Текст книги "От Сунь-цзы до Стива Джобса: искусство стратегии"

Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине…

Альфред де Виньи. Смерть волка[9]9
  Перевод В. Левика.


[Закрыть]

Клаузевиц высказывается в том смысле, что для подавления воли врага необходимо мобилизовать больше ресурсов, чем имеется у него. Но во время войны противник, не желая сдаваться без сопротивления, также постарается мобилизовать все свои ресурсы. Следовательно, происходит увеличение военных ресурсов, и на каждое дополнительное усилие в этом направлении одной стороны вторая сторона отвечает тем же. Тогда и наступает то, что Клаузевиц называет «переходом к последним крайностям». Все ресурсы страны мобилизованы на войну. Переход к последним крайностям превращает войну в схватку за выживание, в тотальную битву не на жизнь, а на смерть.

Именно на этом и настаивает Клаузевиц, и самое ужасное, что мы воспринимаем его мысли как нечто банальное. Мы привыкли принимать неприемлемое. Между тем на стыке XVIII и XIX вв. в понимании того, что такое война и как ее следует вести, произошли глубокие изменения.

Вплоть до XVIII в. страны тратили на военные нужды лишь небольшую часть своих ресурсов. Армии насчитывали всего несколько тысяч – в худшем случае несколько десятков тысяч – солдат, а вооружения оставались достаточно примитивными. Доля погибших в таких войнах составляла незначительный процент населения. В битве при Азенкуре 25 октября 1415 г. французская армия, потерпевшая сокрушительное поражение, потеряла убитыми за день шесть тысяч человек. В 1916 г. в битве при Вердене потери французской армии составили 320 тысяч человек, а само сражение продолжалось десять месяцев. Разумеется, Азенкур был политическим и стратегическим провалом, но в океане нелепых бедствий он воспринимается как легкая рябь на поверхности воды. Верден не был для Франции стратегическим поражением, но для страны он обернулся невосполнимыми человеческими потерями. Сколько талантов, сколько блестящих, а может, и гениальных умов сгинуло в этой мясорубке – об этом мы можем только гадать. Вспомним хотя бы, что Шарль де Голль был дважды ранен – в Динане и под Верденом – и вполне мог быть убит.

До XVIII в. война никогда не носила тотального характера и не превращалась в смертельную схватку за выживание – скорее она походила на своего рода турнир, исход которого решал тот или иной спор. Во времена, когда большинство населения с трудом добывало средства пропитания, все знали, что война чревата большим голодом – ведь войска надо кормить. Жизнь была слишком сурова, чтобы идти на такие риски и тратить ценные ресурсы на идиотскую игру под названием «Кто кого убьет». Люди стремились избегать последних крайностей. Войны велись, но их ограничителем служил здравый смысл.

Какой контраст с тем, что происходило в 1945 г.! Что заявлял Гитлер в апреле 1945-го? Что немецкий народ проиграл, следовательно, он не самый сильный. Но выживает только сильнейший. Война нужна для того, чтобы узнать, кто достоин выживания, а кто нет. Это война до последней капли крови. Следовательно, немецкий народ должен погибнуть вместе со своим фюрером. И Гитлер дал Альберту Шпееру приказ разрушить все немецкие заводы до того, как они попадут в руки захватчиков. К счастью, Шпеер, рискуя жизнью, не выполнил этот приказ. Объясняя Гитлеру, почему он так поступил, он воспользовался его же логической аргументацией. Война не проиграна, заявил он, и заводы еще пригодятся рейху после того, как немецкая армия перейдет в стремительную победоносную атаку. Гитлер сделал вид, что ему поверил, – если только он не был настолько безумен, чтобы действительно поверить в подобные бредни. Зато он отдал другой, не менее сумасшедший приказ: эвакуировать все население из областей, занятых противником, сосредоточить его в центре Германии и сражаться до последнего солдата. Опять же к счастью, никто и не подумал выполнять этот очевидно невыполнимый приказ.

Концепция последних крайностей зиждется на идее о том, что войну выигрывает тот, кто сумеет мобилизовать больше ресурсов. Поэтому в геополитике преимущество получают самые большие и самые воинственные страны с наиболее централизованным типом управления. Это плохая новость.

