Текст книги "Фиолетовое пламя"

Глава 1

Миссисипи, 1875 год

Грейс О'Рурк сидела очень прямо – спина застывшая, напряженная, руки в перчатках аккуратно сложены на коленях. Из-под полей своей маленькой серой шляпки она смотрела на проплывающий за окном вагона сельский пейзаж – сочный, зеленый, разомлевший от августовской жары. Они ехали мимо пологих, поросших лесом холмов и крошечных ухоженных участков земли, мимо громадных хлопковых полей, белесо поблескивающих на солнце, ветхих лачуг с покосившимися крышами и когда-то величественных, а теперь полуразрушенных особняков южан-плантаторов с темными глазницами разбитых окон – свидетельством недавней войны. Поезд, пыхтя, шел уже по землям штата Миссисипи. Еще несколько часов – и она на месте. Руки ее невольно сжались.

В сером дорожном костюме Грейс выглядела весьма невзрачно. Легкая пыльца веснушек золотилась на ее обворожительно маленьком, немного вздернутом, типично ирландском носике. Очки в золотой оправе, чудом державшиеся на этом носике, не могли скрыть больших миндалевидных глаз удивительного фиалкового цвета. Губы у нее были полные, сочные, особенно когда она не поджимала их в задумчивости или в раздражении. Шляпка каким-то чудом прикрывала невероятно рыжие волосы; Грейс пришлось потрудиться, чтобы спрятать эту массу буйных, неукротимых кудрей. Брови, дугою выгнувшиеся над уродливыми очками, были рыжевато-золотистые, как и волосы, только чуть-чуть темнее.

Грейс не могла унять тревоги. Она ужасно боялась, как бы что-нибудь не помешало ей и она не потеряла бы работу, ради которой ехала сейчас в Натчез. Благопристойный внешний вид должен был решить дело. Костюм, пусть унылого цвета и немодный, был у нее лучшим и в сочетании с очками, в которых ее глаза вовсе не нуждались, и шляпкой, скрывающей волосы, придавал ей, как она надеялась, приличествующую гувернантке степенность.

– О Боже! – прошептала Грейс, не выдержав напряжения, копившегося в ней последние дни.

Супруги, сидевшие напротив, посмотрели на нее.

Грейс тут же улыбнулась. Багровое лицо мужчины, испещренный прожилками нос являли проницательному взору девушки признаки невоздержанности. Женщина была полная, с печальными глазами и явно нуждалась в помощи – Грейс это сразу почувствовала. Они сели в Нашвилле. Грейс ждала подходящей минуты, чтобы завязать разговор.

– Какой стыд! – сказала она тихо, указывая на величественные руины еще одного поместья.

– Да, вы правы, – ответила женщина.

– Меня зовут Грейс О'Рурк, я из Нью-Йорка, – представилась девушка, улыбаясь и протягивая руку. Она почувствовала легкий укол беспокойства, называя свое настоящее имя, хотя вряд ли кто-нибудь мог бы узнать ее так далеко от дома.

– Я – Марта Граймз, а это мой муж Чарльз. Чарльз глотнул из серебряной, тончайшей работы фляжки и проговорил:

– Мое почтение, мэм.

Грейс кивнула и тут же перевела взгляд на Марту:

– Откуда вы, Марта?

– Вы, наверное, не знаете – это такой маленький городок, Ту-Корнерс, в пятидесяти милях к югу от Нашвилла.

– Нет, не знаю. А для чего вы с мужем едете на Юг?

– Да вот хотим навестить дочку в Натчезе. У нее только-только родился первенец.

– Чудесно. Я тоже еду в Натчез. Я учительница.

– Надеюсь, вы не собираетесь учить черномазых? – спросил Чарльз.

Грейс оцепенела, краска залила ей щеки. «Не отвечай, – приказала она себе. – Молчи». Она сделала вид, что не слышит.

– Один добрый старый друг нашел мне работу в имении Мэлроуз. Место гувернантки.

– Это замечательно! – одобрила Марта. – И сколько же у вас будет ребятишек?

