Текст книги "Воспрянь от рабства. Автобиография"

Глава IV. Помощь другим

В конце первого года обучения в Хэмптоне я столкнулся с другой проблемой. Большинство студентов отправились на каникулы домой. У меня на это не было денег, но надо было куда-то уехать, потому что в то время очень немногим ученикам разрешали оставаться в школе на время каникул. Я тосковал по дому и с грустью наблюдал за тем, как другие студенты собирают вещи и уезжают. Моих средств не хватало не только на дорогу домой, но и вообще на поездку куда-либо. Однако я смог достать лишнее подержанное пальто, которое, как мне казалось, было довольно ценным, и решил его продать, чтобы выручить немного на путевые расходы. Я был полон ребяческой гордости и, как мог, пытался скрыть от других студентов тот факт, что у меня не было денег и мне некуда было податься. Я рассказал кое-кому в городе, что у меня есть пальто на продажу, и после долгих уговоров один цветной человек пообещал зайти, чтобы примерить и принять решение о покупке. Это очень воодушевило меня. Рано утром на следующий день пришел потенциальный покупатель. Внимательно осмотрев пальто, он спросил меня, сколько я за него хочу. Я ответил, что оно стоит три доллара. Казалось, что цена его устроила, но потом он будто между делом добавил: «Я тебе вот что скажу, я сейчас пальто заберу и дам тебе за него пять центов наличными, а остальное отдам, как только смогу». Нетрудно представить, что я тогда чувствовал.

Разочаровавшись, я потерял всякую надежду уехать из Хэмптона на каникулы. Мне хотелось отправиться туда, где можно было найти работу и заработать достаточно, чтобы купить одежду и другие нужные мне вещи. Через несколько дней практически все студенты и преподаватели разъехались, и я совсем упал духом.

После нескольких дней поисков работы в городе Хэмптон и его окрестностях мне наконец удалось устроиться в ресторан в Форте Монро*. Жалования, правда, едва хватало на пропитание. Зато по вечерам и в промежутках между трапезами у меня было много времени для учебы и чтения, чем я с удовольствием летом и занялся.

После года обучения в Хэмптонском институте за мной оставался долг в шестнадцать долларов за пансион, который я не успел отработать. Мне очень хотелось скопить летом достаточно денег, чтобы выплатить этот долг. Для меня это было делом чести, и неловко было даже помыслить о возвращении в институт, пока не погашу задолженность. Экономить приходилось на всем – сам стирал свое белье и не покупал необходимую одежду, и всё же летние каникулы подходили к концу, а мне так и не удалось накопить эти шестнадцать долларов.

Однажды, в последнюю неделю моей работы в ресторане, я нашел под одним из столов новую хрустящую десятидолларовую банкноту и чуть не запрыгал от радости. Но поскольку заведение было не моим, я счел своим долгом сообщить о своей находке владельцу ресторана. Так я и поступил. Он обрадовался не меньше меня, но невозмутимо объяснил мне, что, поскольку деньги найдены в его ресторане, он имеет право оставить их себе, что, собственно, и сделал. Признаюсь, это был еще один довольно тяжелый удар для меня, но при этом не могу сказать, что я упал духом. Оглядываясь назад на свою жизнь, мне трудно припомнить, чтобы я хоть раз сник и отступился от своей цели. С самого начала меня сопровождала вера в успех, и я не терплю людей, которые всегда настроены пессимистично. Смирившись с неизбежным, я в конце недели отправился к казначею Хэмптонского института, генералу Дж. Ф. Б. Маршаллу*, и откровенно рассказал ему о своем положении. К счастью, он разрешил вернуться в институт и сказал, что не сомневается в том, что долг будет возвращен мной при первой возможности. Весь второй год я продолжал работать уборщиком.

Знания, которые я получил в Хэмптоне из учебников, – это лишь малая толика того, что мне довелось там узнать. На втором году обучения меня до глубины души потрясла самоотверженность наших учителей. Было трудно понять, как человек может быть так счастлив, работая ради других. К концу года я уже начал понимать, что самый счастливый человек тот, кто больше всех делает для других. С тех пор стараюсь никогда об этом не забывать.

В Хэмптоне я извлек еще один ценный урок, познакомившись с лучшими видами домашнего скота и птицы. Думаю, что ни один ученик, у которого была такая возможность, не смог бы, выйдя в большой мир, довольствоваться плохими породами.

