Текст книги "Невидимки"

Глава пятая

Вернемся в тот день, когда мы с Эви стоим среди толпы зевак у универмага «У Брумбаха» и глазеем на чью-то собаку, задравшую лапу возле репродукции «Воскресения Христова». Сделав свои дела, пес усаживается на землю, раздвигает задние лапы и принимается лизать мешковатую вонючую задницу. Эви легонько ударяет меня локтем в бок. Народ хлопает в ладоши и бросает монеты.

Мы заходим в магазин, начинаем рассматривать губные помады, пробуем некоторые из них, проводя по обратной стороне ладони.

– Интересно, почему собаки себя лижут? – спрашиваю я.

– Просто потому, что они могут… – говорит Эви. – Потому что они не такие, как люди.

В этот день мы восемь часов убили на учебу в школе фотомоделей.

Чтобы набрать проходной балл при поступлении, Эви, как обычно, прибегла к одной из своих многочисленных хитростей.

Эви красит губы помадой таких оттенков, какие видишь у основания пениса в порнофильмах. А теней на верхнее веко накладывает столько, что походит на подопытное животное системы изучения инфраструктуры рынка. От того количества лака, которое она выбрызгивает на волосы, в озоновом слое над Академией модельного искусства Тейлор Роббертс образовалась дыра.

Это было до моей аварии. Тогда мне казалось, что жизнь прекрасна.

На девятом этаже универмага «У Брумбаха», где мы бродим после занятий, продают мебель. Вдоль стен здесь тянется ряд демонстрационных комнат: спален, столовых, гостиных, библиотек, детских, общих, вещевых, домашних офисов, кабинетов.

У всех у них нет одной стены. Этой стороной они повернуты в центр этажа. Со вкусом обставленные, идеально чистые, с покрытыми коврами полами, эти комнаты освещены несколькими лампами, а мебель в них современная и удобная. Из скрытых от глаз покупателя динамиков раздается белый шум.

По затемненным линолеумным проходам движутся люди. Проходы эти отделяют комнаты от залитых прожекторным светом островков с наборами мебели в центре этажа. Диваны и кресла стоят на разной формы коврах. Их окружают искусственные растения. Умиротворенные мирки, средоточие света и красок в кишащей незнакомыми друг другу людьми темноте.

– Это напоминает мне звуковой киносъемочный павильон, – говорит Эви. – Все готово для съемки очередного эпизода. Студийная аудитория уже смотрит на тебя из темноты.

Покупатели проходят мимо, а мы с Эви растягиваемся на кровати с розовым балдахином и звоним по мобильному, чтобы узнать предсказания астрологов. Мы уютно устраиваемся на обитой твидом диванной секции, жуем попкорн и смотрим всякую чепуху по телевизору, установленному напротив. Эви поднимает край футболки и показывает мне еще одно колечко в пупке. Оттягивает низ проймы, и я вижу имплантационные шрамы на ее теле.

– Мне так скучно у себя дома, – говорит Эви. – А когда на меня никто не смотрит, мне кажется, я не настоящая. Ненавижу это ощущение!

Она восклицает:

– Я слоняюсь по «Брумбаху» вовсе не потому, что мечтаю об уединении!

Дома, в моей квартире Манус со своими журналами. С порнографическими журналами для геев, которые он покупает якобы для работы. Каждое утро за завтраком Манус показывает мне красочные фотографии парней, сосущих собственный член. Руками они обхватывают согнутые в коленях ноги, а шею максимально вытягивают вниз, как журавли. Каждый из них потерян в своем маленьком замкнутом кругу. Можно поспорить, что все мужчины в мире хоть раз в жизни да пробовали проделать подобное.

Манус говорит:

– Вот что нравится нормальному парню.

Покажи мне романтику.

Вспышка.

Покажи мне самоотречение.

Каждый свернувшийся в петлю мужчина очень пластичен и имеет приличных размеров член, поэтому ему больше никто в мире не нужен.

Манус указывает на фотографии румяным тостом и заявляет:

– Этим парням нет нужды смиряться с опостылевшими отношениями и нервничать по поводу проблем на работе.

Манус откусывает кусок тоста и, пережевывая его, рассматривает журналы.

– Так можно жить до самой смерти, – заключает он, ковыряясь вилкой в белке яичницы на тарелке.