– Всего двое, – ответила Грейс и глубоко вздохнула. Ей просто необыкновенно повезло, что она получила эту работу. Жалованье более чем щедрое, да к нему еще жилье и питание. Она сможет посылать все деньги домой, чтобы помочь больной матери. И ей не придется искать случайных приработков, как это было в Нью-Йорке.

Раньше она была учительницей в нью-йоркской средней школе, но вот уже десять месяцев, как она не работала – с тех самых пор, как ее арестовали.

Грейс была дочерью аболиционистов. Ее отец, Сайэн О'Рурк, добродушный, веселый ирландец, врач по профессии, погиб на Гражданской войне от случайной пули, перевязывая раненого в разгар боя. Он и его жена Дайана были активными членами «Андеграунд рэйлроуд»note 22
  Подпольная железная дорога – организация, занимавшаяся переправкой беглых рабов из южных штатов на Север.


[Закрыть] и «Ассоциации сторонников отмены рабства». Уже в сороковых годах мать Грейс начала задумываться о роли женщины в обществе. При полной поддержке Сайэна она присутствовала на первом съезде по правам женщин, который был созван в 1848 году и происходил в Сенека-Фолз, в Нью-Йорке. С тех пор она не оставляла пропагандистской и организаторской деятельности. После войны и смерти мужа Дайана О'Рурк посвятила себя борьбе женщин за избирательные права, вступив в «Ассоциацию борьбы за равноправие», а когда та разделилась на два лагеря, осталась в левой «Национальной ассоциации борьбы женщин за избирательное право».

Естественно, Грейс уже с юности включилась в эту борьбу. Еще ребенком она иногда уютно устраивалась у отца на коленях, прижавшись к его груди, пока он покуривал трубку, а в кухне гремели яростные споры аболиционистов и женщин-агитаторов, горячо обсуждавших свои планы. Насколько спокоен и невозмутим был Сайэн, настолько же вспыльчива его жена. Отец вечно подшучивал над Грейс, уверяя, что свои волосы и характер она унаследовала явно не по его линии. Но когда Сайэн начинал говорить – тихо, никогда не повышая голоса, – все умолкали, обращаясь в слух. Это были чудесные времена.

Они жили в маленькой нью-йоркской квартирке, где была всего одна спальня – для родителей. Грейс в своей кроватке спала на кухне. И Сайэн, и Дайана много занимались с ней, и с шести лет Грейс уже жадно читала все, что только попадало ей в руки. В доме всегда было полно брошюр. Сайэн гордился способностями дочери, и оба – и он, и мать – всегда находили время, чтобы ответить на ее вопросы.

А вот деньги у Сайэна О'Рурка водились редко. Большинство его пациентов были слишком бедны и могли расплатиться с ним разве что парой яиц или домашним пирогом. Зато Дайана была прекрасной портнихой и этим ремеслом умудрялась зарабатывать им на жизнь. Грейс с малых лет научилась шить, хоть и ненавидела это занятие; больше всего она любила книги, но знала, что должна помогать матери, и не противилась.

Она еще в юности поняла, что хочет быть учительницей. Отец поначалу удивился.

– Ты это твердо решила, Грейс? – спросил он.

– Па, вспомни, как ты и мама учили меня. Вообрази, что было бы, если б я выросла в одном из этих игрушечных особняков на набережной. Я стала бы какой-нибудь жеманной дурочкой, ведь правда?

Сайэн улыбнулся.

– Но вы научили меня думать, вы открыли мне глаза на мир со всеми его несправедливостями. Как же смогут рабы обрести свободу, как смогут женщины свергнуть тиранию мужчин, если с самого детства не научить их думать, размышлять о том, что они видят и слышат, о том, что им говорят.

Сайэн горячо обнял ее:

– Я горжусь тобой, Грейс.

Ей было тогда двенадцать.

Она хотела учить детей думать самостоятельно, ведь смогли же научить ее этому родители. У семьи была теперь одна цель – наскрести денег на ее учебу. Это оказалось непросто, особенно тяжело стало, когда началась война и отец погиб. В четырнадцать лет Грейс ради приработка устроилась приходящей горничной. После работы шла в класс, училась и еще находила время трудиться рядом с матерью в «Национальной ассоциации борьбы женщин за избирательное право».