«Полемос – отец всего, царь всему», – учил Гераклит. Полемос – это божество, олицетворяющее войну. Человеческими взаимоотношениями правят законы военного времени. После падения Наполеона Клаузевиц отмечает, что сдерживать взаимное усиление стало невозможно, и делает вывод о необходимости перехода к последним крайностям. Именно эта идея возобладала во франко-немецких отношениях начиная с поражения Пруссии в 1806 г. и заканчивая падением Франции в 1940-м и Германии в 1945-м. Какой-нибудь комментатор 1945 г. вполне мог бы похвалить Клаузевица за обостренное чутье. Мир действительно все быстрее катится к последним крайностям. Наверное, прусский стратег предвидел впереди темное будущее, движение к «внешним сумеркам», которое заставляло пошатнуться его рационализм.

Философ Рене Жирар выводит стремление к последним крайностям из своей теории миметического желания. По мнению Рене Жирара, человеческое желание имеет миметическую природу. Человек не способен испытывать самостоятельные желания, он желает того, чего желают другие. Чужой мне человек служит моделью моего желания, сам желая чего-либо, он указывает мне, чего я могу и должен желать. Но в этом случае желающий субъект и его модель вступают в отношения соперничества ради обладания желаемым объектом. Отсюда и берет начало насилие. Первоначально насилие основано на соперничестве за обладание тем или иным объектом. Но к этому исходному насилию добавляется вторичное, или миметическое, насилие: другой человек предстает как агрессор, что увеличивает количество насилия. Взаимное насилие сопровождается ростом насилия, что в конце концов приведет к уничтожению человечества. Это называется апокалипсис.

Вот что предвидел накануне смерти Клаузевиц, так и не закончивший свой труд.

К адвокату приходит супружеская пара лет девяноста.

– Мы хотим развестись, – говорят супруги.

– Но почему?

– Как это почему? Потому что мы терпеть друг друга не можем!

– Вот как? И давно это у вас?

– Давно? Еще бы не давно! Уже лет семьдесят как!

– Вы хотите сказать, что не выносите друг друга уже семьдесят лет?

– Вот именно! Семьдесят лет!

– Но почему же вы раньше не развелись?

– Как это почему? Мы ждали, пока дети умрут.

Все события XX в. подтверждают, что переход к последним крайностям стал реальностью. Две мировых войны представляют собой идеальный архетип этого явления: тотальная война, мобилизация всех ресурсов каждой страны, десятки миллионов жертв, участие многих десятков стран. Настоящая сверхпроизводительность, которая наверняка понравилась бы Клаузевицу. Он был бы вынужден признать, что по сравнению с XX в. Наполеоновская эпоха с ее заглавным героем – амбициозным корсиканцем – и окружающей его легендой – просто салонная игра. Он всего лишь пошел на Москву и погубил свою армию. Не то что другой упрямый идиот, который убил 28 миллионов русских, а армию потерял под Сталинградом. Согласитесь, совсем другой размах.

После этих событий мы можем апостериори взглянуть на Клаузевица с двух точек зрения: позитивной и негативной.

• Позитивный взгляд. Клаузевиц первым понял природу войны и то, каким образом техника как часть культуры вмешивается в эту природу. Это понимание позволило ему предвидеть будущее.

• Негативный взгляд. Введя в обиход понятие «последних крайностей», Клаузевиц способствовал созданию чудовищной модели международных отношений, которая стала восприниматься как нечто обыденное. Он легитимировал, настаивая на его естественности, такое видение войны, в котором нет ничего естественного, – это не более чем одна из возможных точек зрения, притом чреватая самыми бесчеловечными последствиями. Клаузевиц сбил с толку многие умы, разделив международные отношения и гуманизм, и совершил это именно в то время, когда гуманизм становился доминирующей философией. Он утверждал, что вещи, которые всегда считались отвратительными, нормальны. И поэтому он несет свою долю ответственности за последовавшие исторические трагедии.

