Текст книги "Битва гигантов. Ротшильды, Рокфеллеры и Нобели"

Глава 3. Нобели в Баку

Условия жизни в Баку в то время были крайне тяжелыми для его обитателей. Зимы там были снежные, летом стояла тропическая жара; то тебя донимал ледяными стрелами ветер норд, то изводили ревущие песчаные бури. Собирали свою дань холера, тиф, малярия и легочные болезни. Потеряв нескольких добрых помощников, Людвиг Нобель понял, что уроженцам северных широт следует создать более комфортные бытовые условия. Густав Тёрнудд оставил подробное описание того, как выглядел поселок Петролеа в 1882 г. Спустя два года строительство было закончено и сотрудники с семьями могли справлять новоселье! За стенами «Виллы Петролеа» было возведено жилье также для садовников, кучеров и сторожей.

Поселок стал достопримечательностью, подлинным оазисом среди тропической жары и окружавшей Баку бесплодной полупустыни. Благодаря чернозему, привезенному из плодородных окрестностей Ленкорани, и пресной воде, доставляемой с Волги, цвели сады. Питьевой водой жителей обеспечивал опреснитель. В конце весны морем доставляли 800 тонн льда, которого должно было хватить на весь летний сезон. Из порта к нефтеразработкам протянули первую в Баку телефонную линию – компании «Белл».

Людвиг регулярно сообщает Альфреду об успехах товарищества, и вот что он пишет ему из Санкт-Петербурга 12 мая 1884 г.: «Согласен с тобой: Роберту не стоит ехать в Баку. Я слишком хорошо помню, как он вел себя в Стокгольме в дирекции КНГ [компании „Нитроглицерин“? – Б. О.]: безо всяких на то оснований оскорбил всех тамошних руководителей. […] Единственная причина такого поведения – недовольство Роберта тем, что у него более нет в Стокгольме высокой должности, которой он дорожил […]. Я с ужасом вспоминаю его пребывание в Баку, его вспышки гнева и техническую беспомощность. […] Независимые натуры чувствовали себя рядом с ним скверно, служащие тем паче. […] Возможно теперь, когда Роберт поправил свое здоровье и упрочил материальное положение, он изменился. Если бы он только мог сохранять спокойствие и вести себя как нормальный человек, я был бы безмерно рад его посещению Баку». Далее Людвиг рассказывает об улучшениях в нефтеперегонном производстве: «Ты, вероятно, помнишь наши так называемые мазутные холодильники, которые принесли нам огромное число пожаров и бед, стоили множества человеческих жизней, остановок производства и финансовых потерь…» Уже введена непрерывная перегонка, и Людвиг отмечает: «Внедрение непрерывного процесса, о котором было столько споров, стало эпохальным событием! К счастью, мне удалось выправить на него привилегию. Все это я бы с радостью и гордостью показал Роберту, если б не боялся, что эти достижения могут не столько обрадовать, сколько рассердить его. Я очень рад твоему отзыву об Эмануэле, поскольку он действительно приносит мне большую пользу».

Письма Людвига в Санкт-Петербург – семье, живущей на Самсониевской набережной, – свидетельствуют о том, каким он был заботливым отцом. Старшие дети выросли в том же просторном особняке, где Эдла одарила Людвига новым выводком. Теперь Эмануэль и Карл вместе с Робертовым сыном Яльмаром работают в товариществе. По дороге в Баку Людвиг пишет в Петербург дочери Анне:

«Я заложил наш городок в надежде, что мы будем окружены зеленью, но, увы, из-за недостатка воды надежды мои не сбылись. Удалось лишь разбить цветочные клумбы и небольшой огород. Летом поля стоят сухие, выжженные солнцем. Дождей об эту пору не бывает. Зато осенью, зимой и весной дожди идут часто. Тогда все кругом чудесно зеленеет, а воздух напоен чарующими ароматами. Вчера ночью был первый дождь, необходимость в котором чувствовалась уже давно. Особенно воспряли после него астры и левкои, которые гордо подняли свои пышные соцветия.