Но, пожалуй, самым ценным опытом, приобретенным мной на втором году обучения, было понимание того, какую значимость представляет Библия и как ею пользоваться. Любить Библию меня научила мисс Натали Лорд, учительница родом из Портленда, штат Мэн. Раньше я никогда не интересовался Библией, но потом научился ценить ее не только как источник духовного утешения, но и как литературное произведение. Уроки, которые я извлек оттуда, так повлияли на меня, что теперь, будучи дома, независимо от того, насколько бываю занят, стараюсь всегда придерживаться правила читать главу из Библии или какую-то ее часть утром перед началом рабочего дня.

Каким бы искусным ни было мое ораторское мастерство, частично я обязан этим мисс Лорд. Заметив мою склонность к произнесению речей, она стала давать мне частные уроки по технике дыхания, интонации и артикуляции. Само по себе умение говорить публично меня никогда не привлекало. На самом деле, я считаю, что нет ничего более пустого и бесполезного, чем абстрактная публичная речь. Но с самого раннего детства я мечтал сделать мир лучше, а затем поделиться своим опытом с другими, для чего мне и нужно было овладеть умением выступать на публике.

Дискуссионные клубы в Хэмптоне были для меня постоянным источником радости. Встречи проходили в субботу вечером, и за всё время учебы в Хэмптоне я не пропустил ни одного собрания. Участвуя в еженедельных дебатах, я также сыграл определенную роль в создании еще одного клуба. После ужина и перед началом вечерних занятий было примерно двадцать минут, которые молодые люди обычно тратили на пустые пересуды. Двадцать учеников, включая меня, объединились в группу, чтобы использовать это время с пользой для прений или состязаний по ораторскому искусству. Мало кому удавалось извлечь столько радости и пользы из столь короткого промежутка времени.

В конце моего второго года обучения в Хэмптоне благодаря деньгам, присланным мне матерью и братом Джоном, а также небольшому подарку от одного из учителей Хэмптона мне представилась возможность поехать на каникулы домой в Молден, Западная Вирджиния. Вернувшись домой, я обнаружил, что солеварни не работают, а угольная шахта не эксплуатируется из-за того, что шахтеры устроили «забастовку». Такое обычно происходило, когда у мужчин было достаточно сбережений, чтобы прожить на них два или три месяца. В ходе забастовки они, разумеется, тратили всё сэкономленное и часто возвращались к работе, погрязнув в долгах, за ту же зарплату. Бывало, работники переходили на другую шахту, понеся значительные убытки. В любом случае мои наблюдения убедили меня в том, что в результате протестов шахтерам становилось только хуже. До начала забастовок в этой части страны я знал рабочих, у которых были значительные накопления в банке, но как только профессиональные подстрекатели взяли ситуацию в свои руки, сбережения даже самых экономных начали таять.

Моя мать и другие члены семьи, конечно же, были очень рады встрече и отметили те положительные изменения, которые произошли со мной за два года отсутствия. Ликование всех классов цветных людей, особенно пожилых, по поводу моего возвращения было очень трогательным. Я был вынужден навестить каждую семью, с каждой из них отобедать и везде рассказать о своей жизни в Хэмптоне. Кроме того, мне пришлось выступить в церкви, воскресной школе и множестве других мест, однако не удалось найти то, что я искал больше всего – работу. Из-за забастовки никаких вакансий не было. Практически весь первый месяц своего отпуска я потратил на поиски занятия, которое позволило бы мне заработать денег на обратный путь в Хэмптон и отложить немного на жизнь после возвращения туда.

Затем я отправился в место, расположенное довольно далеко от дома, чтобы попытаться найти работу там. Но ничего не вышло, и когда я собрался возвращаться, уже наступила ночь. До дома оставалось не больше мили, но я до такой степени вымотался, что был не в состоянии идти дальше и решил переночевать в старой заброшенной хижине. Там меня и разыскал около трех часов ночи мой брат Джон и как можно деликатнее сообщил мне печальную новость о том, что наша любимая матушка скончалась той ночью.

Это был худший день в моей жизни. Последние несколько лет мать болела, но, расставшись с ней накануне, я и представить себе не мог, что больше никогда не увижу ее живой. Кроме того, я всегда хотел быть рядом с ней в ее последний час. Одним из главных стимулов, побуждающих меня учиться в Хэмптоне, была вера в то, что я смогу добиться положения, которое позволит мне сделать жизнь моей матери более комфортной и счастливой. Она всегда мечтала дожить до того момента, когда ее дети получат образование и начнут новую лучшую жизнь.