Когда ей было восемнадцать, Грейс вместе с матерью впервые побывала на Национальном конгрессе по правам женщин. Впечатление было ошеломляющее, и еще долго после этого голова ее кружилась от восторга. С тех пор она не раз бывала на таких собраниях. Грейс никогда не сомневалась, что пойдет по стопам родителей, организуя, агитируя и обучая других, чтобы победить существующую в этом мире несправедливость.

Ей было двадцать три, когда она наконец получила так нелегко доставшееся ей учительское свидетельство.

Теперь, сидя в поезде, Грейс рассеянно смотрела в окно. Десять месяцев назад она потеряла работу. По требованию владельца магазина мужской галантереи ее арестовали за нарушение порядка. Это был не первый арест. Два года назад она и пять других женщин были арестованы за попытку внести свои фамилии в список избирателей среди толпы потрясенных мужчин и перепуганных, сбитых с толку служащих избирательного участка. В те дни вся Америка следила за показательным судом над Сьюзан Энтони; ей предъявляли те же самые обвинения. Ее признали виновной в нарушении законов о голосовании и присудили к штрафу, но она наотрез отказалась платить и до сих пор ловко уклонялась от уплаты штрафа.

Грейс все еще не могла успокоиться, вспоминая о своем последнем аресте. Это было несправедливо. Да, она ударила этого мужчину, но он хватал ее за самые недозволенные места, – и, будь у нее возможность, она не задумываясь ударила бы его снова! Ей удалось

Выманить из магазина почти всех покупателей, а снаружи две женщины из «Национальной ассоциации…» раздавали листовки, приглашавшие мужчин посетить женское суфражистское собрание – исключительно ради их собственного образования и просвещения. По счастью, ее приговорили только к штрафу, и ей удалось одолжить деньги на уплату. Но слишком поздно – репутация была подорвана. Управление городскими школами уволило ее, и с карьерой учительницы в Нью-Йорке было покончено.

В довершение всего в последние два года Грейс стала замечать, как бледнеет и худеет ее мать, как ради заработка она изнуряет себя непосильным трудом, совсем забывая о своем здоровье. Полгода назад грянул гром – у матери нашли туберкулез.

Грейс просто необходимо было найти работу. Мать нуждалась в особом уходе, в лечении, которое могли предоставить только лучшие больницы города. А в Нью-Йорке Грейс была теперь известна как неукротимая активистка, помешанная на женских правах, и все из-за ее выходок в магазине, вызвавших последний арест. Она не только потеряла место в общественной школе, но, как вскоре обнаружилось, ни одна из частных школ тоже не хотела брать ее на работу. Ей не удалось получить место домашней учительницы. Никто не хотел принимать ее – даже секретаршей.

– Вы замужем, милочка? – спросила Марта, отрывая ее от размышлений.

Грейс подумала о своем добром друге, Аллене Кеннеди.

– Нет.

Она безошибочно прочитала мысли Марты, почувствовав ее жалость: «Бедняжка, так она старая дева!»

Губы Грейс сжались в тоненькую ниточку. Она ненавидела эти слова – «старая дева». Это было самое несправедливое, самое унизительное понятие, яркий пример угнетения женщин мужчинами. И она могла бы быть замужем, если бы захотела. Аллен дважды предлагал ей свою руку.

Аллен.

Милый Аллен пришел ей на выручку, и Грейс крепче прижала к груди сумочку, где лежало его письмо. Аллен тоже был школьным учителем. Они встретились три года назад на общегородском собрании «Ассоциации…». Доклад делала Виктория Вудхел, и Грейс первая подняла руку, когда началось обсуждение. Она была в ярости, хотя и старалась сдерживаться. Сестры Вудхел – по глубокому убеждению Грейс – своей защитой свободной любви наносили непоправимый вред женскому движению. Это отпугивало слишком много потенциальных сторонников. Вместо того чтобы задать Виктории вопрос, Грейс, воспользовавшись случаем, призвала ее к ответу за внесение смуты в движение. Когда собрание закончилось, Аллен разыскал Грейс и познакомился с ней. Он не только соглашался с тем, что пропаганда свободной любви мешает движению, но был против и по нравственным соображениям. Они долго, откровенно беседовали и с тех пор крепко сдружились.