Надеюсь, в будущем году мы сумеем лучше запастись водой и тогда, с Божьей помощью, осуществится моя мечта о зеленой „Вилле Петролеа“, райском уголке в Баку. Из поселка открывается замечательный вид на синее море и горы, а также на вместительную гавань. Не приходится жаловаться и на безлюдье вокруг, поскольку мимо то и дело проезжают всадники и экипажи. Ну вот, большой лист исписан, а сказать я почти ничего не успел. Прими сердечный привет от своего любящего отца Людвига».

В 1884 г. Людвиг привозит на Кавказ своего второго сына, Карла. Как и его старший брат Эмануэль, Карл прошел хорошую подготовку на других предприятиях компании, после чего заведовал производством на машиностроительном заводе в Петербурге. Поездка на Кавказ и длительное пребывание в Баку, чтобы ближе познакомиться с работой «Товарищества бр. Нобель», должны были завершить его образование. По пути в Баку судно задерживается в Астрахани. Карл шлет сестре Анне письма, в которых рассказывает о своих впечатлениях, например о посещении виноградника: «Без каких-либо сложностей мы попали на виноградник, нам разрешили ходить кругом и даже собирать виноград. Мы не преминули воспользоваться этим и наелись вдосталь. Виноградные лозы тут выращивают очень удобно, их пускают вверх по стойкам, так что под ними может пройти человек; нам оставалось лишь разевать рты и набивать их ягодами».

Судно продолжает путь в южном направлении и делает остановку в Дербенте, на юге Дагестана, где пассажиры пользуются возможностью сойти на берег. «Здесь я впервые в жизни мог осмотреть мусульманскую мечеть. Мечеть имела солидный возраст в 1109 лет, что, как ты понимаешь, немало. Весь пол и частично стены были покрыты коврами. Там, где ковров не было, стены стояли голые, белые, без каких-либо украшений. Висело только два-три зеркала и столько же часов европейского производства. […] Что касается персидских верований и прочих обычаев, то о них я имею весьма слабое представление, однако собираюсь узнать больше во время своего пребывания в здешних краях».

Вместе с Густавом Тёрнуддом Карл едет поездом к Черному морю и посылает из Тифлиса открытку Анне, чтобы та посмотрела на кавказцев. Он рассказывает ей о выпечке лепешек: «Как ни примитивен способ их изготовления, лепешки получаются изумительно вкусные, и я не раз, идучи по улице, откусывал от них, заедая виноградом». Описывает он и примитивные орудия, которыми пользуются ремесленники, «что свидетельствует о том, насколько их уровень цивилизации ниже нашего, а еще о том, что они не хотят перенимать опыт у других и упорно держатся за старое».

«Ехать из Тифлиса в Батум весьма интересно. Железнодорожная колея почти все время идет по глубоким узким долинам, а на горных склонах довольно много растительности, что для человека, едущего из Баку, невероятно приятно. В одном месте дорога очень круто ползет вверх, и на самой высокой ее точке мне повезло увидеть вблизи снег. Судя по всему, это станет единственным случаем за всю зиму, когда мне пришлось ступить на мерзлую землю».

По возвращении в Баку Карл посещает богатого татарского бека (что примерно соответствует князю), который угощает его обедом. Аштар-бек живет в селении Сабунчи под Балаханами. Нобель арендует значительную часть его земли, где товарищество бурит скважины в поисках нефти.

Помимо всего прочего, гостей у Аштар-бека потчуют национальной музыкой. «Игравший на скрипке старик был неплох. Время от времени он подхватывал песню, которую исполнял второй музыкант, и это было очень лаже недурственно, но когда тот пел один, аккомпанируя себе на барабане, оглушительные звуки, прямо скажем, пробирали тебя до костей. Такое пение мы скорее назвали бы криком, мелодии же монотонны и печальны, хотя посвящены в основном любви».

