Текст книги "Убийство в кукольном доме. Как расследование необъяснимых смертей стало наукой криминалистикой"

Глава 3. Брак и его последствия

В медовый месяц новобрачные отправились на поезде к родителям Блеветта в Миссисипи, остановившись по дороге в Сент-Луисе. Их брак казался безмятежным. Фрэнсис выглядела как идеальная молодая жена, прилежно игравшая ожидаемую от нее роль. Не прошло и трех месяцев, как она забеременела[71]71
  Большая часть этого раздела приводится по материалам Lee and Lee, Family Reunion, 258.


[Закрыть].

«Я никогда не встречал двух молодых людей, состоявших в более счастливом браке», – писал Стивен Ли родителям Фрэнсис после их визита.

По возвращении из короткого медового месяца молодая семья поселилась в элегантном отеле «Метрополь», построенном в 1891 году в качестве эксклюзивного жилья для гостей Всемирной Колумбовой выставки[72]72
  “The Metropole Hotel,” My Al Capone Museum, по состоянию на 27 сентября 2018 года, http://www.myalcaponemuseum.com/id224.htm.


[Закрыть]. (Позднее отель приобрел дурную славу – здесь нашел пристанище Аль Капоне в дни своего процветания.) Прожив несколько месяцев в «Метрополе», пара переехала в квартиру неподалеку от дома родителей Фрэнсис на Прейри-авеню.

Несмотря на внешнее благополучие, в браке скоро возникли трения[73]73
  Lee and Lee, Family Reunion, 259–263.


[Закрыть]. Фрэнсис и Блеветт были совершенно разными людьми. Он христианин, часто ходивший в церковь, Фрэнсис же большую часть своей жизни не была религиозной. Ей нравились походы, она любила проводить время на природе, а Блеветт предпочитал чтение и другие спокойные интеллектуальные домашние развлечения. Фрэнсис была северянкой, воспитанной в прогрессивной культурной семье, а ее муж – сыном почитаемого героя Конфедерации, который провозглашал превосходство белых мужчин над всеми остальными.

Блеветт не мог поддержать энтузиазм жены в рукоделии и ремеслах. Фрэнсис отличалась вспышками творческой энергии, порой ее так захватывали идеи, что она работала днями и ночами. Скорее всего, в браке она ощущала, что ее недооценивают, что ей не удается реализовать себя.

Ни Фрэнсис, ни Блеветт так и не научились приспосабливаться друг к другу ради сохранения брака. Он был единственным ребенком своих родителей, а она – единственной дочерью, причем избежавшей социализации в школьных условиях. Ни один из них не был готов избавляться от своих привычек.

До замужества Фрэнсис вела определенный образ жизни – тот, которого ожидали ее родители и к которому она привыкла. Доходы Блеветта не могли удовлетворить все ее потребности, так что пара была вынуждена получать финансовую поддержку Глесснеров. Молодая семья принимала ее с благодарностью, но, несомненно, зависимость угнетала и Фрэнсис, и Блеветта, хоть и по разным причинам. Деньги свекров, скорее всего, уязвляли мужественность Блеветта и его уверенность в роли добытчика в семье. Фрэнсис не нравились обязательства, связанные с помощью родителей, напоминание об их присутствии и контроле в ее жизни. Любой, кто был ребенком, понимает, что родительская любовь хоть и желанна, но порой может душить и подавлять. Фрэнсис раздражало то, что она не достигла независимости и автономии, которых ждала от взрослой жизни.

Их первый ребенок Джон Глесснер Ли родился 5 декабря 1898 года, чуть более десяти месяцев после свадьбы. «Доктор несколько раз сказал, что никогда не встречал более героической девушки или хотя бы с четвертью того стоицизма, что она проявляла весь день, – заметила Фрэнсис Макбет в своем дневнике. – Она ни разу не вскрикнула и не пожаловалась»[74]74
  Дневник, 11 декабря 1898 года.


[Закрыть].

Фрэнсис пришлось нелегко после рождения Джона. «Она очень нервничает, – записала ее мать. – В субботу я три раза была в доме Фрэнсис и несколько раз застала ее в слезах. Вчера она сказала мне, что ей не нравится ее нянька, что она вздорная и своевольная, не мила и не нежна. Я поговорила с нянькой, постаралась сделать ей внушение и все уладить»[75]75
  Дневник, 11 декабря 1898 года.


[Закрыть].

