какими бы ни были перспективы, но адвокат ничего для этого не сделал.

Герберт прожил в тюрьме для смертников одиннадцать лет, пока не настал его черед встретиться с «Желтой Мамой». Адвокат-волонтер попытался оспорить вопрос преднамеренности в отчаянной апелляции, но безуспешно. И вот казнь Герберта назначена на 18 августа, всего через три недели.

Я все сильнее убеждался: смертная казнь ожидала Герберта только потому, что он оказался легкой добычей.

После разговора с Гербертом я подал целую пачку ходатайств о приостановлении казни в разные суды. Я знал, шансы предотвратить казнь невелики. К концу 1980-х в Верховном суде США нарастало недовольство трудностями, возникающими с приведением смертных приговоров в исполнение. Суд оправдывал возобновление смертной казни в середине 1970-х, обещая, что судебные процедуры по таким делам будут проводиться с повышенной тщательностью и неукоснительным соблюдением законодательства, но затем начал отступать от существующих процедур пересмотра. Постановления Верховного суда становились все более жесткими по отношению к заключенным, в отношении которых был вынесен смертный приговор. А также существенно изменилось отношение к рассмотрению дел, по которым в качестве наказания применялась смертная казнь. Подобные дела рассматривались недостаточно внимательно, как того требовали обстоятельства.

Верховный суд решил отказывать{38}38
  «Верховный суд решил отказывать…» Rose v. Lundy, 455 U.S. 509 (1982).


[Закрыть] в пересмотре дел на федеральном уровне в соответствии с положением habeas corpus[12]12
  Habeas corpus (лат.) – право о физической неприкосновенности граждан, включающее в себя также право арестованного быть доставленным в суд для пересмотра решения об аресте.


[Закрыть] (распоряжением о представлении арестованного в суд), если дело предварительно не рассматривалось в суде штата. Затем федеральным судам запретили рассматривать новые доказательства, если они не были вначале представлены суду штата. Верховный суд настаивал, чтобы федеральные судьи больше вопросов оставляли на усмотрение судей штата, которые менее нетерпимо относились к ошибкам и дефектам в расследовании дел о тяжких преступлениях.

В 1980-х Верховный суд ответил отказом на иск о неконституционности применения смертной казни к несовершеннолетним, поддержал смертный приговор для инвалидов, страдающих «умственной отсталостью», и, хотя это мнение широко осуждалось, не нашел никаких нарушений конституции{39}39
  «Не нашел никаких нарушений конституции…» Stanford v. Kentucky, 492 U.S. 361 (1989); Penry, 492 U.S. at 305; McCleskey v. Kemp, 481 U.S. 279 (1987).


[Закрыть] в крайнем расовом неравенстве, очевидном в большинстве юрисдикций по смертным приговорам.

К концу десятилетия некоторые судьи стали открыто критиковать порядок рассмотрения дел со смертными приговорами. Главный судья Уильям Ренкист призывал наложить ограничения на апелляции по смертным приговорам и бесконечные попытки адвокатов прекратить или отсрочить казни. «Давайте уладим этот вопрос»{40}40
  «Давайте уладим этот вопрос…» Bryan Stevenson, “The Hanging Judges,” The Nation (October 14, 1996), 12.


[Закрыть], – слова, произнесенные им на одном мероприятии коллегии судебных адвокатов, стали знаменитыми. Окончательность, а не справедливость, стала новым приоритетом в юриспруденции смертной казни.

Первые две недели после первого разговора с Гербертом Ричардсоном я лихорадочно пытался добиться отсрочки казни. Хотя процесс уже зашел очень далеко, я надеялся, что нам это удастся, когда увидел в деле Герберта некоторые существенные пробелы. Его вина не подлежала сомнению, но имелись убедительные причины, по которым случившееся не должно было рассматриваться как дело об убийстве, караемом высшей мерой наказания, – и это сверх отсутствия у обвиняемого конкретного намерения убить. И даже если не обращать внимания на эту часть, имелись сильные доказательства в пользу того, что смертную казнь не должны были применить, учитывая травму Герберта, его службу в армии и трудности, пережитые в детстве. Ни одно из этих убедительных смягчающих обстоятельств не было представлено в суде, хотя это обязательно нужно было сделать. Смертный приговор до́лжно выносить по справедливости, только после тщательного рассмотрения всех причин, по которым смерть может не быть приемлемым наказанием, а в деле Герберта этого не случилось. Я все сильнее убеждался: смертная казнь ожидала Герберта только потому, что он оказался легкой добычей. Ему неоткуда было получить помощь, и его с легкостью приговорила система, которой не было дела до точности соблюдения законодательных требований, предъявляемых к смертным приговорам. Меня глубоко расстраивала мысль о том, что, если бы Герберт вовремя получил надлежащую помощь, он не сидел бы сейчас в тюрьме смертников в ожидании даты казни, до которой оставалось меньше двух недель.

Я просил несколько судов отсрочить казнь Герберта, приводя как основания неэффективные действия его адвоката, расовую предубежденность, проявленную на слушании в суде первой инстанции, подстрекательские замечания обвинителя и непредставление смягчающих обстоятельств. И каждый из этих судов отвечал мне: «Слишком поздно». Мы добились слушания в суде в Дотане, где я пытался представить доказательства того, что взрывное устройство, собранное Гербертом, должно было взорваться в определенное время. Я нашел специалиста, подтвердившего, что бомба была с часовым механизмом и не предназначалась для убийства при контакте. Я понимал, что суд, скорее всего, придет к выводу, что это доказательство следовало представить еще в ходе следствия или на более ранних стадиях судопроизводства, но надеялся убедить судью.