После смерти матери в нашем маленьком доме воцарилось смятение. Моя сестра Аманда, хотя и старалась как могла, была слишком юной, чтобы взять на себя всю работу по дому, а нанять помощницу по хозяйству отчим не мог. Иногда у нас была горячая еда, а в другие дни нет. Нередко весь наш обед состоял из банки помидоров и нескольких крекеров. Одежду некому было стирать и чинить, и вскоре всё в доме пришло в упадок. Пожалуй, это было самое мрачное время в моей жизни.

Моя благодетельница, миссис Раффнер, о которой я уже упоминал ранее, всегда радушно принимала меня у себя дома и всячески помогала в этот сложный период. До конца лета она поручала мне кое-какую работу, что, вкупе с работой на угольной шахте на некотором расстоянии от дома, позволило заработать немного денег.

Одно время казалось, что придется отказаться от возвращения в Хэмптон, но я так отчаянно хотел вернуться туда, что решил не сдаваться без борьбы. Я очень надеялся купить зимнюю одежду, но, увы, мне это не удалось. У меня было лишь несколько вещей, доставшихся от брата Джона. Несмотря на нехватку денег и одежды, я был вполне счастлив от того, что моих сбережений хватит на обратный путь. Только бы добраться до Хэмптона, а там я стану таким незаменимым уборщиком, что смогу продержаться в Хэмптоне весь учебный год.

За три недели до начала занятий в Хэмптонском институте я был приятно удивлен, получив письмо от моей хорошей подруги мисс Мэри Ф. Маки, заведующей, в котором она просила меня вернуться в Хэмптон за две недели до начала занятий, чтобы помочь ей привести в порядок школу и подготовить всё к началу учебного года. Это была именно та возможность, о которой я мечтал. У меня появился шанс получить кредит у казначея. Я сразу же отправился в Хэмптон.

За эти две недели я получил урок, который не забуду никогда. Мисс Маки принадлежала к одному из старейших и знатнейших родов Севера, и всё же она две недели работала бок о бок со мной, мыла окна, вытирала пыль в комнатах, застилала постели и тому подобное. Она считала, что институт не будет готов к открытию, пока все окна не засияют чистотой, и сама с большим удовольствием помогала мне их мыть. Эту работу она выполняла в Хэмптоне каждый год, по крайней мере, пока я там учился.

В то время мне было трудно понять, как женщина с таким образованием и общественным положением может получать удовольствие от подобного занятия, и всё ради того, чтобы помочь возвыситься презираемой всеми расе. С тех пор меня выводило из терпения любое учебное заведение для чернокожих на Юге, которое не обучало студентов любить труд.

В свой последний год в Хэмптоне я усердно учился каждую свободную от работы минуту и был полон решимости настолько отличиться в своем классе, чтобы мое имя внесли в «почетный список» выступающих на церемонии вручения дипломов. И мне это удалось. Я окончил Хэмптон в июне 1875 года.

За всё время пребывания в Хэмптонском институте я получил, пожалуй, два самых главных преимущества. Во-первых, это общение с великим человеком, генералом С. Ч. Армстронгом, одним из самых редких, сильных и прекрасных людей, которых я когда-либо имел честь знать. Во-вторых, в Хэмптоне я впервые узнал, зачем действительно человеку нужно образование. Прежде чем попасть туда, я разделял довольно распространенное в то время среди моего народа мнение, что образование нужно для того, чтобы вести обеспеченную и легкую жизнь без необходимости заниматься ручным трудом. В Хэмптоне я не только понял, что трудиться не позорно, но и научился любить труд не только за его финансовую ценность, но и сам по себе, ради той независимости и уверенности в своих силах, которую дарит способность делать что-то действительно полезное для людей. Здесь я впервые почувствовал, что значит жить, забывая о себе, и впервые понял, что самые счастливые люди те, кто больше всех делает для счастья и пользы других.