К тому времени как в 1903 году родился второй ребенок пары, Фрэнсис Ли, Джон Джейкоб Глесснер построил для своих детей похожие дома в квартале от своего. Внушительные трехэтажные здания были симметричными: дом, где жил Джордж с женой Элис и детьми, стоял напротив того, в котором жила семья Ли.

Вскоре после рождения дочери Блеветт Ли съехал из семейного дома. Конкретные причины, которые привели к разъезду, не зафиксированы, но, скорее всего, клин между супругами вбили глубокие расхождения в темпераменте и воспитании. Впрочем, Блеветт Ли сохранил хорошие отношения со свекрами, ведь Глесснеры никогда не теряли симпатии к зятю и понимали сложность брака с упорной и требовательной женщиной.

Блеветт снял квартиру на углу Прейри-авеню и Двадцать второй улицы, прямо над квартирой теток Фрэнсис, Хелен и Анны, и каждый день навещал своих детей. Закончив работу, он заходил в дом ровно в пять, читал детям Библию или «Сказки Дядюшки Римуса» (сына и дочь приводило в восторг его выразительное исполнение ролей братца Кролика и братца Лиса) и уходил 40 минут спустя. Нередко он заходил и к Хелен и Анне.

Семья Ли ненадолго воссоединилась в 1905 году, когда был зачат их третий ребенок, Марта. Вскоре после рождения Марты, осенью 1906 года, Блеветт окончательно съехал.

Разрыв ранил Блеветта, но он никогда не отзывался дурно о матери своих детей, как свидетельствуют воспоминания его сына Джона Глесснера Ли. Фрэнсис же весьма «резко и пристрастно»[76]76
  Lee and Lee, Family Reunion, 260.


[Закрыть] говорила о Блеветте.

Тем временем Джордж Глесснер все больше времени посвящал семейному дому в Нью-Гэмпшире, особенно теперь, когда родители состарились. Свежий воздух «Рокс» дарил Джорджу желанную передышку от тяжелой аллергии, которая ухудшалась из-за ядовитого смога, укутывавшего улицы Чикаго.

Живя в «Рокс», старший сын занялся давно интересующими его проектами: улучшил дороги, проложенные отцом, и перенаправил воду из заброшенной водонапорной станции Бетлехема в резервуар на семейном участке. Джордж построил электростанцию, которая обеспечивала усадьбу электричеством.

Здесь находились полноценная столярная мастерская, оборудование для плавки металла и любой инструмент, который мог бы понадобиться Джорджу. В его распоряжении было 80 работников, многие из них жили на территории поместья. Джордж построил и дом для себя, куда в 1907 году окончательно перебрался с женой и тремя детьми. Он приобрел большую часть электрической компании Бетлехема и получил пост управляющего директора компании энергоснабжения соседнего городка.

Глесснер три года был городским ревизором Бетлехема, и в 1912 году его избрали в Палату представителей, где Джордж служил два срока. Он выполнял ряд гражданских обязанностей, в том числе был попечителем сберегательного банка Литлтона и президентом Больничной ассоциации этого городка (ассоциацию основал отец Джорджа, построивший в 1907 году современную больницу общего профиля на 15 коек).

В Рождество 1903 года Джон Джейкоб Глесснер передал дочери Фрэнсис 125 тысяч долларов в акциях International Harvester и 100 тысяч в акциях – ее брату в дополнение к тем 25 тысячам, которые Джордж получил после окончания Гарварда[77]77
  Дневник, 27 декабря 1903 года.


[Закрыть]. Дивиденды обеспечили обоих детей Глесснеров надежным источником дохода до конца их жизни.

В те же рождественские дни несколько друзей Фрэнсис с детьми оказались среди двух тысяч посетителей театра «Ирокез» на мюзикле «Синяя борода». Недавно построенный театр рекламировали как абсолютно огнестойкий. 30 декабря зал, рассчитанный на 1600 зрителей, размещенных на трех уровнях, был полон. Еще несколько сотен смотрели представление со стоячих мест на галерке, около 300 человек работали на сцене или за кулисами.

В начале второго акта искры дуговой лампы подожгли муслиновый занавес. Пламя быстро разгорелось, заполнив театр густым дымом. Началась паника. Более 600 человек погибли, среди них было много женщин и детей[78]78
  Bob Specter, “The Iroquois Theater Fire,” Chicago Tribune, December 19, 2007, https://www.chicagotribune.com/news/nation-world/politics/chi-chicagodays-iroquoisfire-story-story.html.


