Текст книги "Где живет моя любовь"

– По рукам. – Я протянул руку. – Только у меня есть условие: никаких бумажек! Я даю честное слово, что заплачу тебе эти деньги, но на бумаге все должно выглядеть так, будто я обменял свой грузовичок на «Хонду» без доплаты.

Джейк задумался.

– Я что-то не совсем понял… Ты хочешь, чтобы я поверил тебе на́ слово?

Я кивнул и, взяв Джейка под руку, повел в трейлер.

– Да, я хочу, чтобы ты мне поверил. Сейчас я сяду в этот твой фургон и поеду домой. Мой грузовик остается тебе. Кроме того, я обещаю, что заплачу́ тебе две тысячи долларов наличными в течение недели. Ну как, годится?

Мы вошли в трейлер, и Джейк посмотрел на меня как на ненормального. Я сел на стул и откинулся на спинку.

– Договорились?..

Джейк с сомнением вздохнул.

– Я очень ценю все, что ты для меня сделал, Дилан, но я не могу…

– Послушай, Джейк, – перебил я. – Считай, что я прошу тебя об одолжении. Об очень большом одолжении. Можешь не волноваться, свои деньги ты получишь еще до конца недели. Наличманом.

Он посмотрел на меня, приподнял брови и протянул руку ладонью вверх. Я заговорил на его языке, и это помогло – теперь мы были равны, и Джейк почувствовал, что я не вешаю ему лапшу на уши.

– Из рук в руки, о’кей?..

Я постучал по его ладони согнутым пальцем, потом заставил его сжать руку в кулак.

– Из рук в руки. Точно.

Через десять минут я уже сидел за рулем белой «Хонды». Термометр в уголке бокового зеркала показывал, что на улице 79 градусов[8]8
  Ок. 26°C.


[Закрыть]. В наших краях это обычное дело даже для ноября; как правило, в Южной Каролине Бог включает свой кондиционер не раньше января. Пришлось мне включить свой, точнее – кондиционер «Хонды». Вентилятор заработал, в лицо мне устремилась струя прохладного воздуха, и я подумал, что минивэн неизвестной леди не так уж плох.

Выезжая со стоянки, я снова взглянул в зеркало заднего вида и увидел свой грузовичок, стоявший в самом центре площадки в ожидании нового владельца. Покачав головой, я сплюнул в окно. Никто, ни один человек во вселенной не будет любить этот оранжевый «Форд» так, как я. И все же я готов был править запряженной в тележку лошадью, лишь бы это соответствовало требованиям комиссии по усыновлению.

От Джейка я поехал в офис Джона Кэглстока. Когда я вошел, его секретарша Лорейн встала из-за своего стола и сделала несколько шагов, чтобы приветствовать меня.

– Здравствуйте, Дилан. Обычно вы не появляетесь без предупреждения. У вас все в порядке?

– Все в порядке, Лорейн. Мне просто нужно перекинуться парой слов с Джоном.

Секретарша жестом пригласила меня сесть.

– Подождите немного, я сейчас узнаю. – Она исчезла в кабинете Джона Кэглстока и почти сразу вернулась. Джон появился в приемной следом за ней.

– Привет, Дилан, проходи. – Он закрыл за мной дверь, и мы уселись друг напротив друга за небольшой стол для совещаний, приставленный спереди к его рабочему столу.

Джон был человеком опытным и сразу почувствовал, что я явился к нему с просьбой. С другой стороны, ему было хорошо известно, что в качестве представителя интересов Брайса Мак-Грегора я точно знаю, сколько Джон зарабатывает, управляя его капиталами. А поскольку речь шла о миллионах, Джон нуждался во мне не меньше, чем я в нем. На это я и рассчитывал.

Вместе с тем Джон отлично понимал, что я не стал бы обращаться к нему или к Брайсу с пустяками, следовательно, раз уж я все-таки приехал, значит, я собираюсь просить о серьезном одолжении. Впрочем, чтобы это понять, большого ума не требовалось.

