Текст книги "Homo Sapiens. Обезьяна, которая отказалась взрослеть. Занимательная наука об эволюции и невероятно длинном детстве"

Согласно гипотезе авторов, человеческий мозг отвечает ни много ни мало за шестнадцать процентов базового человеческого метаболизма. Чтобы бросить больше бюджетных средств на выращивание мозга, надо где-то урезать финансирование. Айелло и Уилер предположили, что пострадавшая область – наш кишечник, тоже дорогостоящий орган, который может претерпеть «существенную реструктуризацию» (как выразился бы какой-нибудь консультант по менеджменту), если вы решите, что отныне ваш пищеварительный тракт будет иметь дело только с высококачественной[102]102
  Высококачественная в эволюционном смысле пища – это нечто прямо противоположное тому, что мы понимаем под этими словами сегодня. Забудьте о плотных, насыщенных клетчаткой овощах, жевать и переваривать которые нужно целую вечность, – нет, мы говорим о кремовых пирожных на десерт после бекона (если бы пирожные и бекон существовали три-четыре миллиона лет назад).


[Закрыть], богатой полезными веществами пищей. Богатая диета наших предков в далеком прошлом, может быть, несколько миллионов лет назад, у первых видов Homo, должна была обеспечивать экономию в кишечнике, позволявшую перебрасывать энергию прямо в голодный мозг.

Дальнейшая проверка этой гипотезы на самых разных видах показала, что не все животные с большими жирными мозгами обладают редуцированным кишечником, однако есть некоторая связь с тем, сколько жира животное может запасти. Появилась версия, что есть и альтернативные способы экономить энергию, например, передвигаться как мы – аккуратным, красивым, энергосберегающим методом. (Но, пожалуй, это неправдоподобно, если учесть, как много мы двигаемся.) Так или иначе, независимо от механизма, результат очевиден: мы производим детей с жирными, дорогостоящими мозгами.

Чтобы вырастить мозг примата, нужно много сил и инвестиций в калориях. Возьмем, к примеру, долгопята – это большеглазое существо, питающееся ящерицами и умеющее вертеть головой на сто восемьдесят градусов. Долгопяты – мелкое и безумное промежуточное звено между лемурами, лори и руконожками, составляющими семейство полуобезьян, и другими обезьянами, более «производными» (то есть сильнее изменившимися по сравнению с последним общим предком). Глаза долгопятов, даже не вместе, а каждый в отдельности, весят больше мозга и буквально больше желудка[103]103
  Что доказывает, что среди моих генетических предков были долгопяты, если верить моей бабушке, родившейся в годы Великой депрессии. Бабушка, когда кормила меня обедом, вечно твердила, что у меня глаза больше желудка.


[Закрыть].

Это говорит о том, что эволюция приматов довольно целеустремленно шла в сторону адаптации глазных яблок, что неудивительно, если вспомнить, что долгопяты – единственные приматы, сидящие на почти исключительно белковой диете. Куда же им без таких глаз? Если бы долгопяты не могли бросаться на ящериц и другие источники белков с достаточным успехом, едва ли дела у них шли бы хорошо. Потому-то мы и видим, что матери-долгопяты вынашивают своих детенышей целую вечность, чтобы малыш-долгопят родился с пропорционально большим (для его размеров) мозгом, в основном занимающимся обслуживанием глаз.

С учетом всех обстоятельств долгопяты во время беременности тратят гораздо больше энергии, чем даже самые упитанные из людей. Самка долгопята за сто семьдесят дней беременности выращивает в утробе детеныша, вес которого составляет около девятнадцати процентов ее собственного, то есть добавляет к весу плода примерно 0,17 грамма долгопятины в день, пока он не наберет свои тридцать граммов. По сравнению с ней люди просто валяют дурака – выращивают всего шесть-восемь процентов массы тела матери за двести шестьдесят семь дней беременности, то есть в среднем по двенадцать граммов в день, чтобы получить среднего новорожденного весом 3,3 кило. Затраты у нас совсем разные: для самки долгопята 0,17 грамма – это около 0,08 процента массы тела, а двенадцать граммов для нас – 0,03 процента даже у самых миниатюрных матерей[104]104
  Эти подсчеты сделаны на основе классической сопоставительной статьи «Вариации истории жизни у приматов» (Harvey and Clutton-Brock, 1985), где говорится, что средний вес женщины составляет около сорока килограммов. По моему личному опыту, будущие матери не могут весить сорок килограммов. Последний раз я весила сорок килограммов, когда «Нирвана» еще выступала с концертами.