После завтрака я отправляюсь в центр города в Академию модельного искусства Тейлор Роббертс и занимаюсь самосовершенствованием. Потом собака лижет свою задницу. Эви показывает мне следы членовредительства. Мы рассматриваем ее пупок. У Эви дома никого нет. Есть куча родительских денег. Когда мы впервые ехали с ней в «Брумбах» на городском автобусе, она расплатилась с водителем кредитной карточкой и попросила, чтобы ей дали место у окна. А еще очень переживала, что вес ее ручной клади превышает допустимую норму, и порывалась заплатить за нее.

Не знаю, что хуже – жить одной, как Эви, или вместе с Манусом.

В «Брумбахе» мы с Эви обычно дремлем в одной из дюжины великолепных спален. Или усаживаемся на обитые ситцем клубные стулья, засовываем ватные шарики между пальцев ног и красим ногти. Потом занимаемся по учебникам, выданным в школе Тейлор Роббертс, за длинным полированным обеденным столом.

– Эти комнаты напоминают мне воспроизведение естественной среды обитания в зоопарке, – говорит Эви. – Полярный лед из бетона, влажные джунгли из сварных труб с пульверизаторами. Не находишь?

Каждый день после обеда мы с Эви играем главные роли в нашей личной неестественной среде обитания. Продавщиц в это время обычно не бывает – они ускользают в мужскую уборную и занимаются там с кем-нибудь сексом. А мы устраиваем дневной спектакль, привлекая к себе внимание всех покупателей.

Все, что я усвоила на занятиях в школе Тейлор Роббертс, так это то, что при ходьбе таз должен играть ведущую роль. А плечи следует держать расправленными.

Когда рекламируешь какой-то товар, необходимо провести к нему невидимую зрительную линию. Например, если это тостер, нарисуй воздушную прямую, которая соединила бы с ним твою улыбку. Если это плита, проведи к ней черту от своей груди. Рекламируя новую машину, свяжи ее незримой нитью с низом живота. Все эти трюки сводятся к единственному – к принуждению людей излишне остро реагировать на какие-нибудь рисовые пирожные или новые туфли.

Мы пьем диетическую колу на розовой кровати в универсальном магазине «У Брумбаха». Или сидим у туалетного столика и пытаемся при помощи корректирующих карандашей изменить форму своих лиц. Из темноты на нас пялят глаза люди. Мы видим только их очертания. Время от времени яркие огни ламп отражаются в стеклах чьих-то очков. Малейшее наше движение, каждый жест, каждое слово разжигает интерес окружающих. Это доставляет нам немалое удовольствие.

– Здесь так спокойно и безопасно, – протяжно произносит Эви, проводя рукой по розовому сатину стеганого одеяла, взбивая подушки. – И кажется, что ничего плохого никогда не произойдет. В академии все совсем по-другому. Или дома.

Абсолютно незнакомые нам люди в пиджаках стоят в линолеумном проходе и наблюдают за нами. Это походит на телевизионные ток-шоу, где так легко быть откровенным в присутствии целой студии народа. Можно болтать что угодно, главное, чтобы тебя слушали.

– Эви, дорогая, – говорю я. – Многие в нашем классе – гораздо хуже нас с тобой. Вот только знай меру, когда накладываешь румяна.

Мы поворачиваемся к зеркалу и смотрим на свои отражения. За нашими спинами тройной ряд наблюдающих из темноты.

– Возьми вот. – Я подаю Эви маленький спонж. – Растушуй.

И Эви начинает плакать. Когда на тебя смотрит толпа зрителей, эмоции накалены до предела. Все заканчивается приступом смеха или слезами, чего-то среднего не бывает. Бедные тигры в зоопарке! На них постоянно глазеют. Вся их жизнь – большая опера!

– Понимаешь, я перебарщиваю с румянами не просто из желания быть блистательной топ-моделью, – говорит Эви. – Все дело в том, что мне жутко не хочется стареть. Когда я думаю о том, что с каждым днем становлюсь старше, на душе делается невыносимо гадко.

Эви с трудом сдерживает слезы, сжимает в руке маленький спонж и продолжает:

– Когда я была ребенком, мои родители хотели, чтобы вместо меня у них рос мальчик. Я чувствовала себя отвратительно!

