Текст книги "Четыре сына доктора Марча"

Дневник Джини

Плевать, я и туда пойду. На лыжах кататься не умею, так буду просто наблюдать за ними, и он не сможет затащить ее в укромное местечко.

Написать ему что-нибудь в ответ… Я подумывала об этом, но мне страшно. И потом, я ведь стану тогда чем-то вроде его сообщницы?

В кино было полно народу. Доктор заметил меня и кивнул; обняв малышку, он прижимал ее к себе, старый хряк. Ну, этого-то сынок никак не мог предвидеть – что старый греховодник прибережет ее для себя. Зря я туда пошла, к тому же и фильм оказался дрянной – какая-то никчемная история из жизни гангстеров, которая, разумеется, заканчивалась тюрягой. Я-то в кино люблю посмеяться. Но стоит ли терять время на рассказы о собственной жизни…

Хотя времени у меня предостаточно. Сегодня утром все они очень поспешно уехали, но вечером я с Шэрон обязательно поговорю. Тогда же спрошу у доктора насчет лыжной прогулки. Не посмеет он отказать. Слишком любит изображать из себя этакого великодушного господина. А еще займусь приготовлениями к пикнику. Сейчас же поговорю об этом со Старушкой. Если бы она пошла с нами, это решило бы все проблемы. Семейная прогулка…

Дневник убийцы

Джини становится в тягость. Отирается возле Шэрон. За ужином имела наглость спросить у папы, нельзя ли и ей в воскресенье пойти с нами на прогулку. Какое нахальство!

Если она полагает, что это помешает мне привести в исполнение свои планы, то ошибается.

Шэрон сегодня вечером как-то странно на меня посмотрела. Я скроил невинную физиономию. Не понравился мне этот взгляд. Как если бы она что-то подозревала. Но это исключено. Не может она что-то заподозрить из-за того, что произошло так давно. Не может она догадаться, что…

Как будто инстинктивно почувствовала, что я ломаю комедию. Не нравится мне это. Шэрон опасна для меня. Ее нужно убрать. Когда она на меня смотрит, мне хочется опустить глаза.

Что же до тебя, Джини, то держись подальше от моих когтей – я уже вволю наигрался.

Дневник Джини

Хорошо, голубчик, но мне-то не хочется выходить из игры – рановато.

Нынче вечером много чего произошло. Перед самым ужином мне удалось подловить Шэрон в уголке прихожей.

Мальчишки смотрели какую-то телевизионную игру, и дверь была прикрыта. Я откашлялась: «Шэрон, мне нужно поговорить с вами: здесь творится что-то ненормальное». – «Что вы имеете в виду?» – «Я имею в виду, что кто-то здесь кое-что скрывает. Кое-что очень серьезное. Один из здешних мальчиков делает вещи, о которых никому не говорит, – я прочитала его дневник». – «Что еще за вещи?» – «Вы не поверите, Шэрон, но клянусь, это правда: он убивает людей».

Шэрон слегка отшатнулась и как-то странно на меня посмотрела.

«Прошу вас, поверьте, я не пьяная и говорю вам это ради вашей же безопасности». – «Не понимаю. Почему же вы молчите, если знаете такое?» – «Я не знаю, кто из них это делает, понимаете?!» – «Но вы же только что сказали, что читали его дневник!» – «Да, но он скрывает, кто он, ох! слишком сложно объяснить все как следует, мне известно только, что речь идет о том из мальчиков, с которым вы подрались, когда были ребенком, о том, который пытался засунуть вас в топку, – вы помните, кто это был? Скажите мне его имя, Шэрон, больше я вас ни о чем не прошу». – «Имя?» – «Да, имя – который из них? Даже если вы думаете, что я, бедняга, умом тронулась, – все равно скажите». – «Послушайте, Джини, вы удивляете меня, то, что вы говорите, звучит так странно!»