[Закрыть].

Ученые подсчитали, сколько примерно стоит в калориях создать такое умное существо, как человекообразная обезьяна, и обнаружили определенные компромиссы (рис. 7.3). Мы уже знаем, что гиббоны, не очень большие обезьяны, которые постоянно выглядят так, будто они только что вытянули длинную-длинную руку и сунули палец в розетку, вынашивают детенышей дольше, чем макаки примерно того же размера. Однако макаки рождаются с мозгом весом около шестидесяти граммов, который к взрослому состоянию должен дорастить примерно до ста граммов (прибавка сорок граммов), то есть к моменту рождения работа по выращиванию мозга завершена приблизительно на шестьдесят процентов. Гиббоны начинают примерно с пятидесяти пяти граммов, но должны дойти до ста десяти граммов, то есть им нужно удвоить вес мозга при рождении, а значит, работа у них завершена всего на пятьдесят процентов. Это означает, что гиббоны внутриутробно наращивают меньше мозговой ткани за большее время, поэтому им приходится наверстывать после рождения. А у макаки-резуса, напротив, рывок роста мозга происходит еще до появления на свет, и к моменту рождения он готов на две трети.

Рис. 7.3. Общие затраты на размножение у человекообразных обезьян. По Pontzer et al. (2016)

Почему же одни животные вкладываются в беременность больше, а другие меньше? Есть два способа передать детенышу калории для роста мозга: еще в утробе или после рождения. Например, у шимпанзе вес мозга при рождении составляет сорок процентов от веса мозга у взрослого. А у нас? Всего тридцать процентов.

Выбор, когда и как делать эти инвестиции, и определяет, каким будет детство. Нам нужны взрослые с большим мозгом, способным обеспечить достаточно энергии нашим детям, чтобы те, в свою очередь, могли отрастить не только обычный для млекопитающих набор органов и всего прочего, но и этот невероятный командный центр, который выходит далеко-далеко за рамки традиционного для млекопитающих бюджета. Когда родился, чтобы бегать или по крайней мере ковылять, как жирафенок, нужен уже достаточно сформировавшийся мозг: зрелорождающиеся животные, как правило, большую часть работы по отращиванию мозга проделывают внутриутробно. А у тех животных, которые готовы иметь дело со всем этим писком и беспомощностью еще некоторое время после родов, рост мозга откладывается на потом, когда можно ввести в уравнение пиццу. Что делаем мы? Да, мы выбираем пиццу.

Если бы мы и в самом деле хотели, чтобы у наших детей в момент рождения были пропорционально такие же мозги, как у шимпанзе, нам пришлось бы носить их в утробе от восемнадцати до двадцати одного месяца[105]105
  По моему личному ненаучному мнению, это слишком долго. К счастью, в этом эволюция со мной согласна.


[Закрыть]. Однако мы, вместо того чтобы делать новорожденных с большими мозгами, растим их уже вне матки, не пользуясь даже сумкой. Это один из великолепнейших механизмов адаптации, который мы получили от предков, – прокрастинация. Ростом мозга новорожденного мы вплотную занимаемся в течение девяноста дней сразу после рождения, позволяя своим детям барахтаться в совершенно новом для них мире, наращивая мозг в бешеном темпе – по проценту в день. Мы, до ужаса умные обезьяны, посмотрели, сколько энергии надо, чтобы вырастить детеныша (не на шутку умного детеныша), и решили растянуть инвестиции на как можно более долгий срок.