Аллен уехал из Нью-Йорка в прошлом году, до ее последнего ареста; он получил место в одной из новых общественных школ в штате Миссисипи и обучал там детей бывших рабов, недавно получивших свободу. Перед самым отъездом он снова просил ее руки, но Грейс отказала. Аллен нравился ей, и она бесконечно его уважала, но не чувствовала желания выходить за него замуж, хоть он и был самым просвещенным мужчиной из всех, кого она знала. О таком муже могла только мечтать любая женщина. Аллен не понимал, почему она отказывает ему, да Грейс и сама этого не понимала. Она пыталась убедить его и себя, что ей просто не хочется выходить замуж.

Грейс вздохнула и опять взглянула на Марту Граймз. «Зачем цепляться за прошлое, сказала она себе, – когда перед тобой новая, и похоже, благодарная слушательница?»

– Можно я пересяду к вам, Марта? – спросила она, указывая на место Чарльза Граймза, который только что вышел.

Марта охотно согласилась, и Грейс пересела поближе к ней; порывшись в сумочке, вытащила оттуда брошюрку.

– Вы любите читать? – спросила она. Глаза ее загорелись, щеки вспыхнули.

– Конечно, я… – начала Марта, но Грейс уже протягивала ей брошюру.

– Здесь – текст замечательной речи Элизабет Стэнтон! – восторженно воскликнула она. – О браке! О разводе!

Марта пристально, с изумлением посмотрела на Грейс, и девушка выдержала этот взгляд.

– Вы знаете, – Грейс старалась говорить шепотом, – когда мужчины заключают контракт и он им кажется невыгодным, они в большинстве случаев расторгают его и ведут себя, как им вздумается.

Марта прикусила губу, прижимая брошюрку к своей пышной груди.

– Почему только мы, женщины, вынуждены страдать и терпеть? – продолжала Грейс. – Когда ребенок достигает определенного возраста, он перестает подчиняться власти родителей. Отчего ж тогда жена должна вечно подчиняться мужу? Знаете ли вы, что есть страны, где вдову сжигают на погребальном костре вместе с умершим мужем?

Глаза Марты расширились.

– Почему, – голос Грейс взмыл вверх, и пассажиры стали оборачиваться, – все женщины обречены на пожизненное рабство?

– Не знаю, – прошептала Марта. Грейс сжала ее руку.

– Марта, я организую женское общество в Натчезе, если там его еще нет. Пожалуйста, приходите послушать нас. Просто послушать. Я хочу вам помочь.

Она сняла очки и посмотрела Марте прямо в глаза.

– Наверное, у меня не получится, – попробовала отговориться Марта. – Чарльз…

– Ему не обязательно об этом знать, – настаивала Грейс. Марта заморгала, не находя других отговорок.

– Прямо не знаю…

– Я сообщу вам, когда состоится первое собрание, – сказала Грейс, стискивая ее руку. – Мы все тут заодно, Марта. Все мы.

Глава 2

Аллен ждал ее на вокзале в Натчезе.

При виде знакомой фигуры Грейс почувствовала, как к сердцу прилила волна нежности. Она повернулась к чете Граймзов и сжала ладони Марты:

– Всего хорошего. Надеюсь, мы скоро встретимся.

Марта виновато взглянула на Чарльза и, в свою очередь, пожала руку Грейс.

Грейс высунулась в окно и помахала Аллену. Это был плотный, почти тучный мужчина лет сорока, с седеющими бакенбардами и добрыми карими глазами.

– Грейс! Грейс!

Каждая черточка его лица выдавала волнение. Она радостно улыбнулась и, выйдя из поезда, подбежала к нему.

– Как я рад тебя видеть! – воскликнул Аллен.

– Ну как ты тут? – спросила Грейс.

– Да все нормально, – ответил Аллен, но она все же успела заметить тень, промелькнувшую в его глазах. – По крайней мере теперь.

Грейс нахмурилась, пытаясь понять, что он имеет в виду.

Аллен нанял носильщика-негра, чтобы тот отнес ее чемоданы в ожидавшую их коляску. Он помог Грейс сесть и, усевшись сам, взял вожжи. Грейс стала осматривать раскинувшийся перед ней город. Белые деревянные домики, обнесенные штакетником, и тщательно ухоженные садики придавали этой части Натчеза приятный облик, однако вдалеке, на холме, высились трубы какой-то фабрики и серый дым клубился над ними, уходя к горизонту.