В этот самый момент из погреба вылез доктор и спросил у Шэрон, любит ли она белое вино. Шэрон сказала «да». Старушка открыла дверь на кухню, оттуда несло горелым: «Джини, скорее, Джини!». «Увидимся чуть погодя», – шепнула Шэрон, следуя за доктором, который уже рассказывал ей о калифорнийских виноградниках. Я вернулась на кухню.

После ужина, когда я убирала со стола, они все пошли в гостиную смотреть по телевизору какой-то ковбойский фильм. Только бы она ничего им не сказала. Наверняка я показалась ей чокнутой.

Сижу у себя. Жду. Может быть, она все-таки решится прийти. Выпью-ка я глоток джина. Нет. Ладно, выпью.

Конечно, сигареты у меня кончились. Кто-то идет по коридору. Идет сюда; нет, в уборную… Слышно, как спускают воду, шаги в обратном направлении, они смолкают у меня под дверью – в дверь кто-то скребется. Сейчас открою.

Неслыханно! Как можно забыть такое?

«Послушайте, Джини, никто никогда не пытался сунуть меня в топку головой». – «Но ведь я же читала, он сам написал про это!» – «Эти записи у вас?» – «Нет, он забрал их оттуда». – «Ах да, конечно!» (Она как-то странно на меня посмотрела.) Я рассказала ей все – как Карен убили топором и прочее… но уж про Карен-то я не выдумала!

Это ужасно, я сама себе не верю. Не верю тому, что прочла. А вдруг? Нет… вдруг это я спятила и все это выдумала? Вдруг это я придумала себе двойника, который вместо меня… Нет, ни в коем случае нельзя вбивать себе такое в голову.

Шэрон шепнула мне: «Обещаю, я постараюсь вспомнить, обязательно постараюсь, а вы успокойтесь, не надо так волноваться».

Черт возьми, но я не псих! Нет, Джини, девочка моя, не пей; ох, ну самую капельку, хуже от этого не будет. У-у-ух как крепко!.. Я не псих. Я очень спокойно ей обо всем рассказала. И даже дала прослушать магнитофонную запись.

«Так шептать может кто угодно, – сказала она, – даже женщина; голос похож на детский, такой пронзительный…» Догадываюсь, на что ты пыталась намекнуть, Шэрон: я – злая старая дева, любительница все усложнять и нагонять туману, опасный псих, а может быть, и хуже; ты собираешься навести обо мне справки,и это никак не улучшит твоего представления о моей замечательной личности.

А если она обратится в полицию? Я не могу так рисковать – скажу, что все это шутка… Ну и винегрет получается!

Черт, кляксу посадила; ненавижу заляпанные тетради; ладно, закрою-ка я ее и прикончу свой стаканчик в постели. Доброй ночи, Джини.

Дневник убийцы

Послезавтра идем кататься на лыжах, послезавтра идем кататься на лыжах, ля-ля-и-ту! ля-ля-и-ти, – тебе нравится, когда я пою, кляча старая? Как ты, должно быть, заметила, я не пишу больше ничего интересного – пишу лишь для того, чтобы задать тебе работу. Может, перепрятать все это в другое место? Ну и плохой же из тебя получится биограф, когда я умру, – столько пробелов в описании такой превосходной личности!

Некогда мне сейчас поразвлечься с тобой. Сожалею!

Дневник Джини

У меня все еще болит голова. Я проснулась внезапно, с мерзким привкусом джина во рту, – будильника не слышала. Бросилась вниз. Шэрон завтракала; тут же был и Марк – жевал тост и просматривал какое-то досье, и Кларк – тот стоя допивал бутылку молока. Мне показалось, что Кларк злобно на меня глянул, но только на какое-то мгновение… «Ну, Джини, вы проспали? Пришлось нам тут самим похозяйничать», – это сказала Старушка, и, следует признать, довольно миролюбиво.

У меня было такое ощущение, будто на кончике языка у меня расположилась бронетанковая дивизия в полной боевой готовности. «Простите, мадам, последнее время я чувствую себя немного усталой». – «Вот завтра и отдохнете», – сказала Старушка. «Да, мадам», – принимаясь за посуду, вполне вежливо ответила я.