[Закрыть]. «Это было самое ужасное, чудовищное событие, самый кошмарный позор для цивилизованного города», – записала Фрэнсис Глесснер[79]79
  Дневник, 4 января 1904 года.


[Закрыть].

Точное число погибших не известно: некоторые тела унесли с места катастрофы, многие обгорели настолько сильно, что их невозможно было опознать, людей приходилось идентифицировать по ювелирным украшениям, одежде или другим личным вещам. Трагедия в театре «Ирокез» по сей день остается самым смертоносным пожаром в одном здании за всю историю США.

Вечером того дня Джордж Глесснер отправился к театру, чтобы помочь разыскивать тела[80]80
  Дневник, 4 января 1904 года.


[Закрыть]. Фрэнсис обнимала детей в доме своих родителей. Какая чудовищная трагедия! Такое могло случиться с кем угодно, думала она. Как страшно потерять ребенка или родителя, брата или сестру – и больше никогда их не увидеть. Даже в гробу. Самым душераздирающим было то, что некоторые тела так и не опознали.

Летом 1911 года Фрэнсис читала в газетах новости о скандальном похищении картины Леонардо из Лувра и вспоминала, как побывала в знаменитом музее Парижа с родителями в 1890 году. Кто-то, оставшись незамеченным, вышел из музея с «Джокондой» – малозаметной работой, написанной маслом на доске из белого тополя и изображавшей жену торговца. Картина была приятна глазу, но не особенно примечательна как предмет искусства. Похищение обнаружили только под конец дня, когда один художник обратил внимание на четыре крепления на стене вместо «Джоконды».

Портрет, сегодня более известный как «Мона Лиза», немедленно обрел популярность, когда кража попала в заголовки по всему миру. Полиция не могла разгадать загадку исчезновения картины и даже в какой-то момент взяла под арест Пабло Пикассо, допросив его как подозреваемого. Виновного тогда так и не нашли. Лишь более двух лет спустя арестовали преступника – бывшего работника музея по имени Винченцо Перуджа, он пытался продать картину арт-дилеру.

Эта кража вывела «Мону Лизу» из мрака безызвестности и сделала одним из самых узнаваемых и обсуждаемых предметов искусства в мире.

Преступление могли бы расследовать очень быстро: на раме, в которой выставлялась картина, остался один отпечаток пальца. В архивах были отпечатки Перуджи, снятые после его предыдущих мелких столкновений с законом. Но полиция Парижа классифицировала записи о преступниках на основе бертильонажа. Отпечаток не идентифицировали.

Услышав о краже «Джоконды», Фрэнсис и представить себе не могла, что однажды станет авторитетом в обследовании мест преступлений.

Примерно в то же время Джону, тринадцатилетнему сыну Фрэнсис, поставили диагноз «туберкулезные гланды» (эту инфекцию лимфатических узлов на шее в наши дни вылечили бы курсом антибиотиков)[81]81
  Lee and Lee, Family Reunion, 403–404.


[Закрыть]. Тогда же считалось, что лучшим лечением будет отдых на морском курорте.

Джону провели операцию, удалив больные лимфатические узлы. Семейству Ли порекомендовали провести зиму в Калифорнии. Два года Фрэнсис и дети зимовали в Санта-Барбаре. Во время одного из этих зимних путешествий семья отправилась в Сан-Диего, чтобы повидать Чарли Уитмера, бывшего шофера из «Рокс», который теперь учился в летной школе. Фрэнсис, дети, гувернантка и шофер проехали вдоль побережья на «рэмблере», автомобиле с четырехцилиндровым двигателем, предназначенном для дальних поездок и самом роскошном в то время.

На 218 миль от Санта-Барбары до Сан-Диего ушла неделя. Тогда не существовало автострад, поэтому продолжительная поездка превратилась в приключение. Шоферу приходилось обматывать шины веревками, чтобы преодолевать скользкие холмистые дороги. Джон вспоминал, что однажды из переднего колеса выпали подшипники. В другой раз дорогу смыло наводнением, и «рэмблер» погрузили на железнодорожную платформу, чтобы преодолеть это препятствие. «Помню, как я завтракал посредине реки, пока шофер отправился за упряжкой лошадей, чтобы вытащить нас», – рассказывал Джон[82]82
  Lee and Lee, Family Reunion, 404.


