Текст книги "Homo Sapiens. Обезьяна, которая отказалась взрослеть. Занимательная наука об эволюции и невероятно длинном детстве"

Между вундеркиндами в мире животных и голенькими утипусечками есть и другое различие. Попробуйте представить их рядом, если сможете – Пиццекрысу с ее крысятами и Маму-Жирафиху весом в тонну. Это и в самом деле непросто, поскольку крысы маленькие, а жирафы огромные, что отражает еще один почти что незыблемый закон животного мира: зрелорождающиеся животные, готовые ко всему, обычно крупнее своих незрелорождающихся беспомощных собратьев.

Однако же возьмем наш вид – мы, прямо скажем, покрупнее крысы, а дети у нас все равно ни на что не способны. Что же это дает? Какая нам польза от того, что мы рождаемся слабыми и беспомощными, как котята? Что плохого в том, чтобы рождаться совсем самостоятельными?

Все дело в распределении времени.

В случае наших крысят дополнительный период зависимости помогает маме добывать энергию, которая необходима ей, чтобы их выкормить: она не может запасать ее в своем крошечном тельце, поэтому вынуждена разбивать ее на порции в течение длительного времени, потому-то крысята и торчат в норе так долго. Даже если Пиццекрыса таких размеров, как и прочие крысы из нью-йоркской подземки, то есть крупная, может быть, даже граммов триста, она выращивает помет общим весом шестьдесят граммов – в пятую часть собственного веса. Причем эти шестьдесят граммов распределены среди помета из пятиграммовых крысят: вместо того чтобы родить одного детеныша весом шестьдесят граммов, крыса ставит на нескольких, от пяти до дюжины, однако инвестировать в каждую беременность может все равно не больше шестидесяти граммов – иначе никак, ведь ее организму тоже нужно функционировать. Именно поэтому ее дети рождаются мелкими, зато их много, и они растут относительно быстро.

Напротив, малютка жираф рождается весом около семидесяти килограммов, хотя это сущие пустяки, когда твоя мама буквально размером с дом. Если жирафиха весит прямо-таки тонну (а на самом деле даже немного больше, около тысячи трехсот пятидесяти кило), а высотой почти два этажа (скажем, плюс-минус пять метров), новорожденный жирафенок ростом два метра уже набирает сорок-пятьдесят процентов своего взрослого роста и около пяти процентов взрослого веса. Вес крысенка составляет около полутора процентов веса матери. При этом из помета Пиццекрысы выживет несколько детенышей, которые превратятся в нескольких взрослых крыс, а один-единственный жирафенок вырастет в одного-единственного взрослого. Для Пиццекрысы, ведущей жизнь в полном опасностей мире нью-йоркской подземки, рассредоточенные риски и минимальные инвестиции – единственный возможный путь. Для Мамы-Жирафихи весом в тонну выживание в саванне означает движение, поэтому во время беременности она отдает все силы тому, чтобы ее новорожденный детеныш уже умел бегать.

Вернемся к наболевшему вопросу о том, имеет ли значение размер.

Если рассматривать конкретно млекопитающих, то общее правило гласит, что у мелких животных, вроде крыс, история жизни «быстрая», а у более крупных, вроде жирафов, – «медленная». Если вспомнить, с чего начинает новорожденный крысенок (пять граммов) и до чего он доходит примерно за полгода (триста граммов для девочек, немного больше для мальчиков), очевидно, что это впечатляющая траектория роста. Напротив, Маме-Жирафихе весом в тонну нужно пятнадцать месяцев, чтобы выносить этот огромный пинающийся клубок узловатых коленок и невероятных шейных позвонков, а потом она потратит еще шестнадцать месяцев на вскармливание детеныша, который вступит в зрелый возраст лишь через много лет.

Крысенок мчится по скоростной полосе, а жирафенок едет по медленной, и при этом между ними зияет колоссальный разрыв с точки зрения абсолютного количества энергии, которую приходится инвестировать в каждого из них. Пиццекрыса вынуждена очень резко наращивать энергетические затраты, не то что жирафиха, которая продвигается вперед медленно, не спеша. Крысе нужно не просто обеспечивать экспоненциальный рост – она должна это делать гораздо быстрее, чем животное, которое живет «медленно». Неудивительно, что она перешла на пиццу.