Застольный этикет у татар своеобразен. «Наш хозяин и еще один татарин сидели за столом с нами, и оба, чтобы продемонстрировать свою воспитанность, ели ножом и вилкой, однако явно чувствовали себя стесненно и пользовались ими крайне неумело. Остальные татары сидели на полу, где для них было накрыто отдельно, и тут ни о какой стесненности речи не было […]. С супом они справлялись следующим манером: кусок лепешки макали в суп и съедали. Зато мясо с рисом поглощали, безо всякого загребая рис горстью и отправляя в рот. Такой способ был не слишком аппетитен. Впрочем, до и после каждой еды татары обычно моют руки. Сидят они всегда на полу и по-турецки скрестив ноги […]. Если их просишь сесть на стул, они, взобравшись на него, опять-таки садятся по-турецки».

В рождественский сочельник, 24 декабря 1884 г., Карл сообщает Анне, что за последние годы ни разу не справлял Рождество в Петербурге – слишком надолго уезжал то на запад, то на восток. И все же это первое Рождество, которое он встречает даже без ближайшей родни. «В Стокгольме я не чувствовал себя одиноким, потому что там у меня бабушка, двоюродные братья и сестры, много друзей. […] Теперь я живу в Балаханах, но третьего дня ездил верхами в поселок Петролеа, к инженеру Тёрнудду, который пригласил меня провести у них сочельник. Собрались мы все вместе только к обеду, и стол ломился от рождественского угощения, а потом старики, то бишь инженеры Тёрнудд и Бергрот, долго беседовали, а я, как пай-мальчик, сидел рядом и слушал захватывающие истории про разбойников и грабителей».

16 марта 1885 г. Карл снова пишет Анне: «Время бежит быстро. […] Этому немало способствует ощущение, что мне хорошо. […] Весть о том, что сюда собирается приехать Яльмар, очень меня обрадовала. Интересно, возьмет ли он с собой Сигрид. Мне кажется, ей хорошо провести лето в Баку, она бы тут живо избавилась от излишней полноты и боли в коленях».

Когда «Товарищество бр. Нобель» посещает английский журналист и художник Уильям Симпсон, его проводником становится Карл. «Симпсон 35 лет путешествует по всему земному шару и участвовал во многих войнах. Теперь он едет из Афганистана, по поводу которого у русских с англичанами вот-вот будет драка». Карл показывает англичанину перегонный завод, поселок Петролеа, Балаханы и храм огня в Сураханах. «А теперь внимательно следи за „Иллюстрейтед Лондон ньюс“, – сказал Уильям Симпсон, – глядишь, через несколько месяцев там появятся виды Баку». И действительно, в номерах 21 ноября 1883 г. и 5 июня 1884 г. были напечатаны его статьи и рисунки.

В свое время Альфред категорически отказался приехать к Роберту в Баку, поскольку считал тамошний климат ужасным, о чем и писал брату: «Соблазнить меня могла бы встреча с тобой и, вероятно, с Людвигом, но безводная, пропыленная, загаженная нефтью пустыня меня ни в коем случае не соблазняет. Я предпочитаю жить среди кустов и деревьев – безгласных друзей, уважающих мои слабые нервы, – и, сколько возможно, избегать как больших городов, так и пустыней».

У Карла Нобеля иное мнение: «Климат тут вовсе не такой скверный, как обычно рассказывают, напротив, многие здесь даже утверждают, что он лучший на свете. К примеру, такой прекрасной, такой замечательной погоды, какая стоит теперь, почти не бывает в жаркое время года в Петербурге».

Глава 4. Семейные неурядицы

Перепроизводство нефти привело к снижению цен на нее и в новом, 1886-м, году. До Парижа – и Альфреда – дошли распространившиеся в печати и на европейских биржах слухи о том, что «Товарищество бр. Нобель» приостановило выплаты по обязательствам. Берлинский банк «Хандельс унд дисконто-гезельшафт» отказался от опциона на недавно выпущенные в обращение акции, и Людвиг вынужден был скупить довольно много из них сам.