[Закрыть].

Вернувшись в Нью-Гэмпшир, Фрэнсис купила участок с деревенским охотничьим домиком на озере Форест-Лейк в часе езды от «Рокс». Она назвала это место «Лагерь Ли» и превратила его в свое убежище от родителей. Летом Фрэнсис и дети по три-четыре дня жили дикарями в «Лагере Ли». Она готовила на костре, а дети ловили рыбу или купались.

Дни, проведенные в «Лагере Ли», «были самым счастливым временем моего детства», вспоминал Джон. Они придумывали длинные истории о приключениях и изобретали собственные игры. Во время этих побегов из «Рокс» Фрэнсис становилась веселой и, расслабившись, оказывалась отличным товарищем. «Как-то она задумала исполнить оперу, изобразив все арии с помощью жестов, – рассказывал Джон. – Мы с Фрэнсис чуть не умерли со смеху»[83]83
  Lee and Lee, Family Reunion, 404.


[Закрыть].

Теперь, когда Блеветт ее больше не подавлял, творческая энергия Фрэнсис расцвела. Она вышивала гладью, шила костюмы для себя и трех своих детей и придумывала замысловатые украшения для семейного обеденного стола. В 1912 году Фрэнсис затеяла амбициозный проект, решив изготовить миниатюрную копию Чикагского симфонического оркестра, чтобы подарить своей матери[84]84
  Lee and Lee, Family Reunion, 398.


[Закрыть].

Глесснеры сохранили тесные связи с оркестром. Пара редко пропускала концерты и дружила с дирижером Фредериком Стоком и многими музыкантами, которые часто выступали в доме Глесснеров, исполняя музыку для семьи. Не раз полный симфонический оркестр собирался в просторном внутреннем дворе дома на Прейри-авеню.

Фрэнсис Макбет Глесснер настолько любила музыку, что однажды высказала честолюбивое пожелание, чтобы оркестр играл в ее доме каждый день. Эта идея привела ее дочь к своеобразному решению. Фрэнсис вообразила себе миниатюрный оркестр: все 90 музыкантов в парадной форме и с инструментами. Но просто игрушечные мужчины (оркестр состоял исключительно из мужчин) и крохотные инструменты никак не могли удовлетворить ее одержимость деталями. Каждой фигурке в оркестре полагалось быть максимально похожей на свой реальный прототип.

Фрэнсис решила использовать знакомый масштаб 1 к 12 – стандарт для кукольных домов, где один дюйм соответствует одному футу[85]85
  Фут – 0,3048 метра, дюйм – 2,54 сантиметра. Прим. ред.


[Закрыть]. Она сидела в ложе своих родителей во время репетиций оркестра, зарисовывая черты каждого музыканта карандашом на фарфоровых необожженных головах: линии роста волос, густые брови… Многие исполнители позировали для скетчей и помогали в создании миниатюр. В своей домашней мастерской Фрэнсис изготавливала волосы, усы и бороды из жидкой глины, обжигала головы в печи, а затем раскрашивала эмалью подходящих цветов, довершая трансформацию.

Она купила 90 одинаковых кукольных стульев с прямыми спинками и полный набор миниатюрных музыкальных инструментов. Игрушки выглядели реалистично и были подходящего размера. Фрэнсис наняла мастера, который изготовил духовые инструменты, и сама вырезала флейты. Язычковые инструменты, как и смычки струнной секции и некоторые другие детали, были сделаны из деревянных коробочек для конфет и других остроумно использованных предметов домашнего обихода. Арфист Энрико Трамонти познакомил Ли с производителем, который изготовил для Фрэнсис арфу высотой шесть дюймов, а заодно и чехол для ее переноски.

В благодарность за покровительство Глесснеров дирижер оркестра Фредерик Сток с помощью лупы записал страницу одной из любимых композиций Фрэнсис Макбет – «Барабан-мажор оркестра Шнейдера» Артура Манди на листе бумаги размером с почтовую марку. Перед каждым музыкантом на пюпитре стояли партитуры именно для его инструмента.

Фрэнсис сшила парадные костюмы для каждой фигурки: музыканты носили белые рубашки с жемчужными пуговицами, черные жилетки и смокинги. Она смастерила съемные бумажные воротники-бабочки для каждого. Дирижер Сток, который стоял, воздев руки, был одет во фрак. Помня, что перед выступлениями мать посылает музыкантам бутоньерки с гвоздиками, Фрэнсис приколола к правому борту смокинга каждой куклы по идеальной тряпичной гвоздичке размером одну шестую дюйма.

