Текст книги "Искажение"

У большого здания торгового центра посинело от полицейских патрулей. Среди их автомобилей стоят два «скорпиона» и специализированная машина саперов. Внутрь мы не заходим – у нас другой приказ.

Я докладываю по радио лейтенанту Тоусену, который командует операцией. Мы паркуемся перед главным входом и грозно смотрим на собравшуюся толпу. Наша задача – не допустить беспорядков среди охваченных паникой людей. Полицейские уже вывели из здания клиентов, а саперы с базы Кентавр исполняют свои обязанности.

От скуки я разглядываю «Гермес». Современное строение подходит к окрестным каменным домам как собаке пятая нога. Как и везде в Хармане, застройка здесь носит хаотический характер, не видно никакого плана. Неми как-то раз упоминала, что жители города гордятся этой обителью роскоши, но для меня она выглядит скорее как сельская подделка наших торговых центров – сооружение из пластиковой облицовки со слегка поцарапанной хромированной отделкой и затемненными стеклами. На стенах – вырвиглазные рекламные щиты. Одним словом, огромная развалюха.

К счастью, ремарцы боятся подходить ближе. Некоторые держат в руках корзинки или опираются о магазинные тележки, с которыми выбежали наружу. Интересно, как велики будут потери продавцов? Полицейские пытаются предотвратить кражи, бегая во все стороны и цепляясь к людям, из-за чего суматохи больше, чем порядка.

Четверть часа спустя в открытых дверях появляется массивный робот на гусеницах. Саперы докладывают в наушниках, что тревога оказалась ложной. В подозрительной сумке какой-то дебил оставил коробку с обувью. На этом история с терактом в торговом центре заканчивается. Тоусен позволяет нам покинуть пост, и мы направляемся обратно на базу.

Первым ее замечает Пурич. Наклонившись внутрь машины, он показывает на девочку в подъезде полуразвалившегося дома. До базы уже недалеко – осталось, может, километра три. Мы выбрали более длинный путь из-за дорожных работ. В этой стороне Хармана здания пребывают в ужасающем состоянии. Вся улица разбомблена, но видно как на ладони, что даже до войны Эрде был районом бедноты.

Мы подъезжаем к Т-образному перекрестку. Напротив нашей машины – руины из бетона и кирпича, фрагмент уцелевшей подворотни и одна стена с пустыми окнами, сквозь которые просвечивает небо. Девочка в сером платье, лет пяти-шести, держит в руке розовый воздушный шарик. Видимо, он наполнен гелием, поскольку весело парит над ее головой, раскачиваясь на ветру.

– Останови, – приказываю я Ротту.

«Скорпион» останавливается посреди перекрестка. Окрестности выглядят вымершими, хотя в километре дальше находится большой рынок, а также несколько магазинов и автомобильных мастерских. Здесь же на асфальте валяется лишь старый мусор – полиэтиленовые пакеты и вырванные из книг страницы.

Пурич достает бинокль и разглядывает близлежащие руины.

– Чисто, – докладывает он, хотя и не слишком уверенно. – Малышка, похоже, одна. Наверняка заблудилась или вроде того.

– Что будем делать? – спрашивает Водяная Блоха.

– Я схожу за ней, – предлагает Гаус. – Нельзя же ее так оставить.

– Погоди. – Я поворачиваюсь к нему.

– Но, Маркус! Нужно ее забрать.

– Погоди, я сказал! – Несколько мгновений я размышляю, не вызвать ли с базы «сокол», чтобы тот проверил окрестности. – Ладно. Джим! Подъезжай ближе к той подворотне и остановись у тротуара.

Ротт исполняет приказ. Напротив подворотни мы остановиться не можем – в мостовой зияет огромная яма. Но до стоящей неподвижно фигурки всего полтора десятка метров.

– Ладно, а теперь поднимай жопу с кресла. Пойдешь за ребенком.

– Что?!

– Рядовой Ротт, шагом марш за ребенком, мать твою! Я сяду за руль.