Иногда мы приходим сюда на высоких каблуках и разыгрываем драку – притворяемся, что с наслаждением лупим друг друга по губам, как будто из-за парня, которого обе хотим. А бывают и такие дни, когда в присутствии ротозеев и я, и Эви признаемся, что мы вампиры.

– Да, – говорю я. – Мои родители тоже когда-то надо мной издевались.

Интерес толпы должен поддерживаться постоянно.

Эви проводит рукой по волосам.

– Кстати, я проколола гребешок, расположенный между анальным отверстием и нижним краем влагалища, – сообщает она.

Я плюхаюсь на кровать – перемещаюсь в центр сцены, – обнимаю подушку, поднимаю голову и смотрю в потолок.

– Не то чтобы предки били меня или заставляли пить кровь, как делают сатанисты, – вещаю я. – Просто они больше любили моего брата, потому что он был изуродован.

Эви тоже перемещается в центр комнаты. Она останавливается у торшера в стиле первых переселенцев и возвышается надо мной, словно фонарный столб.

– У тебя был изуродованный брат?

Кто-то из зрителей закашливается. Свет ламп отражается от чьих-то наручных часов.

– Да, мой братец был ужасно изувечен. Но все закончилось благополучно, – отвечаю я. – Он мертв.

С неподдельной напряженностью в голосе Эви продолжает расспрашивать:

– О каких именно увечьях ты говоришь? У тебя есть еще братья или сестры? Это был твой младший или старший брат?

Я вскакиваю с кровати и вскидываю голову:

– Нет! Хватит! Это слишком больно.

– Я действительно хочу знать, – отвечает Эви.

– Он был на год старше меня. Его лицо искалечило во время взрыва баллона с лаком для волос. После этого мои предки совершенно позабыли о том, что у них есть еще и второй ребенок.

Я устремляю взгляд на бутафорскую подушку и с чувством договариваю:

– Поэтому я лезла из кожи вон, пытаясь вновь завоевать их любовь.

Эви смотрит в пустоту и бормочет:

– Черт знает что! Черт знает что!

Ее игра так натуральна, так бесподобна, что я остаюсь в тени.

– Да, – медленно произношу я. – Ему и пальцем не приходилось шевелить. У него было уродство – ожоги и шрамы, поэтому и все внимание уделялось ему.

Эви подходит ко мне почти вплотную и спрашивает:

– И что же с ним случилось потом, с твоим изувеченным братом? Тебе известно?

– Он умер, – протягиваю я и поворачиваюсь лицом к аудитории. – Умер от СПИДа.

Эви не унимается:

– Откуда ты это знаешь?

Я вспыхиваю:

– Эви!

– Нет, правда, – настаивает Эви. – Почему твоего брата уже нет?

– СПИД – это тебе не шуточки! – отвечаю я.

Эви заявляет:

– Твоя история больше похожа на выдумку!

Вот как запросто ситуация может выйти из-под контроля. Я вижу, что Эви чувствует желание публики получить настоящую драму и просто на ходу придумывает, как реагировать на мои реплики.

– Ты видела его, своего брата, – спрашивает она, – ты видела, как он умирал? Или мертвого? Смотрела на него в гробу под звуки траурной музыки? Ты держала в руках свидетельство, подтверждающее факт его смерти?

Люди наблюдают за нами, затаив дыхание.

– Да, – отвечаю я. – Естественно.

Теперь я начала лгать и могу на чем-нибудь попасться.

– Значит, ты видела его мертвым? – повторяет вопрос Эви.

Зрители не сводят с нас глаз.

– Абсолютно мертвым.

Эви спрашивает:

– Где?

– Вспоминать это слишком больно, – говорю я и отхожу к стене, смежной с гостиной.

Эви следует за мной.

– Так где же ты его видела?

Люди продолжают следить за нами.

– В хосписе, – отвечаю я.

– В каком хосписе?

Я перехожу в гостиную, потом в другую, потом в следующую спальню, в кабинет, в домашний офис, а Эви неотступно шагает за мной. Перемещается вслед за нами и аудитория.

– Знаешь ведь, как это бывает, – говорю я. – Если парня-гомосексуалиста не видишь достаточно долго, можешь догадаться, что его история закончилась плачевно.

