Текст книги "Четыре сына доктора Марча"

Дневник убийцы

На обед была говядина с морковью, которую приготовила мама, – очень вкусно, в кои-то веки как следует прожаренная, не то что у Джини – у той мясо вечно сочится кровью.

Джини скоро предъявят обвинение, об этом сказал папа, пока она открывала дверь, а мы еще стояли возле машины. Папа рассказал об этом быстро, шепотом. Все из-за анонимного письма. И что это, хотелось бы знать, за лжец наплел такого…

Дневник Джини

Я спросила у лейтенанта, получил ли он анонимный донос. Он смутился: «Следствие идет своим чередом…» – «Но что вы думаете – кто мог это написать? Прошу вас, скажите, вы даже не представляете, как это важно для меня!» (Он, бедняга, совсем покраснел: я тянула его за рукав.) – «Знаете, вы ведь действительно были очень пьяны». – «Скажите мне, кто он, скажите – и я все вам объясню».

Вошел капитан. «Я позвоню вам, – шепнул мне лейтенант, – позвоню, как только смогу, положитесь на меня».

Жду.

Когда я была маленькой, часто представляла себе, что если мне когда-нибудь придется что-то доказывать людям (полицейским, врачам, пожарникам) ради того, чтобы спасти кого-то любимого (чтобы ускорить дело, чтобы мне позволили увидеть его), то я сделаю все, что угодно: засяду в какой-нибудь конторе, отказываясь уходить, буду орать, биться до тех пор, пока до них не дойдет… а теперь нужно спасать собственную шкуру, а я ничего не делаю.

Телефон. Может быть, лейтенант. Кто-то снял трубку. Пойду посмотрю.

Дневник убийцы

Телефон. Кто-то снимает трубку. Слышно, как спускается Джини: бум, бум, бум – шествие слонов по лестнице. Внизу какой-то разговор. Может быть, нам тоже нужно спуститься? Джини идет назад. Проходит мимо моей двери. Входит к себе. Не терпится – до самого вечера еще ждать. Ладно, проверю все еще раз.

Дневник Джини

Звонил отец Шэрон. Разговаривает с доктором. У доктора смущенный вид.

Приняла решение. После ужина иду в гараж и сматываюсь вместе с их тачкой. Завтра буду уже далеко. Раз уж мне светит тюряга, стоит попытаться вывернуться. Если я буду ехать всю ночь, есть шанс на рассвете попасть в самолет и удрать куда угодно.

Но на какие шиши? Джини, для чего у тебя голова на плечах – думай, скотина!

Доктор прячет бабки в ящик комода, где лежат носки. (Обалдеть, до чего же люди любят зарывать бабки в нижнее белье.) Нужно стянуть эти денежки и – привет, друзья-приятели… А он оставляет ключи от машины в шкафу, где висят другие ключи? Кажется, да. Пойду вниз – надо проверить. Собрать сумку. Взять минимум вещей.

Главная проблема – он. Сбить его с толку. Но он, конечно же, подозревает, что я не собираюсь ждать, как ягненок, которого намерены принести в жертву. И будет безотрывно за мной следить. Выкинуть какой-нибудь фортель. Заставить его заподозрить что-то другое?.. Нужно подумать.

Убийца

Мне скучно. День какой-то длинный. Снег идет все сильнее и сильнее. Хороший снег – скрывает все следы. Если бы ты решила сбежать, Джини, по такому снегу ты могла бы далеко уйти, прежде чем твои следы отыщутся. Но в лес тебе не сбежать, ты ведь женщина, и твой удел – поезд, автобус, самолет, машина… машина…

Неужели ты, Джини, способна подложить мне такую свинью? Ты-то, с твоим золотым сердцем, и вдруг тебе стукнет в голову эта идея – сбежать, когда на хвосте у тебя целая куча полицейских, готовых стрелять без предупреждения, и, потом, на какие деньги? И куда же ты двинешь без денег, а?