Шэрон поднялась, чтобы освободить свою чашку, Кларк вышел, за ним – Марк, и мы остались одни.

Шэрон передавала мне чашки. «Знаете, Джини, я долго думала о том, что вы рассказали мне. Не скрою, в это трудно поверить, но, с другой стороны, здесь действительно происходит нечто странное. Может быть, вы стали объектом шутки?» – «Нет, какие там шутки, нет! Карен и в самом деле мертва!» – «Я имею в виду, что здесь есть кто-то – может быть, не совсем здоровый, – ну, скажем, кто-то, кому нравится представлять себе, что все это, все эти убийства, совершил он, но вовсе не значит, что это и на самом деле так; он хочет заставить вас поверить в то, что это его рук дело, только и всего». – «Да нет же! Про девушку из Демберри я прочитала до того, как это появилось в газетах, до того – понимаете?» – «Но, Джини, вы же хорошо знаете всех четверых – ни один из них убийцей быть не может!» – «Почему же тогда вы считаете, что здесь происходит что-то странное, а?» – «Не знаю, иногда возникает такое чувство, будто за мной наблюдают, внимательно следят, понимаете, что я имею в виду? Но я очень эмоциональна, знаете ли, нельзя же давать волю своим фантазиям».

Я посмотрела ей прямо в глаза: «Вы и вправду не помните того случая, Шэрон? Это так важно – не понимаю, как такое можно забыть!» Она, похоже, замялась, потом сказала, понизив голос: «Я предпочитаю не вспоминать о тех каникулах, потому что как раз после них бедняжка Зак…»– «Зак?» – «Ш-ш-ш, никогда не произносите его имя в этом доме!» – «Но кто он?» – «Закария – их брат», – прошептала она. «Что?» – «Да, их брат. Он умер в десятилетнем возрасте как раз после этих каникул. Для тетушки это было страшным потрясением! Озеро замерзло, он пошел туда кататься на коньках, а лед под ним проломился. Когда прибежали остальные, было уже поздно… (Она взглянула на часы.) Опаздываю – пора бежать! (Послышался гудок машины мадам Блинт.) Пока, обедать не буду – мне надо в библиотеку!»

Я была совсем ошарашена! Плодятся хуже кроликов! Понимаю теперь, почему Старушка удалилась от мирских наслаждений. Наверное, из-за этого и мой гаврик спятил… Лицемер – никогда не рассказывал об этом Закарии… Ему, надо полагать, не очень хотелось, чтобы о том зашла речь… Стоп, чушь какую-то несу. Закария Марч… да, конечно, «3. М.» – костюмчик-то его! Нужно будет разузнать об этой истории, но в данный момент самое неотложное – Шэрон. Она хотя бы верит мне – я это чувствую. Интересно, до чего же у нее развитая интуиция: заметила, что за ней шпионят. Славная девчонка. Наверняка она все вспомнит. Наверняка! И – конец проблемам! Даже не верится, что такое возможно…

За обедом они сидели мрачные; заметно было, что малышки им не хватает: девочка – вовсе не лишнее в этом доме, это как-то смягчает атмосферу.

И еще: я снова все перерыла в их комнатах, чтобы посмотреть, нет ли недостающих листков. Ничего, конечно же, не нашла. Кажется, есть какой-то рассказ про то, как вот так же ищут какое-то письмо, а оно тем временем лежит у всех на виду – на столе.

Заодно решила проверить свой дневник… вот если бы он писал в моем дневнике… нет, ну что за нелепая мысль. Диву даюсь иногда: и что это с моей головой!

Дневник убийцы

Итак, шпион, вы с Шэрон уже запанибрата? Думаешь, никто не замечает ваших перешептываний? Я всеведущ – заруби себе это на носу. Но ты и слова-то такого не знаешь. О чем с тобой болтает Шэрон? О нашем счастливом детстве? О своем дорогом, обожаемом Заке? Говорю тебе, что мне все известно!

