Текст книги "Невидимки"

Потом был морфий внутривенно, малюсенькие операционные ножницы, разрезавшие мое платье. Трусики телесного цвета, которые, по сути дела, всего лишь лоскутик с пришитыми к нему эластичными веревками. Фотографии, сделанные полицией…

Агент сыскной полиции, тот самый, который обследовал мою машину на наличие фрагментов костей и тому подобного, который помнит десятки случаев, когда в катастрофах автомобилистам отрезало голову, однажды вновь приходит ко мне и сообщает, что больше ничего не сможет сделать. В мою машину, оставленную на парковочной площадке, через разбитое стекло залетели птицы. Чайки. Возможно, еще и сороки. Они склевали все, что у детективов называется доказательствами «мягких тканей». А фрагменты костей скорее всего унесли с собой.

– Вам известно, мисс, что эти твари делают с костями? – спрашивает сыщик. – Бьют их о скалы, чтобы получить костный мозг.

Я пишу карандашом на листе бумаги:

ха, ха, ха.

Перенесемся в тот момент, когда мои бинты вот-вот должны снять. Логопед сказала, что я обязана на коленях благодарить Господа за то, что он оставил невредимым мой язык. Мы сидим в ее кабинете, который наполовину заполнен столом из стали, и она, логопед, объясняет мне, каким образом, не двигая губами, произносят слова чревовещатели. Им важно произвести впечатление, что звуки исходят у них изнутри, поэтому они прижимают язык к нёбу и так разговаривают.

Вместо окна в кабинете логопеда плакат. На нем изображен котенок, заваленный спагетти, а внизу подпись:

Ставь акцент на позитивном.

Логопед говорит, что, если ты не можешь произнести тот или иной звук без помощи губ, замени его похожим звуком. Например, поясняет она, вместо «фэ», говори «хэ». О значении слова, в котором ты производишь эту замену, догадаются по смыслу.

– Я хочу посмотреть новые хотограхии, – говорит логопед.

Я пишу на бумаге:

посмотрите.

– Да нет же, – отвечает она. – Тебе следует попытаться повторить за мной.

В последнее время мое горло постоянно сухое. Сколько бы в него ни вливали жидкости. Покрывшаяся тонкой пленкой поврежденная область вокруг языка жутко чешется.

Логопед повторяет:

– Я хочу посмотреть хотограхии.

Я изрекаю:

– Галгхрэ иоиг хихои кдки.

Врач отвечает:

– Нет, не так. Ты все делаешь неправильно. Попробуй еще раз.

– Голхих гиои ррр оких? – спрашиваю я.

Логопед качает головой:

– Нет, неверно.

Она смотрит на часы.

Я говорю:

– Гигри риор гиги к гиэл.

– Тебе придется много тренироваться! – восклицает логопед. – Занимайся этим самостоятельно. А сейчас попытайся все же повторить ту фразу, которую произнесла я.

– Крогир хи хкоэир хохеинкх хен, – выдаю я.

Она провозглашает:

– Хорошо! Молодец! Молодец! Вот видишь, все очень просто!

Я пишу карандашом на листе бумаги:

вы меня достали.

Перенесемся в тот день, когда с меня сняли бинты.

Я не ожидала ничего подобного, но все работники больницы – старшие врачи, доктора-новички, медсестры, вахтеры и даже повара, посчитали, что непременно должны остановиться возле процедурного кабинета и заглянуть вовнутрь. Если я встречалась с кем-нибудь из них взглядом, они тут же неестественно улыбались и выпаливали: поздравляю! Приподнятые вверх края их напряженных губ нервно вздрагивали. Пучеглазые! Так я думала о них всех. И вновь и вновь показывала им картонный прямоугольник с надписью:

спасибо.