Я без долгих предисловий перешел к делу.

– Вот что, Джон… Мы с Мэгги хотим усыновить ребенка.

Он кивнул и, достав очки, водрузил их на нос.

– Чтобы сделать первоначальный платеж, мне нужно собрать тридцать восемь тысяч, – продолжал я. – В целом вся процедура обойдется, должно быть, тысяч в сорок пять или чуть меньше… Кроме того, мне нужно две тысячи, чтобы расплатиться за минивэн, который я только что купил по требованию комиссии по усыновлению. Вот я и приехал узнать, не можешь ли ты…

Если Джон и удивился, он никак этого не показал. Потянувшись к селектору, он нажал кнопку связи и сказал в микрофон:

– Лорейн, принеси, пожалуйста, мою личную чековую книжку.

Через две секунды секретарша уже вошла в кабинет и положила чековую книжку перед ним. Не обращая внимания на мои протесты, Джон выписал чек на сорок тысяч долларов, расписался, вырвал чек из книжки и протянул мне.

Я покачал головой.

– Нет, Джон, я не могу… Да я и не за этим приехал. Мне нужен сопоручитель в…

Не моргнув глазом, Джон снова нажал кнопку на селекторе.

– Лорейн, соедини, пожалуйста, с Ричардом из «Американского национального»…

Через две минуты телефон у него на столе пискнул, и раздался голос секретарши:

– Соединяю, сэр.

Джон включил громкую связь.

– Привет, Ричард. Как дела?

– Отлично, Джон. А у тебя?

– Хочу попросить тебя об одном одолжении…

– Для тебя – все что угодно.

Джон Кэглсток поглядел сначала на меня, потом на телефон.

– Один мой хороший знакомый собирается обратиться к тебе за ссудой. К сожалению, он мало что может предложить в качестве обеспечения, но парень абсолютно надежный. Я готов за него поручиться.

– То есть ты хочешь, чтобы твое имя значилось в бумагах?

– Точно! И еще: деньги нужны ему как можно скорее.

– Когда именно?

Джон снова посмотрел на меня. Я пожал плечами.

– Через час или около того. Успеешь? Он хочет взять ребенка из приюта, и ему нужно показать комиссии, что материально он обеспечен.

При этих его словах мне вдруг показалось, что Джон уже проделывал нечто подобное в прошлом и что неизвестный Ричард, с которым он разговаривал, был как раз тем человеком, от которого зависел успех нашего мероприятия.

– Хорошо, через час бумаги будут готовы. О какой сумме идет речь?

– Пусть будет пятьдесят тысяч, – сказал Джон не моргнув глазом. – Я думаю, что на самом деле моему приятелю столько и не понадобится, но пусть у него будет пространство для маневра. На случай, так сказать, непредвиденных обстоятельств…

– Так, понятно… – пробормотал Ричард, и я услышал, как он что-то записывает.

– Спасибо, – продолжал Джон. – Пришли мне бумаги с курьером, и я сегодня же их подпишу.

– Обязательно.

На этом разговор закончился. Джон отключил громкоговоритель, положил трубку на рычаги и посмотрел на меня, а я… Мне хотелось его расцеловать.

– Спасибо, Джон. Ты меня очень выручил, – сказал я, вставая и пожимая ему руку.

В ответ он снова протянул мне чек.

– Я бы с удовольствием сам одолжил тебе эти деньги.

Я похлопал его по плечу и шагнул к двери.

– Еще раз спасибо, Джон, но… Ты и так нам помог. Мы с Мэгги очень тебе благодарны. – Я остановился и повернулся к нему. – Еще одно, Джон…

– Что? – Он слегка приподнял голову.

– Пусть это останется между нами.

Он кивнул и развел руки в стороны словно верховный арбитр на бейсбольном матче, показывающий, что игрок благополучно достиг «дома».