Именно в этот момент его охватывает неподдельный страх – не гнев, но панический ужас. Я сломал человека, и мне это нравится. Он открывает дверцу, машинально включает глушитель и идет на негнущихся ногах. Я ощущаю невидимые волны – одну за другой, металлические направленные взрывы под черепом – и вслушиваюсь в дыхание Ротта, в размеренный шум в наушниках. Он что-то неразборчиво шепчет, возможно, молится.

Пурич целится из MG2 в сторону здания. Гаус и Дафни приоткрыли дверцы и страхуют противоположные концы дороги. Нам уже доводилось бывать и в более опасных местах, но при виде этих руин и полуразрушенных ворот в ад, в которых стоит девочка, встают дыбом волосы на затылке.

Ротт останавливается над девочкой. Малышка отпускает шарик, который медленно поднимается и улетает в неизвестность. Стоящий над ней солдат учащенно дышит, глядя на что-то в глубине подворотни.

– Ох ты блядь!

– Что там, Джим! Докладывай!

– В подворотне лежит женщина, наверняка мать, вся изуродованная. Похоже, ее посекло «клещами». Еще через несколько метров что-то шевелится среди мусора.

– Забирай ребенка и бегом в машину! – кричу я. – Отделение, включить глушители!

Перед глазами у меня синеет, но лишь на мгновение. Ротт хватает девочку под мышку и мчится к нам. Вскочив внутрь, он передает ребенка Гаусу, с трудом переводя дух. Он только что отработал свой первый долг. По его лицу стекает пот, хотя совсем нежарко. Я вдавливаю педаль газа, и мы срываемся с места, устремляясь на запад, в сторону базы Эрде.

Девочка начинает кричать, словно выплюнув наконец изо рта кляп. Пронзительный визг врывается в уши, врезаясь в тело аж до самого костного мозга. А потом она безвольно оседает на колени Гауса, и наступает тишина.

– Ох ты блядь, ох ты блядь, – тихо повторяет Ротт.

– Мать твою! – добавляет Водяная Блоха.

Больше ничего не скажешь.

Вторник, 22 марта, 17.15

В проходе между двумя зданиями я встречаю Неми Сильберг, которая улыбается мне издалека и спрашивает про девочку. Известие уже разошлось по базе, даже, пожалуй, в большей степени, чем ночная вылазка двух кретинов – любителей платного секса. До людей наконец доходит, что повсюду таится эта механическая дрянь. Тысячи «клещей».

– Что именно тебя интересует? – спрашиваю я.

– Кто-нибудь явился за малышкой?

– Какая-то женщина, кажется тетка, забрала ее сегодня утром из медсанчасти.

– Бедная девочка. – Неми в самом деле тронута.

– Воистину.

Разговор стоило бы продолжить, но я страшно тороплюсь, поскольку опаздываю на занятия по топографии пустыни Саладх и Волчьих гор, и не позволяю ему развернуться.

– Ты нашла то, о чем я просил?

– Я обшарила чуть ли не весь Синет, но в конце концов кое-что отыскала. Только все по-ремаркски. Переведу текст и сразу же тебе перешлю. Может, завтра вечером.

– Великолепно. – Я крепко целую ее в щеку. – Я твой должник.

– Оставь. – Неми слегка краснеет, но не протестует. – Вижу, у тебя хорошее настроение.

– Мне пора. – Я растягиваю слова, глядя на ее губы, а потом удаляюсь быстрым шагом, чтобы не наделать каких-нибудь глупостей. Просмотр спутниковых снимков и военных карт окрестностей Тригеля прекрасно меня отрезвит, значительно лучше, чем кружка холодной воды из колодца. Вот только не знаю, насколько этого хватит.

– Как ты все это выдерживаешь, Маркус? – кричит она мне вслед. – Эту кошмарную войну?

Я поворачиваюсь к ней. С такого расстояния она выглядит еще более хрупкой.

– У меня есть специальный переключатель. – Имеется в виду мой стимулятор под мышкой; все равно она мне не поверит.

– Ну и глупо.

Электрод в моей голове работает на полную мощность.

