Текст книги "Искажение"

– Пусть кто-нибудь заберет раненого, – говорит сержант. – И приведите мне сюда переводчика.

Масталик отдает приказ. Рядовой Паттель подхватывает под руку окровавленного товарища и буксирует его в сторону штаба. Ситуация не меняется – хозяин продолжает размахивать вилами, а женщина вопит так, что вот-вот охрипнет. Мы окружаем мужика, чтобы он не сбежал, но не приближаемся к нему.

Я знаю, что, если он попытается на нас напасть или побежит к жене, для него это может означать конец.

Голя смотрит на блестящие острия вил, словно заклинатель змей. Он о чем-то напряженно размышляет, затем наклоняется ко мне и вполголоса спрашивает:

– Если потребуется, застрелишь штатского?

– Так точно, господин сержант.

– Уверен, Маркус? – Он кладет оружие на землю и снимает тяжелый жилет. – Тебе я больше всего доверяю. Будешь меня страховать.

– На этой войне нет штатских, – отвечаю я.

Голя лишь кивает в ответ и зигзагом направляется в сторону мужчины.

Черные куры, клюющие выжженную траву, разбегаются перед ним. Он идет медленно, на полусогнутых ногах, балансируя телом, будто снова танцуя на ринге.

– Ввалите ему как следует, сержант! – слышатся возгласы за спиной. Поднимается также шум и гам по-ремаркски или, может, по-армайски – мне насрать, эти примитивные языки я не различаю. Впрочем, я не смотрю на людей за оградой – жителей селения и сбившихся в толпу солдат. Прищурившись, слежу за каждым движением сержанта и его противника.

Мужик в майке тем временем отступил еще дальше назад, упершись спиной в бетонный круг колодца, и, уперев вилы в землю, направил их на сержанта. Видно, что он боится. Похоже, понял, что ему это так просто не сойдет и он не получит по-геройски пулю в пустой череп. С расстояния в полтора десятка шагов я вижу, что у него дрожат руки, а по лбу стекают капли крови. Я стараюсь целиться точно в его могучую грудную клетку. Когда сержант заслоняет цель, я меняю позицию, чтобы иметь возможность в любой момент нажать на спуск.

Я не настолько меткий стрелок, как Лукас, но выстрелю не колеблясь. Меня не волнует, что у этого типа есть жена и дети. Я не сочувствую ни его тяжкой доле, ни оскорбляющей его чувства ситуации, когда пятеро оккупантов ломятся в его дом. Я вовсе не бессердечная сволочь, но об этом буду думать позже, если найдется время. Сейчас же не свожу взгляда с пританцовывающей походки старого боксера и трясущихся вил. Противники сближаются. Два гладиатора из Балеха – один вооруженный и огромный как слон, второй приземистый и страшно разъяренный.

Но ярость сержанта вполне управляема. Ни на мгновение не спуская глаз с вил, он машинально поднимает забрало шлема и ждет нападения, до которого остается лишь секунда. Первая попытка промахивается на добрый метр. Когда ремарец завершает замах, Голя уже в нескольких шагах правее него, без труда уйдя с линии удара.

Противник возобновляет атаку, потом еще раз. Каждый раз он промахивается, и каждый раз не в силах скрыть удивления, что этот коренастый старый солдат оказывается в другом месте. При каждом ударе за забором раздаются крики, а потом смолкают.

– Стрелять? – дрожащим голосом спрашивает Лукас.

– Горан, блядь, погоди! – шипит Эрик Масталик.

– Спокойно, – цедя слова говорю я. – Стрелять только по моему приказу.

Танцы во дворе продолжаются. Кажется, они будут кружить так без конца, но внезапно в движениях сержанта что-то меняется. В первое мгновение я почти уверен, что он собирается атаковать, напрягшись словно готовая лопнуть пружина. Когда вилы в очередной раз устремляются в его сторону, он уворачивается не столь далеко, как прежде. Отклонившись назад, хватается за древко и без труда вырывает вилы из рук мужчины. Ремарец теряет равновесие и падает лицом вниз.

Голя сокращает дистанцию, позволяет ему подняться, а потом хуком справа снова отправляет его наземь. Огромное тело с грохотом падает. Классический нокаут.