Держи свое рыло подальше от Зака. Зак был святым. Любезность из него так и перла. Всегда к вашим услугам. Всегда вежлив. Ну прямо само совершенство. Рядом с ним все чувствовали себя злыми и паршивыми. Сокровище Зак! Когда он умер, я страшно плакал, ты ведь меня знаешь. Жизнь – такая несправедливая штука. Знаешь, он ведь едва не умер еще при рождении – да, акушерка думала, что родится мертвым. Десять лет отсрочки – это не так уж и плохо. «Такой славный малыш», – говаривала мама. Прямо душечка. Ну разве что не в меру любопытен. Вечно таскался за мной, как хвост, словно я непременно должен наделать каких-нибудь глупостей! К примеру, в тот день он спрятался в подвале и подсматривал за нами с Шэрон. Я увидел его, когда поднялся с пола. Он смотрел на меня в упор, а глаза у него были как у священника. Живой упрек. И знаешь что, Джини? Лично я предпочитаю упреки мертвые. Ну и – бедный, бедный Зак… Мир праху его! Но кстати, что за глупая идея – кататься на коньках на замерзшем озере и до тех пор держать голову под водой, пока не задохнешься! Не надо говорить, что он получил по заслугам, Джини, прояви немножко христианского милосердия!

Дневник Джини

Он и это сделал. И это! Убил родного брата! Скорее убирайся отсюда, Шэрон, в нем нет никакой человечности – ни капельки. Бред какой-то. Он специально пишет такие вещи, чтобы запугать меня. Наверняка это был несчастный случай. Наверняка. Но как узнать? Не могу же я расспрашивать Старушку…

Наверное, это его он имел в виду, когда писал про «другого шпиона». «Временный зритель…», «Пятое колесо в телеге…» – в самую точку сказано. Но именно поэтому-то Старушка и ходит только на кладбище! Украшать цветами могилу сыночка, которого другой ее сыночек… Ну полный бред!

Дневник убийцы

Когда ты прочитаешь эти строчки, Джини, будет уже слишком поздно.

Дневник Джини

Пойти посмотреть, не оставил ли он там чего после обеда, не было времени. Ничего не поделаешь. Умираю спать хочу. Перед тем, как подняться к себе, выпила вербены: пока я убирала со стола, они приготовили отвар, и теперь я на ходу засыпаю!

Зато есть одна хорошая новость, превосходная новость! Перед ужином Шэрон заглянула на кухню. Я вышла к ней, и она мне шепнула: «Кажется, я начинаю вспоминать – меня осенило как-то сразу, после полудня, на уроке математики: помню, завязалась драка, я очень разозлилась, кого-то больно, изо всех сил била; я была просто в бешенстве, а кто-то кричал, отбивался; как сейчас вижу открытую дверцу дышащей жаром топки, ее красное нутро, но никак не могу увидеть, кого же я била: все очень смутно, как во сне, понимаете; но не знаю – может быть, это игра воображения; в детстве, как известно, частенько дерутся!..» – «О, умоляю вас, Шэрон, ну попытайтесь же!» – «Поговорим об этом завтра в горах – там мы будем чувствовать себя спо-. койнее!» Словно собираясь что-то добавить, она приоткрыла было рот, но потом передумала: «Нет, это невозможно». – «Что именно?» – «Ничего, завтра увидим». Явилась Старушка: «Ну что, молодежь, секретничаем?» Она последнее время повеселела. И слава Богу. Я пошла за блюдом с колбасой. Скорей бы утро – уверена, что наконец-то все узнаю!

До чего же спать хочется – ручка выскааааальзывает ииииз паааальцев, забавно: плаваю в тумане, хотя ничего, кроме отвара, не выпила; но если от него можно захмелеть, то тогда и джина не хочется, хочется только спать, спать, спать. Завтра нужно быть в форме, в потрясающей форме, а сейчас – в койку!