Приглашенный театральный плотник построил платформу около восьми футов длиной, состоящую из нескольких уровней. Крохотного Стока окружали музыканты, сидевшие на пяти уровнях платформы. Миниатюру украсили шесть пальм в горшках, стоявшие позади оркестра, а также розы в изящных вазах по обе стороны от дирижера.

Кукольный оркестр подарили Фрэнсис Глесснер 1 января 1913 года в честь ее 65-летия. Джон Джейкоб Глесснер описал это событие в дневнике жены: «На Новый год отмечали день рождения Фрэнсис, и в этот вечер Фрэнсис Ли подарила ей прекрасный маленький оркестр – полный комплект музыкантов, все 90 мужчин с их инструментами, но размером с кукол, выполненные удивительно детально, в основном руками самой Фрэнсис… Невозможно было придумать что-то более совершенное или занимательное»[86]86
  Дневник, 5 января 1913 года.


[Закрыть].

Никто в семье, и меньше всех сама Фрэнсис, не догадывался, что кульминацией работы ее жизни спустя несколько десятилетий станет создание совершенно иного типа миниатюр.

Несколько дней спустя весь оркестр был приглашен в дом Глесснеров на ужин и для демонстрации завершенного творения Фрэнсис[87]87
  Дневник, 19 января 1913 года.


[Закрыть]. Джон Джейкоб Глесснер по традиции сделал запись о мероприятии, устроенном в его доме: «Присутствовали все члены оркестра, кроме троих, и вместе с остальными гостями получалось, что за ужином, приготовленным в доме, собралось 105 или 106 человек… Под конец пили пунш, звучали тосты, песни, и музыкальная программа была отличной и остроумной. Мужчины очень заинтересовались маленьким оркестром и возможностью увидеть себя со стороны, они снова и снова заходили в кабинет, где он стоял, и Фрэнсис Ли была полностью удовлетворена их благодарностью».

Свое следующее творческое предприятие Фрэнсис решила посвятить прославленному квартету «Флонзале»[88]88
  Lee and Lee, Family Reunion, 398–401.


[Закрыть]. Он был создан в Нью-Йорке в 1903 году на средства швейцарско-американского банкира Эдуарда де Коппе, чтобы аккомпанировать его жене, пианистке-любительнице. Группу назвали в честь летней виллы де Коппе неподалеку от швейцарской Лозанны. Вторую скрипку играл Альфред Пошон, первую – Адольфо Бетти, партию альта исполнял Уго Ара, а виолончели – Иван д’Аршамбо. Жалованье музыкантам платил де Коппе, чтобы им не приходилось заниматься преподаванием или чем-либо другим и они могли посвятить все свое время совместной игре.

Квартет «Флонзале» прославился после первого публичного концерта в 1905 году и затем выступал в крупнейших городах Европы и Соединенных Штатов. Это был лучший и самый известный струнный квартет того времени, добившийся успеха у критиков и публики, а кроме того, первый ансамбль, который записывал и издавал музыку под собственным именем, благодаря чему у «Флонзале» появились постоянные поклонники.

Модель квартета Фрэнсис исполнила в том же масштабе 1:12, как и миниатюрный оркестр, с использованием таких же необожженных голов, но теперь копии стали лучше. Она использовала накопленный опыт, чтобы улучшить свою технику. Все, что ей было нужно, – четкие, детальные наблюдения о внешности и характерных приметах каждого музыканта квартета.

Джон, 15-летний сын Фрэнсис, сопровождал ее на выступлениях «Флонзале». «Мы пошли на концерт вместе и сидели с противоположных сторон зрительного зала, – записал Джон Ли. – Мы подробно отметили, как мужчины сидели и во что были одеты… Жилет мистера Бетти… как мистер Пошон ставил ноги… золотая цепочка часов д’Аршамбо и как она висела… и последнее, но ничуть не менее важное, – Уго Ара, который играл на альте, маленький итальянец с великолепной ассирийской бородой, и то, как он умудрялся удерживать инструмент в выдающейся растительности».

Фрэнсис изобразила Бетти и Пошона в темных смокингах и полосатых брюках. У д’Аршамбо были серые фланелевые брюки, жилет и галстук-бабочка, золотая цепь часов свисала ему на живот. На каждой фигурке была белая сорочка со снимающимся бумажным воротничком и черные туфли. Проволока, скрытая одеждой, удерживала тела в необходимых позах.