– Блядь, ну и мастер, – шепчет стоящий за моей спиной Северин.

Конец поединка. Хватило одного попадания.

Лукас, Кранец и Масталик подбегают к сержанту Голе, поздравляя его. Оттолкнув жену бесчувственного ремарца, они тащат его обратно в хижину. Только теперь я опускаю МСК и ставлю оружие на предохранитель. Командир смотрит в мою сторону и поднимает руку.

Я с облегчением возвращаюсь к своим парням.

Ближе к вечеру лейтенант Остин организует совещание, чтобы подвести итоги первого дня наших действий. Кроме него и мрачного радиста старшины Пастера, в помещении находятся два сержанта и шесть капралов – все, кто не несет сейчас службу за пределами селения. Недостает только Зана Талько и Эрика Соттера.

Лейтенант подчеркивает, насколько важен «Пустынный кулак» для ситуации в Ремарке, и выдает нам порцию положенной чуши, но потом слегка расслабляется. Он хвалит всех за самообладание, а особенно Голю, разоружившего противника без единого выстрела. Неожиданно достает из ранца маленькую бутылку бурбона с криво повязанным бантиком и вручает ее сержанту, поздравляя того с днем рождения.

Поднимается всеобщий шум. Застигнутый врасплох Голя говорит, что это лишнее и что он ненавидит праздновать день рождения. Мы добиваем его платком, который он получает от всего ВБР. Юбиляр столь крепко стискивает в объятиях Ларса Нормана, который вручает подарок, что у того глаза вылезают из орбит.

Остин с некоторым трудом наводит порядок в зале и коротко объясняет, как будет выглядеть дальнейшая часть нашей операции. По его мнению, есть шанс, что никто не ждет нас в Дорме, следующем селении, расположенном в пятнадцати километрах к югу. В пустыне Саладх нет телефонных линий и не работает мобильная связь. И мы тщательно следили, чтобы никто не покинул Балех с момента нашего появления.

Так что в Харман мы сразу не возвращаемся – кто-то в последний момент изменил приказ. Мы должны проверить несколько населенных пунктов и через пять дней добраться до предместий Тригеля, где к нам присоединится остальная девятая рота. Вертолеты доставят машины и пополнят припасы, а потом в течение последующих трех дней нам предстоит дислоцироваться в здании тригельской мэрии. Если мы не наткнемся на сопротивление противника – вернемся на базу Эрде на заслуженный отдых, то есть ежедневное патрулирование города.

– При всем уважении, господин лейтенант, – замечает Борис Северин, – все это наше блуждание по пустыне напоминает приглашение на танец. Если партизаны еще не знают, что мы здесь, то узнают завтра, когда мы покинем Балех.

– Именно так, господин лейтенант, – как всегда, нервно ерзает на стуле капрал Лист. – Если мы наткнемся на крупный отряд, будет страшная резня.

– А нельзя провести разведку с помощью дронов, а нас перебросить вертолетами прямо в Тригель? – спрашивает капрал Бернштейн.

– Нет, нельзя! – неожиданно резко отвечает Марсель Остин. – Не сейте мне тут панику, солдаты, просто примите к сведению, что нас послали на разведывательную операцию. Мы должны продемонстрировать противнику наше присутствие на данной территории, а заодно проверить, как будут реагировать местные. Командование МСАРР решило, что это не менее важно, чем обеспечение порядка в Хармане. Приказ пришел с самого верха.

– Но, господин лейтенант… – не унимается Бернштейн.

– Хенрик, блядь, заткнись! – рявкает сержант Северин.

Лейтенант обводит взглядом наши лица.

– Господа, миссия нелегка, и все мы об этом знаем. В любой момент мы можем ожидать боевого столкновения, и в случае встречи с преобладающими силами противника наша задача – удержать позицию в течение примерно двух часов. Таков приказ. – Он отпивает воды из жестяной кружки. – Нашей численности хватит против среднего отряда повстанцев – они перемещаются группами не больше чем в полтора десятка человек. Больше вас утешить ничем не могу.

– Кому-то приходится выполнять черную работу, – подытоживает сержант Голя.