– А где же река Миссисипи?

– Вон там, в той стороне, – махнул рукой Аллен. Он легонько дотронулся до кончика ее носа:

– А это еще что? Грейс улыбнулась:

– Очки, Аллен. Ты что, не видишь? Он хмыкнул:

– Могу я поинтересоваться, для чего они тебе? Разве твое зрение ухудшилось?

Она рассмеялась звонко, беззаботно:

– Что ты, Аллен, со зрением у меня все в порядке. По правде говоря, это необходимая составная часть облика безупречной гувернантки.

Он усмехнулся, взял ее руку и нежно пожал.

– Мне очень недоставало вас, мисс О'Рурк. Она ответила без колебаний – Аллен был ее самым близким другом:

– Мне тоже недоставало вас, Аллен Кеннеди.

– Как прошла поездка?

– Да так, ничего особенного. Аллен, ну как там у тебя? Ты так много рассказывал мне в письмах о школе. Я просто не могла дождаться, когда увижу ее.

Аллен замялся, прежде чем ответить:

– Да в общем-то все нормально.

Грейс внимательно посмотрела на него.

Она знала, в основном из газет, что преподавать в южных штатах не слишком легкое дело. Новая система образования была учреждена республиканским конгрессом сразу же после войны. Она встретила яростное сопротивление на местах, как, впрочем, и большинство «левых» постановлений республиканцев.

Большинство южан были завзятыми демократами, боровшимися за отделение; теперь все, чем они жили, рушилось у них на глазах. Сразу после войны они под руководством Эндрю Джонсона, приняли безжалостный «черный кодекс», который на практике превращал только что освобожденных негров в экономических и политических рабов.

Федеральное правительство взялось за реорганизацию Юга, начав ее с трех законов о реконструкции 1867 года.

Согласно этим законам, над южными штатами устанавливался военный контроль. Мятежники немедленно лишались всяких прав, а новые правительства штатов вынуждены были принять Четырнадцатую поправку, которая давала освобожденным неграм основные гражданские права, в том числе и на голосование. Благодаря голосам негритянских избирателей республиканцы получили большинство в правительственных органах южных штатов, хотя во многих местностях демократы были достаточно сильны, чтобы контролировать районные и окружные органы власти или по крайней мере более или менее влиять на них. По словам Аллена, именно так обстояло дело в Натчезе, где демократы занимали несколько административных постов – таких, например, как пост шерифа.

Он писал ей каждую неделю, однако в письмах в основном говорил об успехах своих учеников, детишек освобожденных негров, или описывал красоту природы в Миссисипи. Грейс чувствовала: он о чем-то умалчивает, но не могла догадаться, о чем именно.

– Давай я расскажу тебе об имении Мэлроуз, – предложил Аллен. – Баркли – одна из богатейших плантаторских семей в Натчезе. Мэлроуз к» началу войны был колоссальной плантацией. Естественно, основная культура – хлопок. Но Баркли, как и другие богатые южане, не упускал случая вложить деньги в промышленные предприятия Севера. Теперь поместье занимает земли штатов Миссисипи и Луизианы, хотя Луиза Баркли предпочитает жить в своем доме в Натчезе и проводит там большую часть года. Луизе было всего шестнадцать, когда она вышла замуж за Филипа Баркли, уже немолодого человека. Она овдовела вскоре после войны, Филип умер во сне, дожив до весьма преклонного возраста.

– Так, значит, война не отняла у них Мэлроуз?

– Нет, Филип был слишком богат. Говорят, у них не возникло проблем с налогами. Мэлроуз, как я слышал, процветает. – Аллен как-то странно скривил губы.

– Что с тобой?

– Ничего, – ответил он, пытаясь улыбнуться. – Я только надеюсь, что у тебя все будет хорошо, Грейс.

– Обо мне можешь не беспокоиться, – сказала она твердо.

Проделав утомительный путь по жаре, по пыльной дороге, они наконец прибыли в Мэлроуз. Дом, в стиле позднего Возрождения, был построен из красного кирпича, его фасад украшали массивные белые колонны и белый фронтон. У Грейс все сжалось внутри, когда они покатили по мощеной извилистой подъездной аллее.