Эви смотрит на меня в упор:

– Итак, ты не уверена в том, что он мертв?

Мы пробегаем через очередную спальню, столовую, детскую, и я вскрикиваю:

– Речь идет о СПИДе, Эви! Это синоним безнадежности.

Эви резко останавливается и спрашивает:

– Почему?

Я чувствую, как с сотни различных сторон публика уходит от меня прочь.

А я действительно, действительно, действительно желаю, чтобы мой брат был мертвым. И родители хотят того же. Потому что так легче. В этом случае я – единственный ребенок. Пришел мой черед, черт подери. Мой.

Толпа покупателей рассеивается, оставляя нас наедине друг с другом в безопасности магазинных комнат. А Бог продолжает за нами наблюдать. Он готов покарать нас, если мы перегнем палку.

– А почему все это имеет для тебя такое значение? – спрашиваю я.

Эви разворачивается и идет прочь.

– Просто так.

Она замкнута в свое маленькое кольцо. И готова лизать свою задницу.

– Просто так. Забудь о том, что только что произошло.

Глава шестая

На планете Бренди Александр управлением занимается детально разработанная система богов и богинь. Некоторые из них – зло. Кто-то – само воплощение добра. Это, например, Мэрилин Монро. А еще Нэнси Рейган и Валлис Ворфилд Симпсон[1]1
  Валлис Ворфилд Симпсон – супруга бывшего английского короля Эдуарда VIII, который в 1936 г. отрекся от престола. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. Некоторые из богов и богинь мертвы. Другие живы.

Многие из них – пластические хирурги.

Система не стоит на месте. Боги и богини появляются и исчезают и по причине изменения статуса перемещаются с одного места на другое.

Авраам Линкольн на небесах. Он преображает нашу машину в плавающий пузырь из воздуха, пахнущего новеньким автомобилем: мы едем ровно и гладко, как в красивой рекламе. Марлен Дитрих, по словам Бренди, в последние дни в ответе за погоду. Сейчас осень, осень нашей тоски.

Мы в синем гробовом нутре взятого напрокат «линкольн-тауна». Мчим под свинцовыми тучами по Интерстейт-5. За рулем Сет. Мы всегда так сидим – Бренди с ним рядом, спереди, а я сзади. Три часа живописного великолепия между Ванкувером и Сиэтлом – вот что нас окружает. Асфальт и внутреннее сгорание продвигают наш «линкольн-таун» вперед, на юг.

Путешествуя подобным образом, можно многое повидать. Окна нашей машины постоянно закрыты, поэтому на планете Бренди Александр царит атмосфера теплой, спокойной, тихой синевы. Температура – семьдесят градусов по Фаренгейту. Внешний мир из деревьев и скал завивается и скручивается, – потому что мы смотрим на него сквозь изогнутые стекла. Мы – государство-сателлит. Мы – маленький мир Бренди Александр и летим по шоссе мимо всего, что его окружает.

Ведя машину вперед и вперед, Сет спрашивает:

– Вы не пробовали рассматривать жизнь как подобие телевидения?

У нас есть железное правило: когда Сет за рулем, радио выключено. И лишь потому, что, услышь наш водитель песню Дайан Уорвик[2]2
  Дайан Уорвик – американская певица, звезда 60-х, тетя Уитни Хьюстон.


[Закрыть], он сразу начинает горько плакать. Из его глаз катятся эстиниловые слезы, а грудь разрывается от рыданий проверы. А если Дайан Уорвик поет «Берт Бакара», нам грозит наибольшая опасность – быть мгновенно перевернутыми вверх ногами или расплющенными в столкновении с встречным автомобилем.

Плач Сета, то, как искажаются точеные черты его лица и оно становится похожим на печеное яблоко, то, как он начинает щупать собственный сосок, раскрывает рот и закатывает глаза, – все это действие гормонов. Вместе с диетической колой он выпивает конъюгированные эстрогены, премарин, эстрадиол, микрофоллин. Конечно, столь большая дневная доза опасна для печени. Быть может, печень у него уже повреждена. Не исключено, что он болен раком или в его крови сгустки. В медицине это называется тромбоз.