Учитывая, что жирафенку нужно расти относительно меньше, чтобы достичь взрослых размеров, то есть той важнейшей эволюционной точки, где он сможет сам начать производить новых жирафов, казалось бы, стратегия «родись большим» – очевидный победитель. Если рассуждать о том, что происходит на протяжении очень долгого времени, склонность организма увеличиваться в размерах называется законом Копа. Этот закон гласит, что эволюция подталкивает всех животных к тому, чтобы быть больше. Динозавры, гласит закон, со временем увеличивались, и точно так же поступают и млекопитающие, и моллюски, и все живые существа.

Однако, как вы, наверное, заметили, на самом деле это не совсем так. Наши нынешние динозавры, живущие по соседству, – голуби, вороны, воробьи, – вообще-то стали очень маленькими, на вес пера. Слабое место закона Копа в том, что на то, чтобы вырастить крупное животное, требуется больше времени. Существуют чисто физические ограничения на то, насколько быстро животное может наращивать массу, и они означают, что, хотя крысятам приходится пройти более длинный путь – в том смысле, что им придется увеличить собственную массу во много раз – они могут делать это быстрее, чем более крупное животное, поскольку конвертировать энергию в триста граммов крысы, прямо скажем, значительно проще, чем превратить ее в целую тонну жирафа[19]19
  Для наглядности представьте себе, что по массе один жирафенок равен четырнадцати тысячам крысят.


[Закрыть].

Знаменитый биолог Стивен Джей Гульд считал, что мысль, будто эволюция, склонна к наращиванию размеров, основана скорее на том, что мы, люди, просто любим все большое, а не на строгих научных данных, и поэтому закон Копа лишь очередной пример того, как мы навязываем свои моральные установки окаменелостям. В сущности, все так называемые законы роста и развития, которыми мы располагаем, вызывают вопросы. Приятно было бы дать элегантную формулу, которая описывала бы закономерности роста и развития в живой природе, но на самом деле мы не очень хорошо представляем себе, с какими компромиссами имеем дело.

Вычислительная революция конца 70-х – начала 80-х годов прошлого века породила самые разные тенденции, в том числе привившуюся в академической среде опасную склонность переписывать довольно простые тезисы в виде уравнений такой головоломной сложности, что прочитать их физически невозможно. Первые формулы, призванные описать, почему новорожденные детеныши именно таковы, – жуткая мешанина букв, втиснутых в скобки и щедро сдобренных верхними индексами. Но даже если у тебя имеется формула или закон для чего-то, это не значит, что так и есть на самом деле, иначе индейки были бы у нас размером с бронепоезд и пришлось бы серьезно пересмотреть меню праздничных обедов.

Если бы жизнь сводилась к набору простых эпонимических законов, можно было бы взять и составить красивое уравнение от паука до жирафа и аккуратненько вычислить, в каком месте этой оси находимся мы, если учитывать наш размер при рождении и размер, которого мы планируем достигнуть. У жирафов прекрасная долгая беременность, и при рождении жирафенок уже умеет бегать, а его масса составляет пять процентов массы взрослой особи. Крысенок, напротив, проводит в утробе матери совсем немного времени и появляется на свет беспомощным, а его вес составляет всего полтора процента веса взрослой крысы. Если мы, люди, начинаем с отметки в три с половиной килограмма, а наша цель – килограммов шестьдесят или около того (мы и сами в наши дни стали крупнее), значит, наш вес при рождении составляет около шести процентов веса взрослого, то есть примерно столько же, сколько у жирафа с его медленной жизнью и самостоятельными детенышами, и побольше, чем у крысы. Однако же мы живем гораздо дольше и медленнее жирафа, а детеныши у нас беспомощные, а значит, в уравнении должно быть еще что-то, из-за чего история жизни человека становится такой экзотической.