Затем лейтенант показывает нам на карте планируемый маршрут и раздает задания подразделениям. Моему отделению выпадает патрулирование селения с двадцати до двадцати четырех, а потом мы можем идти спать, и в шесть утра выступаем в Дорм. Все бы хорошо, вот только я чертовски вспотел. И меня преследует тошнотворное чувство, что мы стоим над пропастью. Один лишь шаг – и нас поглотит свет.

Воскресенье, 3 апреля, 14.05

Палат-Горга, пустыня Саладх, Южный Ремарк

Операция «Пустынный кулак»

Смена караула. Отделение Ларса Нормана покидает пост у дороги на Кумиш, а мои солдаты занимают места у «кераста». Пурич беззвучно перебирает четки, у Ротта такой вид, будто ему глубоко насрать на «Пустынный кулак» и половину Вселенной, а Гаус и Водяная Блоха поглощены установкой пулемета на прицепе машины.

Рядовой Валич из второго отделения уже сложил сошку своего MUG-а, забросил его на плечо и бредет в сторону строений. Кульме, Ургель и седой Франк Хинте спешат за ним, без шлемов на головах и в расстегнутых жилетах. Изрядно припекает солнце.

Очередной караул, очередной день, в очередном селении. Это уже третье, после Балеха и Дорма, которое мы удостаиваем своим присутствием. Страх сменился рутиной и разочарованием – пока что мы ничего не нашли и не встретили противника, хотя ползаем по пустыне как тараканы. Партизаны наверняка о нас знают, и им на это плевать – или, наоборот, они боятся встретиться лицом к лицу с половиной роты.

– Ошалеть можно, да? – в такт моим мыслям говорит Норман. – Шариться по этим грязным хижинам куда хуже, чем патрулировать в Хармане. Лучше уж стоять на посту и пердеть на свежем воздухе.

– Во время смены ничего не происходило?

– Все есть в докладе, – улыбается Ларс, вручая мне служебный планшет. – Вообще ничего. Ни одного человека, машины или даже козы.

– Может, у них там в штабе что-то переклинило, и никаких повстанцев тут на самом деле нет? – Я недоверчиво качаю головой. – Иди, старик, а то у тебя солдаты разбегутся.

– Не беспокойся, к кормушке все явятся. – Он щурит глаза за стеклами очков; такое впечатление, будто у него свербит спина, и он не может почесаться.

– Хочешь мне что-то сказать?

– Идем прогуляемся, – он берет меня под руку. – Как-то не было времени поговорить, а за эти три дня я кое-что заметил.

Мы отходим на несколько шагов от машины и оба понижаем голос.

– Ну, что там у тебя? – с любопытством спрашиваю я.

– Слушай, у Петера есть тот малыш Хокке. Помнишь?

– Парнишка, который снял дрон с голубятни?

– Тот самый. Парень он неплохой, только такой… голубенький. Девушки у него нет, и он немного стыдится ходить с другими в душ. Так мне говорил Юри Труман, я вчера его расспросил. Но это неважно – какое нам на хер до него дело? Важно, чтобы сержант не догадался – он таких недолюбливает.

– Не знал.

– Ну вот, теперь знаешь. Но дело даже не в Голе. – Ларс сглатывает слюну. – Хуже всего то, что тот амбал из их отделения, Оскар Бенеш, доебался по-страшному до несчастного Альбина и постоянно его изводит. А Петер закрывает на это глаза.

– Ты же знаешь Усиля. Ему ничего не хочется, кроме как пострелять и покататься на мотоцикле.

– И оттрахать молоденькую, знаю, – усмехается Ларс. – Ты с ним больше всего общаешься, так что скажи ему, чтобы что-нибудь сделал, а то этот урод замучит паренька. Рослая скотина, почти как твой Гаус. Вчера я сделал ему замечание, чтобы не приставал к парню, так он просто послал меня на хер. Ему насрать на звания, а уж тем более на такого очкарика, как я.

– Разберусь, обещаю. – Я хлопаю Нормана по плечу. – Иди к своим, а то сейчас будет скандал. И не беспокойся за Альбина.

– Спасибо, Маркус.