Альфред не сомневался, что компания стоит на грани финансового краха, а коммерсанты с хорошим деловым нюхом начали подозревать, что на рынке скоро станет одним конкурентом меньше. Ранее в Баку приезжал инспектировать ротшильдовские предприятия Жюль Арон, который воспользовался этой возможностью, чтобы заглянуть и в «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель». В сентябре 1886 г. весьма опытный представитель «Стандард ойл» Уильям Герберт Либби обсуждал с Людвигом в Петербурге покупку большого пакета акций в «Товариществе бр. Нобель». На следующий год переговоры были продолжены в Париже и Вене.

Альфред уже несколько лет старался собрать свои разрозненные фирмы под одной крышей – по примеру Джона Д. Рокфеллера, создавшего в 1881 г. «Стандард ойл траст». Альфред понимал, что для преобразований понадобятся крупные суммы, причем скоро. А две трети его имущества было вложено в нефтяные акции у брата Людвига, которому прочили банкротство. Вот что пишет ему Людвиг 8/20 марта 1886 г.

«Любезный брат Альфред! […] В настоящее время […] мы не должны ни банкам, ни частным банкирам ни одной копейки. У нас есть обязательства по векселям (долги за железо, соду, серу, различные материалы и проч.), которые составляют на данный момент 242 тысячи рублей, – срок оплаты по ним в основном подойдет еще не скоро. Невзирая на это, в определенных кругах развернута систематическая планомерная кампания по оговору нашего предприятия. [Группа нефтяных магнатов задумала провести нефтепровод из Баку в Батум, чтобы вытеснить с рынка монополистов Нобелей. – Б. О.] Эта кампания […] ведется с невероятной беззастенчивостью. Здесь стишком большой простор для взяточничества».

Постскриптум от 29 марта:

«Мне приятно сообщить тебе, что впредь мы сможем получать деньги из Государственного банка под залог керосина. Другое радостное обстоятельство заключается в том, что мы наконец добились права возить свою продукцию по Закавказской железной дороге и сможем транспортировать этим путем большое количество нефти».

16 апреля 1886 г. Альфред отвечает ему с австрийского курорта Бад-Ишль:

«Дорогой брат Людвиг! Похоже, что нам примерно в одно время удалось создать синдикаты: мне – динамитный, тебе – нефтяной. Поздравляю с этим достижением. […] Я еще не знаю, придется ли тревожить тебя насчет оформления некоторых векселей, поскольку мне необходимо выкупить акции гамбургского „Динамита“; во всяком случае, требуемая сумма будет гораздо меньше той, какую я исчислил прежде. Поскольку мне удалось создать синдикат для выкупа этих акций, теперь остается внести не более одной пятой всей суммы».

3 июня 1886 г. Людвиг уже в Баку:

«Любезный брат Альфред! […] Лагервалль скоро поедет через Одессу в Париж, так что будет возможность устно доложить тебе обо всем, что может тебя интересовать. Из-за перепроизводства и низких цен положение у всех отнюдь не блестящее. […] Посему мне пришлось провести в нашей компании вызванные конкуренцией финансовые преобразования. Нет ничего хуже необходимости снижать сотрудникам жалованье и лишать их некоторых льгот. […] Проводить технические усовершенствования более нежно, теперь остается лишь сократить управленческий аппарат и создать синдикат для сбыта продукции. […] Недавно Эмануэль телеграфировал, что ты требуешь вложенные деньги либо векселя. […] Ты наверняка понимаешь, насколько неудобной была бы для нас выплата наличных в период, когда у нас самые крупные расходы и наименьшие доходы: в разгар лета.

Не знаю, что ты думаешь о положении дел на мировом рынке; вероятно, человек бездетный (вроде тебя) может иметь о нем другое представление, нежели тот, кто обременен многочисленным семейством (вроде меня). […] Я всегда пользуюсь случаем объяснить и показать, насколько сложно заставить капитал приносить плоды, если не прилагать к этому достаточно трудов и забот. Капитал в виде наличности, которую оставляют в наследство детям, это чистый разврат. Капитал, вложенный в промышленность, может быть хорошим оружием в борьбе за существование, однако тот, кто надеется, что его капитал будет приумножаться без упорной работы, вскоре остается ни с чем».