Когда я закончил институт, у меня совершенно не было денег. Вместе с другими студентами из Хэмптона я устроился официантом в летнюю гостиницу в Коннектикуте, правда, чтобы добраться туда, мне пришлось одолжить некоторую сумму. Очень скоро я понял, что совершенно не умею обслуживать столики в гостинице. Старший лакей, однако, считая меня опытным официантом, поручил мне столик, за которым сидели четыре или пять богатых и довольно знатных человека. Моя некомпетентность сразу бросилась им в глаза, и они так сильно ругали меня, что от стыда я просто сбежал, оставив их сидеть без еды. В результате меня разжаловали в подручного. Но я твердо решил обучиться профессии официанта, причем справился с этим за несколько недель, и был восстановлен в прежней должности. Позднее я несколько раз имел удовольствие останавливаться в этой гостинице, где когда-то работал

В конце гостиничного сезона я вернулся в свой бывший дом в Молдене и начал преподавать в местной школе для цветных. Так начался один из самых счастливых периодов моей жизни. Чувствуя, что по-настоящему помогаю жителям родного города жить лучше, я с самого начала знал, что одного книжного образования молодым людям недостаточно. Мой рабочий день начинался в восемь часов утра и, как правило, завершался не ранее десяти вечера. В дополнение к обычной школьной программе мои подопечные учились расчесывать волосы, мыть руки и лицо и быть опрятными. Особое внимание я уделял тому, чтобы они привыкли пользоваться зубной щеткой и принимать ванну. Всю свою педагогическую практику я внимательно следил за ролью зубной щетки и убедился в том, что лишь немногие достижения цивилизации имеют столь важный вес.

В городе было так много юношей и девушек, а также мужчин и женщин, которые должны были работать днем, но страстно желали получить образование, что вскоре я открыл вечернюю школу. С первого дня она была заполнена до отказа, в ней было столько же учеников, сколько и в школе, где я преподавал днем. Я был искренне тронут усердием старшего поколения – людей, которым нередко было за пятьдесят лет.

Моя работа не ограничивалась дневной и вечерней школами. Я создал небольшой читальный зал и основал дискуссионный клуб. По воскресеньям я преподавал в двух воскресных школах – в той, что находилась в городе Молден, – вечером, а в другой, расположенной в трех милях, – утром. Помимо этого я давал частные уроки нескольким молодым людям, готовя их к поступлению в Хэмптонский институт. Независимо от оплаты и даже не задумываясь о ней, я учил всему любого, кто хотел чему-то у меня научиться, и был безмерно счастлив оттого, что могу приносить людям пользу. Тем не менее я получал небольшое жалование из государственного фонда за свою работу учителем в государственной школе.

Пока я учился в Хэмптоне, мой старший брат Джон не только помогал мне всем, чем только мог, но и всё время работал на угольных шахтах, чтобы содержать семью. Он добровольно пренебрег собственным образованием, чтобы помочь мне. Теперь настал мой черед вернуть долг и подготовить брата к поступлению в Хэмптон, а также накопить деньги на его содержание там. Обе эти цели были достигнуты. Через три года мой брат окончил Хэмптонский институт и сейчас занимает важную должность директора Управления промышленности в Таскиги. Когда он вернулся, мы объединили свои усилия и сбережения, чтобы отправить в Хэмптон нашего приемного брата Джеймса. Нам это удалось, и теперь он почтмейстер в Институте Таскиги. Что касается 1877 года, моего второго года преподавания в Молдене, то он мало чем отличался от первого.

Именно в то время, когда я жил Молдене, организация, известная как «Ку-клукс-клан»*, стала очень популярной. «Ку-клукс-клан» – это люди, которые объединились в банды, чтобы ограничивать гражданские свободы чернокожих и в первую очередь не позволять им оказывать какое-либо влияние на политику. Они чем-то напоминали «патрульных», о которых я много слышал в детстве во времена рабства. «Патрульные» – это группы белых мужчин, обычно молодых, главной целью которых был контроль за поведением рабов по ночам, они следили за тем, чтобы рабы не перебирались с одной плантации на другую без пропусков, и не позволяли им проводить собрания без разрешения или без присутствия на них по крайней мере одного белого.

Как и «патрульные», «Ку-клукс-клан» действовал преимущественно ночью. Но его методы были куда более жестокими. Основной целью членов «Ку-клукс-клана» было подавление волеизъявления чернокожих, но этим они не ограничивались, поскольку также сжигали школы, церкви и заставляли страдать многих невинных людей. В этот период погибло много цветных.