Потом я убежала к себе. Мне привезли новое хлопчатобумажное летнее платье от Эспри. Сестра Кэтрин до самого ленча занималась при помощи щипцов для завивки моими волосами. В итоге они превратились в залитый глазурью большой торт. Эви принесла кое-что из косметики и накрасила мне глаза. Я надела свое модное платье, желая как можно быстрее вспотеть.

За все это лето я ни разу не видела ни одного зеркала. Если они мне и попадались, то я не сознавала, что отражающееся в них – это я. Фотографий, сделанных полицией, мне так и не показали. Наконец сестра Кэтрин и Эви закончили надо мною колдовать.

Я говорю:

– Ге хойл иока хог геохх.

Эви отвечает:

– Пожалуйста.

А сестра Кэтрин растерянно произносит:

– Но ведь ты только что поела.

Я прекрасно знаю, что меня не понимает ни единая живая душа.

И изрекаю:

– Конг химмер най гии голли.

Эви пожимает плечами:

– Да, это твои туфли, но я ношу их аккуратно. Можешь не беспокоиться.

А сестра Кэтрин сообщает:

– Нет, моя дорогая, писем сегодня нет. Но мы напишем заключенным сами. После того, как ты поспишь.

Они уходят. А я остаюсь одна. И… Интересно, насколько безобразно выглядит мое лицо, размышляю я.

Иногда быть изувеченным даже занятно. Для чего людям пирсинг, татуировки, скарификация?

Я веду речь о том, что все это неизменно привлекает внимание.

Первый выход на улицу раскрыл мне глаза на то, чего я лишилась. Все лето я просто отсутствовала. А вечеринки у бассейнов, загорание на пляжах, знакомства с парнями на тачках с откидным верхом – все это продолжало происходить без моего участия. Я поняла, что для меня подобные вещи, равно как пикники, игры в мяч, концерты, превратились в запечатленные на фотопленке картинки. Которые, кстати говоря, еще не стали фотографиями. Эви всегда все откладывает на потом. Уверена, что раньше Дня благодарения снимков мне не видать.

Я выхожу на улицу, и мир встречает меня поразительным многообразием красок. В больнице все белое. Мне кажется, что я никогда раньше не видела такого огромного количества цветов и оттенков. Я направляюсь в супермаркет. Обычное хождение между полок с товаром напоминает мне увлекательную игру, в которую я не играла с раннего детства. Я с наслаждением рассматриваю торговые знаки моих любимых фирм-производителей, яркие, красочные. Вот «Фрэнчиз Мастард», «Райс-а-Рони», вот «Топ Рамен». И все это как будто манит, зовет.

Этикетки такие яркие и выполнены настолько качественно, что невозможно решить, какая из них лучше.

Совокупность красивых предметов – нечто гораздо меньшее, чем если бы все они были отдельными частями.

Все пакетики, банки и пачки составлены в ряд.

Передо мной радуга живописных торговых знаков. Смотреть, по сути дела, не на что.

Что касается людей, я могу видеть только их затылки. Если я поворачиваю голову даже очень быстро, успеваю заметить лишь мелькающее перед моими глазами ухо того или иного покупателя. Многие бормочут что-то о Господе.

– О боже! – доносится до меня справа. – Ты это видел?

– Интересно, это маска? – шепчут с другой стороны. – По-моему, до Хэллоуина еще далековато.

Люди вокруг меня сосредоточенно читают надписи на ярких этикетках.

Я беру заточенную в ярко-желтый полиэтиленовый плен тушку индейки.

Не знаю зачем. У меня нет денег, но я все равно ее беру. Сначала долго копаюсь в морозильном контейнере, перебираю замороженные мясные глыбы, выбираю самую крупную из них и торжествующе поднимаю вверх, как маленький ребенок.

Я иду к кассам, прохожу мимо них, но меня никто не останавливает. Продавщицы и охрана с неуместным усердием читают бульварные газеты, уткнувшись в них носами.

– Геихн ги охо унг, – говорю я. – Ней гуи ихин лгух.