– Как скажешь.

Выехав со стоянки, я ненадолго заехал в детский супермаркет, а оттуда отправился в «Американский национальный банк». Ричард, оказавшийся президентом банка, меня уже ждал. Я подписал несколько документов, и меньше чем через три минуты он уже вручил мне чековую книжку, чтобы я мог пользоваться выделенным мне кредитом. Все вместе заняло минут десять.

Поблагодарив Ричарда, я вышел из банка и поехал прямо в Чарльстон. Меньше чем через час я входил в Центр усыновления. Отыскав дежурную секретаршу, я вручил ей чек на тридцать восемь тысяч долларов. Она молча пробежала его глазами и исчезла, не сказав ни слова.

Через минуту из своего кабинета показался мистер Сойер. Вид у него был крайне удивленный. Мой чек мистер Сойер держал перед собой двумя пальцами, словно он был нестерпимо горячим. Прежде чем он успел что-либо сказать, я шагнул назад к двери и поманил его за собой.

– Будьте добры, сэр, подойдите сюда. Мне нужно вам кое-что показать…

Когда мы вышли из здания, я дважды нажал кнопку на прицепленном к ключам брелке сигнализации, чтобы он услышал сигнал. Открыв боковые дверцы «Хонды», я завел мотор, включил кондиционер и продемонстрировал новенькое детское кресло, закрепленное по всем правилам на заднем сиденье.

Мистер Сойер посмотрел на чек, который по-прежнему держал в руках, оглядел фургон, потом снова уставился на чек.

– Признаться, я впечатлен, доктор Стайлз. Я вижу, вы даром времени не теряли, но… – Его лицо снова стало холодным и неприступным. – Скажу откровенно: мы весьма и весьма обеспокоены результатами индивидуального собеседования с вашей женой.

Я выключил двигатель, запер дверцы и вернулся вместе с ним в здание.

– Что вы имеете в виду, сэр?

Мистер Сойер вытер проступившую на лбу испарину.

– Вы никогда не думали о том, что вашей жене необходима, гм-м… консультация специалиста?

– Какого специалиста?

Он взглянул на меня.

– Специалиста-психолога.

– Вы уверены, что мы говорим об одной и той же женщине?

В который уже раз моя попытка шутить не принесла результата. Мистер Сойер опустил голову и проговорил чуть не шепотом:

– Рождение мертвого ребенка является серьезным испытанием для любой женщины. Квалифицированный специалист мог бы помочь миссис Стайлз справиться с последствиями полученной ею психологической травмы.

Воздух вырвался из моей груди со свистом, какой иногда производит гелий, выходящий из воздушного шарика, если у него развязать горловину.

– Я, наверное, чего-то не понимаю, сэр?.. – Должно быть, я выглядел сейчас как олень, попавший в луч автомобильных фар – оцепеневший, с глупо выпученными глазами. И похоже, именно мой дурацкий вид убедил мистера Сойера, что я говорю серьезно. Он расслабил узел галстука и, прищурившись, посмотрел в окно, за которым сверкало яркое солнце.

– Видите ли, доктор Стайлз…

– Просто Дилан.

– Хорошо, Дилан… Из нашей практики нам хорошо известно, что потеря ребенка не относится к событиям, которые женщина способна с легкостью «перешагнуть». Для этого требуется время, порой – достаточно продолжительное время. Вполне естественно, многие женщины, пережившие подобную потерю, полагают, что усыновление поможет им заполнить пустоту, которую они ощущают, но… Это не так, к сожалению… – Он снова прищурился, глядя на солнце. – К этим выводам мы пришли на основе длительного опыта работы. За два десятилетия нам пришлось иметь дело с тысячами женщин, и я могу заявить со всей ответственностью: в таких делах спешить не следует.

Я по-прежнему таращился на него во все глаза, пытаясь понять, о чем он толкует, и мистер Сойер поспешил прийти мне на помощь.