Разница между жирафом, человеком и крысой состоит в том, когда именно делается инвестиция в следующее поколение, в какой момент она передается потомкам. Мы должны учитывать, сколько энергии может запасти мать, насколько быстро развивается плод, что потом будет с детенышем: он окажется локализован в гнезде и матери придется ухаживать за ним целую вечность или тут же примется весело гарцевать – словом, у нас столько переменных, что выявить закономерность, которая охватывала бы все виды, очень сложно.

Однако с параметрами детеныша коррелируют вполне конкретные биологические явления: темп роста в утробе, продолжительность беременности, сколько детенышей рождается одновременно, габариты матери, насколько зависимым или независимым является новорожденный. Все эти факторы и определяют критический объем инвестиций и время, когда их нужно делать, то есть выявляют, какие ресурсы требуются, чтобы дорастить детеныша до половой зрелости и дать ему шанс выиграть в эволюционной гонке.

Все животные, которые когда-либо ходили по земле, а также летали, планировали на паутинках или таскали пиццу по ступенькам, разработали те или иные стратегии, которые уравновешивали риски быстрой и медленной жизни. И приматы – смешные большеглазые крошки вроде долгопятов, лемуров, мартышек и человекообразных обезьян (к которым принадлежим и мы, как ни старайся замолчать этот факт) – не исключение. Все определяется тем, где и как делать инвестиции. Эти стадии инвестиций мы и называем историей жизни – они служат вехами на пути рождения, развития, размножения и смерти.

Что нам нужно понять, так это какие эволюционные факторы повлияли на нашу стратегию истории жизни: сколько времени мы проводим на каждом этапе и какова наша общая стратегия – бессистемная или целенаправленная. Сложность в том, что эволюционных факторов может быть очень много, а разные животные реагируют на них настолько по-разному, что просто голова кругом идет[20]20
  Возьмем хотя бы освоение космоса: микроскопические тихоходки с их невероятной выносливостью реагируют на него тем, что не делают абсолютно ничего, а люди посылают на орбиту автомобили, где по радио играют песни Боуи.


[Закрыть]. Если мы хотим разобраться, почему у людей именно такое детство, нам придется учесть все, что могло бы произойти с животными, биологическая природа и условия обитания которых похожи на наши. Нам нужно знать, какие у нас были варианты, и для этого мы рассматриваем мартышек, лемуров и человекообразных обезьян, карабкающихся по нашему генеалогическому древу. Если разные истории жизни – это истории разных инвестиционных стратегий, нам стоит знать, куда наш вид вкладывает свои кровные.

При этом история жизни очаровательного карликового лемура, к примеру, резко отличается от истории жизни сурового старого орангутана. Если ты родился карликовым лемуром – это, пожалуй, не лучший старт в жизни. Около половины маленьких карликовых лемуров не доживают до детородного возраста, а если и доживают, в дикой природе редко переваливают трехлетний рубеж. А малайское название орангутана – «лесной человек» (uraŋ hutan) – недаром ошибочно переводят как «лесной старик»: орангутаны живут до шестидесяти лет, а иногда и дольше.

Несколько лет назад лесная человечица Пуан, знаменитая самка суматранского орангутана из Пертского зоопарка, скончалась в возрасте шестидесяти двух лет, успев стать матерью одиннадцати маленьких орангутанчиков. Это серьезное достижение, если учесть, что большинство самок орангутанов достигают половой зрелости примерно к пятнадцати годам и в дикой природе обычно рожают детенышей с интервалом в восемь-десять лет. Напротив, у самки карликового лемура за ее краткую жизнь происходит совсем немного репродуктивных событий, и даже если она рожает близнецов, что для ее вида норма, ей все равно удается произвести на свет максимум от четырех до, скажем, двенадцати лемурчиков, причем половина из них, как мы знаем, обречена.

Одиннадцать детенышей против примерно четырех – это на первый взгляд очевидная победа орангутанов с их медленным взрослением. Однако у медленного взросления есть свои минусы. Из этих одиннадцати детенышей тоже осталось бы около четырех, живи Пуан в дикой природе – если предположить, что дикой природы сохранилось бы достаточно для того, чтобы Пуан было где жить. А четыре особи своего вида за шестьдесят лет – это значительно меньше орангутанов, чем экспоненциально растущая численность карликовых лемуров, которые успели бы народиться за то же время. Антрополог Пол Харви подсчитал, что за жизнь одного поколения горилл (которые размножаются так же медленно) может родиться десять миллионов карликовых лемуров.