Наши сложные энергетические потребности требуют вложений – даже чтобы просто прийти в фертильное состояние, учитывая сокрушительное бремя нашего интеллекта или что там заполняет у нас пространство между ушей. Недавние исследования сумели наконец выявить еще один остроумный механизм адаптации, который изобрели люди, но не сумели остальные человекообразные обезьяны: мы умеем разогреваться. Что бы ни думал немолодой читатель этой книги, человеческий метаболизм на самом деле гораздо быстрее, чем у наших сородичей-обезьян. Самка шимпанзе весом сорок килограммов тратит немного меньше 1500 калорий в день, тогда как женщина весом плюс-минус шестьдесят килограммов запросто сжигает 2000 калорий с хвостиком. Это нужно для содержания всех дорогостоящих органов и оставляет место для нашего главного достижения – создания запаса калорий, чтобы рожать больше детей.

Когда наша довольно маниакальная плацентарная система начинает ясно и недвусмысленно отстаивать интересы ребенка, нам становится очевидно, куда отчасти направлена вся эта дополнительная энергия: мы вольно или невольно инвестируем ее в наших мозговитых детей. Но даже нашего разогнанного метаболизма не хватит, чтобы создать такого детеныша, который нам нужен, только за счет собственного тела. Поэтому они появляются на свет жирненькими, насколько нам удается, но незрелыми, беспомощными и крайне недовольными этим обескураживающим миром человеческой жизни.

Глава восьмая
Марджери Доу попрошайка была, кровать продала и на сено легла. Культурные адаптации к рождению ребенка

 
Марджери Доу попрошайка была,
Кровать продала и на сено легла,
На сено легла, на солому легла,
А ночью бабайка ее унесла.
 

В какой-то момент эволюционной истории, которая привела к появлению нас, мы решили, что стоит быть большими, но тут энергообмен матери (быстрый метаболизм) и размеры ребенка (толстенького и симпатичного) нанесли нам болезненный двойной удар при столкновении с костистой реальностью устройства нашего таза. Относительно того, когда и как у нашего вида появилась возможность передавать ребенку жир и строить жирный мозг, есть много разных догадок, но так или иначе это инвестиция, которую мы с тех пор постоянно удваивали. Временами мы разгоняем метаболизм мамы настолько, что она едва не погибает – все ради того, чтобы вырастить в утробе жирного ребенка, которого потом приходится рожать с колоссальным трудом, – и мы ходим по этому канату, наверное, с тех пор, как вообще научились ходить.

Корни наших проблем при родах, вероятно, тянутся в далекое прошлое, предшествующее времени, когда появился наш вид. Наша двоюродная пра-пра-прабабка Люси, Australopithecus afarensis, жившая задолго до нас, была бы очень рада эпидуральной анестезии. Однако более ранние австралопитеки вроде A. sediba еще не были приспособлены к повороту в родовых путях. Это наводит на очень серьезный вопрос: если у нас миллионы лет были такие трудности с рождением детей, как мы вообще сохранились? Ответ (насколько мы вообще можем найти ответ на тот или иной вопрос о наших стойких странностях) заключается в одном из средств для инвестиций, которые сильнее всего влияют на жизнь человека, и это средство – другие люди. Та единственная повитуха среди лангуров не идет ни в какое сравнение с обширными культурными ресурсами, окружающими деторождение у людей. Мы создали такое огромное количество конструкций, помогающих женщинам рожать детей, именно потому, что у нас это отвратительно получается. Поэтому повитухи-акушерки остаются очень важной составляющей человеческих механизмов адаптации, хотя их появление, возможно, не было прямым результатом нашего хитровывернутого пути на этот свет.

Жаль только, что вся эта культура родов не обязательно приносит пользу. У человеческого общества всегда было что сказать о том, как надо рожать, и эти советы бывают не только безапелляционными, но и попросту вредными и унизительными. Это примечательно, если учесть, что в этих вопросах у нас не такой уж богатый выбор, и вряд ли вы сможете что-то исправить, даже если попросите жалобную книгу. Однако разные культуры советуют родильницам абсолютно разное, и это сильно зависит и от места, и от поколения.

Например, в моей родной культуре (США) существуют очень строгие представления о том, как следует рожать, и они сильно конфликтуют с представлениями культуры, которую я усвоила (Великобритания), хотя у этих культур общий язык и общая история вплоть до последних двухсот лет[106]106
  Стоит заметить, что если предложить американцу что-то медицинское бесплатно, он точно согласится. К родовспоможению это тоже относится.