– Скорбь… – Он сделал паузу, чтобы подчеркнуть свои слова. – …Скорбь целительна. Но чтобы исцеление было полным, должно пройти время.

– Но, сэр… не хочу показаться невежливым, но… Разве мы не скорбели, разве не оплакивали нашего малыша? Мне кажется, последние месяцы мы только это и делали.

Мистер Сойер кивнул с таким видом, словно я только что подтвердил сделанные им умозаключения.

– В этом деле не нужно спешить, – сказал он. – Подождите еще немного… а потом приходите к нам снова.

– Но, сэр, если нам позволят усыновить ребенка, мы будем любить его сильнее, чем кто бы то ни было! – Я чувствовал, что проигрываю, и поэтому торопился. – Ни в какой другой семье ему не будет так хорошо, как у нас. Ни в какой другой семье у него не будет такой преданной, любящей матери! Поверьте, сэр, я знаю это точно.

Он снова кивнул.

– Если сейчас вы отзовете свое заявление, то, скажем, месяцев через шесть вы сможете снова обратиться к нам. И тогда… – Мистер Сойер немного помолчал. – Уверяю вас, что в этом случае комиссия отнесется к вашему заявлению с бо́льшим пониманием.

Я подумал, что мистер Сойер дает нам добрый совет, но последовать ему я не мог.

– Прошу прощения, сэр, – сказал я, – но я просто не представляю, как я вернусь домой и скажу Мэгги, что забрал заявление. Если воспользоваться футбольной терминологией, я могу оказаться в положении игрока, который находится в самом низу «схватки».

Мистер Сойер протянул мне руку.

– Я прекрасно понимаю вас, Дилан. Что ж… мы с вами свяжемся.

Он повернулся, чтобы уйти, и я поспешил задать еще один вопрос.

– Не могли бы вы сказать, когда… когда это будет?

Остановившись в дверях своего кабинета, мистер Сойер некоторое время перебирал желтые стикеры, каждый из которых означал пропущенный телефонный звонок. Выбрав несколько штук, он зажал их в пальцах и снова посмотрел на меня.

– Комиссия еще не приняла решение, но когда это будет сделано, вы получите официальное письмо.

Я очень сомневался, что такой ответ удовлетворит Мэгги. Отступать мне было некуда, и, шагнув вперед, я почти прошептал:

– Ну хотя бы приблизительно… Сколько нам ждать – две недели или два месяца? Сколько?!

Он взялся за ручку двери.

– Несколько месяцев, Дилан.

С этими словами мистер Сойер вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, а я повернулся к выходу из приемной. Откровенно говоря, мне было не до правил вежливости, однако я все же нашел в себе силы кивнуть секретарше.

– До свидания, мэм.

Обернувшись через плечо, она шепнула с явным сочувствием в голосе:

– Иногда на это уходит год или больше.

В ответ я только вздохнул и вышел на улицу. Я еще не вполне освоился с брелком, поэтому вместо того, чтобы отпереть замки, случайно включил тревожную сигнализацию. «Хонда» загудела, заморгала фарами, всполошив, должно быть, весь квартал. Этот шум привлек и внимание мистера Сойера, обеспокоенное лицо которого показалось в одном из окон. Что ж, по крайней мере, теперь он точно знает, что наш минивэн оборудован всем, чем полагается.

Домой я вернулся уже после обеда. Мэгги сидела на крыльце, зажав между коленями миску с фасолью. Волосы она зачесала наверх и подвязала косынкой. Рядом с моей женой сама Скарлетт О’Хара смотрелась бы жалкой замарашкой.

Увидев меня за рулем минивэна, Мэгги вскочила со ступенек.

– С твоим грузовиком что-нибудь случилось?

Я открыл дверцу и, не выключая двигатель, выбрался наружу.

– Нет, насколько я знаю.