На сегодня будущее и у карликового лемура, и у орангутана крайне туманное. Джунглям на острове Мадагаскар, в краю веселых лемурчиков, грозит гибель, а уничтожение лесов в Индонезии, вызванное в основном нашей потребностью в дешевом пальмовом масле, которое мы подмешиваем в свои полуфабрикаты, буквально выкуривает орангутанов из их домов. Карликовые лемуры, давно привыкшие к высокой смертности, живут быстро и свыклись с обитанием в нестабильной среде, в которой, как правило, первым гибнет молодняк. Но даже при их приспособленности к быстрой жизни все виды мадагаскарских лемуров рискуют превратиться в лемуров в древнеримском смысле слова, то есть в привидения, из-за ухудшения природных условий.

Если в таком положении оказались карликовые лемуры, легко представить себе, какие опасности грозят медленно живущим орангутанам, чья история жизни адаптирована к стабильной среде, где оправданы годы инвестиций в единственного детеныша. Для животного, которому понадобились сотни поколений, чтобы достичь равновесия со средой обитания, внезапные изменения в ней даже не катастрофа, а смертный приговор.

Где же на этой шкале расположены люди и почему? Как мы вписываемся в широкий спектр быстрой и медленной жизни и какие эволюционные факторы определили нас туда? Мы не настолько беспомощные (незрелорождающиеся), как новорожденный крысенок, но явно не готовы бродить по саванне. Вероятно, то, что мы рождаемся не вполне сформированными, нас не сотня сразу и мы не пожираем свою мать, – это к лучшему, ведь мы, как и крысы, щенки, воробьи и множество других созданий, нуждаемся в материнской заботе. Инвестиции в потомство – столп нашей репродуктивной стратегии. Мы уравновесили биологию и среду, чтобы выработать крайне специфический сюжет истории жизни, о чем и поговорим в нескольких следующих главах, когда будем сравнивать свою жизнь с жизнью животных, больше других похожих на нас.

Эта история жизни объясняет размер наших новорожденных, почему у нас чаще рождается один ребенок зараз, а не близнецы, почему наши дети появляются на свет зрячими, но практически без полезных моторных навыков, и почему нам требуется так бесконечно много времени, чтобы вырастить ребенка. Кроме того, именно история жизни определяет как частоту размножения у человека, так и стартовую и финишную черту нашего детородного возраста, а также почему мы продолжаем жить после этого финиша, в отличие от множества других животных. А главное, в соответствии с основной темой нашего разговора, история жизни подскажет нам, как стоит рассматривать наши инвестиционные решения при воспитании детей, то есть как мы растим новых людей.

Глава третья
Две мартышки прыг в кровать. Как делают новых мартышек

 
Две мартышки прыг в кровать
И давай по ней скакать;
Сорвалась одна мартышка,
У нее вскочила шишка.
Мама вызвала врача,
Врач сердито проворчал:
«Чтобы больше без излишеств
Кувырканий и мартышеств.
Не для этого кровать,
Чтобы шишки набивать».
 

(Пер. Г. Варденги)

Откуда берутся дети? Люди придумали примечательно много эвфемизмов, метафор и откровенного вранья, чтобы описать наш процесс размножения. Когда вы сами были ребенком, вам, вероятно, рассказывали, что детей приносят аисты[21]21
  На самом деле существует сильная корреляция между численностью аистов и численностью человеческого населения (p < 0,008), и это доказывает, что нужно крайне осторожно относиться к значению переменной p и, вероятно, к аистам.


[Закрыть], что их находят в капусте или внутри персиков. Это откровенная чушь, однако вопрос «Как я сюда попал?», который задают нам Talking Heads[22]22
  Talking Heads – американская рок-группа, популярная в 1980-е годы. – Прим. ред.


[Закрыть], приобретает колоссальную важность, если мы хотим понять, как у нас возникло такое детство.