Читатель уже понял, что автор этой книги придерживается второго взгляда. Чтобы отбросить позитив, отметим, что Клаузевиц оставался теоретиком и не делал никаких предсказаний. Он занимался стратегией, а не историей. Он не играл роль Кассандры и не раздавал мрачных прогнозов, чтобы помочь человечеству избежать кошмара.

В 1914 г. в Европе утвердилось мнение, согласно которому нормальной считалась политика, состоявшая в том, чтобы посылать молодежь на бойню – желательно до последнего человека. Нам следует разобраться именно в этой «нормальности». Люди, принимавшие во время Великой войны политические и военные решения, действовали так, словно война и методы ее ведения были чем-то вполне обыденным и допустимым. Они не понимали, что наносят человечеству смертельную рану.

По завершении Первой мировой войны заговорили о самоубийстве Европы. Речь шла об экономическом и демографическом самоубийстве, что понятно, но не только. Раздавались голоса, что Европа совершила моральное самоубийство. Она согласилась принять видение стратегии по Клаузевицу, которое шло вразрез с тем, что начиная с XVIII в. здесь понемногу создавалось, – с обществом, основанным на расцвете и осуществлении представлений о гуманизме. Великая война не только не загасила тлеющие искры ненависти, она разожгла их в пожар Второй мировой войны. Эта война принесла бесчеловечным практикам два новых открытия: поставленный на промышленную основу узаконенный геноцид, с одной стороны, и беспощадные бомбардировки мирного населения, – с другой.

Но не только беспрецедентное число жертв заставляет нас думать, что подобный взгляд на мир ошибочен. Нас также сильно смущает способ, каким тогда принимались решения. Нам очевидно, что у власти оказались настоящие дикари.

И эти дикари – прямые потомки Клаузевица.

Но что же такого ужасного и варварского написал Клаузевиц – образованный прусский офицер, отличавшийся недюжинным умом и получивший прекрасное воспитание? Этот человек, знакомый со всеми достижениями культуры своего времени, просто пытался постичь суть событий, свидетелем которых он был. Клаузевиц жил в удивительную эпоху, открывавшую блестящие перспективы на будущее, и ему хотелось понять, в чем их логика и смысл. На это он и направил талант, которым наделила его природа. В чем же тут варварство?

Процитируем самое знаменитое из высказываний Клаузевица. Вот оно:

Война есть продолжение политики другими средствами.

Если верить Клаузевицу, государства действительно проводят такую политику – не больше, но и не меньше. Правда, он не видел – хотя это бросалось в глаза, – что концепция «последних крайностей» противоречит политике как таковой.

Политика – это искусство жить сообща, это спор о коллективном выборе пути. Это справедливо как для отдельных индивидуумов, так и для целых народов. Политика нужна для того, чтобы избавиться от войны всех против всех. В области международных отношений политика позволяет выйти из состояния перманентной войны. Следовательно, война – не составная часть политики, но свидетельство ее провала. Остается надеяться, что момент этого провала будет кратким.

Разумеется, Клаузевиц все это знал. Если он утверждает обратное, то лишь потому, что анализирует войну, глядя на нее со стороны холодным взглядом теоретика. Стратегический анализ войны приравнен к анализу политики. Такова его позиция. Если война – это провальная политика, то Клаузевиц говорит нам, что этот провал неизбежен, а значит, мы должны его изучать и исследовать при помощи аналитического инструментария. Война как явление противоположное политике в то же самое время есть одна из форм политики. Так же как обратное решение есть одно из решений, решение прекратить заниматься политикой – это одно из политических решений.

Но у политики как комплекса решений нет своей противоположности. Прежде чем принимать решение, мы подчиняемся уже принятому решению; прежде чем заняться политикой, мы уже вовлечены в политику. Видимо, Клаузевиц, сводя войну к банальному проявлению политики, имел в виду именно это.

Последующая история наглядно, с леденящими кровь примерами, показала, что метод «последних крайностей» – это никакая не политика, а чистое варварство. Между тем предметом политики как раз и должно быть стремление избежать варварства.

Цитату о том, что война – это продолжение политики другими средствами, повторяли столько раз, что она превратилась в тошнотворную банальность. При этом те, кто охотно цитирует эту формулу Клаузевица, забывают о нескольких важных вещах.