Мэгги уперла руки в бока. На лбу ее появилась тонкая морщина, а губы непроизвольно сжались. Меньше чем за секунду ее настроение изменилось: только что она была спокойна, но сейчас в воздухе ощутимо запахло скандалом.

– Ты что, продал свой грузовик? – почти прокричала она.

Я попятился. Подобного поворота я не ожидал.

– Да, дорогая, – пробормотал я. – Ведь в Центре усыновления потребовали, чтобы у нас была нормальная машина, поэтому я…

Мэгги нехорошо сощурилась.

– Забудь о них! Я же знаю, как нравился тебе этот грузовик!

– Да, но…

– Никаких «но»! Нельзя позволять этим бюрократам вертеть нашей жизнью как им заблагорассудится! Они нас совсем не знают. Они даже не понимают, что́ мы могли бы дать ребенку!

Ветер подхватил концы ее косынки, и они затрепетали, щекоча ее щеки. Лицо Мэгги сделалось красным и блестело от пота.

Я пожал плечами.

– Мы всегда можем купить другой грузовик, если захотим. На этом «Форде» свет клином не сошелся, – сказал я, хотя и покривил душой. Впрочем, главного я достиг: Мэгги начала понемногу успокаиваться. Она заглянула в «Хонду», вскарабкалась на сиденье, потрогала холодную решетку кондиционера и улыбнулась, приподняв брови. Потом она увидела детское кресло на заднем сиденье и проговорила задумчиво:

– Только подумать!.. А ведь этот твой оранжевый… грузовик как раз начинал мне нравиться!

Почти час мы разъезжали по окрестностям. Мне хотелось, чтобы Мэгги привыкла к рулевому колесу без люфтов, к мягкой педали газа, к опоре для поясницы, к сиденью с подогревом, к звуку стереоколонок, боковым зеркалам со встроенными поворотниками и кожаной обивке салона. К тому времени, когда мы вернулись на ферму, Мэгги, я думаю, уже забыла о моем оранжевом грузовичке.

Вечером к нам заехал Эймос. Он заметил возле нашего дома белый минивэн и решил проверить, все ли у нас в порядке. Не вылезая из машины, он опустил стекло дверцы и сдвинул на лоб солнечные очки.

– У вас что, гости?..

Услышав эти слова, Мэгги громко расхохоталась, держась за живот и сгибаясь чуть не пополам.

Эймос удивленно посмотрел на меня.

– Что я такого сказал?

Я покачал головой.

– Нет, это не гости. – Я наподдал пучок травы носком сапога и добавил чуть тише: – Это, гм-м… новая машина Мэгги.

Эймос машинально оглядел двор.

– А где же твой оранжевый… – Тут до него, наконец, дошло, и он прыснул, зажимая рот ладонью.

– Ничего смешного, – сказал я сердито, но Эймос продолжал смеяться, даже когда, развернувшись, уже ехал по нашей подъездной дорожке в обратном направлении.

Уже со следующей недели я начал с нетерпением ждать письма из Центра усыновления. Я проверял почтовый ящик по нескольку раз на дню. Только потом мне пришло в голову, что ответ из Центра может оказаться совсем не таким, на какой я рассчитывал. Что ж, это мало что меняло. Я по-прежнему регулярно ходил к почтовому ящику, но старался сделать это пораньше, чтобы опередить Мэгги. Это было тем легче, что моя жена по-прежнему вставала не слишком рано, и утро было полностью в моем распоряжении.

Глава 6

Мне было не больше двенадцати, когда однажды, вернувшись из школы, я попытался объяснить Папе, почему один глаз у меня распух и закрылся и под ним наливается синяк. Нет, в тот раз не я начал первым, но это не означало, что я не был ни в чем виноват. И «фонарь» под глазом это доказывал. Сидя на парадном крыльце, я пытался рассказать, как все было, а Папа молча слушал и чистил ногти складным ножом. Когда я закончил, он наклонился ко мне, заглянул в глаза и проговорил:

– Не вся правда – все равно что неправда.