Я прекрасно знаю, как поступлю, – даже не приходится слишком долго задумываться. И уж точно не стану обращаться по этому поводу ни к Усилю, которому на все наплевать, ни к сержанту Голе, который не любит геев. На сцену выступает сложное искусство дипломатии, нужно только найти подходящее время и место. А потом провести успешные переговоры.

Дафни прикладывает бинокль к глазам и долго смотрит в какую-то точку на горизонте, а потом молча передает бинокль мне. Мы уже несколько часов на посту. Водяная Блоха показывает на движущуюся точку примерно на юго-востоке.

Отрегулировав увеличение, я вижу светлый автомобиль, похоже, пикап. Он быстро едет то ли наперерез, то ли по разбитой дороге – даже отсюда я замечаю, что он постоянно подпрыгивает. Горизонт отдален от стоящего на земле наблюдателя примерно на пять километров. Если машина свернет в нашу сторону, она будет здесь через несколько минут. Я докладываю в штаб.

Говорю парням, чтобы они подготовились, и приказываю поставить в двухстах метрах от нас знак «Стоп», а в пятидесяти метрах ближе положить ленту с шипами. Гаус достает ее из машины и мчится исполнять приказ. Ротт, к моему удивлению, бежит за ним с жестяным знаком, раздвигает телескопические ножки и втыкает их в землю. Под знаком прицеплена табличка с символом МСАРР и надписью по-ремаркски, сообщающей о контроле.

Второе отделение за всю смену не сделало того, что теоретически следовало сделать с самого начала. Предыдущая смена – тоже. Как, честно говоря, и мы. Никто не ожидал увидеть в этой пустыне мчащийся во весь опор автомобиль. Даже сержант Северин во время обхода постов не приказал поставить заграждение. Может, тревога ложная, и кто-то в самом деле куда-то торопится. Может, мы зря устраиваем представление с постом. Но здесь не существует слова «зря». Мы позволили себя усыпить, потеряли бдительность.

Пикап исчезает за пологой возвышенностью, а затем внезапно появляется снова, двигаясь по дороге со стороны Кумиша. Он быстро приближается – минуты через три будет у нас. Я разглядываю машину в бинокль – старую, ярко-желтого цвета. Чем-то она напоминает автомобиль курьерской фирмы «ЭксПерт». В кабине маячит лишь фигура водителя. Похоже, это мужчина, хотя видно не слишком хорошо.

Со стороны деревни бегут два отделения, но я не пытаюсь даже выяснить, кого послал сержант, – на это нет времени. Наш «кераст» стоит поперек дороги; Гаус точнее наводит MUG, чтобы выпустить очередь прямо в приближающуюся машину. Я приказываю Водяной Блохе приготовиться стрелять, а остальным парням зарядить подствольные гранатометы.

– Стрелять без приказа, если он проедет мимо знака.

– Так точно! – отвечают Пурич и Ротт.

– Если преодолеет шипы – использовать гранатометы. – Я чувствую, как растет напряжение. – Не позволяйте ему приблизиться, он может быть набит пластиком или еще каким дерьмом.

Автомобиль не сбавляет скорость, хотя с расстояния в километр водитель должен видеть преграду. Я приседаю у переднего бампера, сосредоточившись и приготовившись стрелять. Водяная Блоха тихо дышит рядом, опершись о радиатор. Парни из поддержки разворачиваются в широкую дугу. Сержант Голя, только что добравшийся до нас, приказывает им упасть на землю и стрелять из положения лежа.

Пикап сокращает дистанцию и, похоже, еще прибавляет скорость. Примерно в трехстах метрах от нас, на уровне сухого дерева, водитель замечает шипы и резко сворачивает вправо на обочину, чтобы их объехать.

– Вот сволочь, – шепчет Дафни.

Автомобиль объезжает преграду, заодно уходя с линии огня. Он подпрыгивает на белых камнях, затем сворачивает в нашу сторону. Я чувствую, что парням не стоит больше ждать. Когда я уже собираюсь крикнуть «Огонь!» и нажать на спуск, пикап взмывает вверх на крупной неровности и взрывается – метрах в двухстах от нас, неподалеку от установленного знака.