На примере Пиццекрысы мы убедились, что детеныши и их детство выглядят по-разному в зависимости от целого сонма биологических факторов вроде размеров и траектории роста. Есть и другая группа факторов, определяющих, какая именно у нас будет история жизни, и они выводят нас за пределы упрощенческого подхода «чем крупнее, тем лучше», которого придерживается большинство в царстве животных. Влияние биологических факторов на нашу жизнь управляется – то есть или подкрепляется, или ослабляется – нашим поведением. Прежде чем детство начнется, нужно, чтобы наши предки повели себя так или иначе, совершили целый ряд поступков, а прежде всего – проделали все то, что ведет к размножению. Это простой биологический процесс, однако то, как мы его осуществляем, является важнейшим фактором, формирующим наше детство.

Если так делают и пчелки, и птички, и даже те блохи, которые обладают относительно академическим складом ума, почему мы должны обращаться к процессу изготовления новых людей в поисках сведений об эволюции человеческого общества? Оказывается, даже на размножение следует смотреть сквозь призму социализации – усвоения культурных норм. В предыдущей главе мы уже обсуждали в общих чертах разные стратегии, доступные для живых существ на нашей планете: говорили о медленной, но стабильной истории жизни в противоположность стратегии «все яйца в одной корзинке». Совершенно очевидно, что у людей история жизни медленная: мы производим дорогостоящих детенышей в небольших количествах (поговорим об этом подробнее чуть позже), а потом вынуждены их долго растить.

Но как же, поинтересуетесь вы с чисто научной точки зрения (поскольку это книга о человеческой эволюции, а не статья в «Космополитен»), как же тогда вообще решиться создать человеческого детеныша с его медленной историей жизни и потом целую вечность ухаживать за ним? Хотя может показаться, что для создания младенца от нас требуется гораздо больше, чем от братьев наших меньших[23]23
  Мне пока не доводилось наблюдать, чтобы попугайчики-кореллы пытались пользоваться тиндером, хотя я не могу исключить такую возможность, ведь кореллы такие тщеславные!


[Закрыть], все-таки основы остаются одинаковыми и для пчелок, и для птичек, и для человека. У кого-то должна быть большая гамета (яйцо), у кого-то маленькая (сперматозоид), и эти особи должны найти компромисс между своими потребностями и потребностями гамет, и тогда все получится.

Даже если оставить в стороне надуманные аналогии между социальной иерархией пчел и современной организацией труда, у наших общественных структур есть несколько черт, которые наглядно демонстрируют, насколько отличаются наши репродуктивные практики от того, что принято у наших жужжащих приятельниц. Начнем с того, что мы млекопитающие и как таковые не склонны делегировать задачу изготовления новых особей своего вида одной-единственной самке, тем самым оттесняя существенную часть населения на позицию бесполых трутней.

Разумеется, есть много разных способов увеличить численность своего вида – от партеногенеза (буквально «девственное рождение») у некоторых видов акул и ящериц до полового размножения, в результате которого появляются не просто детеныши, но детеныши-ученые, способные взять генетический материал яйцеклетки и создать клона.

Нам, людям, для размножения (пока что) нужно пройти процесс немного менее сложный, чем создание клонированной овечки Долли. Мы незатейливо размножаемся половым способом, который прекрасно вписывается в более широкий диапазон обычного репродуктивного поведения приматов. Правда, этот диапазон действительно очень и очень широк[24]24
  Но не так широк, как у пингвинов. Путешественники викторианской эпохи были настолько фраппированы гомосексуальностью и некрофилией, которые они наблюдали у антарктических пингвинов, что подвергли цензуре экспедиционные отчеты.


[Закрыть]. Когда мы говорим о человеческой эволюции, важно помнить, что наши представления о норме определяются культурой, а не биологией. Секс – понятие социальное, а размножение, как правило, требует секса. Поэтому рассмотрим варианты, которые предлагает наше общество, – законы, диктующие, как нам надо размножаться.