Людвиг рад, что Эмануэль намерен в одиночку провести собрание пайщиков, и советует:

«На собственном примере могу утверждать, что получил большую пользу от неудач и что упорная борьба за достижение цели научила меня гораздо большему, чем легкие победы. Теперь у меня гостит Робертов сын Яльмар, и я не упускаю случая внушить ему мысль о том, что будущее его брата и сестер зависит от благополучия нашей грандиозной компании, а потому он – как и Эмануэль с Карлом – обязан, не жалея усилий и времени, трудиться на благо предприятия».

По словам Людвига, Яльмар поддается внушению: он готов и может приносить пользу. Юноша наделен трезвым умом и наблюдательностью. К тому же он легко овладел русским языком. Людвиг также рассказывает, что его младший сын, Карл, за год пребывания в Баку завоевал всеобщие симпатии и далеко пойдет. «Прости, дорогой Альфред, что я невольно перевел разговор на детей, но ведь будущее принадлежит не нам, а им, и зависит оно тоже от них. Преданный тебе Людвиг».

За весну давление на Альфреда возрастает, и он все больше раздражается.

24 июня 1886 г. Альфред пишет из Парижа Эмануэлю, что не может и дальше выполнять свои обязанности члена совета (куда его «ввели без спросу»), поскольку едва ли не все его время уходит на собственные компании. А «долгие и утомительные поездки в Санкт-Петербург» лишь усугубляют положение. «Ваше российское предприятие доставляет мне много беспокойств, не говоря уже о колоссальных убытках от него, парализующих все мои начинания». И далее:

«Все сожалеют, что их втянули в это безнадежное предприятие, которое дает прибыль в 2 %, но не может выплачивать даже их. Сам я почту себя счастливцем, если судьба позволит мне выпутаться из всего этого, потеряв в рублях миллион или полтора. […] Неопределенность для меня страшнее убытков, поскольку она препятствует осуществлению моих планов и делает мое положение в динамитных компаниях крайне затруднительным. Пришла пора объединить их все под одной крышей, для чего прежние акции следует заменить на акции, которые будут выпущены одним крупным – головным – акционерным обществом. Оно будет создано примерно к 15 июля, может быть, чуть позже. Тогда мне необходимо иметь в распоряжении несуществующие средства, посему я вынужден просить „Товарищество братьев Нобель“ выплатить мне векселями долг по моему текущему счету».

На другой день, 25 июня, Альфред отправляет новое письмо:

«В дополнение ко вчерашнему хочу сообщить, что ради обретения свободных средств я продал почти все поддававшиеся реализации ценные бумаги. Я даже расстался – по весьма низкой цене – с частью акций шведского „Динамита“. […] Этим посланием я хочу объяснить тебе, насколько остро нуждаюсь в деньгах, чтобы вы там не просто приобщили мое ходатайство аd acta».

Людвиг пишет «милому брату Альфреду» пространный ответ, в котором выражает свою философию предпринимателя. Письмо послано из Финляндии, с дачи в Лауритсале:

«Недавно Роберт потребовал остаток своего пая в Товариществе – 6 тысяч английских фунтов, причем не заикнувшись об этом заранее. Ты отказался от места в совете, так что пришлось подбирать человека тебе на замену. Все это совпало с периодом, когда мы не можем выплачивать дивиденды из-за невыгодной конъюнктуры и когда компании необходимы все имеющиеся средства, дабы избежать обращения за ссудой к посторонним лицам. Этими обстоятельствами воспользовались наши недруги, представившие их в таком свете, чтобы как можно больше навредить Товариществу и лишить его всякого доверия. Все это отразилось прежде всего лично на мне. Я всегда брал на себя полноту ответственности за наше предприятие как в финансовом, так и в моральном отношении; любое покушение на нашу честь, на нашу репутацию рикошетом попадает в меня. Я уже десять лет считаю себя рабом компании и отдаю ей свое время, свое здоровье, свое душевное спокойствие. Российские газеты клеймили меня, называли монополистом и капиталистом, а в России это даже скорее, чем в Западной Европе, равносильно объявлению тебя преступником, который подлежит всеобщему преследованию. Пострадала моя репутация, и это в конце концов повлияло на кредиты, ведь народ оповестили, что я вложил в Товарищество большую часть своих средств. Все это Роберт должен знать не хуже других, поскольку своим рабством и своими жертвами я обязан в первую очередь ему. Он должен также не хуже других знать, что, несмотря на вышесказанное, наше предприятие крепко стоит на ногах – настолько крепко, насколько вообще может стоять промышленное предприятие. Тем не менее ходят слухи о том, что он позволяет себе безрассудно высказывать недовольство и недоверие, тем самым пороча компанию. Промышленное производство связано с конъюнктурой, за прибыльными годами неизменно следуют скудные, а потому здравомыслящий человек не должен отчаиваться, отмежевываться и думать только о спасении собственной шкуры.