Я, правда, забыл: ты ведь воровка… Подлая воровка! Я всегда говорил – столько раз говорил – о том, что она стянет у нас все до копейки; какая неосмотрительность, доктор, оставлять деньги в ящике комода…

Тогда мы ее схватим и пристрелим… Пристрелите ее, это бешеная собака, она убила малыша, украла деньги, ее надо убить…

В конце концов я мог бы свою работу оставить им. Так было бы надежнее. Что ты об этом думаешь, жертва? Нет, мне нужно самому делать свое дело, и потом, я слишком долго ждал этого, хочу увидеть, как ты подыхаешь, ясно? И плакать над еще не остывшим трупиком, ангел мой… Надеюсь, ты хоть сменила белье, чтобы предстать перед Господом?

Дневник Джини

Опять двадцать пять. Еще одно послание. Он так тихо сует их под дверь, что я ничего не слышу.

Это – дьявол.

Как ему удается читать мои мысли? И думать одновременно со мной?

Ненавижу эти вопросы, на которые нет ответов.

Свой план я изменить не могу. И здесь остаться не могу. Завтра меня засудят: попытка к бегству, никакого тебе условного наказания, за малыша – по максимуму; я загнана в угол. Об этом ты не подумал, а? Не подумал о том, что если палку перегнуть, она сломается. Теперь мне терять уже нечего – тут ты просчитался, господин тайный осведомитель…

И еще: он почти не пользуется больше материнской спальней. Общается со мной напрямую и пишет только для меня.

Дневник убийцы

Джини, гиппопотам ты мой любезнейший, ты действительно намерена убить меня? Но сегодня утром ты не оставалась одна, а значит, и не могла купить оружия. Кухонный нож? А ты сумеешь им воспользоваться?

Перечитываю твое смехотворное послание. Кого ты думаешь запугать? Убить меня ты не можешь. Того, кого нет, – не убить. Не убить тебе бумагу, слова, мимолетные шорохи, но зато все это – «это» – вполне способно убить тебя…

Идет такой сильный снег, что ничего вокруг не видно. Можно подумать, мы на полярной станции. Затерялись где-то в Арктике, ждем спасателей, а они никогда не придут.

Интересно, меня поймают когда-нибудь?

Нет, исключено: я слишком хитер.

Дневник Джини

«Лейтенанту Лукасу. Лейтенант, я не убивала младенца, и не Эндрю убил всех этих девушек, а то, что произошло с Закарией Марчем, – не несчастный случай. Убийца живет здесь, он – один из сыновей доктора Марча. Я нашла его дневник, где обо всем рассказано, но он утащил его у меня. Умоляю вас: проведите расследование, и вы увидите, что я говорю правду; клянусь вам, это сумасшедший, он хочет убить меня, именно поэтому я и убегаю. Вы хорошо знаете, что меня вот-вот арестуют, терять мне нечего, и говорю вам об этом только потому, что это правда. Повторяю: у меня нет доказательств, но я точно знаю. Обыщите дом, допросите их и поймете, лгу я или нет.

Тот, кто написал на меня анонимку, убил и девушку в Демберри, и Карен, и мать Карен, и Шэрон, и ту проститутку, и любовницу доктора, и малыша, и даже своего родного брата, и еще других, о которых мне ничего не известно, – перед Богом клянусь.

Мне жаль причинять вам столько неприятностей своим бегством, но все-таки попытаю удачи. Простите меня.

Джини.

К этому прилагаю все его послания, какие у меня есть. Сами убедитесь!»