Будучи молодым человеком, я был шокирован действиями этих незаконных банд. Я видел, как в Молдене произошло одно открытое столкновение между цветными и белыми людьми. С каждой стороны в конфликте участвовало по меньшей мере сто человек, многие были серьезно ранены, в том числе генерал Льюис Раффнер, муж моей подруги миссис Виолы Раффнер. Генерал пытался заступиться за цветных людей, за что был сбит с ног и тяжело ранен, да так, что до конца жизни не смог полностью оправиться. Когда я наблюдал за противостоянием двух рас, мне казалось, что нашему народу больше не на что надеяться в этой стране. Период «Ку-клукс-клана» был, на мой взгляд, самой темной страницей в истории Реконструкции*.

Я сослался на этот мрачный период в истории Юга исключительно ради того, чтобы привлечь внимание к значительным переменам, которые произошли в жизни чернокожих со времен «Ку-клукс-клана». На сегодняшний день на Юге таких банд нет, и тот факт, что они когда-то существовали, почти забыт обеими расами. Сейчас почти нигде нет места, где общественное мнение могло бы допустить существование подобных организаций.

Глава V. Период Реконструкции

Полагаю, периодом Реконструкции можно назвать годы с 1867 по 1878. В это время я был студентом в Хэмптоне и учителем в Западной Вирджинии. В течение всего периода Реконструкции две идеи неизменно будоражили умы чернокожих, или, по крайней мере, умы значительной части этой расы. Первая – увлечение греческим и латинским языками, вторая – желание поступить на государственную службу.

Нельзя рассчитывать на то, что народ, который поколениями жил в рабстве, а до этого – в беспросветной тьме язычества, сможет сразу сформировать правильное представление о том, в чем заключается смысл образования. Во всех частях Юга в период Реконструкции и днем и ночью школы были переполнены людьми всех возрастов и социальных статусов, вплоть до шестидесяти– или даже семидесятилетних стариков. Такая жажда знаний, безусловно, отрадна и похвальна. Но, увы, слишком многие считали, что стоит человеку получить хоть какое-то образование, и он каким-то необъяснимым образом мгновенно избавится от всех жизненных невзгод и уж точно сможет обойтись без ручного труда. Также бытовало мнение, что знание греческого и латинского языков, каким бы незначительным оно ни было, сделает человека высшим существом, практически сверхъестественным созданием. Да и сам я, впервые встретив чернокожего, который что-то знал об иностранных языках, страшно ему завидовал.

Как и следовало ожидать, большинство наших людей, получивших какое-то образование, стали учителями или проповедниками. Хотя среди представителей этих двух классов было много способных, добросовестных, благочестивых мужчин и женщин значительную их долю тем не менее составляли те, для кого преподавание или проповедование было легким способом заработать на жизнь. Многие из тех, кто стал учителем, с трудом могли написать свое имя. Я помню, как в нашей округе появился один такой человек, подыскивающий школу, где мог бы преподавать. Его спросили, какую форму имеет Земля и что он будет рассказывать по этому поводу детям. Он пояснил, что готов учить, что Земля либо плоская, либо круглая, в зависимости от предпочтений большинства его покровителей.

Священнослужитель – еще одна профессия, которая пострадала больше всего – и продолжает страдать, хотя и был достигнут значительный прогресс – от рук не только невежественных, но и зачастую аморальных людей, которые утверждали, что они «призваны проповедовать». В первое время после освобождения почти каждый цветной человек, который начал учиться читать, ощущал «призыв проповедовать». В Западной Вирджинии, где я жил, это процесс был весьма примечательным зрелищем. Обычно «призыв» случался в церкви. Сидит себе человек на скамье и вдруг, словно подкошенный, падает на пол и безмолвно и неподвижно лежит там часами. И сразу же по всей округе разносилась весть о том, что этот человек был «призван». Если он был склонен сопротивляться этому призыву, то припадок повторялся два или три раза. Но в конце концов человек всегда уступал ему. Хотя я очень хотел получить образование, должен признать, что в юности я очень боялся, что, когда научусь хорошо читать и писать, у меня тоже случится такой припадок, но по какой-то причине я так и не был призван.