Раздается чудовищный грохот, ввысь взлетают фрагменты кузова. Знак «Стоп» сдувает словно ветром. Охваченная пламенем машина заваливается набок. В воздухе смешиваются дым и пыль.

У меня охеренно звенит в ушах, а рядовой Гаус, который наконец переставил пулемет, посылает в сторону останков машины длинную очередь.

Несколько минут спустя на месте происшествия собирается весь штаб. Лейтенант Остин сообщает по радио Беку о положении дел. Саперы подходят к горящему автомобилю – проверить, не представляет ли тот опасности. Борис Северин, который привел старосту селения, засыпает коротышку вопросами и орет на него, ругаясь через каждое слово. Неми едва поспевает с переводом, а мужик по имени Рабо Ламада бьет себя в грудь, заверяя сквозь слезы, что никогда не видел эту машину.

Адреналин все еще пульсирует под черепом. Пора приходить в себя. Капрал Масталик запускает дрон, чтобы проверить, нет ли поблизости повстанцев, но «сокол» никого не обнаруживает. Вероятно, их база находится дальше, может, даже за Кумишем, куда мы отправляемся завтра. Чтоб им всем провалиться!

Больше всего на свете мне сейчас хочется нажраться.

Вместо этого ко мне, закончив допрос, подходит Неми и, остановившись рядом, смотрит мне в глаза. Форма ей несколько велика, лицо покрыто пылью, но она все равно выглядит красавицей. Она спрашивает, всё ли в порядке, а я, не в силах совладать с собой, таращусь на ее губы, белые зубки и язык, с трудом подавляя желание сорвать с нее одежду.

– Я боялась, Маркус, что с вами что-то случилось.

– Ну и зря. Я разнес пикап вдребезги силой воли. – Глупая шутка.

Она гладит меня по руке, отчего меня бросает в жар.

– Что тебе сказал тот ремарец? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.

– Он то ли ничего не знает, то ли хорошо притворяется. – Она наклоняется ко мне. – Вообще мне даже немного жаль, что тебя слегка не ранило.

– Что? – обалдело переспрашиваю я.

– Тогда я могла бы за тобой поухаживать, – смеется она и уходит, так как ее зовет сержант Голя.

Честно говоря, я даже не знаю, почему стараюсь ее избегать с самого начала миссии. Уже три дня я каждый день воображаю, как договариваюсь с ней о свидании, но скрываю подобные мысли даже от себя самого – лишь из-за сегодняшнего стресса я осознал их более отчетливо, а до этого голова моя была словно набита ватой.

Вряд ли стоит ждать и дальше. Неизвестно, что случится завтра, и не следует откладывать все на потом. Если где-то в мире и применимо изречение «carpe diem», то наверняка там, где идут бои. Наверняка здесь, в Ремарке, а в особенности в пустыне Саладх, которая не блещет красотой – в отличие от Неми Сильберг.

К вечеру мы понимаем, что нам нужна разрядка. Возможно, мы выбрали для этого не самый подходящий способ, но, по крайней мере, от него есть хоть какой-то толк. Думаю, что, если бы я тогда увидел выскакивающих из пикапа партизан Гарсии и застрелил нескольких в бою, было бы лучше. Теперь же одно лишь осознание того, что мы могли попросту взлететь на воздух, только прибавляет злости. Накапливающееся чувство безысходности рано или поздно нас убьет. Грязная, гребаная война.

Мы стоим напротив нужника, за дырявым сараем, в котором устроили казарму. Олаф Инка курит, стоя на страже за углом, а мы с Труманом, Гаусом и Водяной Блохой не сводим глаз с обитой фанерой деревянной двери, за которой сидит старший рядовой Бенеш, мучитель малыша Альбина. В руках у нас палки и куски досок, из которых мы вытащили гвозди, – все это мы собрали заранее, дожидаясь удобного случая.

Каждому рано или поздно приходится идти по нужде.

Я вижу, что Гаусу не терпится. Он крайне возбужден и наверняка воображает, что через секунду врежет кому-то по морде во имя благородной цели. Узнав, что речь идет о Бенеше, он улыбнулся до ушей. Ему доводилось справляться и не с такими. Но на всякий случай нас четверо.