Ну вот, готово. В шесть Мики (почтальон) придет вынимать письма из ящиков, и – десять против одного – как только он увидит это, отнесет прямиком к фараонам, и через пять минут они окажутся здесь; будут они что-то расследовать или нет, но меня в любом случае закатают за решетку! Отправлю, уезжая, – так надежнее. А лейтенанта, наверное, переведут отсюда в другое место…

Зато если я оставлю поддельное письмо – для фараонов… брошу где-нибудь на видном месте…

Он решит, что раз письмо (поддельное) не отправлено по почте, значит, я никуда не еду. А стало быть, зачем ему так рисковать – забирать из стенного шкафа ключи от машины, ведь кто-нибудь может это заметить (например, доктору понадобится поехать на срочный вызов)? Нет, если я не отправлю письмо по почте, ему бояться нечего: не могу же я уехать, не отомстив ему – не отправив письмо. Браво, Джини, ты на верном пути, давай думай дальше… Оставлять письмо прямо у него под носом будет слишком грубо, нужно спрятать его; как бы его… Я «забуду» запереть дверь… суну его под остатки своей писанины и «забуду» закрыть комнату; хотя нет, лучше придумала: оставлю письмо внизу, в своем пальто. Нужно сделать так, чтобы оно заметно торчало оттуда…

За работу! Отнесу письмо вниз и вернусь сюда, чтобы он успел его найти, потом опять спущусь, вымою посуду и, как только они усядутся в гостиной, смотаю удочки.

Все это чушь, не могу же я уехать без ничего, бросив все шмотки… А деньги – вдруг он вытащит деньги из комода, – может, прямо сейчас пойти посмотреть? Рискованно, доктор сидит внизу…

Придумала.

Спускаюсь вниз и кладу письмо на стол, вместе с остальной почтой, которую отправят завтра. После ужина они удаляются в гостиную, я хапаю ключи – бабки свистну перед самым ужином, – иду к себе, сумка уже собрана, и вылезаю в окно – именно так: делаю веревку из простыней и вылезаю в окно; направляюсь в гараж, и – ррррр! прощай, малышка!

Идет снег, дует ветер – ничего они не услышат. Тем более что улица идет под уклон – смогу отъехать не включая мотора… Джини, я верю, что все будет типтоп… Главная трудность в том, что он выбрал именно сегодняшний вечер для того, чтобы меня прикончить, – значит, у него наверняка есть какой-то план и он непременно будет следить за мной; если бы только он мог отложить это дело до завтра, если бы только что-нибудь могло вынудить его отложить все до завтра…

Джини, какая великолепная идея…

«Слушай, идиотик, есть кое-что новенькое для тебя: лейтенант сказал мне, что с Эндрю все обвинения сняты…

Они держат это в секрете, чтобы поймать настоящего убийцу, и уже напали на верный след. Хитреньким себя считал, да? Но не так уж ты хитер оказался… Тем более что я поговорила с лейтенантом: рассказала ему кое-что, чем он очень заинтересовался… Мы с ним друзья, и я уверена, что он лишь ждет удобного случая для того, чтобы прийти сюда с обыском… Ну что, придурок – теперь это и впрямь не мое дело, – съел?»

А сейчас нужно собрать сумку и сделать веревку из простыней.

Убийца

Джини, Джини, ты огорчаешь меня. Слишком стала разговорчива… Слишком подозрительна, зла, вечно норовишь схлопотать себе неприятности…

Тебе прекрасно известно, что позвонить и узнать, оправдан ли Эндрю, я не могу. Значит, мне придется сидеть тихо? Хочешь спасти свою шкуру, бэби? Забавляешь ты меня. Тем, как дергаешься от страха. Ведешь себя так, как если бы я сунул твою голову под воду и держал там, – это напоминает мне бедняжку Зака…

И все-таки неплохо сыграно. Может, я предпочту не рисковать? Может, стану дожидаться, пока тебя не заберут и не упрячут в безопасное местечко, а меня повесят?

Глупо было бы, тебе не кажется?

Хочешь получить отсрочку? Ну-ка: когда они узнают, что ты – воровка в бегах? Завтра, послезавтра… Если бы на тебе не висело всех этих грехов (воровка, лгунья, а теперь еще и убийца!), я мог бы немножко подождать, но в данном случае это трудно, ты должна меня понять, Джини, я не могу поступить иначе…

Никаких отсрочек.

И не оставляй больше записок на комоде. Это действует мне на нервы.