Но мне интересно за ним наблюдать. Это весьма и весьма занятно. У Сета постепенно растет грудь. Его уверенная, твердая походка, действовавшая на женщин как магнит, отяжелела. Обходиться без дневного сна он уже не может. Все это просто потрясающе. А его смерть даст мне возможность перейти к изучению других важных для меня вещей.

Ведя машину вперед и вперед, Сет спрашивает:

– Вам не кажется, что телевидение в некотором смысле делает нас Богом?

Интересный поворот в самоанализе. Щетина на подбородке Сета посветлела. Наверное, антиандрогены сдерживают выработку тестостерона в его организме. Но ему на это наплевать. И на то, что теперь он постоянно пребывает в мрачном расположении духа. Я вижу в зеркале заднего вида лицо Сета. Выкатившаяся из одного его глаза слезинка ползет вниз по щеке.

– Неужели я единственный, кого волнуют подобные вещи? – вопрошает он. – Неужели только я из присутствующих в этой машине в состоянии правильно воспринимать окружающее?

Бренди сидит невозмутимо, уставившись в книгу в мягкой обложке. Большую часть времени она читает брошюру о пластической хирургии, в которой рассказывают в основном об операциях на влагалище. Страницы в этой книжке глянцевые и много картинок. На картинках красочно изображено все, о чем идет речь в брошюре, например, то, как должен быть выровнен мочеиспускательный канал для хорошей проходимости мочи. Или то, как выглядит клитор первоклассного качества. Бренди каждый день просматривает свою книгу. Все, что показано в ней, тебе с удовольствием сделают за каких-то двадцать тысяч долларов.

Вернемся на три недели назад. В большой дом в Спокане, в Вашингтоне. Это был настоящий гранитный замок в Саут-Хиллз. Из огромных окон его главной ванной комнаты можно увидеть весь Спокан. Я высыпала перкодан из коричневой бутылочки в карман в моей сумке, специально предназначенный для перкодана. Бренди Александр, она рылась в шкафу под раковиной в поисках новой пилочки для ногтей. Вместо пилочки ей в руки попалась эта книга в мягкой обложке.

Теперь все боги и богини затенены новым идолом.

Перенесемся в тот момент, когда Сет смотрит на мою грудь, отражающуюся в зеркале заднего вида.

– Телевидение на самом деле делает человека Богом, – говорит он.

Покажи мне терпение.

Вспышка.

Покажи мне понимание.

Вспышка.

Даже после нескольких недель, проведенных вместе в пути, Сет все еще не решается встретиться со мной взглядом, постоянно прячет от меня свои великолепные, ранимые голубые глаза. А вот его новая плаксивая интроспекция не вызывает в нем ни опасений, ни тревог. Сету нет дела даже до того, что теперь внутренние уголки его век распухли и что контактные линзы выскакивают у него из глаз. Скорее всего изменения вызваны конъюгированными эстрогенами. Каждое утро Сет добавляет их в апельсиновый сок. Но все это его не заботит.

А не заботит потому, что в обед вместе с охлажденным чаем он выпивает андрокур. Но это навсегда останется для него секретом. Я действую крайне осторожно.

Бренди Александр, ее королевское величество, все еще читает книгу в мягкой обложке, положив ногу в нейлоновом чулке на приборную панель.

– Когда смотришь телевизор, можешь выбирать, к кому заходить в гости, – говорит Сет, обращаясь ко мне. – Все каналы показывают тебе чью-то жизнь, и практически каждый час эта жизнь сменяется другой. Все – как на видеосайтах в Интернете. Тебе позволено наблюдать хоть за целым миром, и о твоем вторжении никто никогда не узнает.

Бренди читает свою книгу уже целых три недели.

– Телевидение позволяет тебе шпионить за людьми, даже когда они занимаются сексом, – продолжает Сет. – Понимаешь, какой это несет в себе смысл?

Возможно, думаю я. Все это вполне понятно, особенно если сидишь на пятисотмиллиграммовом измельченном прогестероне.

На протяжении нескольких минут я смотрю в окно. Мимо нас пролетают высокие башни гор, потухшие вулканы. Картины вечной природы. Сырье в первозданном виде. Неочищенное. Необработанное. Я вижу реки, к улучшению которых человек еще не приступал. Рассыпающиеся скалы. Грязь. Растущие в придорожной пыли растения.