[Закрыть]. Я никогда в жизни даже и не думала о том, чтобы рожать в тишине и уюте собственного дома, хотя сторонники «естественных родов» без медикаментозного вмешательства всячески убеждали меня, что так я смогу расслабиться и в процессе даже получить оргазм (куда ж без этого). Однако такой вариант оказался крайне важным для небольшой выборки женщин, с которыми я познакомилась и которые должны были рожать примерно тогда же, когда и я, и они были искренне огорчены, когда домашние роды (даже без специальных портативных джакузи) запретили из-за пандемии.

Разброс культурных ожиданий относительно родов еще сильнее заметен между поколениями, в чем я убедилась, когда пыталась объяснить маме, что такое родильный бассейн и зачем некоторые ставят его в гостиной.

Культуры по всему миру стараются как можно больше инвестировать в следующее поколение, и это понятно. Поэтому они помогают женщинам успешно родить. Это приводит не только к длинному перечню пищевых табу, который мы недавно обсуждали, но и к другого рода традициям в диапазоне ничуть не уже, чем от больницы до родильного бассейна дома[107]107
  Помимо бесплатных лекарств, меня убедила рожать в больнице сноска в буклете про родильные бассейны, что сливной фильтр у заказчика должен быть свой.


[Закрыть].

Обзор антрополога Венды Треватан, которая изучала, в какой позе советуют рожать женщинам в ста пятидесяти девяти культурах, свидетельствует, что самая распространенная поза – сидя, за ней следует поза стоя на коленях, а на третьем месте – на корточках[108]108
  Рожать лежа, как принято в западной медицинской практике, лишь немногим более популярно, чем рожать в гамаке, да и то, скорее всего, лишь потому, что поди его найди, этот гамак.


[Закрыть]. Неизвестно, что когда-то послужило для этого причиной, но во многих культурах женщинам не хватает мышечной силы, чтобы весь период схваток высидеть на корточках без посторонней помощи, поэтому часто для поддержания позы используются всякие хитроумные изобретения вроде родильного стула (обычного стула с дыркой в сиденье) либо просто возможность опереться на кого-то или что-то.

Однако поза вызывает, пожалуй, меньше всего межкультурных разногласий. Поведение женщины во время родов тоже строго регулируется, и везде по-разному.

Культурная история и география родов необычайно увлекательны, и их, безусловно, стоит рассмотреть гораздо подробнее, чем получится у меня в этой и без того непомерно пухлой рукописи. В наши дни роды во всем мире принято так или иначе идеализировать. Печально знаменит пример сайентологии (однако так обстоят дела и во многих других культурах), где женщин убеждают не особенно кричать во время родов, вести себя тихо. Напротив, популярная культура англоговорящего мира любит шутки о количестве и качестве непристойной ругани в процессе.

Идея, что роды обязательно будут неприятными, более или менее универсальна, однако в тех уголках интернета, где витает аромат пачулей, женщинам сообщают, что во время родов можно испытать оргазм, если только все сделать правильно. Главный принцип и в том и в другом случае – добиться, чтобы роды были как можно менее травматичными и для матери, и для ребенка, и обеспечить для этого спокойную, умиротворяющую атмосферу. И это можно понять. Однако даже концепция «идеальных родов» может послужить средством вызвать чувство вины, а в дальнейшем и депрессию у тех женщин, которые забыли прихватить в родильный номер-люкс ароматические свечи (без пламени) с запахом правильных трав или сделали недостаточно, чтобы родить ребенка в воду под аккомпанемент китовых песен[109]109
  Британские читательницы! Внимание! Родильные бассейны сейчас в большой моде, и будущим матерям всячески внушают, что идеальные роды могут происходить только дома и только в прокатных портативных джакузи. А про сливной фильтр никто не предупреждает, пока не будет слишком поздно.


[Закрыть].

Долгая история вмешательств и досужих россказней, сопровождающих роды, между прочим, еще и неопровержимо свидетельствует о том, каким трудным является для нас этот процесс. Естественно, знания о родовспоможении существовали задолго до того, как письменность забрезжила на горизонте широковещательных систем, однако и письменной истории медицины есть что сказать на эту тему.