Никто не поворачивает в мою сторону головы.

– ХСХ УИК ИХ, – произношу я, как образцовый чревовещатель.

Все молчат. Разговаривает лишь одна из продавщиц – с покупателем, расплачивающимся чеком.

В этот самый момент раздается звонкий детский возглас:

– Посмотри!

Воцаряется гробовая тишина. У меня такое впечатление, что все присутствующие перестают дышать.

Ребенок повторяет:

– Посмотри! Посмотри же, мама! Вон туда! Чудовище украло еду!

От смущения все вокруг сокращаются в размерах – втягивают голову в плечи, как будто стоят на костылях. И с еще большим вниманием погружаются в чтение.

Девушка-монстр украла праздничную индейку…

Я стою, вспотевшая, в своем восхитительном платье с начинающей таять запакованной в желтый полиэтилен дохлой птицей в руках. Мое платье почти прозрачное. От холода, исходящего от индейки, у меня напрягаются соски. Прическа, которую мне сделала сестра Кэтрин, похожа на глазированный торт. Никто не смотрит на меня так, как будто я лауреат чего бы то ни было.

Раздается шум звучного шлепка. Чья-то рука залепляет ребенку подзатыльник. Тот разражается ревом.

В плаче отчетливо слышны нотки страшной обиды – малыш не понял, за что его наказали. За окнами догорает закат. А внутри супермаркета царит мертвая тишина. Ее нарушает лишь детский плач.

– За что ты меня ударила? – безмолвно спрашивает у матери ребенок. – Я ведь не сделал ничего плохого. За что? Я не понимаю!

Я прижимаю индейку к груди, выхожу из супермаркета и быстрыми шагами иду по направлению к «Мемориальной больнице Ла-Палома». Темнеет.

Я крепко держу холодную тушку. В моей голове стучит: индейка, чайки, сороки.

Птицы.

Птицы склевали мое лицо.

По больничному коридору навстречу мне идет сестра Кэтрин. Одной рукой она придерживает шагающего рядом с ней мужчину, в другой – несет какую-то подставочку. Мужчина весь в бинтах, дренажных трубках и пластиковых пакетиках с красной и желтой жидкостью, втекающей и вытекающей из него.

Птицы склевали мое лицо.

Сестра Кэтрин кричит:

– Эй, дорогая моя! Я веду к тебе необыкновенного человека! Уверена, ты будешь счастлива с ним познакомиться!

Птицы склевали мое лицо.

Между ними и мной – кабинет логопеда. Я заглядываю вовнутрь и вижу Бренди Александр. В третий раз в своей жизни. Королева добра и света в платье-футляре от Версаче. Сегодня от нее веет ошеломляющим духом тоскливой безысходности и порочного смирения. Она неотразимая, но униженная. Жизнерадостная, но увечная. Ее несравненное величество – самое восхитительное из всего, что мне когда-либо доводилось видеть. Я останавливаюсь у приоткрытой двери кабинета и таращусь на Бренди.

– Что касается мужчин, – говорит логопед, – они ставят акцент на произносимые ими прилагательные. Например, если кто-то из них делает тебе комплимент, он скажет: сегодня ты такая красивая.

Бренди настолько красивая, что ее голову впору отрезать и выставить на витрину на синей бархатной ткани «У Тиффани». Кто-нибудь непременно купил бы ее даже за миллион долларов.

– А женщина сказала бы: сегодня ты такая красивая, – продолжает логопед. – Итак, запомни, Бренди: ты должна выделять модификатор, а не определение.

Бренди Александр поднимает свои голубичные глаза на меня, стоящую у двери, и говорит:

– Девушка, вы безбожно уродливы. Вы что, позволили слону посидеть у вас на лице?