– Аллен, как ты думаешь, они не узнают о том, что случилось в Нью-Йорке? – спросила она, вдыхая густой, пьянящий аромат магнолий.

– Нет, если ты будешь только учить детей и ничего более, – ответил тот мягко, с оттенком упрека в голосе.

Грейс перед отъездом дала себе слово не заниматься публичной агитацией в Натчезе. Но сейчас она поняла, что обманывает себя. Она никогда не сможет отказаться от дела, в которое верит. Во всяком случае, ей нужно вести себя здесь очень осторожно.

Перед внушительной парадной дверью Аллен оставил Грейс вместе с вышедшей им навстречу молоденькой негритянкой лет пятнадцати. Ее звали Кларисса, и она была одной из его учениц. Он пообещал в воскресенье отвезти Грейс в церковь, а потом вместе пообедать.

Служанка проводила Грейс в просторный, с высокими потолками холл, отделанный деревянными панелями.

– Подождите здесь немножко, мэм, – сказала Кларисса, сверкнув белозубой улыбкой. Грейс тотчас же прониклась симпатией к девушке. Но она ждала уже добрых полчаса. К тому времени, когда появилась Луиза Баркли, Грейс кипела от досады, хотя и старалась не показывать этого.

Луиза была приблизительно ее возраста, черноволосая, синеглазая и очаровательная – настоящая южная красавица. Как только они вошли в маленькую изящную гостиную, она внимательно с головы до ног оглядела Грейс. Луиза была сама элегантность и энергия; ее утреннее платье с низким вырезом выставляло напоказ чуть ли не всю грудь – белоснежную, словно цветы магнолии за окном. Золотые гребни сдерживали волну локонов, уложенных в искусном беспорядке. Она обмахивалась китайским веером ; шелк, соединяющий резные сандаловые пластины, был украшен искусной ручной росписью.

Грейс стояла неподвижно, все тело ее болело после утомительного путешествия, очки запотели от влажности и оттого, что ей было жарко в плотном костюме. Хотелось снять очки, чтобы видеть получше, но она не решалась. Волосы под шляпкой намокли от пота, струйками стекавшего в ложбинку пышной, хотя и тщательно затянутой груди. Грейс сразу почувствовала, что Луиза тщеславна, надменна и требовательна. Она боялась вздохнуть, боялась, что не выдержит проверки, и в то же время злилась, что ей приходится терпеть все это. Луиза веером указала на голову Грейс:

– Может, вы все же снимете шляпу?

Грейс подчинилась, еле сдерживая свой вспыльчивый ирландский нрав, и опустила глаза, чтобы Луиза не заметила ее ярости.

– У вас рыжие волосы! Открытие это, казалось, потрясло Луизу. Грейс молчала.

– Вы не упоминали об этом в своем письме. Я знаю по опыту, что рыжеволосые женщины очень распущенны. Мои дочери должны находиться только под хорошим влиянием… Что ж, по крайней мере вы не молоды.

Грейс прикусила губу. Обычно она спокойно относилась к вопросу о своем возрасте; она ведь даже старалась выглядеть постарше, чтобы ее приняли на эту работу. Но тут вдруг почувствовала, как устала оттого, что люди вечно напоминают ей о ее годах. Грейс вспомнила, как Марта Граймз спросила, замужем ли она, и как это неприятно кольнуло ее. Но, наверное, следует с этим смириться. Она действительно старая дева – ей двадцать семь лет.

– Ладно, все равно сейчас у меня нет выбора, – передернула плечами Луиза, – должен же за девочками кто-то присматривать. Вы будете обучать их шитью, вышиванию и хорошим манерам – каждый день, с десяти до часу. Обед ровно в час пятнадцать. После обеда они могут поспать. С трех до пяти вы будете заниматься с ними чтением и географией. Ужин для детей в шесть. Вы можете есть с ними или вам будут подавать ужин в комнату. Завтрак у детей в девять. Вы можете завтракать отдельно, если пожелаете. В субботу, я думаю, вы будете устраивать для них какие-нибудь развлечения – пикники и тому подобное. В воскресенье у вас выходной. Ханна покажет вам вашу комнату и представит девочкам. Грейс не могла заставить себя ответить «Да, мэм» этой женщине, но ей, к счастью, не пришлось этого делать, так как миссис Баркли быстро вышла и вместо нее появилась статная негритянка лет сорока, за которой по пятам следовала Кларисса.