• Эта формула была новой. В XVIII в. войну вовсе не считали частью политики. Преобладало убеждение, что на время войны политика замирает.

• Эта формула была революционной. Она изменила взгляд на войну, превратив ее в обычный вид профессиональной деятельности. Раз существуют профессиональные армии, их надо для чего-то использовать.

• Эта формула в совокупности с концепцией последних крайностей, будучи примененной на практике, ведет к распространению варварства. Диктаторы, полагающие, что ради достижения политических целей можно убить миллионы людей и в этом не будет ничего особенного, являются последователями Клаузевица.

Таким образом, Клаузевиц способствовал распространению варварства, хотя сам стремился к обратному. На протяжении двух мировых войн политики и военачальники верили, что занимаются политикой, тогда как на самом деле старательно погружали мир в состояние дикости. В этом смысле можно сказать, что Клаузевиц допустил трагическую ошибку.

От сегодняшних историков часто приходится слышать, что Первая мировая война остается для них загадкой. Как могли разумные люди, недоумевают они, без малейших колебаний отправлять на смерть своих детей? Тот факт, что современным людям это непонятно, уже говорит о том, что мы довольно далеко отошли от мировоззрения, свойственного Клаузевицу.

Значит ли это, что его труд следует сжечь? Ни в коем случае. Его надо изучать, сознавая всю его ограниченность.

Теперь, когда мы, дорогой читатель, преодолели препятствие под названием «Клаузевиц», – надеюсь, не разбив его в щепы, – я с нескрываемой радостью перехожу к своему любимчику – Бэзилу Лидделу Гарту. Признаюсь сразу: я обожаю Лиддела Гарта. И мне не терпится разделить это обожание с вами.

Глава 5
Бэзил Лиддел Гарт,
или Стратегический гуманизм

Почему выгодно быть умным? Потому что всегда можешь притвориться дураком. А вот обратное невозможно.

Вуди Аллен

Бэзил Лиддел Гарт (1895–1970) во время Первой мировой войны был английским офицером. Он принимал участие в битве на Сомме в 1916 г. После войны он вышел в отставку и посвятил себя изучению стратегии.

Лиддел Гарт пытался понять свое время и свою эпоху. В 1945 г. он, например, добился разрешения допросить пленных немецких генералов. Эти необычные «интервью» легли в основу увлекательной книги «Немецкие генералы рассказывают» (The German Generals Talk). Посмотреть, что происходит «на другой стороне холма», – действие, достойное стратега.

Впрочем, отметим, что книга вызвала немало споров. Кое-кто даже обвинил Лиддела Гарта в ревизионизме. Но автор исследовал именно стратегию, а не чудовищные цели нацизма. Лиддела Гарта не интересовали политические воззрения этих генералов, некоторые из которых, о чем с удовлетворением пишет в своем дневнике Геббельс, и правда были фанатичными нацистами, а некоторые, о чем Геббельс упоминает в том же дневнике, но уже с большим неудовольствием, вовсе нет; его интересовали их взгляды на стратегию. Изучение стратегии требует холодной объективности и вынуждает на время оставить в стороне нравственные оценки.

Книгу Лиддела Гарта критиковали также за то, что, дав побежденным немецким генералам высказаться, он якобы предоставил им трибуну для самооправданий. Автор действительно записал все, чем с ним делились его собеседники, но при этом воздержался от каких-либо комментариев и просто зафиксировал их свидетельства. Прямо об этом нигде не говорится, но между строк можно прочитать, что Лиддел Гарт видел в немецких генералах непревзойденных военных профессионалов того времени. Гитлеру удалось – во имя «триумфа воли», если вспомнить знаменитый фильм, воспевавший нацизм, – привлечь к себе лучших из лучших.

Все это так, но историю, как известно, пишут победители, что необходимо держать в уме. Немцы проиграли войну – но перед этим они на протяжении многих лет неизменно побеждали. Прежде чем понять, почему они ее проиграли, – что далеко не самое трудное, – желательно разобраться, что вело их от победы к победе.