Голос Бренди… Я практически не слышу, о чем она толкует. В это мгновение я растворяюсь в чувствах, которые вызывает во мне это неземное создание. Так ощущаешь себя, если наделен сверхъестественной красотой и любуешься своим отражением в зеркале. Бренди – моя королевская семья. Единственный смысл в жизни.

Я говорю:

– Кхои хнс оик.

Я прохожу в кабинет и кладу холодную влажную индейку на колени логопеду.

Та замирает от неожиданности под тяжестью двадцати пяти футов мертвого мяса и вдавливается в свое крутящееся кожаное кресло на колесиках.

Сестра Кэтрин уже где-то рядом. Она кричит:

– Эй!

– Гирул хши хиаои иа, – произношу я и вывожу логопеда, сидящую в кресле, в коридор. – Ионик хинк гм.

Логопед приходит в себя, поднимает голову, смотрит на меня и улыбается:

– Не стоит делать мне подарков. Помогая тебе, я просто выполняю свою работу.

Монашка и мужчина в бинтах подходят к нам. Она привела мне нового жениха без кожи, или без лица, или без зубов. Жениха, который, как ей кажется, идеальный для меня вариант. Который станет любовью всей моей жизни. Моим искалеченным, изуродованным, обезображенным прекрасным принцем. Моим отвратительным будущим. Чудовищным остатком моих дней.

Я влетаю в кабинет, захлопываю за собой дверь и запираюсь изнутри на ключ. Мы вдвоем с Бренди Александр. Я хватаю со стального стола рабочую тетрадь логопеда и ручку, вырываю лист, пишу:

спаси меня.

Машу листком перед лицом Бренди. Потом дописываю:

пожалуйста.

Руки Бренди Александр – нечто невообразимое. Все и всегда начинается с именно с них. Бренди Александр протягивает мне правую кисть, с толстыми пальцами, украшенными кольцами. Выступающие вены на запястье придавлены разноцветными браслетами. Красота Бренди Александр – космическая.

– Итак, девочка, что же случилось с твоим лицом? – спрашивает Бренди.

Птицы.

Я пишу:

птицы. птицы склевали мое лицо.

Я смеюсь.

Бренди смотрит на меня со всей серьезностью.

– Что это значит?

Я продолжаю хохотать.

И пишу:

я ехала по автостраде.

Мне никак не успокоиться.

кто-то выстрелил в меня из винтовки тридцатого калибра.

пуля отсекла от моего лица всю челюстную кость.

Я все еще смеюсь.

И пишу:

я сразу приехала в больницу.

поэтому не умерла.

Смех уже душит меня.

вернуть кость на место врачи не смогли,

продолжаю я писать.

ее склевали чайки.

Я резко смолкаю.

– Девочка, у тебя кошмарный почерк! – замечает Бренди. – Рассказывай дальше.

На глаза наворачиваются слезы.

теперь я питаюсь только детскими смесями, пишу я.

и не могу разговаривать.

у меня не стало работы.

я лишилась дома.

и жениха.

никто на меня не смотрит.

а всю мою одежду… ее забрала моя лучшая подруга.

Я плачу.

– Что дальше? – спрашивает Бренди. – Расскажи мне все.

ребенок, пишу я.

маленький ребенок в супермаркете назвал меня чудовищем.

Голубичные глаза Бренди становятся строгими. Она смотрит прямо на меня.

– Ты воспринимаешь жизнь чертовски неправильно! Все, о чем ты можешь думать, так это только о той гадости, которая уже произошла.

Она говорит:

– Нельзя опираться только на прошлое или настоящее. Расскажи мне о своем будущем.

Бренди Александр поднимается со стула. Ее ноги заключены в золотые путы шнурков и цепочек. Она достает из сумки пудреницу, усыпанную драгоценными камнями, открывает ее и смотрит в зеркальце на внутренней стороне верхней створки.

– А логопед… – произносят графитовые губы Бренди. – Скорее всего она не в состоянии тебе помочь.