– Если верить в то, что у каждого из нас есть свобода выбора, тогда Бог не в состоянии нами управлять, – говорит Сет. Он убирает руки с руля и для пущей убедительности размахивает ими в воздухе. – А если Бог не может нами управлять, значит, все, что ему остается, так это просто наблюдать и переключать каналы, когда становится скучно.

Где-то на небесах мы живем на видеосайтах Интернета, а Всевышний заходит то на одну, то на другую страничку.

Золотые туфли-ногодержатели Бренди валяются на полу. Бренди облизывает указательный палец и медленно переворачивает страницу.

Мимо проносятся древние петроглифы и тростниковые заросли.

– Я просто думаю, – говорит Сет, – что телевидение делает нас Богом. А все мы, возможно, не что иное, как телевидение Бога.

Вдоль песчаного выступа бредут какие-то зверюги – американские лоси или что-то вроде этого.

– Или телевидение Санта-Клауса, – наконец реагирует на слова Сета Бренди, не отрывая взгляда от книги. – Санта-Клаус видит все.

– Санта-Клаус – всего лишь выдумка, – отвечает Сет. – Он – вымышленное подобие Бога. Санта-Клаус не существует.

Перенесемся в день хищения наркотиков в Спокане, штат Вашингтон. Бренди Александр плюхнулась на кровать в спальне хозяев и тут же принялась читать найденную книгу. А я взяла тридцать две таблетки нембутала. Тридцать две таблетки нембутала переместились из своей бутылки ко мне в сумку. Я никогда не ем то, что рекламируют по телевидению.

Бренди продолжала читать. Я перепробовала все помады, какие нашла, на тыльной части руки.

Бренди все лежала, уставившись в книгу, на кровати с водяным матрасом, заваленной кружевными подушками.

Я положила в сумку несколько таблеток просроченного эстрадиола и половину графитового стержня. Снизу послышался голос риелтора:

– Все в порядке?

Перенесемся на Интерстейт-5. Мы проезжаем мимо рекламного щита:

ОТЛИЧНАЯ ЕДА И СЕМЕЙНЫЕ ЦЕНЫ ЖДУТ ВАС

В КАФЕ КАРВЕРА «ОСТАНОВИСЬ И ПОДКРЕПИСЬ»

Вернемся в Спокан, где нет ни темной голубики, ни розоватой ржавчины, ни баклажанных грез.

Он вроде бы не хотел нас торопить, риелтор, что кричал нам снизу, но зачем ему понадобилось кричать? Разве мы кого-то о чем-нибудь просили?

Я выглянула из ванной в спальню, где на кровати с водяным матрасом, покрытой белым пуховым одеялом, кружевом и подушками лежала Бренди Александр с книгой в руках. Она была так увлечена чтением, что казалось, перестала дышать.

О, сиреневый атлас, украшенный рисовыми зернышками жемчуга.

О, янтарный кашемир, отделанный пухом марабу.

О, блестящее норковое болеро.

Нам следовало спускаться вниз.

Бренди, лежа на спине, вцепилась в раскрытую книгу обеими руками и прижала ее к своим убийственным сиськам. По изменившемуся цвету ее нарумяненного розовато-ржавыми румянами лица, обрамленного рыжими волосами и кружевными подушками, и по безумному выражению баклажанных глаз было видно, что с дозой она явно переборщила.

Единственное, что мне хотелось знать в то мгновение, так это чего наглоталось ее королевское величество.

С обложки брошюры на меня смотрела светловолосая красотка. Худая, как макаронина спагетти. С милой улыбкой на губах. Ее прическа – запечатленный на пленке ураган, налетевший с запада. Ураган, сфотографированный с искусственного спутника.

Эта красотка была настоящей греческой богиней с густыми длиннющими ресницами и ярко подведенными контуром глазами, такой, как Бетти и Вероника и остальные девчонки Арчи с Ривердейл-Хай. Ее руки и шею обвивали жемчуга. Тут и там на богине поблескивали какие-то другие камни, скорее всего бриллианты.

На обложке красовалась надпись: Мисс Рона.

Своими золотыми туфлями Бренди Александр перепачкала белоснежное одеяло.

– По-моему, я только что узнала, кто есть настоящий Бог! – воскликнула она.

Буквально через десять секунд в спальне появился риелтор.