Концепция Лиддела Гарта окончательно оформилась в годы Второй мировой войны, но корнями она уходит в Великую войну и идеи Клаузевица. Прошлое продолжает цепляться за настоящее.

Лиддел Гарт участвовал во многих великих сражениях Первой мировой войны, в том числе в июле 1916 г. в страшной битве на Сомме, обескровившей английскую армию. Фронтовики смотрели на эту войну несколько иначе, чем штабные офицеры. Эволюция взглядов, которая произошла с Лидделом Гартом, чем-то напоминает то, что случилось с Шарлем де Голлем. Молодой выпускник Сен-Сира, Шарль де Голль прибыл на фронт во всеоружии наступательных теорий, которыми его напичкали учителя. Но в первой же стычке с врагом в августе 1914 г., когда он получил свое первое ранение, он понял, что действительность имеет мало общего с теорией. Наставники учили его чему-то не тому, а высшее командование явно совершало ошибку за ошибкой. И он начал размышлять над вопросами стратегии, никого не слушая и ни с кем не обсуждая свои выводы.

Лиддел Гарт проделал примерно тот же путь, за исключением того, что не занимался политикой. Обоим деятелям предстояло познакомиться в 1930-х гг., и это знакомство ни для одного из них не прошло бесследно, хотя в своей книге Лиддел Гарт устами одного из немецких генералов утверждает, что воззрения де Голля не оказали на них никакого влияния. Вот как он рассказывает о допросе генерала фон Тома:

Я спросил его, правда ли, что немецкая доктрина танковой войны родилась под влиянием знаменитого труда генерала де Голля, как о том часто говорят, на что он ответил: «Нет. Мы не принимали его в расчет, находя слишком экстравагантным. Он не давал тактических советов и по большей части витал в облаках. Кроме того, он сильно отставал от британцев».

Лиддела Гарта упрекали в отсутствии скромности, поскольку в книге он заявляет, что идея массированного использования танковых войск первым осенила именно его. Что ж, скромность не входила в число свойств, присущих Лидделу Гарту, – впрочем, люди, увлеченные стратегическими исследованиями, редко бывают отмечены скромностью. С другой стороны, Евагрий Понтийский причисляет гордыню к семи смертным грехам, что с точки зрения личной стратегии внушает некоторые опасения…

Как бы то ни было, между поколением генералов, разрабатывавших планы ведения этой войны и осуществлявших руководство войсками (все они родились в 1850-е: Жоффр – в 1852-м, Фош – в 1851-м, Петен и Нивель – в 1856-м), и поколением более молодых офицеров (де Голль родился в 1890-м, а Лиддел Гарт – в 1895-м), смотревших на нее из окопной грязи, ходивших в атаку на пулеметы и своими глазами видевших массовую гибель солдат, произошел разрыв. Во Франции его символом стали Петен и де Голль. Здесь важно подчеркнуть, что их расхождения носили не только ситуативный характер и объяснялись не только различием в темпераменте и стиле управления. Это был поколенческий разлом.

В философии того времени господствовал культ силы, противоречивший гегелевскому видению истории. Лиддел Гарт бросился в самую гущу этой схватки и пошел в атаку на Клаузевица, пытаясь понять, как автору многословной и довольно мутной книжки удалось еще в первом раунде положить Гегеля на обе лопатки.

События, разговоры и размышления, о которых мы рассказали выше, подвели Лиддела Гарта к формулированию принципа, который он в своей книге «Стратегия» (The strategy of indirect approach) назвал принципом непрямых действий. Судя по всему, в его понимании стратегия как таковая сводится к непрямым действиям, то есть являет собой своего рода искусство обходного маневра. Согласно этой теории, желательно всегда, когда возможно, избегать прямого столкновения с противником, стараться обходить его наиболее укрепленные позиции, а наступление вести, целясь в штабы и линии снабжения.

Существует два способа добиваться своих целей:

• Прямые действия. Они подразумевают концентрацию всех сил на одной цели, движение к ней наиболее коротким и легким путем и нанесение лобового, как можно более мощного удара.

• Непрямые действия. Они означают распыление сил, продвижение по самому трудному (или как минимум не по самому легкому) пути и нанесение смягченного удара в неожиданном месте. Сюда же относится дезорганизация противника у него в тылу и на путях коммуникации.