В текстах Древней Месопотамии – едва ли не самых древних из существующих текстов – мы находим молитвы и ритуалы (в основном сводящиеся к поглаживанию живота), облегчающие роды, некрологи женщинам, умершим от родов, и даже практические предостережения, что у женщин с большими головами будут трудные роды. Четыре тысячи лет назад в Египте существовало множество медицинских текстов, однако о родах мы читаем, как ни удивительно, в основном в сочинениях по мифологии и магии[110]110
  Там, между прочим, описан и вероятный случай аборта: богиня Бубастис решила не рожать, когда понесла после того, как ее изнасиловал бог Сет.


[Закрыть].

Были у египтян и, возможно, первые в истории целевые родильные дома, хотя только для божеств – это маленькие приделы храмов, которые протоегиптолог Жан-Батист Шампольон назвал «маммиси». Эти приделы расписаны сценами родов, где повитухи хлопочут вокруг будущей матери, а та либо сидит на низком стуле, либо стоит на коленях. Однако в реальном мире женщины чаще рожали, присев на корточки на паре волшебных «родильных кирпичей», так называемых месхенет– в честь богини Месхенет, покровительницы деторождения. Эти особым образом украшенные кирпичи служили и опорой во время схваток, и столиком, на который впоследствии клали ребенка, чтобы перерезать пуповину. Пожалуй, немного неожиданный предмет мебели в родильной палате, впрочем, как и джакузи.

Трехтысячелетняя индийская аюрведическая традиция тоже делает упор на роли повитух (даи) и массажа. Между тем две тысячи лет назад в Древнем Китае бытовали и всевозможные запреты – например, на мытье головы в течение целого месяца перед родами, которые происходили в родильном шатре (в доме или на улице), куда будущая мать удалялась в компании нескольких помощниц.

Отметим, что, разумеется, эти тексты писали не сами повитухи. Это литературные тексты для грамотной элиты, в основном состоявшей не из повитух, а из мужчин – предшественников мужчин-акушеров, которые в последние несколько столетий преобладают в медицинском родовспоможении. Женщины-акушерки оказались в невыигрышном положении, поскольку не оправдывали ожиданий существующего тогда общества, и это, по-видимому, происходило на протяжении всей истории. С одной стороны, повитухи были необходимы людям еще в доисторические времена, с другой – мы ныне существующий биологический вид, а не окаменелость какая-то: традиции меняются, технологии совершенствуются.

История того, как роды стали епархией врачей, а не повитух, в конечном итоге оказывается связана с крупными культурными сдвигами, которые и сегодня будоражат наше общество и вызывают на форумах для беременных бурные споры о том, как «лучше всего» рожать (рис. 8.1).

Рис. 8.1. Позы для родов во всем мире. По данным Rosenberg & Trevathan (2002)

Если рассматривать западную традицию, доводы в пользу «естественных» родов были не только медицинскими, но и морально-этическими. В христианском богословии прослеживается давняя традиция приравнивать муки, вызванные первородным грехом – грехом Евы, съевшей яблоко, которое Господь припас на потом, – к родовым мукам. Поэтому христиане требовали, чтобы женщины испытали последние, дабы искупить первый. На кону стояло спасение души, и нужны были показательные примеры – например, бедняжка Агнес Сампсон.

Агнес, повитуха и в целом «мудрая женщина», была в 1591 году сожжена на костре в Эдинбурге, на Касл-Хилл, за то, что среди прочего «помогла» родить некоей Юфимии Маклин, для чего применила какой-то загадочный порошок, камень с дырочкой и взятые у свежевыкопанного трупа коленный сустав и фаланги пальцев руки и ноги. Вряд ли все это и правда облегчило боль, однако Агнес понесла наказание не только за применение шаманских снадобий: в материалах дела четко говорилось, что попытки обезболить роды – это отягчающее обстоятельство.

Женщины в нашей культуре для облегчения родов должны были полагаться на молитву и реликвии и ни на что больше. Реликвии могли иметь физическое воплощение, например, в виде освященного «родильного пояса», чего-то вроде бандажа, который выдавали женщинам на время родов, будто книгу из библиотеки. Недавно один из таких артефактов подвергли научному анализу, и оказалось, что он буквально покрыт слоем клеток, которые формируются к моменту родов, то есть этими поясами и правда много пользовались.