Вернемся к нескончаемым прелестям природы, проплывающим мимо нас: зайцам, белкам, спадающим стремительными потоками вниз водопадам. К сусликам, роющим секретные подземные ходы. К гнездящимся на деревьях птицам.

– Принцесса Б. А. – это Бог, – сообщает Сет, глядя на мое отражение в зеркале заднего вида.

Перенесемся к кричащему риелтору, поспешно поднимающемуся по лестнице. Хозяева гранитного замка уже подъезжают к парадному входу.

Бренди Александр, с расширенными зрачками, едва дышит от волнения.

– Рона Барретт, – произносит она. – Рона Барретт – мое новое сверхсущество.

Перенесемся в мчащийся по шоссе «линкольн-таун».

– Рона Барретт – Бог, – говорит Бренди.

Окружающий нас мир нещадно истребляется. Эрозией и насекомыми, не говоря уже о человеке. Все разлагается, с твоей помощью и без нее.

Я проверяю, достаточно ли в моей сумке спиронолактона для Сета.

Мы проезжаем мимо очередного рекламного щита:

Отменные лакомства из отрубей —

отправь в свой рот настоящую вкуснятину

– В этой книге-автобиографии, – заявляет Бренди Александр, – в «Мисс Роне», опубликованной в 1974 году «Бентам букс» при содействии «Нэш паблишинг корпорэйшн», расположенной на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе, штат Калифорния… – Бренди вдыхает пахнущий новым автомобилем воздух, – …и охраняемой авторским правом, в своей книге мисс Рона рассказывает о том, как она, будучи маленькой еврейской девушкой-толстушкой, страдающей странным заболеванием мышц, в один прекрасный день начинает совершенно новую жизнь.

Бренди говорит:

– Эта маленькая пухлая брюнетка вдруг превращается в суперпопулярную роскошную блондинку, и потом знаменитый секс-символ умоляет позволить ему ввести в нее член хотя бы на пару сантиметров.

Ни у одного из нас больше нет родного языка.

Мы проезжаем мимо следующего рекламного щита:

НОВЫЙ СОРТ МОРОЖЕНОГО С СИРОПОМ!

МОРОЖЕНОЕ ТУТЕРА – ТЫ ЗАВИЗЖИШЬ ОТ УДОВОЛЬСТВИЯ!

– Сколько испытаний выпало на долю этой женщины! – восклицает Бренди. – Вот здесь, например, на странице сто двадцать пятой, она чуть не захлебнулась собственной кровью. Тогда ей только-только сделали операцию на носу. За рассказы, которые Рона пишет, ей платят всего по пятьдесят баксов, но она сумела накопить тысячу долларов на эту операцию. Случилось первое в ее жизни чудо! И вот Рона лежит в больнице, ее нос переделан, а голова обмотана бинтами, как у мумии. К ней приходит подруга и рассказывает, что в Голливуде болтают, будто она лесбиянка. Мисс Рона – лесбиянка! Естественно, это чья-то выдумка. Эта женщина – богиня! Рона начинает кричать, кричать, кричать, и у нее в горле лопается артерия.

– Аллилуйя, – произносит Сет, опять умываясь слезами.

– А здесь, – Бренди облизывает подушечку указательного пальца и перелистывает несколько страниц, – на странице двести двадцать два, Рону опять оставляет ее друг, одиннадцатилетний мерзавец. На протяжении нескольких недель ее мучает кашель, она выпивает горсть таблеток и отключается. Ее находят в полукоматозном состоянии, и надежды на спасение практически нет. Врач «скорой помощи»…

– Слава богу! – прерывает Сет.

Мимо нас проплывают деревья. Они растут там, где им хочется.

– Сет, милый, – говорит Бренди, – не перебивай меня. Врач «скорой помощи» уверен, что Рона скончается по пути в больницу.

Тучи, состоящие из водных испарений, висят наверху, то есть на небе.

Бренди поворачивает к Сету голову:

– Сет?

Сет отвечает:

– Аллилуйя!

Дикие маргаритки и индейские кисточки, проплывающие мимо, – это тоже гениталии, но гениталии другой формы жизни.