По моему знаку Вим хватается за разболтанную дверь и дергает ее, вырывая крючок и едва не обрушив конструкцию нужника. На деревянном троне восседает Оскар Бенеш, держа в руках рулон туалетной бумаги. Лысая голова и красная от солнца рожа, не пораженная вирусом интеллекта. Он таращится на нас, разинув рот, а спущенные штаны не позволяют ему вскочить и сбежать, даже если бы он захотел.

– Вы чего, блядь? – с трудом выдавливает он.

– Ты там срешь или уже закончил? – вежливо интересуется Водяная Блоха. – А то, знаешь ли, очередь.

– У нас к тебе кое-какое дело, рядовой, – говорю я, глядя в свинячьи глазки Бенеша. – Дело срочное, и нам некогда ждать, когда ты закончишь. Но можешь не прерываться.

Похоже, он в самом деле не знает, как поступить. Дергает рукой, будто собираясь подтереться, но тут же отбрасывает эту мысль и тупо пялится прямо перед собой.

– Ладно, блядь, в таком случае буду краток. – Я подхожу к нему. – Видишь эти палки, ублюдок? Сейчас мы тебя отпиздим. Так, что неделю ходить не сможешь. Догадываешься, за что?

Мгновение тишины.

– Ребят, я же ничего такого не сделал, – неожиданно пискливым голосом произносит он. – Это какое-то недоразумение.

– Что тебе вчера говорил капрал Норман?

– Кто, блядь? – Он насмерть напуган. – Что вам надо?! Я ничего не сделал, клянусь!

– Подумай немного, Бенеш. Это не такой уж трудный вопрос.

– Да у вас от того взрыва мозги похерачило…

– Труман, Гаус! Вытащите это говно из сральника. И валите его.

Схватка с Бенешем длится недолго. Вскоре он оказывается на утоптанной земле со спущенными штанами и грязной жопой. Рулон бумаги катится в сторону, разматываясь в серую ленту, а мы начинаем работать палками.

Я стараюсь контролировать парней, а в особенности Гауса, который охотно забил бы этого урода насмерть. Охваченный паникой Бенеш съеживается в комок и закрывает руками голову. Давно я не видел перед собой подобного дерьма. Вскоре, однако, я приказываю парням прекратить, иначе последствия могут оказаться трагическими.

Несколько ударов достигли цели. У гребаного садиста кровоточат губы и, похоже, основательно покрыты синяками спина и задница. Он издает негромкий звук – нечто среднее между всхлипыванием и звериным поскуливанием, но меня это мало волнует. Лишь бы он только не получил внутренних повреждений – тогда сержанту нас точно не выгородить.

– Капрал Норман просил тебя вчера, скотина, чтобы ты оставил парнишку в покое, – шепотом говорю я, склонившись над ним. – Ты не стал его слушать, и потому по твою душу явились мы. – Я хлопаю его по затылку, и он еще больше съеживается. – Стоит тебе косо посмотреть на рядового Хокке или пожаловаться, мы снова к тебе придем. Помни об этом, уебок.

Мы выбрасываем палки и медленно удаляемся в сторону казармы. Думаю, Альбину Хокке ничто больше не угрожает, хотя он умолял нас, чтобы мы этого не делали. Если бы кто-то меня спросил, боюсь ли я последствий, я честно ответил бы, что боюсь совсем другого. Мои кошмары никак не связаны с лежащим на земле парнем со спущенными штанами, хотя у меня нет никаких сомнений в том, что я приобрел смертельного врага.

Мой конфликт с Роттом – ничто в сравнении с ненавистью, с какой смотрит на меня Оскар Бенеш. Час спустя мы сталкиваемся в проходе к переделанному в спальню помещению. Бенеш уже привел себя в порядок и не пошел жаловаться Петеру. Сидящий у стены Альбин Хокке наконец спокойно дремлет, опершись о свой автомат. Но если бы взглядом можно было убивать, он упал бы замертво от того, как на него уставился этот мерзавец.

Я знаю, что он дождется удобного случая и выстрелит мне в спину или задушит голыми руками, поскольку он намного сильнее и тяжелее меня. Но я с самого начала учитывал нечто подобное и намерен по крайней мере изрядно усложнить ему задачу. А если найду возможность – наверняка сам прикончу его первым в какой-нибудь заварушке. Для меня это настолько очевидно, что даже повергает в ужас.

С тех пор как мы оказались в пустыне, уровень агрессии в подразделении резко возрос. Недавно двое парней сержанта Северина подрались из-за какой-то ерунды, за что получили крепкий нагоняй от командира и по пятьдесят отжиманий. До сих пор подобного почти не случалось, по крайней мере, я о таком не слышал. Солдаты рычат друг на друга будто собаки и скоро начнут кусаться. Даже старший рядовой Хинте, оазис спокойствия, швырнул банкой фасоли о стену, когда у него сломалась открывалка.

Понедельник, 4 апреля, 07.15

Кумиш, пустыня Саладх, Южный Ремарк

Операция «Пустынный кулак»

После неудавшегося теракта в Палат-Горга для нас кое-что изменилось. Мы больше не путешествуем со всеми удобствами до очередного селения. До этого лейтенант Остин, нарушая правила, перебрасывал нас «за два раза». Сперва посылал «сокол», проверяя дорогу перед нами, а потом половина отряда грузилась в «керасты», ехала к сборному пункту и ждала, пока водители вернутся за остальными. Опаснее всего, естественно, был обратный путь за второй группой. Четверо солдат в четырех машинах могли стать легкой целью.

Это, однако, давало нам большую мобильность, а колонну постоянно сопровождал беспилотник. Расстояния между селениями не превышают двадцати пяти километров, так что управлявшие «керастами» парни ехали без охраны чуть больше четверти часа. Теперь же наш командир отказался от разделения сил, и мы преодолели путь до Кумиша частично пешком, через каждые несколько километров меняясь с ехавшими в машинах.

Идея снабдить нас только четырьмя машинами, на мой взгляд, не слишком удачная. Можно было решить вопрос иначе и послать больше вертолетов или отправить нас по земле. После почти трехчасового марша до очередного селения мы всерьез вымотались, тем более что нам пришлось тащить на себе все снаряжение, ранцы и оружие. В забитые кабины машин погрузили только «кобры».

Кумиш – самое большое селение из всех на нашем маршруте. По имеющимся сведениям, оно насчитывает около двухсот жителей и лежит на возвышенности, у подножия которой находится маленькое озеро Помад – по сути, остатки высохшего русла Реды. Примерно в пятидесяти километрах к юго-востоку от Кумиша расположен город Тригель, а в трех километрах восточнее – заброшенная база Дисторсия. Сегодня погода нам благоприятствует – небо затянуто облаками, а солнце с утра не припекает. Это все, что я могу сказать как доморощенный метеоролог.

Перед самым селением конвой останавливается, и мы тут же перестаем думать о всяких глупостях. На дороге, раскинув руки, лежит на животе человек – мужчина в темном свитере и холщовых штанах. Лицо его присыпано песком. Кружащий над ним «сокол» показывает достаточно четкую картинку.

Мы выскакиваем из машин, а саперы под прикрытием отделения Соттера проверяют, нет ли под телом взрывчатки. Вскоре они сообщают, что опасности нет, и мы приближаемся к лежащему. Сержант Голя переворачивает тело на спину. Мужику на вид лет сорок пять – темная кожа, густые брови и усы, покрытые ржавой пылью закрытые глаза; видны потеки от пота или слез. Но он жив и размеренно дышит, и через несколько минут его удается привести в чувство.

Мы стоим в боевой готовности возле машин, пока лейтенант и сержант Голя пытаются что-либо выяснить. Наш переводчик, Рауль, прилагает немалые усилия, чтобы объясниться с полубесчувственным армайцем. Он задает ему одни и те же вопросы по несколько раз. Обрывки разговора долетают до меня и до Неми, которая стоит чуть поодаль.

– Что происходит? – наконец не выдерживаю я.

– Точно не знаю. – Неми, похоже, взволнована, а может, даже испугана. – Он что-то бормочет по-армайски.

– Но ты же должна хоть что-то понимать?