– Но я…

Он поднял палец, приказывая мне замолчать, а потом повел за дом в свою мастерскую, которая размещалась в амбаре. Там Папа снял со стены шестифутовый строительный уровень и взял его в руки так, чтобы мне был виден пузырек воздуха в стеклянной трубке. Держа уровень так, что пузырек оказался точно между рисками, он некоторое время смотрел на меня, потом слегка приподнял один конец уровня. Пузырек тут же убежал в конец трубки.

– Видишь?.. – Папа шевельнул бровью. – Либо одно, либо другое. Других вариантов нет.

После того как мы разделались с Центром усыновления, я много раз пытался рассказать Мэгги чуть больше о тех четырех с половиной месяцах, которые я провел в одиночестве. И каждый раз, когда я открывал рот, мой язык сам собой начинал заплетаться, так что ничего путного у меня не вышло. Вместо ясности я только напустил еще большего тумана. По-видимому, Мэгги это в конце концов надоело. И когда одним холодным январским днем, – примерно через год после того, как я привез ее домой, – я предпринял очередную попытку поведать ей кое-что из того, о чем она пока не знала, Мэгги решительно прижала к моим губам палец.

– Ш-ш-ш! – сказала она и, взяв меня за руку, отвела меня к крошечному бельевому чулану и открыла дверь. Внутри я увидел три пустых полки, нижняя из которых располагалась на стене как раз на высоте письменного стола, скрипучий деревянный стул, несколько пачек бумаги и кофейную кружку, из которой торчало несколько остро заточенных карандашей № 2.

Усадив меня на стул (он был таким узким, что я едва на нем поместился), Мэгги сказала:

– Просто опиши все, ладно?

Я тупо посмотрел на бумагу.

– Но я даже не знаю, с чего начать!

Она пожала плечами.

– Начни с нас.

И пока я чесал в затылке, Мэгги вышла из чулана и закрыла дверь.

Я долго сидел над пустой страницей, пытаясь найти слова, с которых можно было бы начать. Как описать все, что произошло со мной? Как вообще можно изложить подобную историю на бумаге? Я и в самом деле не представлял, как взяться за дело, ведь Мэгги была сильной женщиной только на первый взгляд… То есть… Нет, она была сильной и мужественной, и вместе с тем – хрупкой, как яичная скорлупа. Одно неосторожное слово или предложение, и… Главный вопрос, собственно, заключался в том, действительно ли я должен открыть ей правду? Рассказать обо всем, о чем я думал, что чувствовал? Должен ли я описать все события, которые произошли за эти четыре с половиной месяца? Рассказать о глубинах своего отчаяния? Об одиночестве? О неизвестности, которая терзала меня день за днем, час за часом? О том, как по ночам меня покидала надежда? Как глубоко в ад я имею право повести ее за собой? Могу ли я рассказать ей о временах, когда со всех сторон меня окружал один лишь беспросветный мрак?..

Мне представлялось, что сейчас Мэгги идет по узкой тропке над пропастью. И любого даже самого слабого толчка, легчайшего дуновения ветра достаточно, чтобы она утратила равновесие. Мэгги была подвержена частым сменам настроения, которые я не мог предвидеть, как ни старался, а это, на мой взгляд, свидетельствовало о том, что ее душевное состояние все еще было далеко от нормального. Правда, доктор Палмер предупреждал меня, что подобного следует ожидать и что я должен вести себя так, будто ничего необычного не происходит. И я старался, видит Бог – старался, но жизнь с Мэгги все больше напоминала мне аттракцион «Космические горки» в Диснейуорлде, когда снаряд с головокружительной скоростью мчится по рельсам в абсолютной темноте, и даже его водитель не знает, где будет поворот, а где – «мертвая петля». Мэгги была не в силах контролировать свои эмоции, а когда они вырывались на свободу – не могла их сдержать. Она могла расплакаться, просто уронив бейсболку, и рассмеяться, когда ничего смешного не происходило. А когда Мэгги начинала плакать, это затягивалось надолго.