Дневник Джини

Никаких отсрочек. И никаких тебе перекуров. Джини, у тебя есть лишь один выход: обратиться в призрака, чтобы избежать пуль. Пара пустяков, правда?

Пора ужин готовить! Слышно, как они там зашевелились. Старушка включила телевизор; ну вот, все устремились вниз, загалдели – четыре двери, четыре голоса; теперь они в гостиной, этаж пуст, до самой ночи никто сюда не явится. Бабки. Самое время.

Готово – стащила.

Почему он позволил мне взять их?

Не буду дожидаться, пока они уснут, уеду сразу же после ужина, когда они будут сидеть у телевизора. Пока до них дойдет, я выиграю время, а снег – снег поможет мне спастись.

Иду вниз. Простыни готовы. Сумка тоже, и еще – поддельное письмо. Настоящее – в кармане. Очень нервничаю.

15. НОКАУТ

Дневник убийцы

Фантастика! Я и не мечтал, чтобы все так вышло! Ей крышка! Я слишком возбужден для того, чтобы писать. Скоро я тебя прикончу. И сожгу все эти бумажки. «Листья умерли, их убирают, уберут и тебя тоже, Джини…» Конец игры.

Дневник Джини

(магнитофонная запись)

Помогите… Помогите… Мне совсем плохо, я… я едва могу говорить; дверь заперта на ключ, но я чувствую, что он там, за дверью, подстерегает, ждет; не хочу терять сознания, мне так плохо…

Посадили меня ужинать вместе с собой; доктор всем налил вина, очень крепкого, а потом – шампанского и ликера. «Ну же, Джини, в чем дело, не стоит вешать носа, мы с вами». И он снова и снова наливал мне; я боюсь, мне страшно, темно – все погружено во тьму, – потому что они отключили электричество, да, буря пообрывала все провода; но плевать – все равно уеду. Одно письмо оставила внизу, а другое-то здесь, при мне, я спрячу его в надежном месте, никакой почтовой марки – все равно дойдет; надо только найти маленький целлофановый пакетик… «Пейте, пейте» – вот так я и напилась! На холоде лучше станет.

В дверь скребутся… Хоть обскребитесь – плевать, фиг я вам открою, времени нет; где сумка, где же она? Ничего не видно; а ведь здорово я их провела, так упившись!

Он, наверное, думает, что я ни на что уже не способна. Ошибаешься, ангелочек, упиваться мне не впервой, на автопилоте доберусь. Распрекрасненько доеду! Одна только беда – вижу я плохо: неясно как-то, в глазах темно, все плывет… Тсс, громко разговаривают, – о чем это они? – голос доктора…

Говорит, что едет на машине в деревню – срочный вызов…

Теперь у меня совсем мало времени, потому что, похоже, все пропало – не будет мне машины; все пропало; ну что поделаешь – тогда позвоню лейтенанту, пусть приезжают за мной. Полиция! Я в розыске за кражу, я – опасная преступница; в тюрьму, живо, нельзя здесь ни секунды больше оставаться; но буря оборвала телефонные провода, значит, придется спасаться пешком – по колено в снегу…

Смех… какие-то люди смеются – кто-то пошутил, и все хохочут, – кто это так хохочет? В окно, быстро, – пожар, нет, какой пожар, что я такое плету?

Думали, напоили меня, болваны несчастные… Может даже, снотворным накачали… Он поднимается наверх – идет по лестнице и смеется, кто там? Кто поднимается по лестнице? Кто смеется у меня под дверью? Волк, это волк, я должна поторопиться, должна очнуться; кто-то поворачивает дверную ручку – заперто; но кто-то упорно вертит ручку; я еще не сошла с ума, я знаю, кто это!

Не пойду открывать, сейчас прыгну вниз и умру в снегу, от холода; простыня – крепче держаться за простыню, он уже колотит в дверь – стучи, стучи, меня уже нет, я хитрее тебя, ж!..