Как ни поразительно, обезболивание при родах начало широко применяться в некоторых странах только в конце XIX – начале ХХ века. Наверное, чтобы понять, какова была роль медицины в процессе родов, лучше всего рассмотреть историю акушерства в Шотландии и проследить, как из сугубо женской работы оно превратилось в престижное, признанное на королевском уровне занятие для мужчин.

В индустриальную эпоху в Шотландии сложилось трагическое положение сразу по двум фронтам: на пике промышленного загрязнения воздуха не хватало солнца, а из-за сильнейшего расслоения общества – качественной пищи. Во многих шотландских городах в XIX веке резко возросла заболеваемость рахитом – эта болезнь вызывается дефицитом витамина D в детстве. Дело в том, что прекурсор этого витамина, отвечающего за нормальное формирование и отвердевание костей, невозможно было получить ни с помощью солнечного света, ни с пищей. Это вызвало эпидемию рахита, который в представлении большинства из нас связывается с кривыми ногами, однако тот же недостаток минералов, из-за которых плотность бедренных костей снижается, что вызывает их деформацию под весом тела, сказывается и на костях таза. Это не беда, если ты мальчик и не собираешься проталкивать сквозь них младенца. Но если ты девочка и впоследствии забеременеешь, это смертный приговор.

Огромное количество таких осложнений при родах подхлестнуло развитие акушерства, которое только-только зародилось как отрасль медицины. Собственно, все, что вам нужно знать, – это что цепная пила, в сущности, представляет собой увеличенную версию пилы для лонной кости, которую (дважды) изобрели практичные шотландцы, чтобы как можно скорее извлекать ребенка и таким образом спасать обоих – и мать, и дитя.

Первый случай применения современной анестезии в родах произошел в 1847 году, когда врачи облегчали роды женщине с «узким тазом» вследствие перенесенного в детстве рахита: она благополучно родила, когда знаменитый акушер Джон Симпсон из Эдинбурга вырубил ее эфиром. Однако достижения доктора сильно противоречили книге Бытия и проклятию «в болезни будешь рождать детей». Доводы религии еще долго оставались главным препятствием внедрению обезболивания в родах, и даже то, что сама королева Виктория прибегла к услугам доктора Симпсона, когда рожала восьмого ребенка, смягчило ситуацию лишь отчасти.

Тем не менее эфир и хлороформ все же вошли в акушерскую практику, причем не только в королевском семействе, и это позволило проводить манипуляции, которые раньше были невозможны, в том числе кесарево сечение, само по себе восходящее к глубокой древности (отсюда и название). Кесарево сечение, при котором выживали и мать, и ребенок, было достаточно радикальным шагом вперед по сравнению со средневековой практикой, когда оно служило для извлечения младенца из утробы после смерти матери, чтобы успеть окрестить его, однако при этом никто не ожидал, что ребенок выживет. До изобретения, во‑первых, обезболивания, а во‑вторых, антисептиков (спасибо Джозефу Листеру[111]111
  Джозеф Листер – крупнейший английский ученый-медик, пионер антисептической хирургии. – Прим. ред.


[Закрыть]), отсутствие прогресса в родах почти всегда означало смерть и для матери, и для ребенка. Один из них выживал лишь в единичных случаях, и в British Medical Journal за 1974 год можно найти описание «поразительного» случая, когда Мэри Доналли, «неграмотная ирландка»[112]112
  Не вполне ясно, какой из пунктов особенно «поразил» автора, который был образованным англичанином.


[Закрыть], в 1738 году спасла женщину, которая не могла родить, выполнив кесарево сечение опасной бритвой.

Насколько часто кесарево сечение применялось в начале ХХ века, не вполне ясно, однако складывается впечатление, что оно пользовалось большой популярностью, а это было небезопасно, если учесть, что неопытные акушеры ринулись в хирургию очертя голову. Однако к середине ХХ века кесарево сечение стало относительно безопасной процедурой, которую проводили все чаще и чаще. Сейчас, когда я пишу эти строки, в среднем в мире кесарево сечение применяется в двадцати процентах родов, хотя, по оценкам ВОЗ в 1985 году, оно требовалось лишь в десяти-пятнадцати процентах случаев. В некоторых странах этот показатель много выше: в Бразилии, Чили, Египте и на Кипре к кесареву сечению прибегают более пятидесяти процентов матерей, а в Доминиканской Республике и вовсе пятьдесят восемь процентов.