У тех из нас, кто по большей части сталкивался с одним определенным нарративом человеческой жизни, есть склонность твердо верить в то, что основа размножения людей – это половой процесс двух особей, принадлежащих к двум разным биологическим полам, абсолютно дихотомическим. Это нарратив, с которым люди сталкиваются в разное время и в разных местах: это и истории многотысячелетней давности, в которых говорится о садах, яблоках и змеях, и современные декларации из налоговой, где нужно поставить галочку, если вы подпадаете под конкретное юридическое определение отношений в паре. Термин «нуклеарная семья», под которым понимается идеальная репродуктивная единица для нашего биологического вида, существует всего лет сто и до недавнего времени означал группу, изобретенную примерно в период промышленной революции.

Многие социальные историки утверждали, что до возникновения современной экономики человечество по большей части жило в группах, состоящих из нескольких поколений людей, связанных между собой разными типами отношений: это, скажем, группы братьев и сестер с их супругами или популярный и сегодня сценарий жизни с бабушкой-пенсионеркой. Однако сегодня мы знаем, что долгая история нашего вида знает примеры и других конфигураций, а поэтому возникает вопрос: можно ли считать современную норму именно тем, ради чего мы столько эволюционировали? Для чего мы рождены: для роли матерого альфа-самца (и/или бессловесных самок в его гареме) или все же эволюция подталкивает нас к созданию пар? Стала ли нуклеарная семья финальной точкой эволюции для всего человечества или же для выживания в этом мире нам нужно образовывать более многочисленные родственные группы? В чем заключается более серьезное воздействие социума на деторождение и природу детства?

Как же нам подступиться к трактовке человеческих репродуктивных стратегий (если, предположим, мы сумеем их выявить) в свете эволюции доступных брачных стратегий, которых в животном мире так много?

Первым делом нам следует изучить биологическую сторону. Биология человеческого размножения по определению асимметрична, кособока. Половое размножение нашего вида требует от самок серьезных вложений, отнимает у них много времени и сил. Что же касается самцов… Ну как вам сказать. Такая разница в затратах и определяет, какие репродуктивные стратегии приводят к большему или меньшему успеху того или иного из родителей. Самки способны родить за свою жизнь лишь ограниченное количество детей – это определяется продолжительностью детородного периода, деленной на продолжительность беременности и кормления, а также, разумеется, всевозможными другими факторами, которые вступают в игру и позволяют женщине сохранять здоровье в той мере, чтобы зачать и выносить ребенка.

Даже при каком-нибудь чудовищном сценарии с созданием детоферм, который привел бы в ужас даже такого мрачного провидца, как Маргарет Этвуд, человеческий организм биологически способен родить максимум одного ребенка в год в течение, скажем, тридцати лет фертильности. Если в реальности такое количество недостижимо, это объясняется (будем надеяться) тем, что женщина отчасти контролирует процесс, а также (к сожалению) тем, что такие темпы деторождения, скорее всего, просто смертельны. Однако самцы нашего вида способны породить практически бесконечное количество потомства, если представится случай. То, что мы с вами не живем в мире «Рассказа служанки»[25]25
  «Рассказ служанки» – американский телесериал по мотивам одноименного романа Маргарет Этвуд о вымышленном тоталитарном государстве. – Прим. ред.


[Закрыть], вызвано закономерностями поведения, благодаря которым мы понимаем, что это не самый идеальный способ создавать выводки новых людей.

Но что привело нас к нашему нынешнему положению? Подсказки – в извечной конкуренции наших неравноправных гамет, в том, кто, когда и сколько инвестирует.

Самая большая инвестиция в том и состоит, чтобы стать большими. Оказывается, размер имеет значение, по крайней мере иногда. Половой диморфизм – разница в форме и размере между самцами и самками одного вида – сильнее всего выражен у тех приматов, чьи самцы сильно конкурируют с другими самцами за обладание прекрасной дамой. Эта особенность – крупный размер самцов – так свойственная млекопитающим, противоречит картине, которую мы наблюдаем у большей части представителей остального царства животных, где самки обычно крупнее самцов. Считается, что у млекопитающих это результат полового отбора, вызванный конкуренцией самцов. Мне всегда было непонятно, почему только самцы млекопитающих должны конкурировать за самок и становиться крупнее, если конкуренция – стратегия, принятая по всему царству животных.