Сам понимаешь, меня вынуждают к таким словам горькие чувства, вызванные твоим отношением. Будь в моем распоряжении средства, чтобы удовлетворить твои требования, я бы, право, не стал хвататься за перо и выкладывать все эти малоприятные соображения. Я бы предпочел продать дома и остальное имущество, но в Петербурге теперь никто ничего не покупает. Тут воцарился застой, утрачены надежды на будущее, в банках полным-полно лежащих втуне денег.

Когда на прошлое Рождество наши конкуренты (германские евреи, торгующие американским керосином) придумали этот трюк – в одно и то же время распространить на биржах Нью-Йорка, Берлина, Штеттина и Бремена телеграмму о том, что Нобель прекратил в Петербурге выплаты по обязательствам, – это лишь незначительно сказалось на доверии к компании.

Русских патриотов, входящих в советы российских банков, хлебом не корми, дай уронить в чужом мнении иностранца – шведа, которого допустили сыграть важную роль в промышленном производстве. Евреи, чье влияние там преобладает, не могут простить мне стремления к независимости и того, что я не хочу позволить евреям прибрать к рукам весь сбыт нефти. Так что вопли против монополиста идут из русского стана, тогда как евреи пытаются навредить нам с другой стороны подрывом нашей репутации.

Между тем дела „Товарищества бр. Нобель“ обстоят совсем неплохо. Разумеется, выплачивать дивиденды было бы опрометчиво, поскольку, учитывая преследования, которым мы систематически подвергаемся, следует приберечь все имеющиеся средства, дабы не зависеть от кредитов, и вообрази, как докучливы могли бы стать некоторые акционеры во главе с Бильдерлингом, если бы мы решились на выплату.

[…] Так что нет ничего естественнее моей просьбы к вам обоим, с кем мы вместе учредили это Товарищество и чью фамилию оно носит, не бросайте его, а спокойно подождите до лучших времен. Разумеется, Роберт с каждым годом играет все менее значительную роль, тогда как твоя роль решающая. Посему прошу тебя оказать мне услугу, оставив удовлетворение твоего ходатайства на мое личное усмотрение и подождав, пока я достану ссуду в другом месте. В качестве залога предлагаю тебе, помимо акций нашего Товарищества, ипотеку на мой особняк в Петербурге. Я бы хотел впоследствии продать его, но любой шаг в этом направлении используется нашими врагами для дискредитации Товарищества, а у этой своры в распоряжении наша продажная […] пресса, против которой я бессилен, как бы ни клокотал гневом. Во всех прочих отношениях ты можешь быть совершенно спокоен, уверяю тебя. […] Я знаю, что мы расходимся во мнениях о том, как следует руководить промышленными предприятиями. Я ничего не понимаю в спекуляциях и не доверяю биржевой игре, полагаясь исключительно на работу и считая, что только честным трудом можно поставить компанию на ноги. Я верю как в этот принцип, так и в самого себя, и у меня хватит терпения дождаться плодов своего труда. На своем веку я многажды подвергал проверке сей принцип и всякий раз убеждался в его справедливости. А когда ты не один, когда кругом акционеры, теряющиеся при первой неудаче, тем более важно верить в победу труда, настойчивости и предусмотрительности, поскольку пессимистов, которые все видят в черном свете, у нас хватает. За будущее же нашего предприятия я спокоен. Разумеется, нужно дать некоторое время на то, чтобы образовавшийся избыток продукции был поглощен растущим спросом. Но наша компания имеет преимущества по сравнению с большинством и, когда наступят лучшие времена, начнет пожинать плоды раньше других. […] Короче говоря, мне требуется твое содействие, чтобы помочь Товариществу, на счету которого в государственном банке два миллиона рублей – моими хлопотами.