Хотя у кесарева сечения очень много преимуществ (например, можно не умереть), его распространенность во многих странах указывает на существенные недоработки в области охраны здоровья матери и ребенка, что и приводит к такому серьезному медицинскому вмешательству. Конечно, можно самоутвердиться за счет женщин, которые прибегают к хирургическому родоразрешению, и пристыдить их за то, что из-за них получились такие высокие цифры. Однако тогда мы упустим из виду, что факторы, которые вызвали повышение частотности кесарева сечения, возникли не в вакууме, а в обществе.

Неравенство в доступе к пище вызывает осложнения беременности, которые способствуют появлению слишком больших детей, например, гестационный диабет. А социально-экономические требования во многих странах, из-за которых женщины становятся матерями позднее[113]113
  Мои поздравления всем, кто может позволить себе родить ребенка до шестидесяти.


[Закрыть], приводят к настолько трудным родам, что помочь может только операция. При всем при том излишнее внимание медицины к старому, как само человечество, искусству рождаться (и рожать), тоже накладывает свой отпечаток, причем иногда столь ужасающий, что начинаешь понимать, почему даже мысль расслабиться в родильном бассейне в собственной гостиной кажется отличной идеей.

Мужчины-акушеры XVIII века, которые пришли на смену женщинам-повитухам минувших лет, принесли с собой самые разные технические медицинские новинки, например, только что обсуждавшуюся анестезию, которая приносит столько радости и к тому же спасает жизнь. Кроме того, они превратили акушерство из общественно-полезной деятельности в прибыльный бизнес. В XVII веке в акушерской практике появились щипцы, и это стало поворотным пунктом в медицинском родовспоможении: закругленные концы щипцов Чемберлена сделали возможным извлечение живого ребенка во многих случаях, в которых раньше погибали и мать, и ребенок.

Питер Чемберлен, изобретатель щипцов, понимал, что набрел на золотую жилу. Он основал целую империю родовспоможения и породил династию Питеров Чемберленов, которые могли совершать настоящие чудеса – при помощи щипцов помогать разрешиться от бремени при трудных родах – однако строго хранили секрет ремесла. Говорят, что именно они стали во время родов занавешиваться простыней – не из уважения к стыдливости пациентки, а чтобы скрыть щипцы, приносившие столько денег.

К середине XVIII века щипцы в Англии стали настолько популярны, что на их счет иронизировал даже Лоренс Стерн в сатирическом романе «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена»: повествователь сокрушается, что у него приплюснутый нос, и объясняет это якобы плохо наложенными щипцами при родах[114]114
  «Тристрам Шенди» написан в 1759 году, когда у всякого уважающего себя человека был сифилис. Один из классических симптомов врожденного сифилиса – запавшая переносица, так что предоставляю читателю самостоятельно судить, не отпустил ли на самом деле Лоренс Стерн первую в истории литературы шутку, касающуюся костной патологии.


[Закрыть].

Но, так или иначе, почти сто лет семья Чемберленов делала себе состояние в качестве «мужчин-повитух», держа свое изобретение в секрете, считая, что перспектива получения прибыли от своей репутации заманчивее перспективы стать благодетелями человечества. Казалось бы, возмутительно, но такой подход не так уж сильно отличается от современной системы медицинских патентов, и мы до сих пор видим, какая пропасть зияет между результатами родов тех, у кого все есть, и тех, у кого ничего нет. Едва ли не самые обескураживающие статистические данные об исходе родов связаны не с цепными пилами или казнями через сожжение – нет, это данные о том, что у небелых женщин смертность в родах в пять раз выше, чем у белых в современной Америке, и в четыре раза выше, чем в Британии. Социально-экономическое положение остается главным прогностическим показателем результата родов во всем мире, и это все, что нужно знать о том, насколько далеко мы (так и не) ушли от Чемберленов с их секретами.