Но, может быть, дело не в том, что самцы млекопитающих становятся крупнее, а в том, скажем, что самки становятся меньше, поскольку им нужно жертвовать собственными энергетическими запасами в интересах следующего поколения. Однако большинство доминирующих теорий делает упор на то, что самцы млекопитающих больше самок именно из-за полового отбора в форме конкурентных брачных стратегий у самцов. Вероятно, проблема в том, что именно мы измеряем: несомненно, гораздо легче найти бабуинов, которые орут друг на друга в саванне, чем количественно оценить, сколько сил уходит на достаточно утомительную работу по вынашиванию и вскармливанию маленького бабуина[26]26
  Наблюдение, что самцы бабуинов во время ухаживания часто выглядят изможденными, едва ли будет встречено с пониманием и сочувствием теми приматами, которым когда-либо приходилось лично вынашивать или кормить детеныша.


[Закрыть]. Но ведь из этого не следует, что одно влияет на приспособленность к размножению, а другое – нет.

Однако остановимся ненадолго на этих распоясавшихся бабуинах, а точнее, на их огромных клыках[27]27
  Если видишь зубы бабуина, лучше сразу уйти. Быстро. Люди – единственные человекообразные обезьяны, которые своей улыбкой хотят сказать что-то приятное, да и то не всегда.


[Закрыть]. Клыки самца-бабуина, часто обнажаемые, чтобы отпугнуть соперников, могут быть в четыреста раз крупнее клыков самки, поскольку ей, как правило, не приходится никого отпугивать, ее задача – есть траву и время от времени мелких насекомых. У людей эта разница в размере клыков составляет лишь около семи процентов, да и она сглаживается, если взять достаточно большую выборку[28]28
  У меня есть давняя и абсолютно ничем научным не подкрепленная теория, что необычно большими размерами клыков отчасти объясняется сексуальная привлекательность вампиров и Дэвида Боуи. Правда, свою роль играет и манера одеваться.


[Закрыть]. Мы как вид не отличаемся таким уж сильным диморфизмом в частях тела, что бы ни навязывала вам индустрия красоты. Но некоторые приматы отличаются, и им приходится за это платить. «Вооруженные самцы» вроде бабуинов могут клыками покалечить друг друга в драке, как и павианы, макаки, гориллы и другие виды, у которых мальчики крупнее девочек. Вдобавок к дополнительной энергии, которая требуется, чтобы отрастить большие зубы, ярко-красный нос или просто стать крупным, эти самцы должны где-то брать энергию и на пресловутую конкуренцию самцов.

Есть данные, что брачный сезон для некоторых самцов приматов – самый настоящий физиологический стресс. К тому же шансы выжить в случае нападения леопарда вряд ли повышаются, если ты не сводишь глаз с девчонок. Самец какого-нибудь вида обезьян, живущих на деревьях, может так вымотаться из-за спаривания, попыток спаривания и необходимости охранять подругу от посягательств, что ему всерьез грозит опасность внезапно перестать встречаться в природе.

Физические инвестиции в размножение, естественно, не ограничиваются зубами. Неудивительно, что требованиям адаптации подвержены и детородные органы как таковые – настолько, что у приматов, придерживающихся разных брачных стратегий, наблюдаются и совершенно разные закономерности в размерах гениталий. Например, у шимпанзе огромные яички относительно размера тела – в среднем по сто восемнадцать граммов при среднем весе шимпанзе сорок четыре килограмма, то есть 0,2 процента от веса тела. Утверждают, что причина в том, что самцу шимпанзе нужно выработать много спермы, чтобы у его генетического материала были шансы в борьбе, поскольку самки шимпанзе обычно спариваются с большим количеством самцов и в их организм попадает довольно много конкурирующего семени. Для шимпанзе тратить энергию роста на развитие большого количество ткани, вырабатывающей сперму, – разумная стратегия, как и для бабуинов, макак и других приматов, где с каждой самкой могут спариваться несколько самцов. Чемпионы среди приматов в этой категории – карликовые лемуры: крошечные, с белку размером полуобезьяны обладают яичками объемом около пятнадцати кубических сантиметров (у человека такое соотношение дало бы яички размером с грейпфрут).