Крупные руки в кольцах и браслетах прикасаются к моим плечам и велят мне сесть на стул. Тот самый, на котором только что сидела сама Бренди. Сиденье еще хранит тепло ее задницы.

Бренди подносит пудреницу к моему лицу и располагает его так, чтобы я могла заглянуть вовнутрь. Я в изумлении обнаруживаю, что вместо пудры в ней – маленькие белые капсулы. А вместо зеркала – фотография улыбающейся Бренди Александр. Она выглядит сногсшибательно.

– Это викодин, дорогуша, – говорит Бренди. – Я следую совету Мэрилин Монро: если принять любое лекарство в достаточном количестве, оно вылечит все, что угодно.

Она кивает на пудреницу:

– Угощайся.

Стройная и вечная богиня, Бренди Александр улыбается мне с фотографии, возвышаясь над горкой болеутоляющих капсул.

Вот так я познакомилась с ней. Вот так обрела силы не смиряться с судьбой. Вот так научилась не пытаться собирать по частицам разрушенное.

– А сейчас, – говорят графитовые губы, – ты еще раз расскажешь мне свою историю. Вернее, напишешь. А потом еще и еще раз. Ты будешь повторять одно и то же на протяжении всей ночи.

Королева Бренди устремляет на меня длинный палец.

– И тогда ты поймешь, что теперь все это – всего лишь рассказ. Рассказ о прошлом. Осознав, что твои горести превратились в пустые слова, ты сможешь с легкостью плюнуть на все, что было, и обо всем забыть. А потом спокойно решить, кем ты хочешь стать.

Глава четвертая

Перенесемся на канадскую границу.

К нам троим, сидящим в машине – взятом напрокат «линкольн-тауне». Мы ждем возможности отправиться в дальнейший путь – на юг от Ванкувера, Британской Колумбии, в Соединенные Штаты. Сеньор Ромео сидит за рулем. Бренди – с ним рядом. А я – одна, на заднем сиденье.

– У полицейских есть скрытые микрофоны, – говорит Бренди.

Наш замысел состоит в том, чтобы, перебравшись за границу, направиться прямиком в Сиэтл. Там полно ночных клубов и дискотек. Многие из девочек и мальчиков, которые посещают подобные заведения, выстроятся в очередь, чтобы раскупить то, чем набиты кармашки моей сумки.

Нам следует соблюдать крайнюю осторожность. По обе стороны от границы – полицейские микрофоны. Они и с канадской стороны, и со стороны США. При помощи аппаратуры копы прослушивают, о чем разговаривают люди, ожидающие разрешения на выезд. У любого из нас могут оказаться кубинские сигары. Свежие фрукты. Бриллианты. Заразные заболевания. Наркотики. За милю до подъезда к границе Бренди велела нам помалкивать. Мы стоим в очереди и молчим.

Бренди разматывает парчовый шарф со своей прически. Он кажется бесконечным.

Бренди расправляет волосы и накрывает шарфом плечи и свой убийственный бюст. В уши она вдевает простенькие золотые кольца, а жемчуг на шее заменяет тонкой цепочкой с крестиком. В этот момент до нас доходит очередь, и мы предстаем перед окошком офицера пограничной охраны.

Офицер в синей форме с золотым знаком на груди в зеркальных солнцезащитных очках смотрит в компьютер и задает нам вопрос о гражданской принадлежности.

– Сэр, – протягивает Бренди. Ее новый голос неслыханно мил и мягок. – Сэр, мы граждане Соединенных Штатов Америки, страны, которую называли величайшей в мире до тех пор, пока ее не заполонили гомосексуалисты и распространители детской порнографии…

– Ваши имена? – спрашивает офицер.

Бренди склоняется к Альфе и смотрит через раскрытое окно в глаза пограничнику.

– Мой муж, – говорит она, – человек честный и непорочный.

– Назовите мне, пожалуйста, ваши имена, – настаивает офицер.