Осенью я, по обыкновению, собираюсь денька на два в Стокгольм, проведать матушку.

Преданный тебе Людвиг.

Р.S. Мы получили право выпустить облигации, но я не вижу в этом ни малейшей необходимости».

Альфред снова в Бад-Ишле, откуда в августе 1886 г. приходит очередное письмо от него:

«Братец Людвиг! Ты совершенно напрасно упрекаешь меня в том, что я „отмежевываюсь и думаю только о спасении собственной шкуры“. В таком случае ты […] забываешь, что, требуя возвращения долга, я не только пребываю в неведении о материальных и кредитных затруднениях компании, но, напротив, накануне […] получил уведомление о том, что Государственный банк и железнодорожная компания готовы ссудить предприятию столь крупные суммы, что тебе придется отказаться от предложения последней».

Людвигу следовало бы вернуть заем, предоставленный Альфредом, но не выплачивать дивиденды акционерам. Далее Альфред обиженно пишет, что того гляди ввергнет себя в «нищету ради того, чтобы „Товарищество бр. Нобель“ обанкротилось чуть медленнее. Ибо, обоснованно или нет, только я совершенно убежден, что крах компании – лишь дело времени. Я не раз дивился множеству счастливых случайностей (чего стоят три моих миллиона, два – Государственного банка и четыре с половиной – „Дисконто-гезельшафт“), которые позволили Товариществу так долго держаться на плаву».

Ему необходимы свободные средства, объясняет Альфред. Он также принимает предложение о закладе Людвигова дома. Поскольку это «один из способов достать средства, которые мне могут понадобиться, я с готовностью соглашаюсь на него. Хоть ты, по собственному выражению, и говоришь „малоприятные вещи“, я прекрасно понимаю твое отнюдь не безоблачное настроение, в котором люди не склонны взвешивать свои слова.

Сердечный привет всем от преданного тебе

Альфреда».

29 августа Альфред опять пишет из Бад-Ишля:

«Милый брат Людвиг! Перед отъездом в Баку ты сообщил мне, что Государственный банк и железнодорожная компания открыли такие кредиты, что ты даже не сумеешь воспользоваться их […] предложениями. Из чего я сделал естественный вывод, что твоя компания имеет избыток денежных средств и вполне могла бы вернуть мне долг. […] Если Товарищество считает, что оно может просто-напросто игнорировать меня, то я скажу: не на того напали. Я вполне могу перевести свое ходатайство в какой-нибудь банк, и тогда компания […] вынуждена будет обращаться со мной более любезно. А теперь – о „Динамите“…

С сердечным приветом к твоим близким,

преданный тебе Альфред».

22 августа/3 сентября 1886 г. Людвиг вернулся в Санкт-Петербург.

«Милый брат Альфред! Твое письмо из Ишля от 29 августа только что прибыло. К величайшему сожалению, я вижу, ты меня опять понял превратно, истолковав мое сообщение, как если бы нам открыли кредит и банк, и железная дорога. Кредит можно было бы получить у одного из этих учреждений, но в любом случае он покрывал лишь транспортные расходы и предоставлялся под залог перевозимой продукции. Ты упоминаешь о письме к Эмануэлю от 30 июля. Не знаю, дошло ли до него это письмо, но хорошо помню его удивление по поводу того, что он не имеет от тебя сведений и ответов на свои вопросы. Эмануэль теперь полезнее для меня в Швеции, так что придется подождать с выяснением обстоятельств до личной встречи с ним. Твое предположение о том, что Товарищество хочет тебя проигнорировать, совершенно безосновательно. [Недоразумение будет выяснено по возвращении Эмануэля в Петербург. – Б. О.] Я терпеть не могу ссор, и мне совсем не трудно извиниться, если по моей ли вине или по вине кого-то из моих подчиненных мы причинили тебе неприятность».