– В прологе к книге «Мисс Рона», изданной в 1974 году, – говорит Бренди, – Рона Барретт – в девять лет у нее уже были здоровые сиськи, и ей хотелось отрезать их ножницами, – так вот, в прологе Рона рассказывает, что она похожа на животное со вскрытым телом. С выставленными на всеобщее обозрение органами, печенью и толстой кишкой, полными жизненной энергии, блестящими, находящимися в движении. Все яркое, влажное, пульсирующее. Она говорит, что может подождать, пока кто-нибудь не зашьет ее тело, но уверена: этого никто не пожелает делать. Поэтому ей необходимо взять иглу и нитку и самой приниматься за работу.

– Какой кошмар! – морщится Сет.

– Мисс Рона никогда не употребляет слова «кошмар», – отвечает Бренди. – Мисс Рона убеждена, что существует единственный путь к обретению настоящего счастья – пойти на риск быть полностью раскрытым.

Маленькие местные пичуги – пучки пуха и перьев – самозабвенно ищут пропитание, а найдя, клюют его своими ороговелыми ртами.

Бренди поворачивает к себе зеркало заднего вида до тех пор, пока в нем не появляется мое отражение.

– Бубба-Джоан, дорогуша?

Местные птахи сооружают свои дома из того, что находят в окрестных местах. Их гнезда – нагромождение палочек и листьев.

– Бубба-Джоан, – обращается ко мне Бренди Александр. – Почему ты не хочешь пооткровенничать с нами? Откройся, расскажи нам что-нибудь.

Сет говорит:

– Помнишь, как однажды в Мизуле, когда принцесса чрезмерно с нами разоткровенничалась, она наелась суппозиториев «небалино» прямо в золотой фольге, решив, что это миндальные конфеты? А тебя когда-нибудь увозили в больницу в бессознательном состоянии?

Кроны елей образуют еловые купола. Белки и другие млекопитающие животные весь день заняты тем, что ищут, с кем бы спариться. Или рожают детенышей. Или пожирают их.

Бренди поворачивается к Сету:

– Сет, дорогой?

– Что, мама?

То, что внешне выглядит как булимия, всего лишь навсего кормление лысой орлицей своих птенцов.

Бренди спрашивает:

– Зачем это нужно, пытаться соблазнить любое живое существо, которое встречается тебе на пути?

Еще один рекламный щит:

СДЕЛАЙ ОСТАНОВКУ «У НАББИ»!

ОТВЕДАЙ АППЕТИТНЫЕ И АРОМАТНЫЕ

ЦЫПЛЯЧЬИ КРЫЛЫШКИ!

Еще один:

«ДЭАРИ БАЙТ» – ЖЕВАТЕЛЬНАЯ РЕЗИНКА

С АРОМАТОМ НЕЖИРНОЙ ПРЕЛЕСТИ

ИСТИННОГО СЫРА

Сет хихикает. Сет краснеет и принимается накручивать на палец прядь собственных волос. Он говорит:

– Тебя послушать так можно подумать, я сексуально озабоченный!

О боже! Когда я рядом с ним, мне кажется, я – мужик в юбке.

– Мальчик мой! – отвечает Бренди. – Ты наверняка не помнишь и половины своих сексуальных партнеров. Вот бы еще и мне о них забыть!

Сет смотрит на мою грудь в зеркале и заявляет:

– Обычно мы спрашиваем у людей о том, как они провели выходные, лишь с единственной целью – получить возможность рассказать о собственном уик-энде.

Я размышляю. Еще несколько дней, и измельченный прогестерон доведет Сета до такого состояния, что его глаза вылезут из орбит. Я постоянно наблюдаю за ним: его лицо уже приобретает желтоватый оттенок, Сета мучают головные боли. Скоро к этому добавятся спазмы в желудке, тошнота, рвота, сильное головокружение. Я помню наизусть признаки всех уровней токсикации. Хотя зачем мне это?

На знаке справа от дороги написано:

Сиэтл 130 миль

– Ну же, Бубба-Джоан, покажи нам свои блестящие, пульсирующие внутренние органы, – говорит Бренди Александр. Наша мать и командирша. – Расскажи нам что-нибудь захватывающее, очень личное.

Бренди приказывает:

– Откройся нам. Чтобы потом зашить себя.

Она протягивает мне дощечку с листами бумаги и контурный карандаш для глаз баклажанного цвета.