Он смотрит на номерной знак нашей машины, потом на монитор компьютера. Ему не составляет труда тут же узнать, что автомобиль, в котором мы сидим, взят напрокат в Биллингсе, штат Монтана, три недели назад. Возможно, ему уже известно, кто мы такие – три придурка, ворующие наркотики в богатых домах, выставленных на продажу. Не исключено, что в данный момент информация о нас высвечивается на мониторе его компьютера. А может, и нет.

– Я замужем, – почти выкрикивает Бренди, жаждущая обратить на себя внимание офицера. – Я супруга многоуважаемого Скутера Александра, – говорит она, облокотившись на колено Альфы.

– А это… – Бренди улыбается и проводит пальцем невидимую линию от своих губ к Альфе. – Это мой зять, Сет Томас.

Крупная кисть указывает на меня на заднем сиденье.

– А там моя дочь, Бубба-Джоан.

Бренди без предупреждения изменяет наши судьбы. Иногда это действует мне на нервы. Порой нам приходится по два раза в день привыкать к своей новой роли. К новым именам. Новым родственным отношениям. Новым физическим или умственным недостаткам.

Трудно вспомнить, кем я была в самом начале нашего пути.

Наверняка похожие отвратительные ощущения переживает постоянно видоизменяющийся вирус СПИДа.

– Сэр? – Офицер обращается с Сету, бывшему Альфе Ромео, бывшему Чейзу Манхэттену, бывшему Нэшу Рэмблеру, бывшему Уэллсу Фарбо, бывшему Эберхарду Фаберу. – Сэр, вы везете в США какие-нибудь покупки?

Я легонько ударяю ногой по нижней части сиденья своего нового супруга.

С одной стороны от нашего автомобиля – равнина из грязи, оставленная отливом. Небольшие волны движутся по направлению к нам. С другой стороны – цветочные клумбы с желтыми и красными бегониями.

– Только не говорите, что никогда не видели наших передач! – восклицает Бренди. – Они называются «Исцеление христианством». – Она играет пальцами с маленьким крестиком, который висит у нее на шее. – Если вы смотрели хотя бы одно наше шоу, то должны помнить: Господь в своей мудрости посчитал нужным сделать моего зятя немым. Сет не может разговаривать.

Офицер несколько раз ударяет по клавишам. То, что он напечатал, вполне может быть словом «ПРЕСТУПНИКИ». Или «НАРКОТИКИ». Или «ПОЙМАНЫ». Или это «КОНТРАБАНДА», или «АРЕСТ».

– Ни звука, – шепчет Бренди едва уловимо прямо в ухо Сету. – Если пикнешь, в Сиэтле я сделаю тебя Харвеем Уолбангером.

Офицер пограничной охраны заявляет:

– Чтобы позволить вам выехать за пределы Канады, я должен проверить ваши паспорта. Будьте любезны.

Бренди картинно облизывает губы. Ее глаза сияют загадочным блеском. Шарф неожиданно сползает с ее плеч, открывая взору шикарный полуобнаженный бюст.

Бренди смотрит на офицера и произносит:

– Одну минуточку.

Окно Сета бесшумно закрывается.

Бренди откидывается на спинку сиденья, делает глубокий вдох и выдох.

– Не поддаваться панике! – тихо приказывает она, достает губную помаду, целует зеркало заднего вида и принимается красить свои большие губы. Ее слегка трясет, и ей приходится придерживать руку с помадой другой рукой.

– Мы выберемся отсюда, – говорит она. – Но для этого мне понадобится презерватив и освежитель дыхания. Бубба-Джоан, будь умницей, дай маме «эстрадерм».

Сет протягивает ей презерватив и мятный освежитель дыхания.

– Интересно, сколько времени потребуется, чтобы недельный запас девичьего сока проник в задницу этого кретина? – произносит Бренди и закрывает помаду.

Я даю ей эстрагеновый пластырь.