Это уже не шутки. Совсем не шутки. Сейчас пойду в полицию и, конечно же, обратно уже не вернусь. Но иначе поступить я не могу. Полдень, сижу у себя в комнате. Старушка возится в саду. Просто катастрофа, и я не в силах понять, как это могло получиться.

Может, люди когда-нибудь прочтут мои записи, значит, нужно рассказать все по порядку. Я проснулась – все тело было тяжелым, голова раскалывалась на части, глаза опухли, вдобавок меня тошнило. Встаю. Смотрю – день уже в разгаре. День, хотя должно быть семь утра! В это время года в семь утра солнца не бывает.

Иду к двери, – он запер меня, закрыл! – но нет, дверь открывается. Открывается, а в доме – тихо, очень тихо, ни звука, только радио бубнит внизу; бегом бросаюсь вниз по лестнице, влетаю как сумасшедшая: «В чем дело, что случилось?» Старушка, с лейкой в руках, делает большие глаза: «Что с вами, Джини?» – «Где они?» – «Вам прекрасно известно, что они собирались в горы, Джини. Вы заболели?» – «Но вы же знаете, что я должна была поехать с ними!» Обеспокоенная – это видно по глазам, она отшатывается, вода из лейки течет на ковер. «Джини, я тут ни при чем». – «Почему вы не разбудили меня, – заорала я не своим голосом, – почему?» – «Помилуйте, Джини, вы же оставили в кухне записку…»– «Что?! Что!»

Как есть – в чиненой-перечиненной ночной рубашке, со всклокоченными волосами, я надвигаюсь на нее. Она натыкается на стол. «Эта записка в кухне… Вам плохо, Джини?» Бегу на кухню, на столе – клочок бумаги, белый такой листок; я останавливаюсь, уставившись на него.

Подхожу. Протягиваю руку – вижу, как рука тянется к листку, – странно, он совсем чистый. Беру листок – клочок бумаги, а на нем всего две строчки:

«Вообще-то я слишком устала и предпочитаю выспаться, извините. Надеюсь, что вы хорошо проведете время.

Джини».

Две строчки моим почерком.

На самом деле это не мой почерк, но похоже. Кладу листок на место оборачиваюсь. Говорю Старушке: «Извините». И тоже вдруг чувствую себя очень старой; поднимаюсь по лестнице, иду в хозяйкину спальню… «Когда ты прочитаешь эти строчки, будет уже слишком поздно…» Негодяй, вот негодяй; мне хочется плакать, не желаю я плакать: когда отец меня колотил, я не плакала. Не плакала, когда узнала, что закатают меня на два года. Мне хочется плакать – отвратительное состояние, – как же я устала!

Телефон звонит. Мне страшно. Старушка снимает трубку. Я ничего не слышу. Спазм в желудке. Она опускает трубку на место. Зовет меня. Господи Боже мой, умоляю тебя.

Шэрон свалилась со скалы. С высоты в две сотни метров.

Шэрон мертва.

На какой-то момент нервы мои расслабились. И теперь мне лучше, но тело все еще как ватное. Они пока не вернулись, но скоро явятся. Старушка театрально плачет, заламывая руки. Она, должно быть, звонила в больницу, чтобы сообщить родителям Шэрон. Не хотела бы я быть на ее месте. Настоящая трагедия – другого слова не подберешь.

Но я не допущу, чтобы все это вот так дальше и продолжалось. Ни о каком отъезде и речи теперь быть не может. Шэрон была славной девочкой – храброй и умной. Клянусь, что ее смерть не пройдет безнаказанно. А вмешивать в свои дела фараонов я не привыкла. Сведу счеты с этим свиненышем без посторонней помощи. Самым решительным образом. И да простит меня Господь.

Перечитываю написанное и в ужас прихожу от того, какая сильная жажда мести на меня напала. Надо все хорошенько обдумать. Звонят – это они. И еще какието голоса, – наверное, полиция.