Ханна, сверкая белыми зубами, приветливо улыбнулась Грейс.

– Вы не волнуйтесь, все будет хорошо, – успокоила она новую гувернантку. – Вы только держитесь от нее подальше, и все у вас пойдет как по маслу. Хозяйке нравится воображать себя королевой, и ей охота, чтоб и остальные так думали.

Грейс улыбнулась, довольная, что нашла хотя бы одного союзника.

– Меня зовут Грейс О'Рурк, сказала она, протягивая руку Ханне.

Негритянка заморгала, потом засмеялась.

– Женщинам – жать руки? – Она отмахнулась. – Пойдемте, вы, должно быть, устали. Вы уже познакомились с моей дочкой, Клариссой?

– Да, мы уже знакомы. – Грейс опустила руку. – Почему бы женщинам не пожимать друг другу руки, когда они встречаются или знакомятся? Мужчины ведь пожимают.

«Перестань, Грейс, – тут же осадила она себя. – Не начинай все сначала».

Ханна взглянула на нее изумленно:

– Да мы-то ведь не мужчины. Кларисса, поди принеси что-нибудь вкусненькое для мисс О'Рурк, ну хоть холодного лимонаду и кусочек того пирога, что испекла сегодня кухарка.

Грейс, хоть и не без труда, прикусила язык.

– Хорошо, мам, – пискнула Кларисса, глядя на Грейс широко раскрытыми, полными любви глазами. Она опять улыбнулась во весь рот и бросилась выполнять приказание матери.

Комната Грейс находилась на втором этаже, в самом конце коридора. Вероятно, ей отвели самую крохотную комнатушку в доме, но это не смущало Грейс.

Она оглядела стены, дотронулась до обоев пальцем. Ткань. Синяя, с белым узором. Грейс осторожно провела рукой по замысловатой резьбе одного из столбиков кровати, застланной льняными простынями. Дерево было прохладным на ощупь. Ханна проследила за ее взглядом.

– Вы что, никогда не видели москитной сетки?

Грейс покачала головой. Покрывало было белое, отделанное по краям кружевами. Стояло тут и большое, уютное, обитое темно-синим плюшем кресло с маленькой скамеечкой для ног – в нем, наверное, так хорошо читать по вечерам; и прекрасный комод соснового дерева с кружевной салфеткой, фарфоровым тазиком для умывания, кувшином и зеркалом. У другой стены стоял небольшой секретер. Ей захотелось немедленно сесть за него и начать писать. Тут был и громадный платяной шкаф розового дерева. Грейс подошла к окну.

Внизу зеленела лужайка, спускавшаяся к конюшням, коптильне и леднику. За ними виднелось еще какое-то строение. Небо было необычайно синее, ни облачка. Грейс, улыбаясь, повернулась к Ханне.

– Бог мой, да вы прехорошенькая, когда вот так улыбаетесь! – воскликнула Ханна. – Спорю, что без очков вы просто красавица!

Грейс вспыхнула. Она знала, что более чем привлекательна. Это страшно отравляло ей жизнь. Ее всегда считали миловидным ребенком, а к восемнадцати годам она стала поистине очаровательной. Это было ужасно. Из-за красивой внешности мужчины никак не желали принимать ее всерьез. Она вовсе не хотела, чтобы они глазели на нее, гонялись за ней, пытаясь залезть под юбки, ведь она собиралась совершить что-то значительное в жизни. По какому-то странному капризу Господу вздумалось наградить ее этим золотым водопадом волос, хорошеньким личиком и тоненькой, стройной фигуркой с пышной грудью. Это казалось насмешкой, ведь ей приходилось постоянно прилагать усилия, и немалые, чтобы скрыть свою привлекательность и иметь возможность относиться к жизни с надлежащей серьезностью.

– Это и есть новая гувернантка?