Если бы я поведал ей всю правду о том, что́ я думал и чувствовал, пока она спала на больничной койке, это, несомненно, заставило бы ее почувствовать себя виноватой. И никакие слова, никакие объяснения не смогли бы этого изменить. Кроме того, я знал, что Мэгги постоянно думает о новой беременности или об усыновлении, и это тоже не способствовало стабилизации ее эмоционального состояния. Если я добавлю свою соломинку к той ноше, которую она на себя взвалила, это может кончиться неизвестно чем. Хотя почему неизвестно?.. Плохо может кончиться.

Вот почему я часами просиживал в своем «писательском кабинете», склонившись над чистым листом бумаги, и думал, взвешивал, рассуждал. И чем дольше я рассуждал, тем сильнее мне казалось, что будет гораздо лучше, если некоторые эпизоды четырехмесячного фильма под названием «Моя жизнь без Мэгги» окажутся в монтажной корзине. В конце концов я решился и, поплотнее закрыв дверь чулана, начал писать. «Не вся правда – все равно что неправда»; я помнил эти слова, но оправдывал себя своей любовью к Мэгги.

С тех пор как я окончил школу, мне почти не приходилось писать, и я почти забыл, как это делается. Как преподаватель я часто говорил своим студентам, что самое трудное в писательском труде – это начать. Поэтому, добавлял я, чтобы упростить себе задачу, возьмите лист бумаги, напишите на нем фразу «Вот как все было…». Это и будут те самые слова, которые необходимы для разгона. Потом их можно и вычеркнуть.

Теперь я сам последовал собственному совету. И как только волшебная фраза появилась на бумаге, мне тут же стали вспоминаться эпизоды и мысли, о которых я успел позабыть. Думаю, отчасти именно поэтому Мэгги и настояла на том, чтобы я записал всю историю. Да, ей очень хотелось узнать подробности четырех с половиной месяцев, которые мне пришлось прожить без нее, однако она изучила меня достаточно хорошо, чтобы не спешить. Она хотела быть уверена, что я ничего не забыл и выложил все, что камнем лежало у меня на душе. Исцеление подчас приносят самые простые вещи, и она это знала, как знала и многое другое, до чего сам я пока не додумался.

Взяв старт, я каждое утро работал над своей повестью в течение одного часа. Воспоминания всплывали в голове одно за другим, а перед моим мысленным взором проносились картины: больничная палата, тоскливые вечера и бесконечные дни. И еще – одиночество, которое казалось таким глубоким, что в нем можно было утонуть. И порой мне этого хотелось. Сидя в крошечном, тесном чулане, я широко распахивал двери своей памяти и вытаскивал оттуда вещи, которые прятал не только от Мэгги, но даже от себя самого. Стопка исписанных листов росла с непостижимой быстротой, и вскоре все удивительное, чудесное, прекрасное и ужасное, что довелось мне пережить за четыре с лишним месяца одиночества и тоски, лежало передо мной на моем импровизированном столе. Первый вариант был готов, и это была чистая правда, потому что зеркало не лжет.

Тем временем наступила весна. Закончился очередной учебный семестр, я выставил студентам оценки и вместе с ними отправился на каникулы. Свободного времени у меня стало больше, и я проводил в чулане часа по три в день. Довольно скоро мне стало ясно, что Мэгги начинает недоумевать по поводу того, что́ я там делаю. Когда же она увидела, что я устанавливаю на дверь чулана замо́к, то посмотрела на меня как на сумасшедшего. Подбоченившись и выставив вперед ногу, Мэгги сказала:

– Что это ты делаешь, Дилан Стайлз?

– Ставлю замок, – прикинулся я дурачком.

– Зачем?