Пятница, 25 марта, 16.20

Сегодня мы выезжаем в третий раз. Первый раз пропал впустую – мы проверили пикап, стоявший недалеко от базы. Обычный проржавевший автомобиль, у которого сел аккумулятор. Во второй раз толпа окружила пеший патруль в центре города. Парни вызвали помощь, но, честно говоря, случившееся спровоцировали они сами – кто-то из них пнул расставленные на тротуаре статуэтки, которые, видимо, оказались священными или из ценного материала.

Теперь же мы для разнообразия ищем дрон, который якобы задел телевизионную антенну и упал в одном из дворов в районе Габра. Поиски длятся уже двадцать минут. У нас есть оборудование для пеленгации сигнала локализатора. Каждый беспилотник снабжен черным ящиком, в котором хранятся данные. Мы бредем через замусоренные проходы между каменными домами, среди веревок с бельем и праздничных лент, развешанных то тут, то там на тонких брусках. Из окон за нами наблюдают сморщенные старушки в клетчатых платках. Дед в антикварном кресле попыхивает сигаретой у ворот.

Детвора в очередном дворе бежит за рыжей дворнягой. Пес держит в зубах резиновый мячик, убегая со всех ног. Наткнувшись на наш отряд, ребятишки застывают как вкопанные, а потом разворачиваются и с воплями уносятся домой.

Мы идем ввосьмером, с отделением Усиля – они смотрят поверху и целятся в окна, а мы ищем ниже и страхуем двери. Точность сигнала не идеальна, но «сокол» должен быть где-то близко.

– Туда! – решительно говорит Петер, который держит устройство с голубым экраном.

Мы входим в очередную подворотню, воняющую мочой, кошками и чем-то сладким. Источником последнего запаха являются белые цветы, растущие на газоне сразу за проходом. Здесь на каждой стене виднеются граффити – кто-то обожает настенную живопись. Мы минуем ряд старых автомобилей и женщину, которая стирает в лохани. Не во всех домах есть ванные и действующая канализация. Прачка не обращает на нас внимания, разминая белье в мутной воде.

– Я его вижу, – кричит Водяная Блоха.

– Где?

– Вон там, на крыше голубятни.

Действительно, на жестяной крыше лежит наша пропажа. У Дафни отличное зрение, но все равно трудно понять, как он заметил едва выступающую из-за края крестовину дрона. Чтобы стащить «сокол» вниз, нужно забраться на дерево. Альбин Хокке, маленький ловкий парнишка из отделения Усиля, скачет по веткам как обезьяна и вскоре сбрасывает дрон на землю. Я докладываю сержанту, что задание выполнено.

Внезапно на пороге дома слева появляется худой мужчина и вытягивает руку в нашу сторону. Что-то блестит в его ладони, отражая лучи послеполуденного солнца. Пурич, который идет рядом со мной, сразу же берет его на мушку.

– Брось! – кричит он, кладя палец на спусковой крючок.

Остальное отделение реагирует спокойно. Я хватаюсь за ствол МСК Пурича, направляя его вниз. Блядь, только этого не хватало, чтобы мы пристрелили ни в чем не повинного гражданского.

– Успокойся, Даниэль. Это просто телефон!

– Заебись. – Пурич весь дрожит от нахлынувших на него чувств.

Срабатывает вспышка, и мужик испуганно прячется в доме. Желание увековечить отряд МСАРР на собственном дворе могло привести к трагедии. То был бы не первый случай, когда кто-то достал гаджет из кармана и получил пулю в лоб. Наши нервы давно уже перегорели. Лучше не провоцировать подобных ошибок.

На улице мы присоединяемся к остальному взводу, проверявшему второй ряд домов. Сержант Голя ворчит, чтобы мы поторопились, – ему не хочется пропустить лучший матч в этом сезоне. Столичная «Виктория» сегодня принимает у себя ФК «Сигард». Осталось полчаса до начала встречи, так что в самом деле приходится спешить.

Ко мне подходит Неми и извиняется, что только сегодня переслала мне файл. Я слегка стучу себя по лбу, надеясь, что она поймет этот универсальный жест. Мне очень интересно, что она нашла. И я действительно благодарен ей за помощь.

Воскресенье, 27 марта, 12.00

Ровно в полдень происходит розыгрыш отпусков. Каждый взвод получает столько лотов, сколько солдат в его составе. Сержанты приносят опломбированные конверты в заранее оговоренные места. Мы собрались внизу казармы, где стоят несколько потертых кресел и деревянные скамейки.

В начале миротворческих миссий восемьдесят процентов солдат могли по очереди брать двухнедельные отпуска. Затем процент счастливчиков последовательно падал, вплоть до пятидесяти процентов в Пятом контингенте. Время также подозрительно сократилось – сперва до десяти дней, а в этом году до недели. Проигравшие получают денежную компенсацию, а некоторые счастливчики торгуют увольнительными, хотя это запрещено.

В углу собрались четыре отделения: двадцать один человек, включая сержанта, и каждый нетерпеливо ждет положенной по уставу жеребьевки. Мы по очереди лезем в серый картонный конверт, достаем оттуда карточку с номером и все вместе смотрим на список, где обозначены выигравшие лоты. Оказывается, на весь взвод приходится десять увольнительных, из которых мое отделение получило две – выиграли Пурич и я. Остальные парни явно пребывают в расстроенных чувствах.

Как только заканчивается всеобщая суматоха, я отвожу в сторону Гауса и прямо спрашиваю, не хочет ли он воспользоваться увольнительной. Лоты нельзя продавать, но начальство терпимо относится к заменам, а порой даже их поощряет. Одно дело человек, которого ждет семья, и совсем другое – одиночка, оставивший дома только кота или собаку.

– Да ты что, Маркус? Как я могу тебя о таком просить?

– Успокойся. Я знаю, что твоя мать больна и ты хотел бы ее навестить. Мне к родителям ехать не обязательно, а с сыном я не вижусь.

– Но послушай…

– Не юли, старик. Я скажу сержанту, что отдаю тебе свой лот. Только не уезжай в ближайшие две недели. Мне хотелось бы иметь всех в полном составе в начале апреля.

– Ясное дело! Блядь, спасибо тебе, Маркус. – В глазах Гауса стоят слезы.

– Понимаю. – Я хлопаю его по плечу. – Только не слишком расклеивайся.

Естественно, увольнительные распределились не поровну. Первое отделение выиграло целых четыре, что страшно разозлило остальной взвод. Их получили все сменщики, пополнившие наш личный состав после теракта на рынке. Только Балларду не досталось отпуска. Парни только что приехали и уже могут радоваться возможности побывать дома. Сержант наверняка поставит их в самую дальнюю очередь, но у Ларса, как и у меня, счастливчиков только двое, а у Петера один. Именно так выглядит слепая судьба.

Последнюю увольнительную выиграл командир взвода, но я сомневаюсь, что он ею воспользуется. Сержант Голя ненавидит собственную жену. Что касается меня, то если бы мне пришлось отправиться в отпуск, я наверняка поехал бы на базу в Портсаиле. Там есть отель для солдат, которые не хотят ехать на родину, – с казино, красивыми девушками и почти дармовой выпивкой. Я пил бы неделю до упаду и вернулся бы с сильным похмельем в Харман. Но, честно говоря, без всего этого я вполне могу обойтись.

Среда, 30 марта, 20.25

Я кладу на стол сержанту пачку бумаг. В последнее время мы были настолько заняты, что у нас даже не было времени поговорить. Вызовов стало меньше, но подготовка к операции «Пустынный кулак» идет полным ходом. Я отрываю Голю от изучения каких-то материалов.

– Что это? – слегка рассеянно спрашивает сержант.

– Просьба о замене автомата для Пурича – тот постоянно заедает. Ему достался испорченный экземпляр.

– Ясно, подпишу. – Он без лишних вопросов заполняет свои графы бланка. – А остальное?

– Я распечатал вам кое-что почитать, сержант. Неми нашла в Синете материалы о пустыне Саладх и базе Дисторсия.

– У меня нет времени на всякую хрень, Маркус.

– Это не хрень, – я показываю на одну из страниц, где отмечен фрагмент текста. – Здесь, например, пишут, что до войны возле холма Отортен, где находится база, действовал исследовательский институт Университета в Йоне. Там вместе работали геологи и физики. – Я переворачиваю страницу. – Еще двести лет назад за Волчьими горами простиралась плодородная равнина, но потом, после землетрясения, там открыли залежи серебра и меди. Местность усиленно эксплуатировали, разрушив водную систему. Все высохло и стало бесплодным. Вряд ли вам известно, что «саладх» по-ремаркски означает «лиственный». Нетипичное название для пустыни.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Затем, что меня беспокоит случившееся с солдатом с базы Адмирум. Местность геологически неустойчива, к тому же ученые из того исследовательского института обнаружили источник излучения. Над этим работал некий профессор Мейер, но о нем в Сети почти ничего нет. Странно, поскольку он публиковал научные работы, а институт закрыли за год до войны. Журналист упоминает о нем лишь однажды, в конце статьи.

– Маркус, я знаю, что ты оригинал и любишь всякие загадки. Но сейчас у меня хватает и других проблем, кроме твоих теорий заговора. Так что любезно тебя прошу, выйди и не морочь мне жопу.

– Ясно, господин сержант. Но вы все-таки взглянете?

– Взгляну, когда будет время.

– Хочу, чтобы вы знали: врачи понятия не имеют, что случилось с Виктором Гинеком. Я случайно подслушал их разговор. А поскольку послезавтра мы будем в том же районе, мне хотелось бы кое-что выяснить.

– Блядь, Маркус, вали отсюда.

– Так точно!

Я выхожу, довольный, что сержант Голя не выбросил материалы в мусорную корзину. Возможно, через несколько минут он так и поступит, но, по крайней мере, я пытался хоть что-то объяснить. Мне хотелось бы верить, что вспышка, поразившая Гинека, – неизвестная бомба или шаровая молния. Но то, о чем говорил Масталик – проблемы со связью и работой приборов в окрестностях базы, – кажется мне весьма странным.

Я решаю привлечь на помощь других. Жаль, что Петера не интересуют мои находки – ему глубоко насрать на научные открытия и абстрактные проблемы. Вот только эта проблема отнюдь не абстрактная. В нескольких десятках километров отсюда сошел с ума наш товарищ с форпоста Адмирум, и никто не сумел ему помочь.

Четверг, 31 марта, 23.40

Я лежу на койке и таращусь в потолок. Сквозь открытую форточку веет свежим, пахнущим весной воздухом. Днем столбик термометра показывал двадцать три градуса, сейчас наверняка около пятнадцати. Я смотрю в темноту, прислушиваясь к птичьим голосам за окном. Тишину казармы то и дело нарушает хлопок двери или тяжелые шаги часовых.

Похоже, Петер тоже не спит, поскольку храпа не слышно. Он ворочается на своей койке, так же как и я, размышляя о завтрашней операции. После примерно сорокаминутного полета на «кассабианах» мы высадимся возле селения Балех и войдем в него, чтобы обыскать все дома. Если все пойдет хорошо, вертолеты заберут нас через несколько часов.

Мне никак не удается подавить тошнотворное чувство, будто что-то не так. И дело вовсе не в угрозе нападения, не в страхе перед полетом и возможностью быть сбитым. У меня такое ощущение, будто я приближаюсь к чему-то, ожидающему меня здесь с самого начала. Стоит мне об этом подумать, и по спине пробегает холодок, а в крови разливается голубой свет, как во сне, так и наяву.

Возможно, за последние три месяца мы стали городскими крысами. Привыкли к мысли, что в пределах видимости всегда стоят какие-то дома, что мы передвигаемся по улицам, а невдалеке ждет «скорпион». На этот раз нам придется действовать на открытой местности, и, может быть, мы даже станем приманкой для рассеявшегося вокруг Тригеля ополчения Гарсии. Может, в этом и состоит цель «Пустынного кулака». Если мы выполним задание и найдем запас оружия или снабжения для партизан, дело закончится недурной резней.

Порой я жалею, что не религиозен. Пурич наверняка вечером помолился, проведя пальцами по бусинкам четок, и теперь спит сном младенца. Мне тоже хотелось бы иметь невидимого друга, к которому я мог бы обратиться в такой момент и найти утешение. Но я один – выбора у меня нет. Я могу лишь подсчитывать вероятность, искать выход из положения и рассчитывать на крупицу удачи. Так что, возможно, ощущение, что где-то в пустыне таится опасность, – лишь реакция возбужденного стрессом разума. Обычные чудовища, которые вылезают на поверхность, когда ты понимаешь, что через несколько часов можешь лишиться жизни. Военная разновидность загнанной внутрь истерии, подсказывающей самые черные и кровавые сценарии.

Об этом я узна́ю завтра или через несколько месяцев. В конце концов все мы об этом узнаем. Но сейчас мне следует перестать думать, очистить разум и немедленно заснуть, прежде чем Усиль заведет свой концерт, а в окне высоко над головой начнет сереть небо. От того, сумею ли я выспаться, завтра может зависеть чья-то жизнь. Так что, Петер, не будь сволочью. И не смей сегодня заснуть раньше меня.

Часть вторая
Контакт

Глава первая

Пятница, 1 апреля, 06.55

Окрестности Балеха, пустыня Саладх, Южный Ремарк

Операция «Пустынный кулак»

Мы летим над пустыней, сынок. Четыре вертолета «Кассабиан» четверть часа назад миновали Волчьи горы и медленно приближаются к селению, где нам предстоит провести обыск. Его жители подозреваются в сотрудничестве с повстанцами, но на самом деле, даже если бы они были плюшевыми и чистыми словно слеза, мы все равно нанесли бы им визит. Речь идет о демонстрации силы и запугивании этих упрямцев, не желающих мириться с нашим присутствием в Ремарке.

Если бы я умер четыре года назад, я бы не смотрел теперь на поросшее пучками травы каменистое бездорожье Саладха. Я не думал бы о том, что из-за какой-нибудь скалы может появиться фигура с РПГ, целясь в нас. Но вместо террориста вижу маленькое стадо горных коз, забравшихся сюда в поисках пропитания. По песчаной тропе едет старый пикап, поднимая за собой облако пыли. Если бы я тогда умер, то не увидел бы поверхности пруда, в которой отражается небо, и не думал бы сейчас о тебе.

Я помню тот день, когда я поехал в Сигард, в девитализационную клинику «Омега». До этого я совершил все формальности, дал все необходимые согласия и забронировал визит, после которого не возвращаются. В поезде заснул, и мне приснилось, будто я добрался до места, вошел в здание, поговорил с медицинским персоналом, с чиновником ДКД и священником, который хотел изменить мое решение. А потом меня привязали к стулу, ввели яд, и я умер – линия жизни пересекла асимптоту, числа поделились на ноль. Но, когда я открыл глаза, оказалось, что я все так же сижу в вагоне. Дремавшая напротив старушка шептала во сне, что чистилище – не преддверие рая, но врата жизни или смерти.

Все это кажется мне нереальным, и теперь у меня такое чувство, будто этого вообще никогда не было. Да, я в самом деле хотел убить себя, и ушел от твоей мамы, но не поехал в Сигард. Я добровольно согласился на операцию по вживлению электрода и использовал свой шанс, благодаря чему я сегодня в Ремарке. Я лечу в тяжелой военной машине, стиснув зубы оттого, что нас немилосердно швыряет из стороны в сторону, и перезаряжаю свое оружие так же, как и мои товарищи. Через несколько минут мы приземлимся.

Я верю, что должен продолжать борьбу, в меру своих возможностей. Когда-нибудь ты убедишься, сынок, что мы все ее ведем, даже если не держим в руках МСК, а наш враг невидим и не имеет имени. Особенно в этом случае.

Вертолеты освобождают магнитные захваты, и четыре пятнистых «кераста» мягко приземляются на песчаном холме. Именно из-за этих драндулетов нас всю дорогу швыряло так, что одуревший Пурич споткнулся, спрыгивая на землю, и ударился головой о ствол MG3000. Стрелок из экипажа вертолета многозначительно постучал себя по шлему, но комментировать не стал, наверняка привычный к подобным оплошностям.

Гаус обнимает Даниэля за шею, наверняка желая подбодрить, хотя его железные объятия вполне могут закончиться потерей сознания. «Кассабианы» взмывают в воздух, засыпая нас ржавой пылью, и строем летят на север.

Часть отряда садится в машины: четыре водителя, лейтенант Остин, его адъютант с рацией и одно отделение охраны, оба сержанта, переводчики – Неми и Рауль из штаба роты, – а также двое саперов с базы Кентавр. Остальные выстраиваются в колонну и бегут за «керастами», в жилетах, с полной выкладкой и ранцами за спиной. Нужно как можно быстрее добраться до селения, которое как раз появляется из-за небольшой возвышенности: два десятка белых домов, тесно стоящих возле гравийной дороги, в основном с правой стороны, где вокруг пруда растут оливковые деревца и бледная трава.

– Какой, блядь, смысл жить в таком месте? – тяжело дыша бормочет Водяная Блоха. Бег не входит в число его любимых занятий.

– Когда-то тут текла Реда. Здесь была плодородная местность, пока тут всё не загадили. У людей были пастбища и оливковые плантации, – отвечаю я.

– Ладно, но теперь?

– Теперь у них есть немного коз и пара кустов. Сомневаюсь, что кто-то нормальный захотел бы тут оставаться. С каждым годом земля истощается.

– Земля отцов, – говорит сзади Баллард. – Армаи не хотят ее покидать.

– Они любят эту пустыню, Крис. – Я поворачиваюсь к нему. – Даже готтанцам не хотелось уничтожать их селения, и они просто перебросили свои войска. Как ни странно, эти люди здесь в полной безопасности и никак не зависят от властей провинции.

Мы продолжаем болтать, потея под пятьюдесятью килограммами снаряжения. Только жилет и оружие – уже двадцать кило, а в каждом ранце «Кобра» лежит множество тяжестей: набитые по всем углам боеприпасы, еще больше боеприпасов (на всякий случай), два литра минералки, банки со жратвой, приспособления для готовки, батареи и палатка, запасная форма, саперная лопатка, аптечка, спальный мешок, веревки, мешки для мусора, таблетки для очистки воды и еще пара мелочей.

А над всем этим, чтобы было веселее, под самым клапаном находится маленький спасательный ранец, в котором набито все необходимое, чтобы выжить – то есть дополнительная вода и еда, твердые батончики, фонарик, большой пластиковый мешок, изоляционная лента, клей, кусачки для проволоки, веревка, запасное белье, туалетная бумага, ноктовизор, тальк и химические светильники, а также маленькая аптечка. В соответствии с указаниями коврики приторочены вертикально к «кобре», чтобы они не цеплялись при проходе через узкие щели. Это важно, особенно в пустыне, где, как нам всем известно, иногда бывает по-настоящему тесно.

Хоть мы и навьючены как волы, нам все равно приходится легче, чем Гаусу и его товарищам, которые тащат пулеметы MUG и боеприпасы для них, или радисту с замысловато покачивающейся антенной. Медики несут кучу снаряжения для латания и обезболивания, а саперы… блядь, мне даже думать не хочется, что у саперов. Только они и радист поехали на «керастах»; машины как раз добрались до селения и резко затормозили на дороге, немилосердно вздымая пыль.

Мы приближаемся к первым строениям. Нас приветствуют ошалевшие от избытка чувств тощие собаки. Ребятишки и женщины давно попрятались по домам, а из одного из них, самого высокого, направляется в нашу сторону делегация из пяти человек.

Мы внимательно озираемся по сторонам. Маленькие домики из камня и извести, покрытые соломой и потрескавшимся шифером, вблизи не выглядят столь белыми, как и одежда приближающихся мужчин – что-то среднее между длинными плащами и хитонами, грязное и покрытое ржавой пылью. Заросшие лица выглядят так, будто много недель не видели воды. А об их плащи и клетчатые платки мне не захотелось бы даже вытереть ботинки.

Староста селения, высокий и седой, выходит вперед и разговаривает с сержантом Северином. Их сопровождают Рауль Кемпес, позаимствованный из канцелярии Мюллера переводчик, и наша малышка Неми. Местный диалект непрост даже для коренных ремарцев, так что переговоры длятся добрых четверть часа, прежде чем доходят до сути.