Грейс увидела на пороге комнаты девочку лет десяти, по всей вероятности, старшую мисс Баркли, Мэри-Луизу. Она была точной копией матери.

– Здравствуй, – сказала Грейс с приветливой улыбкой. Мэри-Луиза скрестила на груди руки и вздернула подбородок:

– Какое гадкое платье! Грейс молча смотрела на нее.

– Тш-ш-ш, тише! – одернула девочку Ханна. Мэри-Луиза засмеялась:

– Но ведь оно и правда гадкое. Я шью наволочку для подушки. А стежки все неровные. Иди помоги мне. Грейс не сразу поняла.

– Что? Какая подушка?

– Это твоя обязанность, – с заносчивым видом заявила девочка, – помогать мне.

– Мисс О'Рурк приступает к работе завтра, Мэри-Луиза, – начала было Ханна.

– А ты замолчи, глупая негритянка! – крикнула девочка. – Тебе что, нечем заняться? Да если бы мама узнала, что ты тут стоишь сложа руки и ничего не делаешь, она бы тебя сразу выгнала! А если б это было несколько лет назад, она бы высекла тебя как следует, чтобы ты мне не указывала! Но ничего! Может, тебя все-таки проучат ночные мстители.

Ханна стиснула зубы, но в глазах ее мелькнул страх.

– Ну, это уж слишком! – вскричала Грейс и схватила Мэри-Луизу за руку. – Сию же минуту извинись – сначала передо мной, а потом перед Ханной.

Девочка уставилась на гувернантку, ее голубые глаза расширились от изумления:

– Что?

– Я жду твоих извинений, и мисс Ханна тоже.

– Во-первых, – процедила Мэри-Луиза, – я скорее умру, чем стану извиняться перед какой-то ленивой негритянкой.

Грейс отшатнулась. Чего она ожидала? Это ведь не Нью-Йорк, а глубокий Юг. Мэри-Луиза воспользовалась моментом и выскочила из комнаты.

– Ничего, ничего, мисс О'Рурк, – пробормотала Ханна. – Когда будете готовы, спускайтесь вниз и поешьте чего-нибудь. Джон принесет ваши чемоданы.

И она вышла.

Грейс в жизни не видала таких безобразных манер у ребенка. Разрешат ли ей наказывать девочек? Господи, если нет, как же она справится с маленькой нахалкой? Она с облегчением вздохнула, когда в коридоре послышались шаги и вошел Джон, неся два небольших чемодана. За ним семенил мальчик лет шести с ее саквояжем.

– О, Джон, большое вам спасибо, но ведь этот саквояж слишком тяжел для ребенка.

– Я всю дорогу тащил его сам, – похвастался малыш, и белые зубки ослепительно сверкнули на его круглой темнокожей рожице.

– Не болтай, пока к тебе не обратятся, – одернул его отец. – Пожалуйста, не сердитесь на него, мэм.

– Что вы, я совсем не сержусь, – быстро сказала Грейс.

Мальчик только что был так горд собой, но теперь, после слов отца, печально понурился. Грейс с улыбкой наклонилась к нему и спросила:

– Как тебя зовут?

– Джеффри, мэм.

– Большое тебе спасибо, Джеффри, за отличную работу.

Смущенный и довольный, он переступил с ноги на ногу.

– Если вам еще что-нибудь понадобится, вы просто позовите меня или Ханну, – сказал Джон, выходя и подталкивая перед собой сынишку.

Грейс пошла посмотреть, где находится классная комната, и обнаружила ее в конце коридора. Это, по-видимому, была еще и детская. Здесь Грейс увидела младшую мисс Баркли; Маргарет-Энн, шестилетняя девчушка, удивительно походила на свою сестру, разве что была более пухленькая. Она сидела на полу и играла с куклой, которая явно стоила бешеных денег. Прервав игру, она подняла глаза и стала разглядывать Грейс.

Та улыбнулась и, подойдя, опустилась на корточки возле нее.

– Здравствуй, Маргарет-Энн. Какая красивая кукла! Я твоя учительница.

– Она моя, – сказала малышка, крепче прижимая к себе куклу. – И я терпеть не могу учиться. Я не хочу читать.

– Я тоже не слишком любила уроки, представляешь? Особенно когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас.