Текст книги "Искажение"

Ни одно из шести отделений, участвующих в обыске, не встречает людей. Я слышу доклады, поступающие сержанту Голе, а он сообщает нам об успехах третьего взвода. Около одиннадцати нам остается проверить только одно большое здание, стоящее в стороне. Неми говорит, что это сельская начальная школа. Кумиш – достаточно крупный населенный пункт, с собственным магазином и почтой, который являлся средоточием жизни для окрестных обитателей.

Я возвращаюсь в штаб, чтобы отрапортовать и спросить о дальнейших распоряжениях. Но прежде всего мне хочется поговорить с сержантом. У меня такое впечатление, что как он, так и Марсель Остин, впервые с начала миссии не знают, что делать дальше. Соответствующий рапорт наверняка уже дошел до базы Эрде, но ситуацию следует оценить на месте.

– Господин сержант, можно вас на минутку? – спрашиваю я Голю на пороге дома.

– Чего тебе, Маркус?

– Помните Виктора Гинека, того рядового с форпоста Адмирум? – начинаю я, когда мы прячемся за углом здания. – Помните, что с ним случилось?

– Что ты опять несешь?

– Его поразило взрывом – так говорили его товарищи из патруля. Какой-то вспышкой. А потом парень бредил, будто он мертв, будто погиб от того взрыва. То же самое говорил тот ремарец, которого мы нашли на дороге.

– Маркус, мать твою, меня это сейчас нисколько не волнует. Здесь исчезли несколько сотен гражданских лиц. Для тебя есть разница? Для меня – да!

– Но проявления те же самые, – не уступаю я. – Возможно, тот патруль забрался куда-то в окрестности Кумиша, в окрестности базы Дисторсия. Вы же слышали, что там происходит нечто странное?

– Да вы суеверны как гребаные старые бабы! – говорит Голя.

– Я только хотел сказать, что нам нужно как можно скорее отсюда убираться. – Я смотрю ему прямо в глаза, не отводя взгляда. – Мы не знаем, что тут случилось, а люди начинают сходить с ума. Прошу вас, поговорите с лейтенантом, чтобы он распорядился об отходе в Тригель. Возможно, мы имеем дело с оружием массового поражения.

Сержант впервые вслушивается в то, что я ему говорю, пронизывая меня взглядом и размышляя, какое решение принять. Он наверняка знает, что я прошу его покинуть Кумиш не из-за обычного страха. И, возможно, начинает понимать, сколь серьезная опасность нам грозит.

– Хорошо, Маркус, я поговорю с лейтенантом.

– Спасибо, господин сержант.

– Зан! – кричит он проходящему по улице капралу Талько. – Возьми своих людей, и проверьте большое здание на краю деревни.

– Так точно.

– Маркус, не спускай с них глаз, – бросает Голя и возвращается в дом.

Я зову парней, и мы идем следом за первым отделением. Я говорю солдатам, что сержант подумывает убраться из этой дыры, новость определенно поднимает им настроение. Они уже не упоминают ни об усталости, ни об угрозе нападения повстанцев.

Начальная школа представляет собой обширное одноэтажное здание, выкрашенное в голубой цвет, – одно из самых новых в Кумише, по крайней мере на первый взгляд. Серая железная крыша, новые окна – по местным стандартам, потребовалось немало сил и средств. Единственный диссонанс и предупреждение для нашего отряда – вырванная дверь, лежащая вместе с куском дверной рамы напротив входа.

Зан Талько и его солдаты явно колеблются, не решаясь войти внутрь. Темное нутро не вызывает желания сделать очередной шаг, и наверняка велико искушение не связываться. Баллард и сопровождающий его солдат Артур Мартинс обходят дом, заглядывая в окна. Талько, Персон и Кольберг заняли позицию у входа. Они целятся в темноту из автоматов, и от них воняет страхом. Что-то их явно напугало, да и у меня, честно говоря, по коже бегут мурашки. Меня не оставляет уверенность, что нужно отсюда бежать, и побыстрее.

Я приказываю Пуричу и Водяной Блохе обойти школу с другой стороны. Вскоре парни докладывают, что внутри видны два больших класса и какие-то помещения поменьше. Здание выглядит пустым, хотя в одном из классов царит хаос – опрокинутые столы и стулья, выбитые стекла в нескольких окнах. Баллард заявляет, что классная доска покрыта копотью; понятия не имею, как он это выяснил, но наделенный превосходным зрением Дафни подтверждает его открытие.

Я подхожу к капралу Талько и спрашиваю, что он собирается делать. Он отвечает, что сейчас они всё проверят, а потом мы быстро возвращаемся к нашим. А лучше всего, если я оставлю его в покое и заберу свое отделение, поскольку единственное, чем мы можем им помочь, – раздобыть где-нибудь холодного пива. Сукин сын не желает признаваться, что ему страшно, и изо всех сил пытается сохранить лицо.

– Зан, не сходи с ума. Что-то тут определенно не так. – Я показываю на вырванную дверь. – Не знаю, стоит ли туда входить без тщательной разведки.

– Вам и незачем, мы сами справимся. – Он продолжает строить из себя умника. – Персон и Кольберг, проверить класс справа! Баллард и Мартинс, проверьте слева! И сразу же назад.

Мне не нравится, что он посылает их туда, а еще больше то, что сам внутрь не входит. Я не хочу оспаривать приказ Голи, но сержант не осознавал ситуацию в полной мере. Он мог бы принять иное решение, если бы увидел то же, что и мы. Если бы это почувствовал.

Парни уже вошли в школу, и анализировать дальше не имеет смысла. Я приказываю своим солдатам разделиться и наблюдать за первым отделением через окна, а сам иду за Баллардом, пересекаю небольшой холл и останавливаюсь в дверях класса поменьше. Оба рядовых докладывают, что помещение чисто. Кроме опрокинутой мебели, ничего подозрительного не видно. Лишь доска закопчена и выглядит грязнее, чем запачканные стены в домах селения.

Внезапно откуда-то снаружи доносится крик. Кричит Пурич, тщетно взывая к своему богу и извергая россыпь ругательств. С трудом соображая, я выбегаю на улицу с автоматом на изготовку, изо всех сил стараясь никого не подстрелить.

– Иисус-Мария! Блядь, сука! – орет Пурич.

– Твою мать! – отзывается Ротт.

Парни столпились у окон с одной стороны здания. Только теперь я понимаю, что они заглядывают туда, куда вошли Персон и Кольберг. Мимо дверей этого класса я пробежал в спешке, даже не взглянув, – был уверен, что-то случилось перед школой. Но там я обнаружил только своих солдат, целых и невредимых, и Зана Талько, который сжимает руками шлем и, похоже, сейчас разрыдается.

– Что случилось? – Я хватаю его за китель. – Что случилось, блядь?!

– Не знаю, Маркус, – дрожащим голосом отвечает он. – Они упали.

– Шеф! – орет Дафни. – В соответствии с приказом я все время смотрел внутрь. Что-то блеснуло у доски, страшно резкий свет, – и оба упали на пол.

– Какой свет? – спрашиваю я.

– Очень яркий, голубоватый. Меня чуть не ослепило.

– Что нам делать?! – кричит Гаус.

Не дожидаясь продолжения или реакции капрала Талько, я снова врываюсь в школу. Приказав Мартинсу и Балларду съебывать на улицу, я почти вытаскиваю их за одежду, запрещая входить в класс напротив, а потом как можно осторожнее заглядываю туда сам, зовя Персона и Кольберга.

Они не отвечают и не подают признаков жизни. Оба лежат на полу между скамейками, и их немилосердно трясет. Судороги столь сильны, что солдатам нужно немедленно помочь. Дорога каждая секунда.

Вскоре мы с рядовым Роттом стоим у входной двери, обвязавшись в поясе прочными веревками. Мы связали вместе все, которые удалось найти в патрульных ранцах. Ротт настолько напуган, что даже не протестует. Вид у него полностью обреченный.

Концы обеих веревок лежат на земле, свернутые в широкие круги.

– Это последний раз, Джим. Потом можешь перейти в другое отделение, – говорю я. Он не отвечает, даже не моргает. – Зан, сообщи сержанту! – громче необходимого кричу я. – Остальным наблюдать за развитием событий. Если с нами что-то случится, тащите за веревки и попытайтесь нас оттуда вытянуть. Входить туда вам запрещено при любых обстоятельствах. Это приказ!

– Так точно, – не слишком уверенно отвечает Пурич. – А если нам не удастся вас вытащить?

– Ждите сержанта, а то этот совсем расклеился, – я показываю на Зана Талько. – Джаред, в случае чего берешь командование на себя.

– Так точно, – подтверждает Водяная Блоха.

Я смотрю в перепуганные глаза Ротта. Впервые мне его слегка жаль.

– Ладно, Джим. Надо, блядь, им помочь. – Я хлопаю его по спине.

Мы преодолеваем коридор и входим в класс. Я делаю глубокий вдох – в воздухе пахнет озоном. Все выглядит как обычно – ровно расставленные ряды столов, аккуратно задвинутые стулья и чистая доска. На учительском столе стоят в горшке фиолетовые цветы, названия которых я не знаю. На стенах фотографии ремаркских ученых. То был бы идеальный сельский класс, если бы не судорожно дергающиеся перед нами два тела.

Марко Кольберг упал на живот и бьется лицом о доски пола. Йохан Персон, если можно так выразиться, в несколько лучшем положении – он лежит на боку, попеременно сгибаясь и разгибаясь. Оба без сознания, и создается впечатление, будто они подключены к невидимой аппаратуре.

В окнах виднеются лица товарищей, которые вытаращив глаза ждут развития событий. Они прекрасно знают, что может случиться самое худшее. Если бы кто-то сказал мне утром, что сегодня я погибну, спасая кого-то из отряда, для меня это была бы чистая абстракция. Возможно, будь у меня больше времени, я принял бы иное решение – пошел бы один или не пошел бы вообще. Но я вижу парней из первого отделения – и вынужден поступить именно так.

Мы медленно перемещаемся вперед, осторожно переставляя ноги, будто под нами не пол, а хрупкий лед, под которым заполненная светом пропасть. Я чувствую пронизывающие волны холода, но стараюсь не обращать на них внимания, не сводя взгляда с Кольберга и Персона, которых едва знаю – в феврале они сменили убитых на рынке товарищей – и которых даже недолюбливаю, но сегодня несу за них ответственность.

– Маркус, смотри, – тихо говорит рядовой Ротт.

Он выпускает из рук МСК, автомат повисает на ремне. Вытянув перед собой обе ладони, поднимает вверх пальцы, и из их кончиков исходит нечто похожее на светящийся дым – бледные струйки света, едва видимые в полумраке школьного класса. Огни святого Эльма. Когда они появляются на предметах или человеческом теле, это означает, что в воздухе наличествует большая разность электрических потенциалов. Приближается самое худшее, и нам его уже не остановить.

Я делаю шаг в сторону края класса, потом еще один. Страховочная веревка ползет по полу будто змея. Ротт тоже движется за мной – его отделяет от меня лишь узкий ряд столов. Наши руки, шлемы и лица испускают свет. Подобное явление даже по-своему красиво, и я наверняка открыл бы рот от восхищения, если бы оно не предвещало смерть.

Я бросаю взгляд на Ротта, стуча зубами, и в голове лениво проносятся мысли, что я стою рядом именно с ним, с этим пустым человеком. Все вокруг – сплошной парадокс и беспрестанное тасование карт. В мозгу кружатся хороводы духов, мчащихся подобно уносящему сухие листья ветру. Какое-то мгновение я пытаюсь их коснуться, ухватить продолговатые тени, которые они не отбрасывают, поймать несуществующие тени из густого эфира – пока внезапная вспышка не отправляет нас в темноту.

Даймос, даймос, даймос!

Глава вторая

Суббота, 9 апреля, 07.15

Харман, провинция Саладх, Южный Ремарк

сынок у меня пока нет сил писать я видел конец света был в аду и вернулся оттуда в свое тело теперь на меня давит знание что все нам знакомое исчезнет завтра или через сто лет я пока не знаю не видел дату но небытие таится за порогом

я так тебя люблю так люблю

Воскресенье, 10 апреля, 09.30

Наверняка мне ввели какое-то лекарство, похоже потеряв терпение. Я внезапно пробуждаюсь, будто кто-то выдернул меня за волосы из сна, и вижу капельницу с сочащейся в мои вены светлой жидкостью. В ногах койки стоят капитан Заубер и лейтенант Дереш. Они о чем-то переговариваются шепотом, глядя на меня как на экзотического паука.

– Наконец-то! Очнулся, – говорит лейтенант, записывая что-то в планшете.

– Оставь нас одних, Харальд. Я хочу поговорить с пациентом. – Линда Заубер закрывает дверь изолятора, бросает взгляд на показания приборов и садится на пустую койку рядом, закинув ногу на ногу. – Как ты себя чувствуешь, Маркус?

– Не знаю, госпожа капитан. Страшно шумит в голове.

– Хочешь воды?

– Нет, спасибо. – Я закрываю глаза; мне очень хреново. – Кажется, меня сейчас стошнит. Такое впечатление, будто покатался на испорченной карусели.

– Возле койки стоит тазик, не стесняйся, – начальница медсанчасти прямо-таки исходит сочувствием.

– Сколько я пробыл без сознания?

– Со времени происшествия прошло около шести дней. Сейчас утро воскресенья десятого апреля. Вчера ты тоже ненадолго приходил в себя, даже взял телефон.

– Не помню.

– Не переживай.

Госпожа капитан распахивает окно и закуривает длинный «редс». Дым сразу же долетает до меня, но тошноты я не чувствую, зато появляется знакомое посасывание под ложечкой. Однако я слишком слаб, чтобы попросить сигарету, к тому же я в больнице.

– Что случилось? – наконец задаю я наиболее очевидный вопрос.

– Мне нужно явиться к командованию базы, так что я не успею тебе все рассказать, как и выяснить ряд беспокоящих меня вопросов. Тебя чем-то поразило – пока мы не знаем причин, но по описанию похоже на электрическую дугу. Твоя жизнь уже вне опасности. Больше всего я боялась повреждения мозга. – Она смотрит на меня проницательным взглядом, свойственным скорее психиатру, чем хирургу. – Тебе следует знать, что Персон и Кольберг умерли до прибытия медиков, а состояние Ротта я бы определила как тяжелое.

Я дотрагиваюсь до своего лица, будто желая убедиться, что оно осталось на месте. Кожа под кончиками пальцев холодная и слегка вспотевшая. Провожу ладонью по лбу, заросшей щеке и подбородку, затем сую пальцы под левую подмышку, ощущая утолщение от повязки и морщась от боли. Увидев это, капитан Заубер велит мне убрать руки.

– Твой стимулятор взорвался, и мне пришлось его удалить, – спокойно говорит она, будто это самая обычная информация. – Об этом никто не знает.

Размашистым мужским жестом она выбрасывает окурок за окно, затем встает надо мной и пытается улыбнуться, но безуспешно. Постоянная тоска давно сожрала ее мимические мышцы, парализовав, словно ботулиновый яд. Я спрашиваю про рядового Ротта, хотя уже знаю, что она ответит. Меня охватывает холодная уверенность, что его разум не мог уцелеть.

– Ему повезло значительно меньше, чем тебе. Он лежит в соседней палате, связанный ремнями.

– Госпожа капитан, он ведет себя так же, как Виктор Гинек?

Мой вопрос чертовски неуместен, и она не обязана сообщать мне подобные сведения. Было бы куда лучше, если бы я свесился с койки и наблевал в тазик.

– Да, капрал, симптомы те же самые. Мы ничем не можем ему помочь.

Резко повернувшись, она идет к двери и уходит, не попрощавшись, злясь на меня и на весь мир.

Успокоительные средства не действуют. Уже шесть дней сгоревший стимулятор ГСМ не раздражает импульсами электрод в моем мозгу. Меня больше не защищает химико-электрическая мантия, преобразуя окружающий мир в знакомые и безопасные образы. Я чувствую, как по подземным каналам, выдолбленным в толще камня, течет живая информация. Огромная махина чернее ночи перемещается на миллиметр в адской бездне, и каждое ее движение, даже крошечное содрогание, создает складку на поверхности реальности.

Чудовище ранено, возможно, оно медленно умирает, и каждый раз, когда пытается пошевелиться, из него изливается светящаяся кровь. Голубая кровь чудовища доводит до безумия, в воздухе мелькают магнетические призраки. Оно столь велико, что могло бы накрыть «шлемом бога» весь город. Я сжимаю кулаки до хруста в костяшках пальцев, ибо ждал этого мгновения всю свою жизнь. Предчувствие сильнее разума.

– Блядь, капрал! Вы что, спите с открытыми глазами?!

Вздрогнув, я сажусь на койке и спускаю ноги на холодный пол. Только теперь замечаю майора Вилмотса: тот стоит на пороге, злой как черт. Похоже, он что-то мне говорил, но я не слышал ни слова. Я пытаюсь подняться.

– Не вставай, Трент, – говорит он на полтона ниже. – Я хотел проверить, пришел ли ты в сознание. Нам нужно поговорить о том, что с тобой случилось.

– Так точно.

Я стискиваю зубы и жду. В голове гаснут чужие мысли и искаженные образы.

Вилмотс ставит стул спинкой ко мне, усаживается на него верхом и вонзает в меня взгляд своих водянистых глаз, словно говоря: «Наверняка ты все врешь, даже если только что признался во всем, включая онанизм в начальной школе, трах с приятелями, лесбиянство и курение гашиша».

– Твои товарищи сегодня возвращаются из Тригеля, будет немалая суматоха, так что поговорить нужно прямо сейчас. – Он щелкает чем-то в кармане, видимо включая запись разговора. – Готов, капрал?

– Мне нужно знать… что с моим взводом, господин майор?

– Никто из ВБР не получил серьезных повреждений, кроме вас четверых в Кумише. Рядовой Элдон из третьего взвода легко ранен в руку, но это ты и сам видел. Вчера вечером твое отделение обстреляли во время патруля. К счастью, обошлось без потерь. – Он хмурит брови. – Думаю, это все, что тебе пока следует знать.

– Так точно, господин майор.

– Хорошо, – кивает он. – Начнем сначала, Трент. Опиши, как дошло до случившегося. Кто отдал приказ войти в здание школы и как проходил обыск?

Сосредоточившись, я поминутно описываю события – естественно не упоминая ни о своих предчувствиях, ни о разговоре с сержантом Голей, прежде чем тот отдал приказ. Зато рассказываю о найденном на дороге ремарце и о пустом селении, но Вилмотс раздраженно машет рукой, будто речь идет о чем-то очевидном.

На мой взгляд, все это взаимосвязано – исчезновение жителей и происшествие в школе. Но для офицера разведки важны лишь последние минуты – как выглядели тела Кольберга и Персона, какие явления предшествовали вспышке и что я чувствовал, прежде чем потерять сознание.

Я испытываю охеренный диссонанс. Во время допросов после операции «Юкка» я четко осознавал, что майор встречается с нами официально, в служебной обстановке. Тогда он иначе задавал вопросы и иначе выслушивал ответы, и на самом деле ему было глубоко насрать, что произошло в убежище Кальмана. Он принимал нас за столом командира роты, где безраздельно властвовал.

На этот раз он пришел один, потратив время на обычного солдата, и напряженно слушает каждый мой ответ, расспрашивая о подробностях и вылавливая неточности.

После часа допроса я чувствую себя чертовски уставшим.

Майор замечает это и в какой-то момент оставляет меня в покое. Выключив запись, сдавленно говорит: «Спасибо» – и вручает мне визитную карточку. На серой картонке виднеется фамилия «Вилмотс» и номер телефона – даже для имени не хватило места.

– Если что-нибудь вспомнишь, Маркус, звони в любое время.

– Но что, господин майор?

– Какую-нибудь деталь, которую ты упустил, что угодно. Может, узнаешь что-нибудь в разговоре с товарищами. Ты отважный солдат и сообразительный командир, и не колеблясь бросился спасать других. – Он о чем-то размышляет. – Идея с веревками оказалась прекрасной. Думаю, именно потому ты остался жив.

Мне хочется крикнуть, что веревки не спасли Ротта, но ведь официально мне об этом неизвестно. Я даже не знаю, вытащили ли парни Джима вместе со мной и как повлияло на мое состояние более короткое время воздействия вспышки, а как – металлический стержень в моем мозгу.

Нужно это выяснить, сопоставить все воедино.

Понедельник, 11 апреля, 10.05

С парнями я встретился не сразу. Капитан Заубер дала мне снотворное, и вчера я проспал их прилет – они вернулись поздно, незадолго до полуночи. Лишь утром сержант Голя, Пурич и Водяная Блоха пришли в медсанчасть, чтобы забрать меня на выписку. Мы радостно приветствовали друг друга, словно не виделись целый год, обнимаясь и хлопая по спинам. Я еще слегка пошатывался, но чувствовал себя вполне нормально. Теперь сижу со своим отделением в казарме, возле так называемой стойки администратора, мы пьем безалкогольную мочу и обсуждаем случившееся за последние дни.

То и дело к нам подходит кто-то из взвода, ненадолго останавливается и спрашивает меня о здоровье, а я расспрашиваю о событиях в Тригеле. Я чувствовал бы себя намного лучше, если бы ситуация не была столь тяжелой. Настроение парней колеблется от радости, что они вернулись невредимыми, до нервного срыва и злости из-за потери товарищей – не в открытом бою, но в результате странного происшествия.

Прежде всего я узнаю́, что, когда нас с Роттом поразила вспышка, Гаус и Пурич сразу же нас вытащили. Мы были в весьма скверном состоянии, но Джим даже не потерял сознания и что-то бессмысленно бормотал – впрочем, как и капрал Талько, который полностью расклеился и перестал отдавать приказы.

Парням из первого отделения они помочь не могли, так что пришлось ждать сержанта. Начался настоящий ад, часть отряда охватила паника. Остин, Голя и Северин распорядились обшарить селение в поисках чего-нибудь, чем можно было бы вытащить Персона и Кольберга. На одном из сараев висел старый багор, но с базы Эрде поступил приказ ждать. В здание школы запрещалось входить при любых обстоятельствах. Через час прилетели три вертолета – один с медиками и два со спецназом. Вместе со спецназовцами явились капитан Макс Баски и лейтенант Майя Будни из военной разведки, с которой мы уже успели познакомиться.

– Все выглядело как заранее спланированная операция, – говорит Голя, садясь рядом с нами. – Спецназовцы были в толстых шлемах, похоже, свинцовых, и в чем-то вроде комбинезонов из алюминиевой фольги. Они вошли в этом облачении в здание и вытащили тела парней. Оба были мертвы.

– Хрена с два там пробило изоляцию! – внезапно заявляет Пурич. – Я прав, господин сержант?

Я вопросительно смотрю на них.

– По официальной версии, в школе пробило изоляцию в проводах высокого напряжения, по которым подавался ток в систему зимнего отопления. Якобы разряд пошел по арматуре в стенах и полу, – объясняет Голя. – Просто сказали хоть что-то на отъебись, чтобы замылить нам глаза, раз уж не удалось скрыть вмешательства спецназа.

– Суки гребаные. – Гаус сплевывает под ноги.

– Остин едва не набросился на капитана Баски. Ругался на чем свет стоит, даже сквозь стену было слышно, – продолжает сержант. – Никогда его таким не видел. Думаю, еще немного, и он не стал бы исполнять дальнейшие приказы. В конце концов мы набились в «кассабианы» и полетели в Тригель, а остальной отряд поехал с конвоем. Вас четверых, капрала Талько и рядового Мартинса, которые окончательно сломались, вместе с нашей Неми медики забрали на базу Эрде.

– А что с Баллардом?

– Парень во второй раз остался без отделения, – качает головой Голя. – Он полетел с нами в Тригель, я определил его к вам. Он с утра сидит в командовании базы, а эти пидорасы из разведки по кругу допрашивают его об одном и том же.

– И что теперь, господин сержант? – спрашивает Норман, который стоит за моей спиной.

– Все, кто участвовал в операции, получили три дня отдыха от службы. Мы ждем приказов и пополнения. В четверг, скорее всего, вернемся к обычным патрулям. Маркус, готов принять свое отделение?

– Думаю, да, господин сержант. Все будет хорошо.

– Рад слышать. – Голя тяжело поднимается с кресла. – Пойду чего-нибудь выпить. Чего-нибудь, блядь, нормального, а не этой ссанины из столовой. Отдыхайте, господа, и помолитесь за товарищей.

Ларс и Петер объявляют конец заседания и уводят меня в комнату. Я тяжело падаю на койку, поскольку еще не вполне в форме. Мне хочется блевать, в голове летает вертолет. Ларс отвечает на незаданный вопрос, бесстрастно сообщив, что Неми очень переживала из-за случившегося со мной. Командование предоставило ей неделю отпуска, и она должна вернуться завтра.

В послеполуденных занятиях я не участвовал. Съев легкий ужин, остановился у здания столовой и курю сигарету, глядя на краснеющее вечернее небо. Сегодня прошел небольшой дождь, и в неровностях земли стоят темные лужи, но тучи только что поплыли дальше. Воздух приятный и свежий, двадцать градусов тепла.

Со стороны казармы приближается Баллард, который, широко улыбаясь, машет мне рукой. Не знаю, то ли его так радует мой вид, то ли он попросту счастлив, что допрос с майором Вилмотсом наконец закончился. На его месте я столько бы не выдержал. Стократные объяснения, почему он вошел в здание и что он думает о поведении капрала Талько, могут убить человека успешнее, чем любая аномалия. Он вошел, потому что ему так приказали, а его командир – не готовый к службе дилетант. Что тут еще можно добавить?

– Маркус! Рад тебя видеть, – кричит он издалека.

– Я тебя тоже, Крис. – Я с размаху хлопаю его по спине. – Тебя наконец оставили в покое?

– Два часа назад. Гребаные формалисты. Но мне еще пришлось решить кое-какие вопросы насчет перевода и сдать кое-какой хлам, принадлежащий первому отделению. – Он внезапно серьезнеет. – Ты ведь знаешь обо всем, что случилось, да?

– Знаю. – Я угощаю его сигаретой, поскольку ничего умнее не придумать. – Хорошо, что ты попал к нам. Что я еще могу тебе сказать?

– Блядь, Маркус… – Он с силой затягивается. – Я чувствую себя так, будто проклят. Сперва Лотти и ребята на рынке, потом Ромеру снесло башку, а теперь – двое погибли, двоих отправили в медсанчасть.

– Я слышал, Мартинс вернулся. Он должен присоединиться к парням с базы Адмирум. – Я не особо прислушиваюсь к очевидным фактам, которые перечисляет Крис. – Они ликвидируют форпост, и одно отделение попадет в наш взвод. Сержант упоминал об этом за ужином.

Я рассказываю Балларду, что мне удалось узнать на базе Адмирум о случившемся с Виктором Гинеком. Тот о нем слышал и не особо удивлен. Разговор сразу же переходит на Кумиш и странные следы на стенах. Мы размышляем о том, с чем нам довелось столкнуться в той гребаной школе, а прежде всего – куда подевались местные жители. Не может быть, чтобы спутники и дроны никак этого не зафиксировали. Командование наверняка что-то знает, но отчего-то набрало в рот воды.

Солдатская подозрительность.

Хотя я не слишком хорошо знаю Криса, но доверяю ему в этом смысле как никому другому. Он тоже чувствует: что-то не так. Можно не сомневаться, что в пустыне Саладх давно уже происходит нечто, о чем никто не упоминает официально. Может, даже с самого начала, со времен Первого контингента. То, что спецназовцы явились в полном облачении, лишь подтверждает мою теорию.

– Времени для охоты на Джошуа Кальмана у них не нашлось, зато в какую-то вшивую деревню посреди пустыни они прилетели сразу же.

– Именно, – кивает Крис. – Мы вляпались в самое дерьмо.

– Маршрут был определен заранее. Не знаю даже, что и думать.

Я говорю ему, что мы вместе с Неми проводим небольшое расследование. И даже если ничего не выясним, лучше делать хоть что-то, чем сидеть сложа руки. Уговаривать Балларда посодействовать долго не приходится – он страдает охеренной паранойей, может, даже больше, чем я.

Среда, 13 апреля, 21.50

Форпост Адмирум пал десятого апреля. Партизаны Гарсии обрушили на него яростную атаку, обстреляв из РПГ и минометов. Прежде чем появились «фениксы» и вертолеты, погибла половина личного состава. Одной из первых жертв стал лейтенант Лумстин, возвращавшийся с контрольного пункта, а затем сержант Михалич и капрал Джом. Мы разговаривали с ними месяц назад, в начале марта. Доктрина видимости собирает свою кровавую жатву.

Обо всем этом рассказывает Адам Вернер, только что появившийся в казарме вместе со своими солдатами. Мы пригласили его в «малый клуб», чтобы встретить во взводе в меру наших скромных возможностей. На столе появилась мутная ремаркская водка и крекеры. Мы с Ларсом и Петером смотрим на обожженное лицо капрала, по которому пробегает нервный тик, и наверняка все сейчас думаем, в самом ли деле нас встретила в Кумише столь страшная судьба.

При нападении на Адмирум погибло шестнадцать человек, а капрал Дрейфус пропал без вести; возможно, его взяли в плен арейцы. Учитывая предыдущие потери и кошмар последних трех месяцев, можно сказать, что капрал Вернер вернулся из преисподней. Его следовало бы наградить Крестом доблести и отправить домой, а не в ВБР. Так или иначе, хотя я вижу, как трясутся его руки, и слышу, как он иногда заикается, я рад, что именно он примет первое отделение, а не очередной простофиля-призывник.

После нескольких порций спиртного он слегка успокаивается и расслабляется. Поблагодарив за прием, несмело просит помочь ему в ближайшие дни, поскольку он все время служил в провинции и патрулирование большого города для него в новинку. Я даже не в силах поверить, что этот закаленный в бою солдат может чувствовать себя менее опытным, чем мы.

– Мы еще будем у тебя учиться, – вслух высказывает наши мысли Ларс. – И вообще, после такой переделки тебе положено две недели отпуска.

– Я сам не захотел, – тихо отвечает Вернер. – Я бы, блядь, на части развалился. Мои парни тоже отказались. Не знаю, как вам объяснить…

– Не надо ничего объяснять, – говорю я. – Мы лишь хотим, чтобы ты знал, что можешь на нас рассчитывать, и все такое прочее.

– Спасибо, парни. Мне только нужно немного прийти в себя, и все будет окей.

– Можешь приходить в себя хоть до упаду! – искренне заявляю я, поскольку на столе стоит уже третья бутылка.

Внезапно открывается дверь, и мы все замираем. В комнату входит сержант Голя. Он смотрит на нас с кривой усмешкой, а потом приказывает всем заткнуться и съебывать по койкам, причем тихонько и вдоль стенки, чтобы не попасться на глаза охране.

Если у него и есть к нам какие-то претензии, то лишь в том, что мы чересчур шумели, а утром будем с тяжкого похмелья. Он обещает как следует погонять нас на утренней зарядке, чтобы все глупости вышли вместе с потом, а затем сам быстро выпивает две стопки.

Пятница, 15 апреля, 09.35

На первый вызов мы отправляемся только в пятницу. Вчера мы охраняли транспорт со снабжением и контролировали вывоз мусора. Кортеж ободранных оранжевых мусоровозов требовалось тщательно проверить у ворот и сопровождать внутри базы. Сержант устроил нам день службы на базе Эрде, чтобы мы пришли в себя. С утра он ходил изрядно злой, так что мы на всякий случай становились невидимыми каждый раз, когда он появлялся.

Заодно он дал время Вернеру и его людям время на короткую акклиматизацию. Они решили все формальности, получили новое обмундирование, оружие и снаряжение. Эрнст Халлер и Бартош Поллок, старые вояки, быстро освоились. Чуть хуже было с Гриммом – одним из шестерых парней, привезенных с пополнением в марте, и единственным из них, кто остался жив. Не похоже, чтобы он был в хорошей форме. К этим четверым присоединился Артур Мартинс, и первое отделение стало полностью укомплектованным. Армия залатала дыру.