Инструменты были идеальными миниатюрными копиями, крошечная четырехдюймовая виолончель даже звучала. «На виолончели действительно можно было играть, – писал Джон Ли, – она издавала тонкий писк, но от других инструментов не доносилось ни звука, несмотря на все тщание, с которым были изготовлены струны, деки и другие части».

Модель представили музыкантам во время их турне по стране в 1914 году. Фрэнсис пригласила квартет «Флонзале» в свой дом. Она сидела на одной стороне длинного узкого стола напротив своего отца, между Пошоном и д’Аршамбо. Джона Джейкоба Глесснера посадили между Бетти и Арой. Помимо детей Фрэнсис на обед пригласили Стока, арфиста Энрико Трамонти, заместителя директора, а также казначея оркестра Генри Фегели с женами.

Фигурки были спрятаны под большой цветочной композицией в центре стола. «После ужина цветочную композицию торжественно убрали, и прямо здесь, не более чем в двух футах от их носов, оказались их собственные копии за игрой! – вспоминал Джон Ли. – Эффект был выдающийся. На мгновение воцарилась тишина, и затем все члены квартета закатились громким смехом. Никто не слушал друг друга. Каждый из них с восторгом показывал пальцем на особенности остальных трех. Я до сих пор помню, как мистер Бетти с увеличительным стеклом склонился над плечом собственной миниатюры, пытаясь прочитать ноты на подставке».

Ноты снова были кропотливо записаны Стоком, дирижером оркестра, на листках бумаги меньше дюйма. Сток сочинил оригинальную композицию, имитируя стиль австрийского экспрессиониста Арнольда Шёнберга. Это была тонкая музыкальная шутка – исполнить подобное сочинение человек не в силах.

Участники «Флонзале» попросили Фрэнсис сделать фотографию на память об этом событии, а миниатюру она подарила квартету.

Создание уникальных миниатюр не замедлило постепенного разрушения ее брака. Стало очевидно, что отношения уже не наладить. Фрэнсис хотела получить развод. В то время единственным приемлемым основанием для развода был уход из семьи. Если бы Блеветта спросили, хочет ли он вернуться в семейный дом, он ответил бы утвердительно. Но Фрэнсис не хотела его возвращения.

В июне 1914 года после пяти лет раздельного проживания Блеветт наконец согласился на развод. Фрэнсис потребовала развода на основании ухода мужа из семьи. Во время слушания дела она заявила, что обладает достаточными финансовыми средствами, чтобы обеспечивать себя и своих трех детей, которые останутся под ее опекой.

Период после развода была «несчастливым временем для всех нас»[89]89
  Lee and Lee, Family Reunion, 404.


[Закрыть], вспоминал сын Джон: «Он принес много ожесточения в семью».

Фрэнсис никогда не была в простых отношениях со своей семьей или семьей брата. Она чувствовала, что родные симпатизируют Блеветту и не поддерживают ее. Ей казалось, что ее винят в крахе семьи.

Оставшись в изоляции дома с детьми, Фрэнсис бесцельно тратила свое время. Она шила необходимую детям одежду. «В те тревожные времена она нашила невероятную гору вещей и бесконечными часами раскладывала пасьянсы», – писал Джон. Впрочем, хандра матери прерывалась вспышками деятельности. Летом в «Рокс» Фрэнсис заразила детей кондитерской лихорадкой.

«Когда начался конфетный период, всю мебель отодвинули к стенам, с чердака принесли две спиртовые горелки, – вспоминал Джон. – Из ниоткуда возникли белые эмалированные чайники, а с ними и длинные термометры для карамели, и деревянные лопатки, и многочисленное разнообразное оборудование, а также и несколько книг для профессиональных производителей конфет»[90]90
  Lee and Lee, Family Reunion, 403.


[Закрыть].

Фрэнсис с детьми делали шоколадный крем, помадки, арахисовую пасту и ириски. В ее кулинарный арсенал входили кондитерский крюк для вытягивания ирисок и мраморная плита, которую она купила у изготовителя надгробий.

Каким бы проектом ни занималась Фрэнсис, она уходила в него с головой. Работа полностью ее поглощала, она трудилась весь день и до полуночи неделями напролет.