– Чтобы ты не могла поддаться искушению.

– Какому искушению?

– Прочитать мою рукопись.

– Но ведь ты пишешь ее для меня!

– Разумеется, но… Знаю я тебя, Мегс. Одной мысли о том, что за этой дверью находится несколько сотен страниц, которые только и ждут, чтобы их прочитали, вполне достаточно, чтобы ты не устояла. Уверен, стоит мне только отвернуться, как ты наложишь на них свои шаловливые ручонки. – С этими словами я помахал у нее перед носом ключом на длинном шнурке, повесил его себе на шею и улыбнулся.

Мэгги надулась.

– Не могу поверить!.. – проговорила она, качая головой. – Ты действительно думаешь, что я способна украсть твою книгу до того, как она будет готова?

– Именно так я и думаю. – Я улыбнулся и нахлобучил на голову бейсболку «Джон Дир».

– Но, может быть, мне все-таки можно прочитать хотя бы одну главу? Я бы сказала, хорошо ли у тебя получается и чего не хватает…

– Нельзя. – Я натянул бейсболку на самый нос, пряча глаза.

Мэгги швырнула в меня диванную подушку.

– Я тебя больше не люблю, так и знай!

Я расхохотался и вышел на веранду. Я специально не стал придерживать дверь-экран, которая захлопнулась с отчетливым стуком. Вслед мне полетела еще одна подушка.

– Сегодня твое место на диване!

– Пусть, – отозвался я из-за двери. – Но свою рукопись я возьму с собой.

Когда вечером я вернулся домой, Мэгги пыталась вскрыть замок на двери чулана.

– Эй, привет!.. – окликнул я ее, помахивая висящим на шее ключом. – Что это ты делаешь?

Мэгги вздрогнула от неожиданности и выронила отвертку.

– Черт бы тебя побрал, Дилан Стайлз!

Помните сцену с пожаром из сериала про Уолтонов[9]9
  «Уолтоны» – американский телесериал, который транслировался с 1972 по 1981 год. Стал одним из наиболее популярных телесериалов 70-х гг. благодаря реалистичному изображению социально значимых проблем.


[Закрыть], когда Джону Бою приходится выбирать: спасать родных или свои записи? На меня произвело очень сильное впечатление то, как он стоял, беспомощно глядя на рвущиеся из окон мансарды языки огня и пытаясь принять правильное решение. Но, пожалуй, еще больше мне запомнилась та невероятная сила духа, которую Джон проявил впоследствии, когда писал свой роман фактически заново. Сюжетный ход, когда человек теряет в огне что-то очень дорогое, отложился где-то в моей душе, и мне очень не хотелось, чтобы пожар уничтожил то, над чем я работал в течение нескольких месяцев. Несколько раз я проверял спрятанный под полом сейф, пока не убедился, что ни огонь, ни вода из пожарных брандспойтов не смогут повредить рукопись.

И вот первый вариант был готов и надежно спрятан. Теперь я работал над второй редакцией рукописи. Она предназначалась специально для моей жены.

С тех пор как я вручил Мэгги фальшивую рукопись, прошло почти одиннадцать часов. Бо́льшую часть этого времени я не слезал с сиденья трактора. И пока Мэгги, закрывшись в доме, читала написанные мною страницы, я успел несколько раз пожалеть о своем поступке. В конце концов я выключил передачу, трактор еще немного прокатился вперед и встал. Я снял шляпу, вытер со лба пот и стал смотреть на собирающиеся над горизонтом грозовые облака, в которых сверкали яркие молнии.

На мгновение я подумал о том, что было бы, если бы я отдал оба варианта Папе. Я очень отчетливо представлял, как он входит в кухню, взвешивая на руках две бумажные стопки – ни дать ни взять Фемида со своими весами. Уверен, он бы сразу почувствовал разницу и, прищурив глаз, спросил бы меня, почему я не загнал пузырек между рисками.