Ну вот – я внизу. От холода дыхание перехватывает, мне лучше, блевать больше не тянет, и вижу я лучше, но снег такой густой, я… кто-то высунулся из моего окна, там чей-то силуэт, – хорошо еще, что меня там нет, он убил бы меня; где калитка, я… холодно… где же она, неужели никто не придет на помощь, неужели никто не поможет мне? Бегом к калитке.

Ой!

Больно. Мне больно. В груди больно, все вокруг черно, я… снег такой холодный – я лежу в снегу, я… подо мной что-то горячее, что-то… оно течет по пальцам… несправедливо, я не должна погибнуть, это несправедливо; нечестная игра была, папа… я не виновата… сейчас… нет, не хочу; какой-то шум, у меня лицо в снегу, совсем рядом – какой-то шум, сюда кто-то идет – это он!

Сейчас все узнаю… смех какой-то дурацкий… это – он; чье-то дыхание; не хочу умирать – дайте, дайте мне последнюю возможность… Болван, меня найдут в снегу, ясно – никакое не самоубийство, тебя арестуют и повесят, они повесят тебя!

Там, возле машины, – позвать их, скорее; они не слышат из-за бури; пусти, сволочь, пусти меня! Они там, с доктором… НО ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ – их, оказывается…

– Прощай, Джини, надеюсь, ты веришь в воскрешение душ…

Поэтому-то Шэрон и говорила… какая же я дура, как была дурой – так и осталась; ведь знала же, а теперь слишком поздно; прощай, Джини, прощай; если бы я могла доползти до улицы… к чему. Все пропало, все…

* * *

Утром 28 декабря тело Джини Морган, тридцати одного года отроду, служанки, было обнаружено в ее комнате – без признаков жизни. Вероятно, молодая женщина покончила с собой выстрелом в грудь.

В результате проведенного расследования установлено, что произошло самоубийство на почве переживаний из-за предстоящего ареста. Действительно, Джини Морган находилась в розыске по поводу совершенной ею кражи со взломом; кроме того, ее подозревали в убийстве шестимесячного ребенка, совершенном по неосторожности, в состоянии сильного алкогольного опьянения.

Джини Морган была похоронена на кладбище того городка, где разыгралась эта трагедия.

Во время похорон была сильная буря; гроб из черного дуба, купленный на средства семьи, где покойная работала, несли четыре сына доктора Марча.

Между прочим, существует целая серия фотографий – репортер местной газеты запечатлел церемонию. На них – метель; доктор, его жена и четверо юношей, склонив головы, слушают панихиду по умершей.

Один из снимков получился довольно любопытным: доктор, его жена и мальчики подняли головы и дружно смотрят прямо в объектив. Создается такое впечатление, будто все они улыбаются, – видимо, произошло какое-то искажение пленки.

эпилог

В слабом свете сумерек сидящий напротив меня мужчина улыбается. Прежде чем положить папку на стол, он постучал по ней пальцами. Я спросила:

– Ну, что вы по этому поводу скажете?

Он тотчас ответил:

– Думаю, полная чушь… Ясно как день, что четверо сыновей доктора Марча не могли быть причастны к смерти этой девушки. Скажите, а где вы это нашли?

– Один друг прислал. Почему вы считаете, что все это чушь?

Он хрустнул пальцами:

– Потому, знаете ли, что у доктора Марча не было сыновей: ни одного, ни двух, ни пятерых. Они давно умерли. Джини работала у них служанкой. Особа преданная, но весьма неуравновешенная. Алкоголичка в последней стадии…

В одно прекрасное утро они пошли кататься на коньках по льду озера. Она напилась… и забыла про них. Они принялись играть в той части озера, куда ходить было запрещено, лед подломился. Пятеро детишек, такие славные близнецы… вы знаете, что это очень редкое явление – пятеро близнецов? Я думаю, им было тогда лет по десять; они утонули.