Спустя год после развода Блеветт Ли женился на Делии Форакр Снид, вдове, бывшей учительнице и директрисе библиотеки Атланты. Он знал ее с тех пор, как был начинающим адвокатом в Атланте, она тогда была замужем. У нее нашлось много общего с Блеветтом. Отцом Снид был полковник Гринберри Джонс Форакр, предводитель добровольцев-конфедератов Атланты, которого серьезно ранили в Первом сражении при Манассасе.

Блеветт и Делия женились в Атланте 20 июля 1915 года. Двухминутная свадебная церемония отличалась замечательной простотой и краткостью. Одним из самых удивительных аспектов было отсутствие слова «подчиняюсь» в клятве невесты: такая оригинальность даже заслужила упоминания в короткой новостной заметке. Упущение было «особенно примечательно, поскольку впервые было сделано на Юге», отмечал репортер[91]91
  Chicago Daily Tribune, July 21, 1915, 15.


[Закрыть].

Мистер и миссис Ли поселились в Нью-Йорке, где Блеветт создал процветающую юридическую практику. Пусть он и упустил шанс инвестировать в «Кока-колу» на заре своей карьеры, но стал одним из первых юристов, которые догадались, что появление новых технологий, представленных братьями Райт, может привести к юридическим последствиям, о которых раньше не задумывались. Опираясь на имеющиеся прецеденты морского права, Блеветт стал пионером в области права авиационного.

После развода Фрэнсис уничтожила каждую фотографию с Блеветтом. Ни одного фото, на котором Фрэнсис и Блеветт запечатлены вместе, не существует.

Когда Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну в 1917 году, Фрэнсис заинтересовалась военно-морской базой Грейт-Лейкс – тренировочным центром военно-морских сил США неподалеку от Северного Чикаго. Во время войны там тренировались около 125 тысяч моряков. Фрэнсис принимала военных из Грейт-Лейкс в своем доме на Прейри-авеню. По вечерам в воскресенье моряков приглашали на ужин, во время которого можно было пообщаться и развлечься, а за музыку и общение отвечали артисты Чикагского оркестра.

Фрэнсис записывала подробные данные о каждом госте: дату его визита, описание внешности, обменивались ли они подарками или письмами, откуда он родом, его семейный статус и любимый напиток. Если моряк был любезным и благодарным гостем, то напротив его имени хозяйка ставила золотую звезду[92]92
  На основе переписки и записей в МДГ.


[Закрыть].

Двое ее любимцев, Чарльз Янг и Талмейдж Уилсон, были музыкантами из оркестра Джона Филипа Сузы. Когда США вступили в войну, Суза был известным композитором, ведущим сочинителем музыки для военных оркестров. В свои 62 года он должен был уйти в отставку по возрасту. Тем не менее Сузу назначили в морской резерв, и он руководил Военно-морским оркестром в Грейт-Лейкс. К этому времени он уже был богат и жертвовал свое жалование в Фонд помощи морякам и морским пехотинцам, оставляя себе один символический доллар в месяц.

Фрэнсис давала гостям конверты со своим адресом, чтобы они могли поддерживать с ней связь после отъезда. Многие мужчины писали письма и посылали фотографии. Те, кто оказывался достаточно учтив, чтобы написать письмо, получали в ответ посылки с печеньем. Одним из таких корреспондентов был Джордж Уайз, флотский музыкант из маленького городка в Канзасе, служивший на линкоре. «Дорогая мама Ли», – обращался Уайз к Фрэнсис в одном из писем и позже объяснял выбранное обращение: «Я надеюсь, вас не обидело мое приветствие. Вы были настолько добры ко мне, что я смотрю на вас как на мать»[93]93
  Письмо от Джорджа Уайза ФГЛ, 17 июля 1918 года, МДГ.


[Закрыть].

В марте 1918 года в светских разделах газет Чикаго объявили о необычном представлении в Чикагском институте искусств – «Театр на кончиках пальцев». В рекламе обещали показать танцы всех стран мира, цирковое представление, акробатические трюки и трюки с животными. «Это представление будет дано на сцене два на три фута с авансценой как минимум 19 дюймов высотой, – гласило объявление. – Только живые выступления, никаких манекенов»[94]94
  William Tyre, “Chicago’s Tiniest Theater,” Story of a House (blog), June 22, 2015, МДГ, http://glessnerhouse.blogspot.com/2015/06/chicagos-tiniest-theater.html.


[Закрыть].