– Конечно. Вот только то, что я поняла, не имеет никакого смысла.

– Так что там? – шепотом спрашиваю я.

– Маркус, этот человек утверждает, будто нечто погубило его селение. Он раз десять повторил слово «даймос», которое означает великое несчастье. Он говорит, что все люди умерли, а потом их забрали. Ничего не понимаю.

– Он говорил, что это было? Партизаны применили какое-то оружие?

– Рауль пытался выяснить разными способами, но этот человек ведет себя так, будто нечто пожрало его мозг. Может, он больной, не знаю.

Мне вспоминается база Адмирум и рядовой Гинек. Я прошу Неми, чтобы она подошла к ремарцу и задала ему один вопрос, который может показаться странным или даже неуместным, но в данной ситуации он крайне важен.

Девушка не спорит со мной – она просто подходит к Раулю и сержанту, который безуспешно пытается напоить мужчину. Переводчица склоняется над сидящим на обочине, трогает его за плечо и что-то говорит. Лейтенант громко спрашивает, в чем дело, и Рауль отвечает, что не имеет понятия. Возникает небольшое замешательство, но в конце концов Неми возвращается. Вид у нее слегка ошеломленный, и я уже знаю, каков ответ.

– Я спросила его, как ты велел, – тихо говорит она. – Я спросила его, жив ли он.

– И что он тебе ответил, Неми?

– Он сказал мне, Маркус… – У нее дрожит подбородок. – Он сказал, что он мертв. Что он умер вместе со всеми в селении.

Я с силой закусываю губу. Только что сбылся мой самый худший сон.

В селении действительно пусто. Никто не вышел нам навстречу, в загонах блеют голодные козы, по дворам бегают куры и утки, а собаки сидят в будках и других укрытиях – как ни странно, они даже не лают на нас. Парни говорят, что, когда они ходят от одного пустого дома к другому, у них мороз по коже. Кумиш выглядит побогаче, чем Балех, Дорм и Палат-Горга: дома из кирпича и камня, лишь кое-где деревянные и обветшавшие. Большинство покрыты черепицей.

Остановившись на краю селения, мы быстро перекусили и разбрелись по сторонам в поисках не столько оружия и прочих подозрительных вещей, сколько самих жителей. Полуживой мужик, которого мы нашли на дороге, сидит в одном из домов под опекой санитаров. Я слышал, как Северин говорил Голе, что боится, не заразная ли эта дрянь.

Дома не заперты, мы свободно ходим повсюду, заглядывая в комнаты, переворачивая матрасы, выбрасывая какой-то хлам из шкафов, но без особого энтузиазма. Даже Гаус, который любит устраивать в такие моменты разгром, лишь скидывает ради куража вазу со стола. Стекло разлетается по полу, а я кручу пальцем возле виска.

Мы находим пустые колыбели, недоеденную еду на столах и кружки с остывшим чаем. Кое-где виден беспорядок, словно жители в спешке пытались бежать, – сброшенная на пол кастрюля с супом и опрокинутый торшер, преграждающий вход в спальню. В одном из домов на белой скатерти виден отпечаток ботинка. Окно над столом выбито, а на осколках стекла осталась кровь и обрывок ткани.

Примерно посреди деревни мы встречаем первое отделение. Капрал Талько, явно напуганный, молча идет дальше, но Крис Баллард хватает меня за рукав и тихо, со странной уверенностью в голосе, говорит:

– Маркус, ты прекрасно знаешь – на операцию партизан это не похоже.

Я даже не спрашиваю, почему он обращается с этим ко мне.

– Нет, Крис, это похоже на «Марию Селесту». Мы вляпались в неслабое говно.

– Обрати внимание на темные полосы на некоторых стенах. Они напоминают следы, которые оставляет шаровая молния, проходя через помещение.

Солдат исчезает за углом, а я начинаю внимательнее приглядываться к стенам в очередных домах. Баллард в самом деле прав – практически везде я замечаю темные полосы, словно от копоти, на стенах или досках. Не знаю, видят ли их другие, но на всякий случай не спрашиваю, чтобы не создавать панику – что в армии хуже заразы и тяжелого обстрела.