Мы знаем, что рожать было трудно еще очень-очень давно, поскольку находим археологические данные о наихудших исходах. В Великобритании, в очаровательном, хотя и непритязательном городском музее Хитчина в Хартфордшире, хранится скелет, безмолвно рассказывающий нам свою душераздирающую историю. Это скелет с широким тазом и изящным[115]115
  Ну, не то чтобы совсем изящным. Англичане периода римского владычества были несколько более крепкого сложения, поскольку (предположительно) у них были другие занятия помимо того, чтобы день-деньской шататься по музеям.


[Закрыть] черепом, поэтому мы знаем, что это была биологическая «она». Об этом говорит и то, что вместе с ней похоронили двух младенцев, а третий новорожденный так и остался у нее в области таза. Эта женщина скончалась две тысячи лет назад, когда только-только стала матерью, и ее дети умерли вместе с ней. Конечно, рожать тройню рискованно даже сейчас.

Самый древний известный нам случай смерти от родов произошел почти восемь тысяч лет назад в Сибири, в районе озера Байкал, и это была женщина из группы охотников-собирателей, которая умерла, когда рожала двойню. В обоих случаях детей было больше, чем обычно рожает женщина нашего вида за раз, однако во всем мире достаточно примеров, когда плохо кончились даже роды единственного ребенка.

Из более поздних периодов до нас дошло больше данных о смерти в родах – например, женщина и ее плод, погребенные около шести тысяч лет назад в Китае недалеко от города Хэнань. Вероятно, и мать, и дитя погибли из-за слишком длинного таза женщины. Останки детей находят по всему миру – или внутри тела матери, или рядом с ней, если ребенок успел родиться. Например, когда ученые подвергли большую выборку мумий Чинчорро патологоанатомической экспертизе, оказалось, что четырнадцать процентов из ста восьмидесяти семи человек умерли от осложнений при родах, в основном связанных с инфекциями. Мы знаем это только потому, что у мумий сохранились мягкие ткани, поскольку лишь несколько смертей были связаны с травмами или болезнями, оставившими след на скелете.

Археологи годами обсуждали, действительно ли в прошлом роды у людей проходили так трудно, особенно до того, как мы изобрели земледелие и стали получать от него дополнительные калории. В период неолита с его оседлым образом жизни и высокоуглеводной диетой, как считалось, дети в утробе матери получали даже больше энергии, чем сейчас. По логике вещей, это должно было приводить к тому, что дети становились бы еще крупнее, а роды – еще тяжелее.

Однако недавние оценки смертности в поселениях позднего каменного века в Южной Африке показали, что все-таки особенно рискованными для женщин оказывались первые роды, а не роды крупных детей. И в самом деле, было найдено больше скелетов женщин, умерших в родах в тот период, когда мы стали вести оседлый образ жизни, но ведь от этой эпохи сохранилось больше скелетов в целом. Это говорит о том, что к эпохе неолита во всем мире стало больше людей, где бы они ни жили. Это и обеспечило успех нашего вида: несмотря на все преграды, мы научились просто замечательно самовоспроизводиться.

Но факт остается фактом: рожать трудно, люди умирают. И мы не обращали бы на роды особого внимания и не возводили бы вокруг них частокол из странных правил, если бы это занятие не было таким опасным и при этом не играло бы настолько важную роль в выживании нашего вида. Но поскольку без родов никак не обойтись, мы продолжаем так или иначе вмешиваться в них.

Наш вид очень хорошо умеет выбирать что-то важное в жизни и вмешиваться в это, применяя прекрасный, высокоадаптивный эволюционный рычаг – культуру. Иногда это приносит пользу, иногда нет. В прошлом наши культурные привычки привели к созданию целой сети поддержки для женщин, которым нужно рожать. Однако не только в прошлом, но и сегодня наши культурные привычки приводят к тому, что у многих женщин роды проходят даже тяжелее обычного (хотя, казалось бы, куда уж сложнее), а наши научно-технические достижения почему-то за этим не поспевают. Я имею в виду, что роды нашему виду до сих пор даются нелегко, и при этом мы отправляем автомобили в космос ради рекламы.