Такая брачная стратегия в условиях полностью симметричной конкуренции приводит к конкуренции спермы, а это значит, что у самцов должны быть большие яички, и все зависит от того, лучше или хуже выживают их сперматозоиды. У самок это может означать половую охоту (эструс) лишь в определенные периоды, что сужает окно для зачатия и повышает эволюционное давление на самцов. Кроме того, это иногда способствует формированию так называемой копулятивной пробки – это прием, позволяющий самцам физически удержать внутри самки определенную часть спермы, а дополнительные депозиты просто не пропустить.

А что можно сказать о брачных системах, в которых нет подобной симметрии? Если брачная система предполагает, что в стае лишь один самец, например, горилла в своем гареме, отношение размеров яичек к общим размерам тела гораздо меньше: 170-килограммовый матерый самец снабжен скромными яичками весом всего в тридцать граммов (0,002 процента общего веса тела). Уменьшению размеров яичек способствует, видимо, и моногамия. Возьмем, к примеру, гиббонов, обделенных нашей любовью: гиббоны – тоже человекообразные обезьяны, но недостаточно эффектные, чтобы тягаться с шимпанзе, орангутанами и гориллами, которыми мы так увлечены. Так вот, эти славные маленькие приматы, живущие в моногамных парах, снабжены яичками весом 5,5 грамма на каждые 5,5 килограмма массы гиббона – это 0,1 процента его веса. А люди? Тут мы не рекордсмены: яички весом каких-то сорок граммов при среднем весе шестьдесят пять кило, то есть 0,06 процента веса. Если поискать наше местоположение на кривой брачных стратегий приматов на основании одного только размера яичек, мы находимся где-то между системой «самец и гарем» и моногамией.

Размер яичек не единственный характерный показатель принадлежности к той или иной брачной системе. Гениталии животного вынуждены адаптироваться к задаче поставлять и получать репродуктивную амуницию в зависимости от среды, где происходит размножение. Влагалище и пенис[29]29
  Или фаллос, или, если вы стремитесь к тому, чтобы обсуждение предмета оставалось в рамках научной терминологии, копулятивный орган.


[Закрыть] тоже реагируют на требования отбора: форма и размер обоих органов меняются, чтобы максимизировать возможность получить просто потомство (у мужчин) или потомство, стоящее затраченных усилий (у женщин). О пенисе мы знаем относительно больше – будем надеяться, потому, что его легче наблюдать, а не потому, что он стал объектом едва ли не патологического интереса определенного типа человекообразных приматов, которые то и дело проводят анатомические исследования обезьян. Однако стоит помнить, что самка найдет ответ на каждое эволюционное усовершенствование пениса, причем ответ будет таким, который удовлетворяет ее эволюционные интересы.

Пенис примата, «устройство для внутреннего ухаживания», не достигает затейливости, которую мы наблюдаем в царстве животных (например, он не закручен винтом, как у неожиданно эксцентричного самца кряквы)[30]30
  Отдельное спасибо Джулсу Ховарду (Джулс Ховард – зоолог, телеведущий и автор научно-популярных книг о дикой природе. – Прим. ред.) за книгу «Секс на Земле» (Jules Howard, Sex on Earth) и некоторые образовательные моменты во время живых выступлений, которые грех пропускать.


[Закрыть], однако есть различия по длине и форме, а также соответствующие брачные стратегии. У приматов чем сложнее пенис (пенильные шипы, изысканные головки, дополнительная длина, os baculum, она же приапова кость), тем большая конкуренция будет происходить внутри самки. Сложный пенис – попытка гарантировать, что до яйцеклетки доберется сперматозоид именно этого самца, а не множества других, которые уже успели с ней совокупиться. Это называется «скрытый выбор самки» – довольно неприятная и странная концептуализация (буквальная) родовых путей самки как черного ящика, в который попадает много сперматозоидов, но победителем выходит только один.