«Театр на кончиках пальцев» должен был давать представления две недели подряд, каждый день в три часа дня. Доходы от шоу предназначались французскому Фонду детей солдат, погибших на войне.

Всем было любопытно, как живые исполнители смогут уместиться на такой маленькой сцене. «Зал примет около 50 человек, и сцена будет такой маленькой, что остается только ломать голову, кем или чем будут разрекламированные живые исполнители, – писал колумнист Chicago Daily Tribune. – Мы можем лишь гадать, будут это карлики, дрессированные блохи или белые мыши».

Премьера «Театра на кончиках пальцев» состоялась днем 19 марта. Среди публики, разобравшей билеты, была Хэтти Пульман, жена железнодорожного магната Джорджа Пульмана, Грейс Мюррей Микер, жена генерального директора компании Armour – производителя фасованного мяса, Джон Джейкоб и Фрэнсис Глесснеры и многие другие представители чикагской элиты.

Сцена была установлена в проходе между двумя галереями Института искусств. Занавеска из черного муслина окружала авансцену, не позволяя публике угадать, что за занавесом. Бронзовые фигурки богини-охотницы и ее добычи стояли на декоративных стойках по бокам сцены. Когда представление началось, аудитория, к своему изумлению, обнаружила, что выступающими были «ловкие средние и указательные пальцы миссис Фрэнсис Глесснер Ли, которая и создала новое искусство», как писал репортер Chicago Herald[95]95
  “Hop o’ My Thumb Actors Delight at Finger Tip Theater,” Chicago Daily Tribune, March 20, 1918, 15.


[Закрыть].

Ли сшила костюмы и танцевальные наряды для своих пальцев с маленькими пуантами для кончиков пальцев и оборками вокруг костяшек. Каждый акт представления включал тщательно проработанные декорации. «Если ваша фантазия способна переходить границы (а ваша, конечно, способна), то на этой миниатюрной сцене можно увидеть самые полные панорамы и восхитительные танцы, которые только можно вообразить»[96]96
  Tyre, “Chicago’s Tiniest Theater.”


[Закрыть].

Программа началась с «Бича Щеверхытлефта – русского балета», его поэтически исполнила мадам Карсанома. Шарлота Русс Бесподобная, мировая чемпионка по ледовому катанию, выступила в паре Акселем Эриксоном, бывшим главным конькобежцем при короле Скандинавии. Программа включала потрясающий огненный танец Люциолы, выступление мадемуазель Салповски и ее арабского скакуна Перпетуум Мобиле, а также «Самое маленькое шоу на земле Сборной и объединенной цирковой компании „Каламазоо и Ошкош“ с Элмером – самым маленьким дрессированным бегемотом в неволе и неподражаемым канатоходцем синьором Центрифуго».

«Казалось, изобретательности и талантам миссис Ли не было пределов, а ее крошечные сцены были идеальны до мельчайших деталей», – писал колумнист раздела светских новостей и культуры Chicago Tribune[97]97
  “Hop o’ My Thumb.”


[Закрыть].

«Театр на кончиках пальцев» собрал около тысячи долларов для французского Фонда детей, потерявших отцов, на сегодняшний день это составило бы около 16 тысяч долларов. 30 марта в Tribune опубликовали письмо, написанное Ли в благодарность Институту искусств за щедрость: институт предоставил помещение, а также оплатил освещение и другие затраты «Театра на кончиках пальцев», что позволило направить все доходы на благотворительность. «Я рада, что смогла внести свой скромный вклад, и благодарна за ваше доброе участие», – писала Ли[98]98
  ФГЛ, письмо редактору, Chicago Tribune, March 30, 1918.


[Закрыть].

Но ей хотелось совершить нечто большее, чем ужины и развлечения для моряков или еще одно шоу ради благородной цели. Работая над «Театром на кончиках пальцев», она ощутила тягу к более высокому призванию. Она почувствовала желание добиться чего-то значимого и прочного, послужить другим, создав что-то, что могло бы изменить жизни к лучшему.

«Я ни секунды не работала, чтобы заслужить то, что я имею, – однажды сказала Ли репортеру. – Именно поэтому я чувствую, что обязана сделать что-то, что пойдет на пользу всем. Я чувствую, что должна оправдать свое пребывание на Земле»[99]99
  Martin, “How Murderers Beat the Law.”


[Закрыть]. Завершение Первой мировой войны дало ей такую возможность.