После случившегося все изменилось. Бедная мадам Марч… да и доктор тоже – они стали несколько странными; но для Джини дело обернулось куда серьезнее. Ее и без того неустойчивая психика не смогла выдержать столь тяжкой вины. Пребывая в бредовом состоянии, она вообразила, будто дети еще живы, но теперь преследуют ее, и принялась убивать людей…

– А вам не кажется, что все это несколько притянуто за уши? Значит, вы считаете, что в папке – ложь?

– Абсолютная ложь. К тому же сравните почерки… И разве не всегда то, что касается области рассудка, бывает несколько притянуто за уши?

Я согласилась. Он был дьявольски прав. С довольной улыбкой он откинулся на спинку кресла. Было тепло.

Смеркалось. Я убрала в портфель свое удостоверение репортера «Криминальной хроники» и встала. В дверях обернулась, помахала ему рукой и тихонько сказала:

– До свидания, Закария.

Он ничего не ответил.

Я всмотрелась в его лицо, освещенное восходящей луной. Неподвижный взгляд, горящие глаза. Красные губы скривились в жестоком оскале, обнажая зубы. Трясущиеся руки.

Я вернулась к доктору Смиту. Тот пожал плечами:

– Вот видите. Большего из него и не вытянешь.

– Тем не менее выглядит он очень спокойным.

– Не стоит доверять его безмятежному виду. Он крайне опасен. Ни в коем случае нельзя оставаться с ним наедине.

Я была озадачена.

– Неужели он действительно?..

– Убивал? Да, он действительно убивал – убил больше двух десятков человек, причем с особой жестокостью… пока не нарвался на Джини Морган – она, бедняга, оказалась единственной, кто заподозрил что-то неладное! Вы прослушали пленку? Такая путаница!

Я с трудом оторвала глаза от мертвенно-бледного лица.

– Да, и дневник тоже читала… Убийце ничего не грозило с ее стороны: она ведь считала, что его нет в живых.

– Он влезал в шкуру каждого из своих братьев по очереди, что позволяло ему ходить где угодно, не теряя инкогнито. Хитроумный вариант эстафеты на четыреста метров… Поэтому и еда исчезала: когда у него не было возможности сесть вместе со всеми за стол, он ел по ночам, втихаря. Фактически для любого поступка, связанного с появлением на людях, он вынужден был дожидаться, чтобы один из братьев соизволил уступить ему свое место. Он менял прическу, одежду – вот и весь фокус. Но у него совсем не было собственной жизни. Ему оставалось лишь играть чьи-то роли. За исключением тех моментов, когда он превращался в одержимого манией убийства.

На мгновение я представила ту степень зависимости от своих «двойняшек», в которой находился этот субъект. Ту ненависть и признательность, что скопилась в его больном рассудке. Потом перевернула страницу записной книжки:

– А как он умудрялся быть незаметным дома?

– Жил в комнатушке, смежной со спальней матери. Попасть туда можно было только через стенной шкаф.

У меня мороз по коже пробежал при мысли о том, что этот кровожадный псих с застывшей улыбкой наблюдал сквозь висящие платья за несчастной Джини Морган. Подумать только: часто он был совсем рядом с ней – на расстоянии вытянутой руки…

Доктор Смит продолжил:

– Видите ли, после убийства девочки – он сжег ее заживо – и прочих исключительно садистских выходок с его стороны, мать поняла, что он ненормален, и решила спрятать его прежде, чем это станет очевидным для всех и его навсегда запрут в лечебнице. Для того чтобы защитить его, она была способна на все, наверное, потому, что он едва не умер при рождении… Как бы там ни было, но они состряпали «несчастный случай» на озере: сначала утверждали, что тело невозможно извлечь до тех пор, пока лед не растает, а потом заявили, что его унесло течением. Но всего этого Джини Морган не знала. Похоронили пустой гроб, а Зак начал жить втайне от всех.

– Но зачем было брать к себе в дом Джини?