Если прибавить к числу совершенно невежественных людей, которые проповедовали или «наставляли», тех, кто обладал неким подобием образования, то сразу становится ясно, что проповедников было хоть отбавляй. Не так давно я знал одну церковь, где на двести человек прихожан было целых восемнадцать проповедников. Но повторяю, что во многих общинах на Юге ситуация с пастырством улучшается, и я верю, что за следующие двадцать-тридцать лет бóльшая часть недостойных священников исчезнет. Я с радостью отмечаю, что «призывы» проповедовать сейчас случаются куда реже, чем раньше, а людей, чувствующих в себе призвание работать на производстве, становится всё больше. Повышение квалификации учителей еще более заметно, чем в случае со священниками.

На протяжении всего периода Реконструкции наш народ по всему Югу во всем полагался на Федеральное правительство, как ребенок полагается на свою мать. И они имели на то все основания. Ведь именно центральное правительство дало ему свободу, а вся страна более двух столетий обогащалась за счет труда чернокожих. Еще в юности и позже в зрелости у меня было ощущение, что центральное правительство совершило непростительную ошибку, не предусмотрев сразу после освобождения чернокожих каких-то мер по предоставлению нашему народу общего образования в дополнение к тому, что могли сделать штаты, чтобы чернокожие имели хоть какое-то представление о том, как пользоваться недавно обретенными гражданскими правами.

Легко найти виновных и говорить о том, что можно было бы сделать иначе, но не исключено, что, учитывая все сложившиеся обстоятельства, те, кто отвечал за ведение дел, поступили единственно возможным на тот момент образом. Как бы то ни было, оглядываясь сейчас назад на весь период нашей свободы, я не могу избавиться от ощущения, что разумнее было бы привести в действие некий план, в соответствии с которым обязательным критерием для реализации избирательных прав стал бы образовательный или имущественный ценз, или и тот и другой, при условии, что это требование в равной степени предъявлялось бы как к белым, так и к черным.

Несмотря на то, что в период Реконструкции я был совсем юным, я понимал, что совершаются ошибки, и что всё не сможет долго оставаться как прежде, осознавая, что политика Реконструкции, по крайней мере в отношении моей расы, в значительной степени строилась на ложных основаниях и была искусственной и вынужденной. У меня часто создавалось впечатление, что невежеством моего народа злоупотребляют, используя его как инструмент, с помощью которого белые приходили к власти, и что на Севере были люди, которые нарочно назначали чернокожих на более высокие должности, чем белых, чтобы досадить последним. Я понимал, что в итоге пострадают от этого именно чернокожие. К тому же увлечение политикой отвлекло внимание нашего народа от более насущных дел – овладения ремеслом на ближайших от дома производствах и приобретения имущества.

Искушение участвовать в политической жизни было так велико, что однажды я чуть сам ему не поддался, но меня удержало от этого чувство, что я принесу больше пользы своему народу, развив свои руки, ум и сердце. Мне доводилось видеть чернокожих мужчин, которые, будучи членами законодательных органов штатов и окружными офицерами, порой не умели ни читать, ни писать, и чья нравственность была еще ниже, чем грамотность. Не так давно, проходя по улицам одного из городов на Юге, я услышал, как какие-то каменщики кричали с крыши двухэтажного кирпичного здания, где они работали, чтобы «губернатор поторопился и принес еще кирпичей». Несколько раз я слышал команду: «Шевелись, губернатор!» «Живее, губернатор!» Мне стало так любопытно, что я поинтересовался, кто такой «губернатор», и оказалось, что губернатором они зовут чернокожего, который в свое время занимал пост вице-губернатора своего штата.

Но это совсем не значит, что все цветные люди, которые занимали посты во время Реконструкции, были недостойны своих должностей. Некоторые из них, такие как покойный сенатор Б. К. Брюс*, губернатор Пинчбек* и многие другие, были сильными, честными и полезными людьми. Как и не все представители этого класса были «саквояжниками»* и подлецами. Среди них были и люди высоких моральных принципов, приносящие пользу обществу, например бывший губернатор штата Джорджия Р. Б. Буллок*.

Неудивительно, что чернокожие, в массе своей не имевшие образования и какого-либо опыта работы в правительстве, совершили много грубых ошибок, то же самое произошло бы и с любым другим народом, окажись он в схожих обстоятельствах. У многих белых южан сложилось мнение, что если сейчас наделить чернокожих политическими правами, то ошибки периода Реконструкции повторятся. Я не думаю, что это произойдет, поскольку за тридцать пять лет чернокожие стали гораздо сильнее и мудрее и быстро поняли, что им невыгодно настраивать против себя своих белых соседей. Всё больше убеждаюсь в том, что политическая сторона проблемы чернокожих решится, только когда в каждом штате закон об избирательном праве будет применяться честно и беспристрастно в отношении обеих рас, без какой-либо возможности его обойти. Любой другой курс, в чем меня убеждает ежедневное наблюдение за жизнью Юга, будет несправедливым как по отношению к чернокожим, так и к белым и недобросовестным по отношению к остальным штатам. Это грех, за который нам, как и за рабство, однажды придется ответить.