Дневник убийцы

Я сделал это. Сделал-таки! Она подошла к краю пропасти, чтобы посмотреть на деревню внизу. На лыжах она катается лучше нас и пустилась по опасной лыжне – через лес. Благодарение младенцу Иисусу – стал наползать туман, густой тяжелый туман, и поневоле мы все потеряли друг дружку.

А она, сделав разворот, на миг остановилась на самом краю пропасти, склонилась вперед, чтобы полюбоваться красивым видом, открывавшимся внизу… Я подъехал к ней тихо, бесшумно – было слышно, лишь как снег падает в тумане. Чудесное мгновение – воспоминание об этом белом снеге с белого неба, а на его фоне – фигура Шэрон в красном.

Она повернула голову, увидела меня, подняла лыжную палку, приветствуя; волосы у нее развевались, в них застряли снежинки. Улыбнулась – мне улыбнулась, – обрадовалась, увидев меня.

Я ехал прямо на нее и чувствовал, что мое лицо тоже улыбается, чувствовал, как напряглись мускулы по обеим сторонам рта, как холодно стало зубам, значит, я, должно быть, улыбался; но ее рука опустилась, потом я увидел, что лицо у нее внезапно стало каким-то задумчивым, затем – резко – встревоженным, словно оцепеневшим. Она протянула руку, чтобы оттолкнуть меня, а я улыбался, улыбался, и от страха глаза ее стали совсем огромными.

Я наехал на нее на полной скорости. Она попыталась свернуть в сторону, палка метнулась к моему лицу – я схватил ее, бросил на землю; я улыбался. «Нет, нет», – звучал ее голос. Она закричала: «Знала ведь я, помогите!» Повторила: «Ведь знала!» Ее лицо – совсем рядом с моим… Со всего размаху я толкнул ее назад, она заскользила по насту. «Нет, нет!» – звучал ее голос, голос с этого надменного лица! Она отчаянно размахивала руками, в глазах застыл ужас.

Я затормозил у самого края обрыва, а она – с пронзительным криком она полетела: полы куртки развевались, она была похожа на птичку. Несколько секунд она парила в тумане. Я уехал оттуда – ее не было больше видно; она летела среди снежинок, лыжи тянули ее к земле, а земля была далеко внизу. Сильно оттолкнувшись, я покатил оттуда через лес, срезая путь, спустился к началу канатной дороги, снова поднялся наверх, – мы опять собрались все вместе на лыжне и какое-то время катались, пока папа не забеспокоился.

Ее нашли почти сразу – катавшиеся внизу лыжники проезжали возле того места. Она разбилась на кусочки. Зрелище, похоже, было своеобразное: сплошные прямые углы. Опознать ее пошел папа.

А мы ждали его в баре. Люди показывали на нас пальцами и сочувствовали. Мы скорбели. У Марка в глазах стояли слезы, на какое-то время он был вынужден даже выйти на воздух; Старк беспрестанно хрустел суставами пальцев, Кларк выпил рюмку коньяка – он побелел как полотно, а Джек, уставившись невидящим взором в пространство, грыз ногти.

Папа вернулся с полицейскими, – конечно же, несчастный случай: в тумане не заметила поворота, никаких вех там не стоит, лыжня опасная, в плохую погоду ездить по ней запрещено; она была слишком самоуверенной – это точно; на сей раз это ее и подвело.

В машине все молчали. Папа кусал губы, быстро и скверно вел машину. Когда случается что-то непредвиденное, люди всегда реагируют на это не лучшим образом, нервы у них никуда не годятся. Лично я в душе был очень спокоен. Пока мои глаза, как у остальных, роняли слезы, я мысленно насвистывал.

А уж здесь, разумеется, ну чистый фольклор! Джини плачет, мама тоже. Должны приехать родители Шэрон. Сама она в морге, там ее приготовят к похоронам.

А тебя, Джини, там не было.

Почему тебя там не было? Она бы не умерла, ты ведь знаешь.