Вскоре староста начинает кричать и грозить кулаками, а сержант Северин разочарованно швыряет в него бутылкой водки, которую приготовил в качестве традиционного подарка. Он возвращается в машину, и его «кераст» едва не сбивает кого-то из местных. Начало не из лучших. Местные не собираются покидать дома, чтобы мы могли спокойно их перетряхнуть и пойти дальше.

Придется не терять бдительности, чтобы не заработать где-нибудь косу под ребро.

Мы заняли два дома на участке по соседству с домом старосты селения. Хозяйство принадлежит его родителям, которые используют лишь маленькую хижину возле дороги. Особой уборки в слегка разрушенных сарае и хлеву не потребовалось – там никто не бывал уже много лет. Мы принесли немного досок, деревянных ящиков и поддонов, чтобы соорудить из них импровизированные сидячие места для штаба. И самое главное – наконец избавились от ранцев.

Для начала я получил спокойное задание – охранять вместе со своим отделением штаб и склад, где мы сложили снаряжение. Делать в основном ничего не приходится – просто стоять у дверей и покрикивать на подошедших слишком близко ребятишек. Для столь небольшого селения их тут порядочно – наверняка десятка два, а то и больше; они постоянно подходят к расшатанному забору на задах, чтобы поглазеть на пришельцев. Те, что помладше или чуть более робкие, сидят под опекой матерей. Из приоткрытого окна соседней хижины доносится плач младенца.

Несколько отделений разбрелось по всему Балеху, обыскивая хозяйства – дом за домом, комнату за комнатой. Они заглядывают под кровати, в шкафы, ящики и прочие закоулки в поисках спрятанного оружия и запасов провизии для партизан. Судя по докладам, поступающим по радио лейтенанту Остину, местные жители ведут себя спокойно. Но это может в любой момент измениться.

Я разговариваю с сержантом Голей, который вернулся с обхода расставленных вокруг селения постов, когда раздается автоматная очередь. Капрал Масталик сообщает по радио, что у них проблема с одним из хозяев – тремя хижинами дальше, синяя дверь с облупившейся краской. Голя бросает бутылку с водой Пуричу.

– Маркус, за мной!

– Дафни, возьми командование на себя, – бросаю я и бегу за сержантом, на ходу поправляя слегка покосившийся шлем. Когда мы оказываемся у ограды, я снимаю МСК с предохранителя и чувствую, как по спине стекает струйка пота. В пустыне жарко даже весной. Сглотнув слюну, я внимательно оглядываюсь вокруг.

Во дворе, опираясь о колодец, стоит рослый мужчина в майке на лямках. В руках он держит длинные вилы, направляя их по очереди на наших солдат. Его окружают люди из второго отделения третьего взвода. У мужчины окровавлена голова. В дверях хлева я вижу его жену с ребенком на руках и еще одним, цепляющимся за юбку. Женщина что-то гортанно кричит. Пес на цепи попеременно рычит и лает.

Эрик Масталик орет еще громче, что сейчас к хуям ухерачит всех этих пидорасов. Рядовой Элдон держится за плечо, которое кровоточит намного сильнее, чем голова хозяина. Остальные парни целятся в мужчину, причем Горан Лукас – явно прямо между глаз. Этот сукин сын стреляет не хуже, чем Водяная Блоха.

– Мужику повезло, что тут нет Олега, – замечает сержант.

Олег Элдон, капрал из второго взвода, – старший брат раненого Алана. Мы знаем, что Олег страшно за него беспокоится, и их часто можно видеть вместе в столовой. Он пытался договориться, чтобы его младшего брата назначили к нему в отделение, но не вышло. И теперь я понимаю, что, может, оно и к лучшему.

– В чем дело, капрал? – спрашивает Голя.

– Этому паршивцу не понравилось, что мы открыли какой-то сундук, – докладывает Масталик. – Он начал с нами драться, ударил Кранеца табуреткой и получил прикладом по башке. Потом выскочил в окно, схватил вилы и пырнул Элдона в руку. Я выстрелил в воздух, но этот урод не желает сдаваться.