Проработав в школе Молдена и успешно подготовив нескольких молодых мужчин и женщин, помимо двух моих братьев, к поступлению в Хэмптонский институт, осенью 1878 года я решил на несколько месяцев поехать на учебу в Вашингтон, округ Колумбия. Я пробыл там восемь месяцев, извлек большую пользу из пройденного мной курса обучения и познакомился с несколькими достойными людьми. В школе, которую я посещал, производственного обучения не было, и у меня была возможность сравнить влияние ученого заведения без трудового воспитания, с таким, как Хэмптонский институт, где производству уделяется много внимания. В Вашингтоне ученики были богаче, одеты по последней моде и порой обладали более блестящим умом. Согласно заведенному в Хэмптоне порядку, руководство школы отвечало за поиск спонсора для оплаты обучения, но все расходы на пансион, книги, одежду и жилье ученики должны были покрывать сами либо полностью за счет работы, либо частично трудом и частично наличными деньгами. В учебном заведении, где я тогда находился, большинство студентов жили за чужой счет. В Хэмптоне студенты постоянно работали на производстве, чтобы обеспечивать себя, и этот труд имел огромное значение для формирования характера. В Вашингтоне ученики были гораздо менее самостоятельными, и, на мой взгляд, их куда больше заботил внешний вид. Одним словом, создавалось впечатление, что в основе такого образования нет такого прочного фундамента, как в Хэмптоне. Закончив учебу, они лучше знали латынь и греческий но меньше знали о реальных условиях жизни, с которыми им придется столкнуться у себя дома. Прожив несколько лет в комфортной обстановке, они не стремились, как студенты Хэмптона, уезжать в сельские районы Юга, где было мало удобств, чтобы работать на благо своего народа, гораздо охотнее они устраивались официантами в гостиницы или проводниками в спальные вагоны поездов.

Когда я учился в Вашингтоне, город был переполнен цветными людьми, многие из которых недавно приехали с Юга. Большинство из них прибыли в Вашингтон в расчете на легкую и безбедную жизнь. Одни уже нашли себе местечко на государственной службе, другие надеялись занять федеральные посты. Некоторые из цветных мужчин, обладавшие блестящим умом и сильным характером, в то время были членами Палаты Представителей*, а достопочтенный Б. К. Брюс – сенатором. Понятно, что такие перспективы влекли в Вашингтон чернокожих. К тому же они знали, что в округе Колумбия они всегда находятся под защитой закона, да и государственные школы для цветных в Вашингтоне были лучше, чем в других местах. В то время я внимательно и с большим интересом наблюдал за тем, как наши люди живут в Вашингтоне. Хотя среди них было много дельных, достойных граждан, но всё же большинству было свойственно вопиющее легкомыслие, которое сильно меня тревожило. Молодые цветные мужчины, которые зарабатывали не больше четырех долларов в неделю, могли легко спустить два доллара за раз, чтобы прокатиться в коляске с откидным верхом в воскресенье по Пенсильвания-Авеню и пустить пыль в глаза, притворившись богачами. Я встречал и других молодых людей, которые ежемесячно получали жалование в семьдесят пять, а то и сто долларов от правительства и при этом в конце каждого месяца умудрялись влезть в долги. Люди, которые всего несколько месяцев назад были членами Конгресса, вдруг оказывались безработными нищими. Подавляющее их большинство уповало на правительство во всех мыслимых отношениях, вместо того чтобы добиваться высокого положения в обществе самостоятельно, люди хотели, чтобы федеральные чиновники всё сделали за них. Часто и тогда, и позже я мечтал обладать волшебной силой, чтобы перенести бóльшую часть этих людей в сельские районы, на лоно природы и поставить на твердую почву, на незыблемый и никогда не вводящий в заблуждение фундамент матери-природы, где нет обмана и откуда вышли все достигшие успеха народы, и пусть поначалу их путь будет труден и долог, но он будет настоящим и в итоге приведет их к намеченной цели.