Альфред шлет из Бад-Ишля телеграмму, где сообщает о письме, которое вот-вот должно от него прийти. Людвиг, отложив поездку в Швецию, пишет 1/13 сентября 1886 г. из Санкт-Петербурга:

«Братец Альфред! Моя поездка в Стокгольм была сорвана твоим письмом из Ишля от 3 сентября. Поначалу содержание его страшно меня разозлило, но теперь я остался, чтобы раздобыть затребованные тобой сведения. По зрелом размышлении мне кажется, что ты пребываешь в удручающем расположении духа, иначе невозможно объяснить твои излияния, ведь ты обрушил на нас ушаты несправедливых и голословных обвинений. […] Я, однако, не могу оставить без внимания вопрос о нравственной подоплеке твоего и Робертова отношения ко мне и моему предприятию. Как ты прекрасно знаешь, Роберту есть за что меня благодарить. Тем не менее он пользуется любым случаем очернить и опорочить мою репутацию, а также оговорить тех, кто совместно со мной трудится не покладая рук ради его же блага. Высказывания, которые он позволял себе перед посторонними людьми, в том числе перед зарубежными банкирами, нанесли мне колоссальный ущерб, и ущерб этот был бы еще больше, если бы неестественность наших отношений не заставила многих усомниться в его отзывах. Роберт болен, но худший из его недугов – зависть, и она не излечилась никакими курортами. […] Гораздо важнее отношения с тобой […], оброненные вскользь слова разносятся недоброжелателями по всему свету и подрывают доверие к нашей компании. Лишь ты можешь судить, насколько обоснованно подобное суждение. Вероятно, следует напомнить тебе, что компания на две трети принадлежит нашему семейству и что подлинные ее кредиторы – мы, в том числе я сам».

Людвигу наскучило просвещать Альфреда, тем более что со стороны брата он «наблюдал […] лишь склонность истолковывать все факты наимрачнейшим образом, отчего и здоровому человеку недолго заделаться пессимистом». Письмо из Санкт-Петербурга от 2/14 сентября 1886 г.:

«Милый брат Альфред! Анализируя твое письмо от 3 сентября и доискиваясь причины сего докучливого послания, я нахожу, что оно было продиктовано преувеличенным страхом финансовых потерь и удивительной для меня неосведомленностью в отношении свойств и положения нашего предприятия. Посему я пропущу мимо ушей все нападки личного характера и постараюсь снабдить тебя как заимодавца и пайщика теми сведениями, которые я всегда готов предоставить любому из акционеров нашего предприятия».

Людвиг обещает в самом скором времени выслать Альфреду финансовый отчет, пока же хочет напомнить брату, что «…наша компания распадается на несколько частей, каждую из которых можно считать отдельным предприятием, […] однако они образуют единую систему. От американских компаний она отличается прежде всего тем, что, не прибегая к бочкам, мы должны иметь собственные средства перевозки и хранения, для чего требуется вкладывать собственный капитал, тогда как американцы, поставляющие продукцию в бочковой таре, могут использовать уже существующие на мировом рынке транспортные средства. В американской системе капиталовложения в перевозку, хранение и сбыт продукции делаются из общественных средств. Разумеется, то, что там есть спекулянты, всегда готовые купить товар, пусть даже чтобы спекулировать им, – большое преимущество, но это не значит, что моя система неправильна или менее рентабельна. В целом производство и сбыт товара по моей системе требует меньших затрат, чем по американской. […] Так что системы отличаются прежде всего тем, что мою нельзя с выгодой применять в малом масштабе, нельзя использовать наполовину, она обязана быть полной. Кроме того, нефтепродукты должны быть ровными по качеству, поскольку предусматривается их смешение, которого просто невозможно избежать.