Военное искусство предполагает столкновение двух армий, двух воль, двух стратегий. Поэтому вражеская стратегия по определению должна быть противоположна вашей стратегии. Чем легче противнику определить и расшифровать вашу стратегию, тем проще ему ее сломать.

У стратегии прямых действий есть одно преимущество и один недостаток. Преимущество заключается в том, что позволяет сконцентрировать силы для одного удара по цели. В этом смысле прямая стратегия наиболее эффективна. Недостаток состоит в том, что прямая стратегия слишком логична, поэтому противнику легче всего ее разгадать и воспрепятствовать ее осуществлению. В этом смысле прямая стратегия наименее эффективна. Основываясь на истории войны, которую он изучил в подробностях, Лиддел Гарт пришел к выводу, что недостатки прямой стратегии превышают ее достоинства, поэтому предпочтительной является стратегия непрямых действий.

У стратегии непрямых действий есть хорошо просчитываемый и очевидный недостаток: невозможность собрать все силы в один кулак. Движение по самой трудной дороге по определению не может быть легким, а выигрыш остается проблематичным и почти не поддается точному измерению.

Великая война стала почти уникальным образцом войны, в ходе которой практически не использовались обходные маневры. Никогда еще военное искусство, полагал Лиддел Гарт, не падало так низко. Вся эта война состояла из череды массированных лобовых атак, ни одной из которых не удавалось добиться поставленной цели и пробить фронт. Напротив, во Второй мировой войне проявилось множество стратегических талантов – возможно, потому, что генералы, руководившие войсками, участвовали как простые офицеры в Великой войне и читали Лиддела Гарта. Обходные маневры применялись скорее как правило, чем как исключение: немецкое наступление в Бельгии с целью открытия дороги на Арденны, высадка в Северной Африке с целью нападения на Францию и т. д.

Анализируя историю войн, Лиддел Гарт показывает, что непрямые действия оказываются более успешными, чем прямые. Вместе с тем он подчеркивает, что превосходство в силе часто вынуждает ту или иную сторону делать ставку именно на прямое использование этой силы. Во время Итальянской кампании 1796 г. Наполеон не имел численного преимущества перед противником, следовательно, мог рассчитывать только на стратегию непрямых действий. Именно это он и сделал – добавим, весьма искусно, – добившись успеха и положив начало легенде о своем военном гении. Двадцатисемилетний коротышка-генерал, сын скромного нотариуса из Аяччо, выскочил как чертик из табакерки, возглавил плохо одетое и кое-как вооруженное войско и поставил на колени Австрийскую империю.

В 1807 г. тот же самый человек имел под своим командованием лучшую в Европе армию, сформированную согласно его представлениям. Военная косточка, он свято верил в силу и верил, что сможет перекроить карту Европы в пользу Франции, используя для этого штыки – штыки, про которые Шарль-Морис де Талейран-Перигор, епископ Отёнский и князь Беневентский, говорил, что с ними можно все, только садиться на них не следует.

Начиная с 1807 г. мы больше не видим в этом человеке ни следа военного гения. Вместо легких побед – тяжелые наступательные операции, победа в каждой из которых дается дорогой ценой. Получив в свое распоряжение неограниченные ресурсы, стратег непрямых действий превратился в прямолинейного императора. Могилой лобовой стратегии стала для него Русская кампания, завершившаяся полным разгромом.

Талейран, который не был военным, но обладал завидной интуицией и дипломатическим талантом и всегда склонялся к стратегии непрямых действий, о чем свидетельствуют его «Мемуары», именно в 1807 г. перестал поддерживать императора. Если верить его объяснениям, в это время он понял, что Наполеон окончательно проиграл. Его погубила вера в превосходящие силы и их использование для лобового наступления. То же самое в 1813 г. предсказывал Наполеону Меттерних.

Таким образом, стратегия непрямых действий – наиболее умная стратегия – остается уделом обездоленных. Превосходство в силе делает стратегическое мышление ленивым и неповоротливым. Таков урок, который преподает нам история.