– Из-за осложнения болезни сердца мадам Марч. Ей потребовалась помощница. Они решили, что достаточно проявить немножко ловкости – и Джини не заметит, что в доме живет еще один человек… Они не знали, что парень завел привычку вести дневник и что Джини обнаружит его… Появление в доме служанки превратило жизнь Зака в настоящий кошмар: если до сих пор он был мертв лишь для внешнего мира, то теперь ему пришлось прекратить жить и в собственной семье! Это, должно быть, еще больше расшатало его психику, что привело к учащению приступов, сопровождавшихся стремлением к убийству. И если он до такой степени отождествлял себя с братьями, то потому только, что теперь у него оставалась одна возможность хоть как-то существовать – в роли одного из них. Между прочим, он так и писал Джини: «Меня не существует».

– А что стало с братьями?

– На суде они доказали, что понятия не имели о том, что вытворял Зак. Заявили, что считали его просто немного «не в себе». И были оправданы. Доктор с женой покончили самоубийством. Он повесился, она отравилась снотворными.

В сущности, если бы Лукас, начальник полиции – в ту пору он был всего лишь лейтенантом, – не сцапал его, все так и тянулось бы до бесконечности. Поведение Джини Морган, так же как частота совершения убийств и их территориальная близость, показались Лукасу странными. Разумеется, тогда он еще ничего не знал о записках и магнитофонных записях…

Я перебила его:

– А где их нашли?

– В кабинете доктора, после того как он повесился… Похоже, до последней минуты, пока нервы не сдали, он пытался защитить сына, но почему-то все-таки не уничтожил их…

Однако загнать парня в угол Лукасу удалось вовсе не поэтому. Нет, если он и прижал его к стенке, то в конечном счете исключительно благодаря этой несчастной Морган!

В ту самую ночь, когда Джини пыталась сбежать, выбравшись через окно, а Зак застрелил ее, она тем не менее нашла способ предупредить лейтенанта Лукаса. При ней было адресованное ему письмо – Закария стянул его. Но у нее еще оставался в запасе упакованный в целлофан бумажный шарик – таким способом передают друг другу послания школьники и заключенные в тюрьме. И вот что там было написано.

Доктор протянул мне листок бумаги, я быстро пробежала его глазами:

«Лейтенанту Лукасу.

Не хочется думать о том, что, когда вы прочитаете это, я буду мертва; ну да ладно – такова жизнь.

Не слишком элегантно использовать в качестве почтового ящика собственный желудок, зато это – единственное место, куда убийце не добраться.

Теперь вам ясно, что случившееся со мной не самоубийство.

Отомстите за меня.

Прощайте навеки – приходится мне уйти.

Ваша Джини»..

На мгновение у меня возникло такое чувство, будто Джини Морган здесь, совсем рядом; затем это впечатление растаяло. Я вернула листок доктору Смиту, и он завершил свой рассказ:

– Когда она поняла, что вот-вот умрет, то проглотила бумажный шарик. А более добросовестного почтальона, чем судебно-медицинский эксперт, и не сыщешь… Ну и ну! Взгляните на него… Красив, не так ли? Улыбчив, спокоен, вежлив… Безмятежное лицо абсолютного безумия. Сладкая улыбка тьмы.

Окошечко в двери медленно закрылось, как бы уничтожая силуэт человека, неподвижно стоящего в сумерках, – он тихонько напевал какой-то религиозный гимн.

А снаружи было лето. Я хорошенько глотнула воздуха, чтобы прогнать впечатление, будто в спину мне впился плотоядный взгляд, и мир снова показался мне теплым, веселым и живым.

Можно спокойно идти по своим делам. Пора писать статью.

УДК 82/89 ББК 84.4 Фр О 13

Оформление серии Вадима Пожидаева

Brigitte Aubert «Les quatre tils du Dr. March»

© Editions du Seuil, 1992

Brigitte Aubert «La Rose de Fer»

© Editions du Seuil, 1993

© E. Капитонова, перевод, 1997

© Л. Цывьян, перевод, 1997

© «Терра» – «Азбука», 1997

ISBN5-7684-0279-9